Текст книги "Территория чудовищ. Путеводитель для осторожных туристов"

Ночные блуждания

Правила поезда просты и понятны. Член команды, пойманный на помощи безбилетнику, сам предстает перед правосудием поезда. «Там, снаружи, нет никакого порядка, – говорила команде капитан в сухом и коротком выступлении перед каждым рейсом, поочередно оглядывая подчиненных, чтобы каждому казалось, будто она обращается лично к нему. – Но мы поддерживаем внутри свой порядок. Для этого и существуют правила. Если мы будем следовать правилам и поддерживать порядок, с нами ничего плохого не случится».

Безбилетница создала трещину в порядке. Будет много трещин, и он развалится. Порядок слишком хрупок, неужели никто этого не осознает? «Перестань, – приказывает себе Вэйвэй. – Перестань немедленно. Если безбилетница будет сидеть тихо, кто об этом узнает? Может ли одна девушка поставить под угрозу целый поезд? Но что будет, если ее найдут, если она заболеет?»

Вэйвэй не хочется думать об этом. Если все рассказать капитану прямо сейчас, та поможет Елене. Да, правильно, она поможет – убедит подчиненных не вершить правосудие своими руками, и они этого не сделают, ни за что не сделают с такой молоденькой девушкой, едва ли старше самой Вэйвэй. Ее станут кормить и присматривать за ней. И порядок восстановится.

К вечеру Вэйвэй решилась. И вот она идет по вагонам, протискиваясь между пассажирами третьего класса, что собираются кучками в коридоре, мужчины отдельно от женщин, а между ними носится чей-то ребенок, словно мячик, который игроки пасуют друг другу. Мимо столового вагона третьего класса, где пассажиры скоро рассядутся по шесть человек за стол, громко переговариваясь и ругая поваров. Мимо такого же вагона первого класса, где слышны негромкие голоса и звон посуды. Через весь поезд к каюте капитана, двигаясь так быстро, что не успеешь и задуматься, прежде чем резко постучишь в дверь.

Стюард открывает дверь, и Вэйвэй с удивлением слышит голоса и музыку, чувствует сладкий запах десерта. Призрачный оркестр играет визгливую, царапающую ухо музыку.

– Да? В чем дело, Чжан? Мне нужно возвращаться, они в любой миг могут потребовать кофе.

– Я… – начала она и запнулась. – Она… развлекается?

Стюард оперся плечом о дверь:

– Если дело несрочное, или, другими словами, если это не пожар на дороге и не пожар в поезде, то приходи позже. Нет, приходи завтра, в более подходящее время для того, чтобы стучаться в чужую дверь.

– Но… я не понимаю.

За спиной стюарда она видит столовую капитана. Там сидят картограф и та женщина, которой Вэйвэй подарила стеклянный шарик, Мария Петровна. Она улыбается чьим-то словам. Должно быть, это говорит капитан, которой не видно, потому что сидит она во главе стола. Капитан, которая где-то пропадала все это время, бросив команду на произвол судьбы, пьет теперь вино с пассажирами первого класса как ни в чем не бывало.

– Приходи завтра, Чжан, – твердым голосом повторяет стюард и так быстро захлопывает дверь, что Вэйвэй не успевает возразить.

В последнее мгновение она замечает, как Мария Петровна поднимает глаза на нее и снова отводит, ничем не выдав, что узнала. Просто еще один слуга в униформе.

Вэйвэй стоит в пустом коридоре и смотрит на закрытую дверь, как будто пытается прожечь ее взглядом, совсем как в детстве, когда была убеждена, что стоит только сильно захотеть, и весь мир склонится перед ее волей.

Пока ее не отвлекли эти мысли, она собиралась колотить в дверь, чтобы у капитана не осталось другого выбора, кроме как впустить ее, и тогда она поделилась бы тайной безбилетницы и сбросила с души камень. И осталась бы хорошей, лояльной служащей компании. Но теперь…

Можно было бы подождать до утра и прийти опять, но рассерженный голосок в голове настырно спрашивал: «С какой стати? Раз уж капитан пирует здесь, отдав поезд на милость Воронам, то почему ты сама должна подчиняться правилам?»

Однажды Вэйвэй спросила у капитана, почему та разрешила маленькой сироте остаться.

– Разве это не подрывает порядок? – добавила она, уже тогда понимая, насколько тот важен для поезда, где каждый играет свою роль и все должны находиться на своих местах.

Капитан задумалась на мгновенье.

– Поговаривали, – начала она, – что я это сделала, потому что сама женщина. Возможно, им стало легче оттого, что я оказалась именно такой, какой меня представляли. И тогда я чуть было не передумала.

– Так почему же все-таки не передумали?

Капитан постучала пальцами по железным перилам, ограждающим наблюдательную башню.

– Полагаю, мне пришло в голову, что человеческая жизнь может взять верх даже здесь, посреди этого хаоса. Ты стала бы символом нашего успеха, актом неповиновения Запустенью.

«Акт неповиновения, да», – думает Вэйвэй, удаляясь от каюты капитана.

Коридор в этой части поезда непривычно пуст, вся команда занята вечерними делами, и ей не перед кем пускаться в оправдания, уже готовые сорваться с языка. В душе поднимается настойчивое, непреодолимое желание, и Вэйвэй с облегчением уступает ему, как бывает, когда случайно роняешь ценную вещь, которую всегда боялась разбить.

Вперед, в складской вагон, а потом вверх по горе товаров, откинуть люк в тайник под крышей, прищуриться и всмотреться в тени наверху.

– Эй! – шепчет она.

При мысли о том, что нужно забраться в темный тайник, где ее ожидает Елена, Вэйвэй становится не по себе.

– Эй! – снова зовет она. – Елена!

Но темнота не отвечает. Вэйвэй поднимается наверх и нащупывает оставленную лампу. Все тот же затхлый запах, вот только лампа освещает пустое пространство. Безбилетница исчезла.

Вэйвэй мечется в панике по тайнику – только для того, чтобы убедиться, окончательно убедиться, что это правда. Почему Елена исчезла? Куда она сбежала? Хочется выть от отчаяния. Зачем так рисковать? Сама Вэйвэй способна пройти через весь поезд незамеченной, но она же «дитя поезда», знает его ритм, его изнанку, держит все это в памяти, словно замысловатую механическую головоломку: в котором часу меняются дежурные смены и когда кондуктор заскочит на кухню глотнуть вина, где искать решивших вздремнуть младших стюардов и когда пассажиры первого класса одеваются к обеду. «Дитя поезда» может прошмыгнуть мимо, словно призрак, но чужачку непременно заметят, и поднимется переполох. Что скажет безбилетница, если ее поймают и начнут допытываться, кто ей помогал?

Вниз, в сам вагон, который тоже пуст, потом в коридор, где она улавливает запах, видит влажные пятна на ковре, слабые следы, будто кто-то прошел босиком по грязной луже. Куда же эта девушка могла направиться? Идти по следу не так-то просто, но Вэйвэй все же замечает его то здесь, то там, и временами ощущает сырую затхлость, висящую в воздухе. Ее слух насторожен, мышцы напряжены в ожидании тревожных криков, которые могут раздаться в любой момент: «Чужак в поезде! Грабитель! Ворует наши припасы!» Но вокруг все спокойно. Ночной поезд не похож на дневной. По какой-то причине движение ощущается сильней, когда коридоры пусты, когда стук колес наполняет состав, проникая в тебя до костей. Ночной поезд трещит и скрипит. Он будто раздувается, пытаясь отдышаться после пройденных за день миль.

Вэйвэй открывает дверь в сельхозвагон. Здесь воздух легче, чище. Зелень и овощи растут в аккуратных кадках, а куры важно расхаживают за изгородью. В отдельной темной кабинке плодятся грибы. Вэйвэй приходит сюда, когда чувствует, что стены поезда начинают давить на психику.

– Елена? – зовет она, но только куры озадаченно смотрят на нее, ведь безбилетнице негде здесь спрятаться.

Значит, дальше, к спальным вагонам третьего класса.

Свет выключают в одиннадцать, и в вагоне сейчас полная темнота, если не считать крохотного огонька над входной дверью, который будет гореть всю ночь. Кое-где продолжаются разговоры, но никаких признаков беспокойства. Должно быть, безбилетница пробралась незамеченной, и Вэйвэй одновременно восхищается и завидует ее скрытности.

Она идет к столовому вагону, уверив себя, что девушка пошла искать еду. Но дверной замок кухни третьего класса выглядит нетронутым. А в кухне первого младший повар печет хлеб на завтрак. Вэйвэй осторожно заглядывает внутрь, и аромат хлеба тут же напоминает, что она пропустила ужин. Она собирает волю в кулак, не позволяя себе юркнуть к плите и стащить булочку. Поваренок Лука стоит, прислонившись в полусне к духовому шкафу и держа в руках пару мисок – они зазвенят и разбудят, если он совсем уснет. Но и здесь нет следов безбилетницы. Куда же она пошла, если не за едой? И тут Вэйвэй озаряет догадка: «За водой!»

Она крадется дальше, теперь уже быстрей, через пустой столовый вагон, потом через спальные, пока не добирается до ванных комнат.

В каждом купе первого класса есть раковина и ватерклозет, а поначалу там установили и ванну. Но ванны занимали слишком много места и создавали слишком большую нагрузку на самую сложную часть инженерной системы поезда – водоснабжение. И вскоре их заменили общими ванными комнатами для всех пассажиров.

Любому паровозу вода нужна постоянно и неотложно, а Транссибирский экспресс просто одержим водой. Поезд постоянно мучается от жажды. Он поглощает воду с безграничной жадностью. Все пьет и пьет, и даже в самых больших тендерах не хватит воды на всю дорогу через бескрайние просторы Запустенья. Поэтому ученые и инженеры построили целый лабиринт труб, насосов и резервуаров, чтобы использовать воду многократно, снова и снова возвращая ее поезду. Механики прислушиваются к трубам и заботятся о них, машинисты и кочегары присматривают за запасами, а Вэйвэй начищает краны и любуется ими. Ее раздражает, что пассажиры не замечают сверкающие трубы, протянутые вдоль коридоров к каждому купе и ванной комнате (только по ночам жалуются, что вода булькает и не дает уснуть). Они не задумываются о том, какое это чудо: стоит лишь повернуть кран, и польется вода, и можно будет принять ванну в движущемся поезде, за много дней пути от обжитых мест.

Под дверь ванной комнаты просачивается вода, делая красный цвет ковра более густым. Вэйвэй медлит мгновение, а затем приоткрывает дверь – совсем нешироко, только чтобы самой прошмыгнуть внутрь.

Ее окутывает пар. Двигаться быстро в таком облаке невозможно, влага липнет к коже и волосам. Вэйвэй видит лишь желтое сияние лампы над зеркалом и слышит лишь шум текущей из крана воды. Под ногами глубокая лужа, ботинки мгновенно намокают. Вода стекает по стенкам белой фарфоровой ванны. Где-то в коридоре бьют часы. Полночь.

– Эй?

Медленно вперед по воде, разгоняя руками пар, к ванне. Черно-белая плитка на полу мерцает при каждом шаге.

Девушка лежит в ванне, с головой погруженная в воду. Волосы обвивают ее лицо, словно водоросли, кожа почти просвечивает, губы сжаты неплотно.

И тут она открывает глаза.

Не задумываясь о том, что делает, Вэйвэй закатывает рукав и опускает руку в ванну. Цепкие пальцы хватаются за нее и тянут Вэйвэй вниз, под воду. Она вспоминает истории, что рассказывали ей пассажиры тягучими вечерами, истории, принесенные из дома, от бабушек, – о лицах, смотрящих из глубины, и границах, за которые нельзя заходить. Вэйвэй успевает подумать обо всем этом и даже о том, как странно, что она столь быстро думает сразу о многих вещах. Поверхность воды уже так близка, что кожа ощущает ее теплоту. Кажется, что они плывут в остановившемся времени, Вэйвэй и безбилетница словно превратились в отражения друг друга – одна над, а другая под водой. Вэйвэй понимает: если ее затащат в воду, то она уже не вынырнет. Или станет кем-то другим, как те герои историй, которые уже не могли вернуться к прежней жизни. Поэтому она хватается свободной рукой за край ванны и тянет из всех сил, тянет до тех пор, пока безбилетница не показывается над водой, подняв фонтан разлетающихся по всей ванной брызг. Вэйвэй отбрасывает назад.

Волосы девушки облепили лоб, в глазах чернильная синева. Над водой видны только голова и плечи. У нее взгляд ребенка, недовольного тем, что его отвлекают от игры.

– Что ты творишь? Во имя всего святого, что ты…

Вэйвэй не может подобрать слова, чего с ней никогда не случалось. Она в отчаянии взмахивает рукой, показывая на дверь.

– А если бы сюда вошел кто-то другой? Если бы он увидел тебя? Ты… Ты даже не одета…

Она замечает шелковое платье, лежащее мокрой грудой на полу.

– О чем ты только думала?

Елена склоняет голову набок, как делают птицы, когда видят лакомый кусок и просчитывают скорость, расстояние и вероятность успеха.

– Мне захотелось воды, – говорит она, словно удивляясь, зачем поднимать из-за этого шум.

– Нам нужно уходить, – объясняет Вэйвэй.

Долго ли они здесь пробыли? Туман рассеивается и при этом смягчает все вокруг. Снова видны все острые углы, возвратилось ощущение реальности. Теперь они просто две девушки, оказавшиеся там, где им быть не положено, и Вэйвэй прислушивается, опасаясь шума шагов и удивленных возгласов. На звук капающей воды могут сбежаться стюарды и обнаружить мокрый ковер в коридоре.

Она поднимает с пола голубое платье, ставшее от воды синим.

– Вот, возьми.

Девушка встает и берет протянутое платье, не пытаясь прикрыть наготу, и Вэйвэй отводит глаза, смутившись гораздо сильней, чем хотела бы признать.

Елена выходит из ванны, шлепая по воде, и Вэйвэй хмурится. Вода давно уже должна была стечь, а не разливаться по всему полу. Она нагибается, чтобы проверить дренажное отверстие в углу комнаты, через которое вода стекает в резервуар, откуда, в свою очередь, поступает для повторного использования в огромный тендер паровоза. Отверстие забито грязью или землей с таким едким запахом, что Вэйвэй прикрывает нос и оглядывается на безбилетницу, пытающуюся влезть в мокрое платье.

– Нужно найти тебе другую одежду, – говорит Вэйвэй, ковыряя дренажное отверстие.

– Зачем?

Елена поддергивает к плечам короткие рукава, но они спадают опять.

– Зачем? Если ты намерена незаконно ехать в поезде, то лучше не разгуливать по коридору, как…

– Как кто?

Вэйвэй сомневается, стоит ли продолжать.

– Как… как… Не знаю. Но если ты собираешься делать что-то настолько неправильное, настолько опасное, то должна быть очень осторожной.

В ней закипает злость на абсолютную глупость, на абсолютное безумие ситуации. Только она не вполне уверена, кто источник этой глупости и безумия – безбилетница или она сама.

Елена снова наклоняет голову и смотрит на Вэйвэй.

– Извини, – произносит она до того неискренне, что Вэйвэй не может сдержать смех.

– Понимаешь, обычно люди просто набирают ванну, а не заливают всю комнату.

Она представляет себе лицо Алексея, окажись он случайно здесь, и хохочет еще пуще, сообразив вдруг, что уже давно не испытывала такого облегчения – вопреки нелепости всего происходящего, вопреки тому, что капитан заперлась в своей каюте, вопреки и Запустенью, и Воронам, и обрывкам воспоминаний. Словно рухнула какая-то стена.

Им по-прежнему везет, в коридорах пусто. Даже там, где кто-то должен дежурить, никого не видно. Как преданный поезду член команды, Вэйвэй встревоженно вздрагивает, но как заговорщица, прячущая безбилетницу, облегченно выдыхает. Елена бесшумно крадется следом. Они движутся через темный спальный вагон, и Вэйвэй представляет, как пассажиры просыпаются, видят два силуэта, торопливо проскальзывающих мимо, и убеждают себя, что по поезду бродят призраки.

Девушки не разговаривают. Полночь не время для светских любезностей. Войдя в тамбур перед складским вагоном, безбилетница резко останавливается.

– Смотри! – шепчет она.

Вэйвэй смотрит, но в темноте видит только собственное призрачное отражение в оконном стекле.

– Не снаружи, а внутри.

Елена показывает пальцем, и Вэйвэй различает сидящего на внутренней поверхности окна мотылька, размером с половину ее ладони, с черно-белым узором на сложенных крыльях.

Она наклоняется к стеклу, а мотылек расправляет крылья, и на них появляются два широко открытых черных глаза, как у ночных птиц. Вэйвэй ошеломленно отступает на шаг, а Елена лишь смеется и быстрым движением зажимает мотылька между ладонями. Потом раскрывает ладони, и Вэйвэй видит бестревожно сидящее насекомое. Из его головы появляются и чуть заметно колышутся два тонких усика, разлапистых, как листья папоротника.

– Еще один безбилетник, – говорит Вэйвэй.

Должно быть, мотылек путешествовал вместе с ними от самого Пекина, сложив крылья и спрятавшись в какой-то щели.

– Красивый, – добавляет Вэйвэй, хоть ей и не по себе от взгляда черных глаз.

Елена молча сажает мотылька себе на голову, словно украшение. А потом выгибает шею, чтобы полюбоваться отражением в окне.

– Ни одна леди не отказалась бы от такого, – восхищается Вэйвэй. – Ты произвела бы фурор в Москве. Правда, нужно новое платье.

Елена опускает глаза на мокрый голубой шелк, разглаживает ткань и опять наклоняет голову. «Как элегантная француженка из первого класса», – думает Вэйвэй.

– У меня никогда не было нового платья, – признается Елена. – Но мне бы хотелось его иметь.

Мотылек расправляет крылья, и у Вэйвэй внезапно возникает желание забрать его. Не для того, чтобы усадить на голову, а чтобы владеть этим сокровищем. Чтобы сохранить его – за яркость, за большие черные глаза с бледной каймой. У Вэйвэй тоже нет почти ничего, что принадлежит не поезду, а ей одной. Единственная ее одежда – это униформа. Еще в личной собственности несколько книг и рисунков, которые она прячет от любопытных. А хочется чего-нибудь красивого, чего-нибудь своего.

– Вот… это подарок.

Как будто прочитав ее мысли, Елена снимает мотылька с головы и дает ему ползти по своим пальцам. Усики-папоротники покачиваются вверх-вниз, словно пробуя на вкус влажную кожу. Вэйвэй протягивает руку, и мотылек перебирается к ней на ладонь, такой легкий – едва ощущаешь, как он двигает лапками и касается тебя крыльями. Он ползет по руке, оставляя за собой след из серебристых сухих чешуек.

Приливы

Оставив позади озеро, поезд углубился в сырую, болотистую местность. Взгляд Марии все чаще задерживается на сверкающей поверхности водоемов с густой маслянистой водой, меняющей цвет на солнце. Пассажиры первого класса прячут беспокойство за пустыми разговорами и язвительными замечаниями, как будто они наблюдают за жизнью парижского demi-monde[1]1
  Полусвет (фр.). Ироничное название высшего общества, утратившего прежнюю аристократическую замкнутость «света» второй половины XIX века.


[Закрыть], прогуливаясь по общественному саду.

– Действительно умиротворяющее зрелище, – говорит Лафонтен, сидя в салон-вагоне. – Я могу любоваться хоть целый день.

Они с супругой занимают лучшие места в середине вагона, откуда удобней всего наблюдать за происходящим вовне. В первом классе уже складывается определенная иерархия, распределение ролей, и Лафонтены находятся на самой вершине. Но держатся они с такой очаровательной легкостью, как будто вовсе не осознают своего положения. За их столом всегда шум и оживление, а вечером, в салон-вагоне, все пассажиры оборачиваются к ним, как цветы к солнцу. Но когда слышится беззаботный смех Гийома, откинувшегося в кресле, чтобы начать очередной рассказ, Софи Лафонтен сидит молча, склонив голову над рукоделием. Гийом и его «придворные», кажется, не придают этому никакого значения. «Она выглядит печальной, – думает Мария, – хотя богата, красива и любима. Она очаровательна в этом прекрасном дорогом платье, с этими длинными золотистыми волосами, но ее очарование хрупкое и зыбкое, как будто она сама в нем не уверена».

Чуть ниже Лафонтенов располагается графиня благодаря почтенному возрасту, богатству и живым манерам, которые все находят обворожительными, и только Вера то и дело закатывает глаза. Еще ниже – торговец шелком Ву Джиньлу (вечно плетет небылицы, безбожно флиртует и, как было неоднократно замечено, заставляет улыбнуться даже Веру) и купец из Занзибара Оресто Дауд (нажил состояние на торговле специями). Обитатели поезда видят в этом человеке любопытнейшую экзотику, поскольку все они – по крайней мере, в первом классе – родом из Азии либо Европы. По этой причине он занимает в здешнем обществе довольно высокое положение, хотя сам по себе человек тихий и скромный.

Средний уровень иерархии достался чете Лесковых из Москвы. Они возвращаются домой из дипломатической миссии. Галина Ивановна болтает без умолку, а ее супруг говорит крайне мало, и Марии кажется, что они образуют счастливую пару, хоть и пугаются малейшего волнения за окном. Кроме них, есть еще два пассажира, которых Мария мысленно окрестила бородатыми учеными джентльменами: Генри Грей и Хэ Шен, весьма занудный и чванный китаец, по мнению графини. Их уважают за научные знания и воззрения, которыми они, впрочем, не жаждут делиться.

Положение самой Марии довольно неопределенное. Графиня взяла ее под покровительство, и это придало ей определенный вес. Но вдовство отгораживает Марию от остальных. Временами она замечает пустоту вокруг себя, как будто в ее трауре есть что-то заразное. Но это Марию вполне устраивает.

Священник Юрий Петрович находится в самом низу. Его никогда не приглашают в тесный круг, что собирается по вечерам в салон-вагоне, а за обедом он сидит в одиночестве за столиком на двоих. Графиня считает его забавным и пытается ввести в общество, но пока ей удается лишь провоцировать бесконечные проповеди о безнравственности женщин и разложении аристократии.

– Он внушает мне, что еще не поздно раскаяться в недостойных поступках, но, боюсь, недооценивает мои преклонные годы, – жалуется графиня Марии за чашечкой чая.

Однако сама Мария в присутствии священника чувствует себя неловко. Может быть, потому, что он, в отличие от других пассажиров первого класса, не изображает безразличие к творящемуся снаружи, а гневно взирает на поднимающиеся из болота мертвые деревья, как будто может обратить трансформации вспять одной лишь силой своего осуждения.

К четвертому дню в вагонах первого класса установился определенный распорядок. Утро пассажиры проводят в обзорном вагоне или библиотеке, за карточной игрой или праздными разговорами. Они предпочитают собираться толпой, не желая оставаться в одиночестве. После обеда можно послушать в салон-вагоне хмурого музыканта, ссутулившегося над скрипкой или пианино, или доклад кого-нибудь из команды об истории экспресса. Сегодня очередь выступать второму механику, мистеру Гао, с рассказом о первых создателях железной дороги. Это подходящий момент для Марии. Она сошлется на головную боль и воспользуется возможностью пробраться в третий класс, чтобы там поговорить с кем-нибудь из членов Общества. Наконец-то ее воображаемый супруг сможет принести пользу – молодой вдове, разыскивающей знакомых покойного мужа, простительно некоторое пренебрежение светскими нравами.

Но вот дверь открывается и входит вовсе не механик, а Судзуки с тяжелым проектором в руках.

– Мистер Судзуки! Мы и не знали, что это вы будете просвещать нас сегодня, – говорит графиня.

Картограф опускает проектор и кланяется ей:

– Мистера Гао вызвали по другому делу. Надеюсь, мое присутствие не станет большим разочарованием.

– Конечно же нет, – отвечает графиня и оборачивается к Марии с многозначительной улыбкой, которую та упорно не желает замечать.

Похоже, придется остаться и послушать рассказ о работе картографа, а заодно и присмотреться к нему.

Судзуки установил проектор и экран в дальнем конце вагона и развернул кресла. Он намерен выступить с докладом на тему «Картирование недоступных ландшафтов». Судзуки задернул шторы, пригасил лампы, и вот уже на экране под жужжание проектора возникают сепиевые[2]2
  Сепия – темно-коричневый оттенок, присущий старым фотографиям.


[Закрыть] фотографии тех самых ландшафтов, через которые проезжает поезд, с подписанной от руки датой в нижнем углу.

В начале рассказа слушатели задавали вопросы и легкомысленно болтали между собой, как будто шторы, отгородившие их от вида за окном, подняли общее настроение, но теперь вагон погружен в тишину, все внимательно наблюдают за мелькающими фотографиями: год за годом, рейс за рейсом. Мария ловит себя на том, что крепко вцепилась в подлокотники кресла. Вот плакучая ива, со стелющимися по воде ветвями. Снимок сделан три года назад. А вот она же, только ветви искривлены в форме скелета. И еще раз, но теперь от ивы осталась лишь половина, а вторая как будто проглочена окружающим воздухом. И следующая, несколькими месяцами позже: ветви раскинуты в разные стороны, словно их запечатлели в момент взрыва.

Мария оглядывается на звук открывающейся двери и видит, как в вагон входят консультанты компании. Вопреки ее ожиданиям, они не придвигают кресла, а стоят возле двери со сжатыми в тонкую линию губами.

– Как видите, – продолжает картограф, бросая взгляд на Воронов, – проводя съемку определенных мест по ходу рейса, мы осуществляем визуальное картирование, что дает ценные сведения о скорости трансформаций.

В его голосе появляется некая размеренность, как будто он читает заранее написанный текст. Как будто говорит о разном для разных слушателей.

– Трансформации были непредсказуемы с самого начала. Рост и увядание, возрождение и мутации – весь этот цикл проходит быстрей, чем все, что мы наблюдаем в естественной среде. Надеюсь, что сделанные за последние три года снимки станут частью нашей экспозиции на Московской выставке и покажут, какой вклад вносит компания в научное понимание Запустенья.

Мария отваживается еще раз взглянуть на Воронов. Те смотрят на Судзуки с таким напряжением, что у нее мороз пробегает по коже. Но картограф по-прежнему совершенно спокоен. Им не нужно, чтобы эти фотографии кто-то увидел, догадывается Мария. Не только толпы людей, которые, без сомнения, посетят выставку, но даже собравшиеся в вагоне пассажиры. Консультанты хлопают в ладоши, хотя Судзуки еще не закончил, а пассажиры озадаченно оглядываются и подхватывают аплодисменты. Мистер Ли раздвигает шторы, а мистер Петров благодарит картографа за увлекательный рассказ. Судзуки кланяется, и Мария не может понять выражение его лица. Ей хотелось бы поговорить с картографом и выяснить, насколько обоснованны ее подозрения, но Вороны уже уводят его из вагона.

Большинство пассажиров сразу же разворачивают кресла для разговоров, чтения или карточной игры. «Вороны зря беспокоятся, – размышляет Мария. – Пассажиры не собираются смотреть на ландшафты, о которых говорил Судзуки, не хотят даже думать о трансформациях».

Только Софи Лафонтен бросает взгляд за окно, прежде чем возвращается к рисованию в альбоме для набросков, который держит на коленях. Но когда Мария пытается подсмотреть, что Софи рисует, та наклоняет альбом в другую сторону.

Переход из первого класса в третий ощущается по дешевым деревянным панелям на стенах и половицам под ногами, по висящему в воздухе запаху вареных овощей из кухни. Столы в столовом вагоне заполнены пассажирами, но никто не обращает внимания на Марию – они смотрят в окна и прикрикивают на суетящихся стюардов. Мария медлит у двери в спальный вагон. Она уже проходила здесь, направляясь в каюту капитана, но ее сопровождали другие пассажиры из первого класса и стюарды. Что подумают о ней теперь, когда она в одиночестве бродит по третьему классу?

Глупо придавать значение таким вещам в мире, где сам ландшафт как будто насмехается над человеческими порядками. И нет никаких правил, запрещающих пассажирам первого класса разгуливать там, где они пожелают. Мария расправляет плечи и толкает дверь. Но, оказавшись среди скопления людей, она внезапно ощущает неловкость за тонкую ткань своего траурного платья, за изящный покрой корсажа и понимает, что пассажиры сочтут неприличной ее показную скорбь в сочетании с интересом к последней моде. Люди поворачивают головы, когда она проходит мимо. Здесь неприличной кажется любая роскошь.

– Куда это ты так спешишь, дорогуша? – окликает ее голос с верхней полки. – Забирайся сюда, и я помогу забыть твои печали.

– Ты поможешь ей опечалиться снова, прохвост! – хохочет кто-то еще.

– Не обращайте внимания, – говорит ей пожилая женщина. – Хороших манер у них не больше, чем мозгов.

Мария опускает голову и спешит дальше с пылающими щеками. Она считала себя сильной после всего того, что выдержала в последние месяцы. После того, как разыскала спрятанную в грязном переулке мастерскую, где какой-то мужчина за плату передал ей документы, необходимые, чтобы стать другим человеком. Она ощущала себя самозванкой, героиней авантюрного романа. Ей казалось, что она провалилась в подземный мир, где люди занимаются тайными делами под чужими именами, а дети играют прямо на земле, не обращая внимания на темноту, грязь и бегающих вокруг крыс. Этот мир существовал всегда, просто Мария раньше его не замечала. И она поднялась в собственных глазах, узнав о нем, заглянув за границы своей привилегированной жизни. Но сейчас чувствует себя глупой и беззащитной. И ради чего эта пытка? Шторы почти на всех окнах задернуты. Никто не смотрит в окна, нигде не видно членов Общества.

Но она не готова вернуться той же дорогой, под насмешливыми взглядами, оценивающими ее как товар. Мария заставляет себя пройти во второй спальный вагон и с облегчением вздыхает, оказавшись в тамбуре за ним.

– Вы тоже ищете мир и покой?

Мария вздрагивает. Тамбур тускло освещен и как будто сплошь состоит из шкафов и ящиков, но за ним осталось небольшое свободное пространство возле одного из окон, где человек может устроиться почти незаметно для других. Высокий пожилой мужчина поднимается, разгибаясь, с низкой скамьи, на которой сидел.

– Я не хотел напугать вас, – говорит он.

– О нет, вы не напугали… То есть я просто не ожидала кого-то здесь увидеть.

Мария надеется, что не выглядит слишком смущенной, но мужчина, похоже, не видит ничего странного в ее появлении.

– Это мое убежище, – заговорщицки объясняет он. – Другие пассажиры сюда не заходят, а команда меня не трогает. Но, разумеется, я буду счастлив поделиться им с вами.

– Не хочу вас беспокоить, – начинает она, но замечает в его руках полевой бинокль.

– Да, это против всех рекомендаций, я знаю, – говорит мужчина. – Но я все время наблюдаю. – Он кивает на окно, затем опускает взгляд к биноклю, который вертит в руках. – Все время наблюдаю, – повторяет он, и Мария замечает, что его глаза затуманись.

– Вы ищете что-то особенное? – спрашивает она и тоже поворачивается к окну, но еще прежде, чем слова слетают с губ, понимает, что именно он высматривает.

Мария не может понять, как до сей минуты не догадалась, где сейчас находится поезд, хотя много раз читала описание этой местности у Ростова.

– Ох… – вздыхает она.

– Вы сочтете меня глупым стариком, – с улыбкой говорит мужчина.

– Нет, вовсе нет.

Это один из самых известных фрагментов «Путеводителя».

Вот водопад, прорезающий скалы… Именно здесь я увидел ее, выходящую из небольшого озерца под водопадом. Увидел темные глаза, волосы, обвивающие лицо, словно водоросли. Совсем ребенок, хотя смотрела она на меня почти по-взрослому. Девушка, но еще не сформировавшаяся и такая же дикая, как и природа вокруг. Не совсем девушка.