Текст книги "Жена в награду"

Так просто и так смертельно. Она все видела, но не могла остановить. Она этого ждала, даже когда упивалась радостью надежды.

Имоджин с горечью подумала, что Роджер всегда будет побеждать. Он знает своих врагов лучше, чем они сами себя. Он играет на любой их слабости, и они, как бы ни были умны, ничего не могут сделать для своего спасения.

Она бессильно опустила руки; кольцо прожигало ладонь, впивалось в память.

Она с усилием разжала руку и ощупала камни. Мысленно она видела темно-красные рубины и зеленый огонь изумрудов. На внутренней стороне кольца была выгравирована надпись, Имоджин знала ее наизусть: «Любовь без меры».

Несмотря на боль, поселившуюся в груди, она печально улыбнулась. Любовь без меры, семейный девиз. Ее наполнила горько-сладкая, болезненная радость от воссоединения с крошечной частью своего прошлого, но Роджер прислал ей это кольцо не ради прежних времен.

Это было послание.

Роджер знал, что она его сразу поймет. Он точно знал, какую память всколыхнет в ней это кольцо. Память о юности, счастье и любви. Имоджин разрыдалась. Любовь без меры – вот что значило для нее это кольцо.

Ребенком она часто просила мать дать ей подержать кольцо в руках и примеряла на свои тоненькие пальчики.

Бывало, она сидела рядом с матерью и играла кольцом на солнце, поворачивая его так и этак, любуясь ярким цветом.

– Оно тебе велико, Дженни, дорогая, – говорила мать, обнимая девочку, – но когда твои руки станут большими, как мои, ты будешь его носить, обещаю.

– Но, мама, у меня уже большие руки, посмотри, они совсем как твои. – Она протягивала маленькую ладошку, мать прикладывала ее к своей изящной руке и ворковала:

– Подожди, Дженни, уже скоро. А пока я его поношу, чтобы поберечь для тебя.

Кольцо было у матери на пальце и в тот день, когда они с отцом отправились на последнюю прогулку верхом.

Имоджин так уговаривала их поехать! После несчастного случая с дочерью прошло несколько месяцев, родители боялись оставлять ее одну в темноте. Она несколько часов твердила им, что с ней все будет хорошо, что она уже привыкла, что за одно утро, проведенное в одиночестве, с ней ничего не случится.

В конце концов они согласились, но мать все суетилась вокруг Имоджин и давала бесчисленные указания каждому, кто попадался на глаза. Наконец Имоджин неумело пошарила руками и поймала порхающие руки матери. У нее на пальце было кольцо, большое и холодное, Имоджин заколебалась, но все-таки сказала:

– Мама, со мной все будет хорошо. Вокруг полно слуг, они будут следить за мной. Вы с папой поезжайте и наслаждайтесь.

Она лгала, она терпеть не могла оставаться одна, но чувство вины быстро исчезло, когда она услышала, как две лошади галопом поскакали со двора, и вскоре стук копыт затих в отдалении.

Их тела нашли только через два дня, их сбросили в канаву возле ручья. Видимо, родители стали жертвой разбойников, потому что с трупов сняли все ценное. Кольцо тоже украли вместе со всем остальным, но это тогда не имело значения.

Имоджин помнила, как она сидела в маленькой часовне, оцепенев от горя. Когда родители погибли, она не плакала. Она все слезы выплакала, когда ослепла после несчастного случая, у нее просто не осталось слез для горячо любимых родителей, которых она невольно послала на смерть.

Но оцепенение продолжалось недолго, его сменила боль. Временами боль становилась невыносимой. Ей казалось, что в мучительном мраке кольцо могло бы принести некоторое утешение как напоминание о любви, но оно было утеряно, видимо, навсегда.

Имоджин до боли сжала в кулаке кольцо. Оно же было утеряно навсегда! Оно не могло оказаться у Роджера! Брата даже не было дома, когда погибли родители. Когда Имоджин нашли лежащей без сознания у подножия лестницы, родители быстро разобрались, в чем дело. Отец пришел в такое бешенство, что выпорол Роджера до бесчувствия, а потом навеки изгнал из семейных владений. Роджер довольно охотно укатил в Лондон.

Вернуться он смог только после смерти родителей, став хозяином всего состояния.

По идее он даже не должен был знать о пропаже кольца. Но кольцо – вот оно, у нее в руке, и оно уничтожило последний островок надежды, который она имела глупость хранить в душе.

Больше надежды не было; убийца ее родителей сам подал знак. Отдавая ей кольцо, Роджер понимал, что дает доказательство своего преступления, но был уверен, что она никогда не сможет им воспользоваться против него.

Имоджин согнулась из-за внезапной потребности опростать желудок от желчи. Пальцы сжимали кольцо, ей хотелось зашвырнуть его как можно дальше. Но она прижала его к груди.

Она будет его хранить, и Роджер это знает. Игра изменилась, запахло кровью. Роджер хочет, чтобы, чувствуя кольцо на руке, она все время помнила о смертельной опасности. Ей не спастись. Она ничего не может сделать.

По спине сбегал холодный пот. Она стиснула зубы, чтобы отогнать поднимающийся крик. Спасения нет, все бесполезно.

Сзади послышался неуверенный голос Роберта: «Имоджин?» – и она мгновенно распрямилась, как будто ее толкнула невидимая пружина.

Она надела кольцо на палец, не задумываясь, надо ли прятать его от Роберта, мельком отметила, что оно ей впору, и сунула пергамент за корсаж. Дрожащей рукой проверила щеки – боялась, что они мокрые. Она не хотела давать такое оружие следующему врагу.

Но можно было не тревожиться, щеки оказались сухими, а сердце холодным.

– Имоджин, все в порядке? – тихо спросил Роберт.

Она слышала раздражение в его голосе, но он быстро с ним совладал. «Какой умный человек, – исступленно подумала она. – Может по своему желанию уйти от роли королевского мясника».

Она повернулась к нему с улыбкой, одновременно веселой и ломкой.

– Да, а как же иначе? Неужели ты думаешь, что бедняжка посланец мог причинить мне вред?

– Чего хотел твой брат?

«Он хотел сказать, что у него есть сообщник», – язвительно подумала Имоджин. Она со старательной небрежностью пожала плечами.

– Ничего особенного. Зачем только было тратить хороший пергамент на такую легкомысленную записку. – Она не справилась с собой, голос зазвенел. Так не пойдет, в панике подумала она, нельзя ему показывать, как она страдает. Она изо всех сил старалась вернуть контроль над собой, но ей это не так хорошо удавалось, как Роберту. – Просто спрашивал, как у меня дела. И у тебя, конечно. Вот и все. Я даже не стала сочинять ответ.

Она слышала шорох тростника под его ногами – он расхаживал по комнате, видимо, стараясь разрядить неуемную энергию, так хорошо ей знакомую.

Она завидовала его энергии, завидовала облегчению, которое дают бездумные движения. Сама она примерзла к полу. Боль все разрасталась, начала принимать угрожающие размеры. Имоджин задыхалась от своей неподвижности.

Роберт чертыхнулся, и Имоджин вздрогнула. Он подошел к ней, обнял за плечи, до боли сжал их.

– Он для нас ничто, он не имеет над нами власти, понимаешь? Поверь, тебе нечего бояться.

Имоджин обнаружила, что выкручивается, освобождаясь из его рук.

Роджер победил. Он все испортил, испортил их с Робертом жизнь. Она дрожала от отвращения перед той порчей, которая в ней поселилась и быстро разрасталась, но когда Роберт, пораженный ее отказом, опустил руки, чуть не застонала.

Наступило продолжительное молчание. Между ними пролегла пропасть, через которую Имоджин уже не сможет перебросить мост, даже если захочет.

– Очевидно, послание содержало больше того, что ты сказала. – Роберт говорил исключительно ровным голосом. – По-моему, я должен взять письмо и прочитать.

Имоджин дернулась.

– Не стоит беспокоиться. Там нет ничего заслуживающего внимания. – Ее не радовало то, что она не лжет. В словах письма не было отравы, она была в воспоминаниях, которые оно пробуждало.

Молчание Роберта красноречиво говорило о недоверии, но у нее не было сил убеждать. Пусть прочтет, вяло подумала она, это ничего не изменит. Исчезла та полная жизнь, которой она жила несколько месяцев, а без нее едва ли у нее найдутся силы поддерживать свое странно опустевшее тело.

– Делай, что хочешь. Я, пожалуй, пойду спать, – бессильно проговорила она.

– Я приду, когда со всем разберусь, а пока схожу за Мэри, чтобы она проводила тебя по лестнице.

Имоджин отмахнулась. При мысли, что сейчас кто-то будет рядом с ней, даже преданная Мэри, тело покрылось мурашками.

– Я могу сама осилить ступени. – Держась за стену, она медленно пошла к двери.

– Знаешь, это не имеет значения, – охрипшим голосом сказал Роберт.

– Что именно? – безжизненно спросила она.

– То, что он говорит и делает. Это не имеет значения. Он не имеет власти над тобой или надо мной. Ни здесь, ни где-то еще.

Она послушно кивнула, но это неправда, Роджер по-прежнему держит ее за горло. И будет держать, куда бы она ни уехала, в любую даль, будет держать до тех пор, пока не решит убить.

На следующее утро она проснулась оттого, что к горлу подступила тошнота, Имоджин едва успела дотянуться до горшка и провела над ним целую вечность, опустошая желудок.

Потом она скорчилась на полу, дожидаясь, когда тошнота утихнет и голова перестанет кружиться. Она лежа покачивалась, стараясь перенести тишину и пустоту комнаты в сумбур своих мыслей.

Роберт уже ушел; если бы она не лежала всю ночь без сна рядом с ним и не прислушивалась к его ровному дыханию, она бы и не знала, что он здесь был. Он встал задолго до рассвета, тихо оделся, тихо прикрыл за собой дверь, и в комнате установилась полная тишина.

Только после этого Имоджин позволила себе заснуть.

Она бессильно подумала, что утро, начавшееся рвотой, – прекрасное завершение ночи, наполненной Роджером и страхом, который он снова принес в ее жизнь. Ни для чего другого, кроме страха, не осталось места в душе и в голове.

Имоджин боялась даже спать. Она жаждала забытья, которое дает сон, но боялась тех кошмаров, которые будут ее одолевать.

Больше всего пугало, что она станет делать под их влиянием. Может, она заберется в объятия Роберта, чтобы почувствовать его силу. Очень этого хотелось.

Но на эту силу больше нельзя было полагаться.

Неуверенность, которую брат с таким удовольствием поселил в ней, начала приносить свои черные плоды.

Имоджин закрыла глаза, темнота так и осталась темнотой, но даже в этой темноте надо было встречать рассвет. Усилием воли она заставила себя оторваться от пола и от вонючего горшка.

Как теперь жить? Все стало чужим. Ушли свет и энергия, проникавшие к ней сквозь темноту. У нее еле хватало сил переставлять ноги, но она как-то справилась, тихо прошла через этот день, и единственное удовлетворение, которое от него получила, – то, что осталась жива.

Она даже сумела пережить официальность отношений, установившуюся между ней и Робертом. Она понимала, что сама возвела стену между ними, но на попытку ее разрушить не было сил. Роберт, кажется, тоже не собирался этого делать, он отступил в сторону и выжидал, как хищник, притаившийся в тени.

Ужин стал пыткой вежливости и политеса. Не было ни смеха, ни нежности, их место заняло холодное ничто. Холод заразил весь дом, всех его обитателей, все настороженно глядели на лорда и леди, недоумевая, что за размолвка оттолкнула их друг от друга за одну ночь. Слуги выполняли свои обязанности так, как будто в доме кто-то умер.

В некотором роде это так и было. Имоджин чувствовала, что умирает, что с каждым днем понемногу исчезает.

Ей не осталось и такого убежища, как сон. Каждую ночь они лежали на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, она не делала ничего, чтобы закрыть эту щель, и вскоре дюймы стали милями. Она была одна, как того и хотел Роджер; он злорадствовал по этому поводу в каждом новом письме.

Второе пришло менее чем через сутки после первого. Роберт привел посланца Роджера в спальню; Имоджин сидела на кровати и пыталась съесть немного хлеба, чтобы утихомирить желудок, и то, что она успела проглотить, показалось свинцом, когда Роберт грозно прорычал:

– Этот наглец отказался отдать мне письмо, хотя я торжественно пообещал, что тебе его прочтут.

– У меня приказ, сэр, – твердо ответил посланец, видимо, оскорбленный оказанным ему приемом.

На этот раз приехал пожилой человек. Имоджин рассеянно подумала, что же случилось со вчерашним ребенком, а Роберт зарычал:

– Ну так читай!

– Роберт, ты не мог бы выйти? – тихо сказала она, с горечью отметив, что теперь хочет удалить Роберта не меньше, чем брат.

На этот раз Роберт ушел без возражений. Роджер прав, любящий муж – это всего лишь представление. Безупречное, невероятно соблазнительное представление. Она была почти благодарна наступившему прозрению и слушала посланца со все возрастающей обреченностью.

Моя дражайшая первая любовь!

Я надеюсь, тебе понравился мои маленький подарок. Он похож на выполнение обещания, которое я тебе дал много лет назад, в той комнате в башне. Помнишь башню, дорогая сестренка?

Я думал приехать с официальным визитом, но решил подождать и дать Роберту время сделать побольше. Он все еще тебя устраивает, дорогая? Я считаю его своим небольшим подарком, слежу за вами с предвкушением дальнейшего и надеюсь, что вы меня не разочаруете. Не стоит меня разочаровывать. Помни, за мной стоит король. А также ряд обманов, которые я нахожу ужасно удобными для себя.

Я не скажу, как близко от тебя нахожусь в данный момент. Не хочу лишать тебя удовольствия гадать, хотя даю небольшую подсказку: на расстоянии дыхания.

На этот раз он подписался: «Любящий брат».

Имоджин быстро отпустила посланца, желая в полной мере почувствовать отвращение к себе. Он знает, что уже победил, его торжество слышится в голосах безымянных посланцев. А она ничего не может поделать. Значит, все ее достижения и победы последних месяцев ничего не стоят, раз их так легко потерять.

Она всегда знала, что это придет, даже когда уверяла себя, что счастье с Робертом – иллюзия, созданная для того, чтобы погубить ее окончательно. Часть плана Роджера. Понимание дохнуло холодом, проморозило до костей, отняло кроху надежды, которая до сих пор теплилась в глубине души.

Как будто она снова потеряла зрение на тех холодных каменных ступенях. Как и предвидел Роджер. Этот проклятый человек слишком хорошо ее знает. Имоджин свесилась с кровати и бросила остатки хлеба в горшок. Так хорошо знает, что ее погибель неотвратима, он убьет ее воспоминаниями и мучительными проблесками картин того, что могло бы быть.

Имоджин рывком села на кровати. Он же сказал ей это много лет назад, но тогда она его не поняла! Сказал не словами, а камнем. Та башня. Она всегда думала, что он выстроил копию башни, в которой она ослепла, для напоминания о своей власти над ней, как памятник всем ее потерям. Но это было нечто большее. Она наконец поняла, что таким образом Роджер показывает ей облик смерти.

Он всегда действовал в расчете на победу. Даже чувствуя свой конец, Имоджин не могла не восхищаться его мастерством. Он забавлялся, играя, и предвкушал победу.

Как и всегда.

Глава 11

Роберт с размаху опустил топор, равнодушно заметил, что полено раскололось надвое, взял следующее, и еще одно, и еще…

Он скинул тунику, пот катился градом по голому торсу, блестел на ребрах и мышцах живота. Прядь волос порывалась упасть на лицо, но ее удерживал пот, Роберт нетерпеливо откинул волосы и снова занес над головой топор.

Он не замечал полуденной жары, солнце нещадно палило непокрытую голову, а он методично рубил дрова, стараясь найти забвение в физическом труде. Может, если он доведет себя до изнеможения, то придет в состояние благословенного отупения.

Работа разума не затихала, она шла кругами по проторенной дорожке страха и злости с того самого дня, как пришло первое послание от Роджера. С каждым новым письмом возмущение Роберта нарастало.

Он беспомощно смотрел, как после каждого письма Имоджин все больше увядает. Он не мог до нее достучаться, чтобы он ни говорил, чтобы ни делал, она ускользала, как песок между пальцами. Она исчезала в своих ночных кошмарах, куда ему не было доступа. Это пугало его, никогда еще он не чувствовал себя таким бесполезным, не знающим, что делать. Казалось, он праздно сидит, когда вокруг рушится мир. Это горькое сознание вылилось в потребность крушить, крушить что-то большое, хорошо бы размером с человека.

Топор разрезал воздух и впился точно в цель. Роберт отбросил полено, установил новое, ловким движением обрушил топор, но ярость металла, расщепившего дерево, не шла ни в какое сравнение с яростью, кипевшей в нем. Стоило ему подумать о хрупкой раковине, окружавшей Имоджин, как в нем разгорался воинственный дух.

От фарса, который они разыгрывали в последний месяц, у него затуманился разум. Роберт тонул в море вежливости, будь она проклята. Имоджин обращалась с ним так, как будто он – полузабытый знакомый. Она делала это настолько успешно, что иногда Роберт с трудом вспоминал, что когда-то они были мужем и женой, друзьями, любовниками. Роберт нарочно ударил топором посильнее, чтобы руки пронзила боль, чтобы отвлечься от издевательской памяти о том, чем он когда-то владел, и о той свободной женщине, какой Имоджин почти стала. Почти.

Не было больше великолепной женщины, которая всему училась и стремилась обнять весь мир. Ее место заняла тусклая тень, в которой еле теплилась жизнь. Ему приходилось наблюдать, как угасает ее дух; более того, с каждым днем ее тело становилось все более хрупким и слабым, и Роберт не знал, что его пугает больше. Он подозревал, что последним его врагом станет ее медленное самоубийство – если она велит себе прекратить жить, он потеряет ее навеки.

Она всегда была воздушным созданием, но сейчас ее физическая хрупкость стала жутким отражением того, как жизнь сверхъестественным образом теплится в смерти. Бледная кожа приняла синеватый оттенок, безжизненные глаза обведены серыми кругами. По ночам в кровати он боялся к ней прикоснуться, как будто она могла рассыпаться в его руках.

Или хуже того – оттолкнуть его.

Лежать рядом с ней и не сметь прикоснуться было пыткой. Он всем своим существом желал снова прижать ее к сердцу, но ее ледяная отстраненность отбивала надежду. Он стал беспокойным, ходил по дому, как зверь по клетке, замечал тревожные взгляды своих воинов. Они обращались с ним так, как будто он – раненый дикий зверь.

Роберт криво усмехнулся. Подходящее сравнение. Он и чувствовал себя, как раненый зверь, потерявший самку, и больше всего ему хотелось завыть, изливая боль в бескрайнее небо.

Оставалось надеяться, что его люди поймут и простят это проявление человеческой слабости.

Они, конечно, уже поняли. Многие из них чувствовали то же самое. Он видел в их глазах озабоченность, когда они смотрели на то, во что теперь превратилась Имоджин – в безжизненную насмешку над тем, чем она еще недавно была.

Они имеют полное право беспокоиться. Черт, он так поглощен мучением и страхом, что, кажется, взорвется, но у него хотя бы есть слабое утешение – он знает имя своего врага. Роджер.

Этого недостаточно. Роберт перестал делать попытки перехватить послания негодяя, его удержало требование Имоджин, которая желала выслушивать письма без него. Он был вынужден отойти в сторону и смотреть, какой вред приносит каждое следующее письмо.

Топор со свистом прорезал воздух и опустился с утробным треском.

Роберт всерьез подумывал о том, чтобы зарезать следующего посланца Роджера, любого, кто посмеет появиться в его дверях, и удержался на последней ниточке здравомыслия. Может, инстинкт и требовал защитить любимую, но умом Роберт понимал, что не посланники его настоящие враги.

К сожалению, Роджер не дурак. Он благополучно устроился – вне досягаемости, спрятавшись за короля. Этот мелкий грызун знает, что там он может безнаказанно продолжать свою мелкую игру, не опасаясь Роберта. Если Роберт его тронет, на него обрушится вся сила монаршего гнева.

Приходилось ждать и смотреть на «игру», ждать до тех пор, пока его жертва не осмелится выйти на открытое место. Тогда наступит отмщение. Оно будет окончательным и, надо надеяться, случится до того, как Имоджин полностью сломается. А после этого Роберт сотрет с лица земли следы этого человека.

Все, что грозит Имоджин, будет истреблено, маленькая гадкая игра придет к концу.

Он вдруг понял, что тоже назвал игрой ненависть, которую испытывают друг к другу брат и сестра. Но это не игра, это война, в игре не бывает заложников и жертв. В этой смертельной войне Имоджин проигрывает, а он ничего не может с этим поделать, у него связаны руки. И будут связаны до тех пор, пока Имоджин не доверится ему и не расскажет, что, черт возьми, происходит.

Роберт со всей силы ударил топором по полену.

– Ты, конечно, понимаешь, что у тебя есть целая армия тех, кто должен обеспечивать тебя дровами? – довольно весело спросил Гарет.

Роберт поднял голову и с прищуром посмотрел на Гарета. Тот стоял, небрежно прислонясь к стене.

– Чего тебе надо? – выплюнул Роберт.

– Тсс! Счастливые вожаки так не говорят, – пробурчал Гарет, отлепился от стены и вразвалку подошел поближе. – Позволь спросить, чью голову ты себе воображаешь, когда крушишь ни в чем не повинные поленья?

Роберт грозно усмехнулся.

– Головы посланцев. Каждый – ублюдок, одетый в ливрею. – Он снова обрушил топор, представляя себе, как тот врезается в плоть и кости.

Гарет вскинул брови.

– Ладно, только ты не говори этого тому долговязому типу, который околачивается сейчас возле главного камина. Бедняга имеет непопулярную ориентацию и может снести яйцо, если увидит, как ты, э-э, крушишь дерево.

Роберт оперся о рукоять топора и застонал.

– Господи, у этого человека когда-нибудь кончится пергамент или нет? Четвертый за пять дней! – Роберт опять откинул волосы со лба и почувствовал укол в сердце, поняв, что скоро потеряет еще одну частичку Имоджин. – Ты уже послал за Имоджин? – тихо спросил он.

– Нет, – развязно сказал Гарет и поскреб пальцем шершавую щеку. – Это неразумно, если посланец прибыл не к ней.

– Не к ней? – тупо переспросил Роберт.

– Нет.

Роберт подождал, потом раздраженно проскрипел:

– К кому же, черт тебя дери?

– Ну, для разнообразия посланник явился не к нашей маленькой госпоже, а к хозяину имения.

– Почему же ты сразу не сказал? – беззлобно спросил Роберт, почувствовав облегчение. Кажется, он получил отсрочку. Он воткнул топор и схватил тунику, лежавшую на куче бревен.

– Откуда он приехал?

Глядя на дьявольскую усмешку Гарета, Роберт чуть не застонал, по опыту зная, что это означает плохую новость. Чувство юмора у Гарета обостряется, когда можно повеселиться за чужой счет.

– Судя по ливрее и духу помпезности нашего гостя, я с уверенностью могу сказать, что он от самого короля.

Роберт замер.

– Ты шутишь!

Гарет покачал головой, улыбаясь еще шире.

– Какого черта ему надо?

Гарет наклонился поближе и прошептал:

– Я подумал, что ты меня спросишь, и спросил его сам, а он сказал, что наш возлюбленный монарх соскучился по своему рыцарю и решил призвать тебя ко двору.

Роберт стоял, разинув рот; он надеялся, что Гарет просто скверно пошутил, но понял, что это не так.

– Вот дерьмо! – сжато высказался он.

– И когда ты уезжаешь? – вежливо спросила Имоджин.

– Завтра ранним утром. – Роберт говорил чопорно, но упивался ее красотой, даже когда произносил ничего не значащие любезности. – Придется ехать быстро, если мы хотим вернуться к посевной. Я намерен потратить как можно меньше времени на эту глупую поездку.

Она вежливо улыбнулась и кивнула, но выражение лица не изменилось. Она как будто уже отпустила его из своей жизни.

Он сжал кулаки. Она стояла очень близко от него, но с таким же успехом могла быть за сотни миль отсюда. Он не мог до нее дотронуться, какие мог дотронуться до луны. Имоджин стояла возле окна, сцепив руки и напряженно выпрямившись, а он смотрел, как весенний ветерок развевает ее волосы, как она с безмятежным, истинно королевским видом слушает новость о его отъезде, но сердцем чувствовал, что это неправда.

Сердце слышало, как ее душа кричит от боли. Ему достаточно было взглянуть на нее, и становилось понятие, что, несмотря на всю кажущуюся силу и решимость, Имоджин придавлена громадной тяжестью. Он холодел при мысли о том, как легко ее раздавить. За всю свою жизнь ничего он так не боялся, как этого зрелища – Имоджин живая, но мертвая.

Больно было даже смотреть на нее, больно было видеть ее пассивность перед лицом смерти, так больно, что он злился. Хотелось ударить ее, встряхнуть, поцеловать, сделать что угодно, лишь бы вернуть ее к жизни, вернуть к себе.

Солнце безжалостно высвечивало проступившее на ее лице страдание. Глаза запали, некогда пухлые щечки осунулись, кожа натянулась на угловатых скулах. Единственным цветным пятном на лице были темно-фиолетовые круги под глазами. Даже розовые губки стали бесцветными.

Это лицо преследовало его, даже когда он искал способ вырвать ее из лап демонов, пожиравших заживо, вырвать и затащить к себе.

Но у него не было ответов на проклятые вопросы. Чтобы заговорить, пришлось отвести глаза в сторону.

– Ты мало ешь, – ворчливо сказал он. – Платье висит на тебе, как будто ты труп, а не женщина. – Он невольно криво улыбнулся, потому что знал, что лжет. Она действительно похудела, и это его очень тревожило, но он ни секунды не думал, что она похожа на труп. Она навсегда останется для него самой прекрасной женщиной в мире.

Она безразлично пожала плечами.

– Я не хочу есть.

– Мне плевать, хочешь ты или нет, – взревел он, злость воспламенилась всего на секунду, напомнив о том, как близко он подошел к пределу. – Ты будешь нормально есть, или же я тебя свяжу и буду кормить силой.

– Очень по-мужски. Роджер будет доволен, – насмешливо сказала она и невесело улыбнулась.

Вот в чем корень проблемы, внезапно понял Роберт. Она считает его человеком Роджера, и что бы он ни говорил, что бы ни делал, ничто не проникнет внутрь раковины, в которую она себя заключила, пока эта гадюка нашептывает ей на ухо свои отравленные речи. Роберт стал расхаживать по комнате, бессильно сжимая кулаки.

– Я не только говорю по-мужски, я мужчина и твой муж, или, если хочешь, твой хозяин и господин. И в этом качестве я требую, чтобы ты ела больше, чем воробей, на которого становишься похожа. Я рассчитываю, что к моему возвращению ты наберешь прежний вес, нет, я хочу, чтобы ты растолстела, чтобы мне не пришлось больше беспокоиться. Я понятно объяснил? – разносился по комнате злой, вибрирующий голос.

– Конечно, – вкрадчиво ответила она и Роберт понял, что она не слышала ни слова. Она настроилась идти в ад своим путем, и ей безразлично все, что он говорит.

– Я возьму с собой только Мэтью, – натянуто сказал он. – Во главе гарнизона останется Гарет.

Она молча кивнула; наступило неловкое молчание. Роберт хотел что-нибудь сказать, хотел, чтобы она подошла к нему и дала себя обнять. Но это все безнадежные желания, она безмятежно отпустила его, тихо и без эмоций сказав:

– Счастливого пути, сэр Роберт.

Он бы должен уже к этому привыкнуть, но когда она в очередной раз дала ему отставку, боль пронзила его насквозь. Он формально поцеловал ей руку. Рука была холодная, как лед, лицо бесстрастное; он в последний раз посмотрел на нее, повернулся и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Роберт перестал сдерживать ярость, которая билась в нем, требуя выхода. Коридор огласился проклятиями.

– Как я вижу, вы так ничего и не уладили, – сухо сказала Мэри, подходя к нему.

– Улаживать нечего, – фыркнул он, зная, что говорит неправду. – Не припомню, когда еще мне приходилось быть объектом такой вежливости.

– Да, но за этой вежливостью скрывается страдание. – Мэри покачала головой. – Не могу вам передать, как я беспокоюсь. Никогда еще она не была в таком плохом состоянии. О, он и раньше ее обижал, но на этот раз, похоже, он ее уничтожает. – Мэри бессильно пожала плечами.

Роберт не нашелся, что сказать; Мэри ткнула его пальцем в грудь.

– Я бы хотела знать: что вы собираетесь делать?

Роберт горько усмехнулся.

– Мэри, вы по ошибке принимаете меня за одного из главных персонажей в этом фарсе. А я такой же ошеломленный зритель, как и вы. – Он устало провел рукой по глазам, стараясь не замечать, что рука дрожит. – Честно говоря, я не знаю, что делать.

– Я тоже, но, по-моему, поездка в Лондон – не выход, – решительно сказала Мэри.

– Меня вызывает король, с этим я ничего не могу поделать. – Он с удивлением видел, что защищается. Странно, как эта старуха всегда умудряется поставить его в положение обороняющегося.

– Тогда возьмите ее с собой. Я не хочу, чтобы она оставалась тут одна в таком состоянии.

– Вряд ли это можно назвать «одна», – слабо возразил он, но Мэри не слушала.

– Она много лет жила одна, сколько бы людей ее ни окружали, – искренне проговорила Мэри. – Она была вся в себе. Пока не появились вы. Вы пробудили ее к жизни. Она начала становиться такой, какой была до того, как ослепла. Мое старое сердце радовалось. Если вы сделали это один раз, сможете и еще, если постараетесь. – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, постарайтесь!

Он посмотрел в решительное лицо старухи и осторожно высвободил руку.

– Я ничего не могу сделать. Имоджин не хочет моей помощи, а король призывает в Лондон. Я должен ехать. – Он неловко положил руку ей на плечо, пытаясь утешить. – Может, это и к лучшему. Может, расстояние между нами поможет Имоджин справиться с тем, с чем она должна справиться, – закончил он. Банальная фраза прозвучала неубедительно даже для него самого.

Мэри выскользнула из-под его руки и посмотрела обвиняющим взглядом.

– Мне это не нравится, ничего хорошего из этого не выйдет, – пробурчала она, высоко подняла голову и удалилась в комнату Имоджин.

Роберт почувствовал себя слабым и беспомощным.

– Мне тоже не нравится, Мэри, – прошептал он, оставшись один в пустом коридоре. – Мне все это очень не нравится.

– Подумай, может, я что-то забыл? – спросил Роберт, глядя на Гарета, привольно развалившегося в кресле у камина.

– Что ж, ты забыл сказать, сколько поленьев надо подбрасывать в главный камин, а все остальное указал до мелочей. – Он улыбнулся уголком рта. – Мне ни о чем не придется думать за все время твоего отсутствия.

Роберт поморщился.

– Идешь в атаку?

– Не волнуйся, это всего лишь старый саксонский дом, все будет хорошо. Ты оставлял меня во главе армии с меньшим количеством указаний, так что я уверен, что с домом я как-нибудь справлюсь, тем более что ты снабдил меня подробнейшей информацией.

Роберт встал и подошел к окну.

– С армиями я никогда так себя не чувствовал. – Он ударил кулаком по подоконнику. – Черт возьми, Гарет, мне это не нравится. Я чувствую, тут что-то не так.

Он смотрел в окно на землю, которая стала для него так много значить, и не мог отделаться от мысли, что боится ее потерять. Неразумно, но ему чудилось, что все неожиданно оказалось под угрозой.