Текст книги "Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь"

Такая эксплуатация, подчинение женского труда, частично достигалась насильственным путем, но поддерживать ее помогала идеология. По мере становления института «семья» уменьшилась до размеров того, что сейчас называется нуклеарной семьей. Уже во времена Древней Греции домашнее хозяйство стало играть центральную роль в функционировании общества, и было установлено, что место женщины – дома[67]67
  Шевийяр и Леконт пишут: «Начало эксплуатации человека человеком было положено эксплуатацией женщины мужчиной. Эта первоначальная форма эксплуатации заложила основу для того, чтобы впоследствии власть имущие (речь опять же о мужчинах) начали эксплуатировать людей обоих полов». Chevillard N., Leconte S. The Dawn of Lineage Societies, loc. 2135–2136. Coontz S., Henderson P. Property Forms, loc. 2659–2660, 2849–2890. Энгельс также едко заметил, что мужчинам «никогда… не приходило в голову» стать моногамными; моногамия была только для женщин. Энгельс Ф. Происхождение семьи. С. 56.


[Закрыть].

Конечно, это не значит, что в Афинах во времена Платона институты работы и семьи были такими же, как в Америке 1950-х годов. Разница как минимум в том, что залогом процветания Афин был труд рабов, а не белых рабочих-мужчин, состоящих в профсоюзах. Но подчинение женщины и снижение ценности ее труда были прочно закреплены в момент рождения государства как института, задолго до появления капитализма[68]68
  «У Еврипида, – пишет Энгельс, – жена обозначается словом oikurema, как вещь для присмотра за хозяйством (слово это среднего рода), и для афинянина она действительно была, помимо деторождения, не чем иным, как старшей служанкой». Энгельс Ф. Происхождение семьи. С. 67; Irigaray L. Women on the Market. URL: https://caringlabor.wordpress.com/2010/11/10/luce-irigaray-women-on-the-market. См. также оригинальную публикацию: Irigaray L. Le marche des femmes // Sessualita e politica. Milan: Feltrinelli, 1978.


[Закрыть].

Капитализм, однако, принес с собой целый набор новых практик, предполагавших разделение домашнего труда и контроль над ним. В феодальной Европе не существовало той границы между «домом» и «работой», которая возникла при капитализме. В городах раннего Средневековья женщины получили определенную степень свободы: они работали врачами, мясниками, учителями, торговцами и кузнецами. В докапиталистической Европе, пишет Сильвия Федеричи, «подчинение женщин мужчинам смягчалось тем, что у них был доступ к общинной собственности и прочим общинным ресурсам». При капитализме, однако, «женщины сами стали общественным ресурсом, ибо их работа была определена как естественный ресурс, лежащий вне сферы рыночных отношений»[69]69
  Федеричи С. Калибан и ведьма. Культурная ассоциация Womenation-KD 16, 2018. С. 29–30, 36–37. 118. За исключением отдельно оговоренных случаев в цитатах воспроизводится курсив оригинала.


[Закрыть].

Реорганизация репродуктивного труда началась с кровопролития: кровь лилась в ходе охоты на ведьм, которая и создала семейные отношения в их современном виде. Женщин лишили прежних прав, доступа к зарплате и возможности собираться группами или жить поодиночке. Единственное безопасное место для женщины теперь было подле мужчины. Главной целью охоты на ведьм стали женщины, которые отказывались выходить замуж и владели небольшой собственностью, – прежде всего акушерки, целительницы и все те, кто способен контролировать репродуктивную деятельность и проводить аборты. Террор работал хорошо, ведь в колдовстве могла быть обвинена почти любая женщина. Он и помог сформировать то, что мы сейчас называем гендером[70]70
  Федеричи объясняет: «Маркс ввел понятие „первоначального накопления“ в конце первого тома „Капитала“ для описания социальной и экономической перестройки, начатой европейским правящим классом в ответ на кризис накопления, и установил (в полемике с Адамом Смитом), что: 1) капитализм не мог бы развиваться без предварительной концентрации капитала и рабочей силы; 2) отчуждение рабочих от средств производства, а не „воздержание“ богатых, – вот источник капиталистического богатства. Первоначальное накопление в таком случае является полезной концепцией, ибо она соединяет „феодальную реакцию“ с развитием капиталистической экономики и показывает исторические и логические условия для развития капиталистической системы, „первоначально“ выявляя предпосылки для существования капиталистических отношений как конкретное событие во времени». Федеричи С. Калибан и ведьма. С. 15–17, 19–20, 76–77, 106–108 (перевод скорректирован. – Прим. пер.). Patel R., Moore J. W. A History of the World. P. 125. Охотники на ведьм были крайне обеспокоены коллективными действиями женщин, отмечают Барбара Эренрайх и Дейрдре Инглиш: «Ведьмы были не просто женщинами, но создательницами тайного общества невероятного масштаба». Ehrenreich В., English D. Witches, Nurses and Midwives. New York: Feminist Press, 2010. P. 42.


[Закрыть].

Охота на ведьм была призвана не только вытеснить женщин с общинной земли и загнать их обратно в дома. Она также напоминала всем людям о том, что произойдет, если они откажутся трудиться. Искоренение народной веры в магию, пишет Федеричи, сыграло ключевую роль в создании трудовой этики капитализма: магия была «незаконной формой власти и способом получить что угодно без труда, то есть настоящим отказом от работы». Наказание (а иногда и истязание) тела в ходе охоты на ведьм заложило основу для рабочей дисциплины – речь идет не только о рабочем графике, но и об изнурении больных мышц, усталых суставов и измученных умов, о которых теперь должны были заботиться женщины[71]71
  Федеричи С. Калибан и ведьма. С. 165–167, 176.


[Закрыть].

Так была создана дихотомия между «домом» и «работой», а вместе с ней и множество других бинарных оппозиций, которые продолжают определять наши представления о мире: «разум» и «тело», «технология» и «природа» и, конечно, «мужчина» и «женщина». В этот период складывается и концепт расы в том виде, в каком мы знаем его сегодня, тогда же представителей некоторых рас начали называть «прирожденными рабами», а в обществе принялись наказывать людей за нерепродуктивные формы секса. По завершении этого периода потрясений не только заперли дома женщин, лишив их оплаты труда и сделав бесправными, но и уничтожили саму память о насилии, сформировавшем такую ситуацию. «Женский труд стал восприниматься как природный ресурс, – пишет Федеричи, – который доступен каждому, как воздух, которым мы дышим, или вода, которую мы пьем». Даже женская сексуальность, утверждает она, была превращена в работу. Джейсон У. Мур и Радж Пател в книге «История мира в семи дешевых вещах» («A History of the World in Seven Cheap Things») назвали этот период временем «великого одомашнивания»[72]72
  Федеричи С. Калибан и ведьма. С. 117–118, 184–186, 236–237. Пател и Мур пишут: «Для того чтобы обеспечить функционирование системы, государству необходимо было навязать населению категории мужского и женского. Тела людей, не вписывавшихся в эти рамки, подвергали хирургическим операциям, чтобы привести их в соответствие с той или иной категорией». Patel R., Moore J. W. A History of the World. P. 117, 121, 128. Sears A. Body Politics: The Social Reproduction of Sexualities // Social Reproduction Theory: Remapping Class, Recentering Oppression / ed. T. Bhattacharya. London: Pluto Press, 2017. P. 173–174.


[Закрыть].

Вот как возник тот двойной узел, которым по сей день связаны матери, в том числе и Рэй Мэлоун: воспитание детей не считается достаточно важной работой, чтобы за нее платить, но если вы покажете, что у вас есть другие приоритеты помимо дома, вас заклеймят как плохую мать. Границы всегда проницаемы и подвижны, но из-за этого от клейма еще труднее избавиться.

Даже после того как разделение между «домом» и «работой» прочно вошло в жизнь, капиталисты с радостью отправляли множество женщин и детей трудиться на мельницах и в шахтах наряду с мужчинами или вместо них: в те времена они без стеснения могли говорить, что предпочитают проворные маленькие пальчики. Кроме того, таким работникам можно было платить меньше, чем мужчинам. На заре эры наемного труда никто не делал вид, будто подобная работа может приносить удовольствие: ты либо трудился, либо голодал. Зная, насколько мучительна жизнь наемного работника, люди готовы были делать все что угодно, лишь бы избежать такой участи, поэтому хозяевам – и государству – необходимо было добиться того, чтобы без работы по найму люди жили еще хуже, чем с ней[73]73
  Thompson E. P. The Making of the English Working Class. New York: Open Road Media, 2016, loc. 3881, 3974, Kindle.


[Закрыть].

Из этой необходимости возникла традиция помощи бедным, по сей день определяющая политику в области социального обеспечения. Рабочий класс часто бунтовал: раннекапиталистическую Англию будоражили нападения луддитов на фабрики, ранние формы тред-юнионизма и всяческие беспорядки. Хотя за непродуктивную деятельность полагались суровые наказания (попрошайничество могло караться «публичной поркой, пока не пойдет кровь»), власти уступили давлению и создали своего рода предохранительный клапан в виде помощи беднякам. Но английские «законы о бедных» служили интересам хозяев. Пособия были настолько незначительными, а наказания настолько суровыми, что любая работа казалась предпочтительнее, чем жизнь на пособие; часто, чтобы получить жалкие гроши помощи, беднякам приходилось жить и трудиться в работных домах. В этом отношении государство, якобы помогая людям из великодушия, укрепляло трудовую этику, прививая представление о том, что они должны быть благодарны за предоставленную работу. Наследие «законов о бедных» и по сей день живо в репрессивных структурах «универсального кредита», с которыми столкнулась Рэй Мэлоун[74]74
  Idem, 4352, 4358, 4365–4376; Piven F. F., Cloward R. Regulating the Poor: The Functions of Public Welfare. New York: Vintage, 1993, loc. 203, 358, 372, 417–429, 431, 442, Kindle; Cooper M. Family Values, loc. 1080.


[Закрыть].

Законы о бедных также навязали людям идею ответственности за семью, согласно которой родственники должны поддерживать друг друга и только если другого выхода нет, обращаться за государственной помощью. Позже были введены специальные пособия для людей с инвалидностью и, что важно, для вдов и матерей – людей, исключенных из трудовых отношений из-за их особенностей или гендера. Таким образом, государство одновременно формировало семейную и трудовую этику[75]75
  Idem, loc. 1080–1089, 1107–1109. Предоставление помощи нуждающимся слоям населения, пишут Пивен и Кловард, – часть процесса «определения и навязывания условий, на которых представители тех или иных классов будут выполнять различные виды работы; иными словами, такая помощь во многом способствует сохранению социального и экономического неравенства». Piven F. F., Cloward R. Regulating the Poor, loc. 201, 217, 978.


[Закрыть].

Капитализм продолжал свой марш по планете, принося с собой институт семьи, зачастую – на острие меча. Например, в колониях, которые позже превратились в Соединенные Штаты Америки, образ жизни коренного населения насильственно реорганизовали так, чтобы он соответствовал представлениям колонизаторов о семье, а землю, прежде находившуюся в общинной собственности, сделали частной и передаваемой по наследству. Даже несмотря на то что институт семьи навязали местным жителям извне, его провозглашали естественной и неизбежной формой организацией жизни и труда, якобы выгодной для всех[76]76
  Томпсон отмечает, что вышедшие на работу женщины зачастую с тоской вспоминали о временах, когда они занимались домашним хозяйством, «поддерживая сосредоточенный вокруг дома образ жизни, при котором женщины в большей степени зависели от прихотей членов семьи и внутреннего принуждения, чем от внешней дисциплины». Thompson E. P. The Making of the English Working Class, 8587, 8617, 8634, 8643. Patel R., Moore J. W. A History of the World. P. 128. Можно привести такой пример вмешательства в жизнь коренных народов Америки: «Принятый в 1887 году акт Дауэса разделил заповедные земли американских народов на участки по сорок акров, распределенные между нуклеарными домохозяйствами, во главе которых стояли мужчины». Mohandesi S., Teitelman E. Without Reserves // Social Reproduction Theory. P. 41.


[Закрыть].

* * *

Для того чтобы создать современный миф о «работе по любви», требовалось не только замалчивать насилие внутри институтов семьи и труда, но и придать им романтический лоск. Брак в первые столетия своего существования имел мало общего с любовью. Когда это изменилось и возник идеал «брака по любви», он привел к созданию новых мифов о домашней работе.

Раз брак заключается по любви, выходит, что замужняя женщина выполняет свою работу тоже по любви. Таким образом, брак и работа по дому становятся теми вещами, в которых женщины должны в первую очередь находить удовлетворение и самореализацию. На протяжении многих веков популярная культура использует любовь и брак в качестве материала для создания нарративов – от романов Джейн Остин до оскароносной картины 2019 года «Брачная история», – а блоги «мамочек» и лайфстайл-аккаунты в инстаграме, как пишет журналистка Келли Мария Кордуки, до сих пор используют романтические архетипы XIX века. Они стали такими популярными благодаря новым для тех времен женским журналам и романам, которые описывали сферу жизни женщин как пространство удовольствия, а не труда[77]77
  Korducki K. M. Hard to Do: The Surprising Feminist History of Breaking Up. Toronto: Coach House Books, 2018. P. 41, 53–54; Davis A. Y. Women, Race and Class. New York: Vintage, 1983. P. 12.


[Закрыть].

Представление о семье как о романтическом убежище от бремени труда было буржуазным идеалом, который проникал в менее благополучные социальные группы; как и большинство подобных «подарков», на деле он представлял собой полную противоположность тому, что заявлялось на словах. Состоятельные люди имели возможность заключать браки по любви, а не просто по расчету; белая домохозяйка из среднего класса могла нанять прислугу для выполнения тяжелой домашней работы, а сама посвятить себя романтизированному эмоциональному труду. Но женщинам из рабочего класса приходилось заниматься и тем и другим[78]78
  Kipnis L. Against Love: A Polemic. New York: Vintage, 2009. P. 60.


[Закрыть].

Вместе с тем в семье есть место настоящей любви, и именно это делает такой привлекательной всю концепцию, а заодно и окружающие ее идеологии. Как заметила Анджела Дэвис в работе «Женщины и капитализм» («Women and Capitalism»), семья удовлетворяет вполне реальные человеческие потребности, «которые нужны всем, кто сохраняет в себе человечность. В капиталистическом обществе на женщину возложена особая миссия – одновременно быть источником и вместилищем целого ряда эмоций, которые иначе были бы просто исключены из жизни общества»[79]79
  Davis A. Y. Women and Capitalism: Dialectics of Oppression and Liberation // The Angela Y. Davis Reader. P. 177.


[Закрыть].

Эмоциональная поддержка, забота, сексуальное самовыражение и настоящая любовь в семьях – не плод нашего воображения или ложного сознания, они существуют. Но все же во многом на то, как мы их воспринимаем, повлияла система, ориентированная на получение прибыли, а не на самореализацию человека. Как писала белл хукс[80]80
  Глория Джинн Уоткинс, известная под псевдонимом белл хукс (принципиально пишет его со строчных букв), – американская писательница, феминистка и социальная активистка.


[Закрыть], обязанность жены заключается в том, чтобы «самостоятельно производить любовь на домашней фабрике и предлагать ее мужчине, когда он возвращается домой». В семье мужчина-работник может без риска для себя выплеснуть тот гнев, который вынужден скрывать от босса; но семья, кроме того, также учит настоящей эмоциональной связи – тому самому навыку, который, как отмечает теоретик и организатор Сельма Джеймс, необходим для создания движений, борющихся за социальные изменения[81]81
  Mohandesi S., Teitelman E. Without Reserves. P. 39; James S. Sex, Race and Class. P. 163–171, 177; Barrett M., McIntosh M. Anti-Social Family, loc. 266–267; bell hooks. Communion. P. 78.


[Закрыть].

Капиталистическое общество ценит сексуальность прежде всего в рамках брака, где она, как предполагается, должна отвечать за производство детей, которые вырастут и станут новыми работниками. Однако из-за того бремени, что ложится на семью при капитализме, сохранение любви в браке оказывается невероятно сложной задачей: когда на семью возлагается все больше ожиданий, а участники пары постепенно замыкаются друг на друге и перестают взаимодействовать с другими людьми, их брак грозит рухнуть под собственной тяжестью. Из-за такого давления, пишет Джеймс, брак становится столь враждебной средой, что «удивительно, как мужчины и женщины вообще разговаривают, тем более живут вместе и любят друг друга»[82]82
  Federici S. Revolution at Point Zero: Housework, Reproduction, and Feminist Struggle. Oakland, CA: PM Press, 2012. P. 24; Barrett M., McIntosh M. Anti-Social Family, loc. 814–815; James S. Sex, Race and Class. P. 153.


[Закрыть].

Институт брака постоянно меняется, под воздействием критики приспосабливаясь к потребностям обществ, которые живут в соответствии с установленными в них системами властных взаимоотношений. Избавиться от старой идеологии «разделения сфер», согласно которой дом – это территория женщины, а работа – территория мужчины, оказалось крайне непросто. Однако такой идеализированный образ жизни никогда не был универсальным[83]83
  Интервью с Эмбер Холлибо, беседовала Келли Андерсон. Проект устной истории «Голоса феминизма» (Voices of Feminism Oral History Project), собрание Софии Смит. Колледж Смит, Нортгемптон, штат Массачусетс, 2003–2004. P. 69; Fraser N. Crisis of Care? On the Social-Reproductive Contradictions of Contemporary Capitalism // Social Reproduction Theory. P. 25.


[Закрыть].

Если нуклеарная семья (и общество, которое, как писал Энгельс, представляет собой «массу, состоящую… из индивидуальных семей, как бы его молекул») возникла относительно недавно, то ситуация, когда рабочие классы смогли позволить себе такой образ жизни (муж на работе, а жена занимается бесплатным домашним трудом), тем более нова. Этот сдвиг привел к тому, что еще больше женщин стали испытывать то давление, о котором говорит Рэй Мэлоун: от них начали требовать, чтобы они соответствовали идеалу женского совершенства, выполняя работу по дому, причем часто в одиночку[84]84
  Энгельс Ф. Происхождение семьи.


[Закрыть].

До XX века (да и в XX веке) женщины из рабочего класса трудились на заводах и в шахтах. Они брали стирку на дом и выполняли сдельную работу, а также готовили, убирали и ухаживали за детьми. Термин «домохозяйка» появился около 1890 года – так называли жен, которые «полностью посвящали себя домашним делам». Вместе с новым определением на женщин были возложены новые ожидания. Дом теперь воспринимался не просто как место для приема пищи и сна, а как пространство, полностью противоположное пространству работы, где домохозяйка (homemaker) должна была создавать комфортные условия для своих мужа и детей. Комфорт самой женщины при этом никого не интересовал. Таким образом, изменения в структуре занятости привели к тому, что изменилось понимание гендера и представление о том, какой должна быть женщина[85]85
  Davis A. Y. Surrogates and Outcast Mothers: Racism and Reproductive Politics in the Nineties // The Angela Y. Davis Reader. P. 216; Cherlin A. Labor’s Love Lost: The Rise and Fall of the Working-Class Family in America. New York: Russell Sage Foundation, 2014, loc. 179, 186, 1422–1449, 1680, Kindle; Palmer P. Domesticity and Dirt: Housewives and Domestic Servants in the United States, 1920–1945. Philadelphia: Temple University Press, 1991. P. 22.


[Закрыть].

Поначалу только самые обеспеченные мужчины могли позволить себе жену-домохозяйку, в то время как женам рабочих по-прежнему приходилось вкалывать на полную ставку. Рабочие движения стали добиваться «семейной зарплаты»: такого размера оплаты труда, который позволял бы мужчине-рабочему содержать жену и детей. Впервые это нововведение появилось в Австралии в 1896 году, когда был принят закон, согласно которому минимальный размер оплаты труда должен быть таким, чтобы мужчина мог обеспечивать семью. Примерно в это же время начали приниматься законы, запрещающие детский труд и ограничивающие продолжительность рабочего дня для женщин. Капиталисты пошли на некоторые уступки рабочим, прикрываясь заявлениями о том, что женщины слишком слабы для работы на производстве (вот бы удивились труженицы шахт в Манчестере или Лоуэлле!), следовательно, им стоит сидеть дома[86]86
  Fraser N. Crisis of Care. P. 25; Carlson A. The Family in America: Searching for Social Harmony in the Industrial Age. London: Routledge, 2017. P. 40; Cherlin A. Labor’s Love Lost, loc. 1109–1129, 1515, 1526; Palmer P. Domesticity and Dirt. P. 13.


[Закрыть].

Идея семейной зарплаты быстро приобрела популярность. Она давала рабочим возможность добиться повышения дохода, но одновременно укрепляла патриархальные гендерные роли в семье. Становясь «кормильцем», мужчина из рабочего класса чувствовал гордость и получал ту власть, которой был лишен на производстве. В своих глазах он теперь был «настоящим мужчиной», в отличие от тех, кто зарабатывал меньше и не мог обеспечить семью. Кроме того, семейная зарплата давала рабочим возможность (я говорю в первую очередь о США) конструировать свою маскулинность, при этом противопоставляя себя небелым трудящимся. В США чернокожие рабочие первоначально были рабами и в вопросах брака и деторождения полностью зависели от своих хозяев. После отмены рабства был принят новый свод законов, поощрявший создание «традиционных» семей бывшими рабами. Как отмечает историк Тера Хантер, в условиях рабства, когда кровные родственники и супруги в любой момент могли быть разлучены по прихоти рабовладельца, афроамериканцы «трансформировали узкую концепцию родства», выработав более широкое понимание семьи. Однако Бюро вольноотпущенников[87]87
  Бюро по делам беженцев, вольноотпущенников и заброшенных земель было создано в США в 1865 году для оказания помощи недавно освобожденным афроамериканцам и беженцам из числа белых после Гражданской войны. Предоставляло им кров, еду, помощь в трудоустройстве и образование.


[Закрыть] и другие подобные институты стремились навязать чернокожим рабочим идеал патриархальной семьи, хотя никто вовсе не собирался платить им зарплату, достаточную, чтобы прокормить жену и детей[88]88
  Barrett M., McIntosh M. Anti-Social Family, loc. 733–733; Cooper M. Family Values, loc. 1149–1153, 1170–1175, 1186–1188, 1213–1214; Hunter T. To ’Joy My Freedom: Southern Black Women’s Lives and Labors After the Civil War. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998. P. 37, 39–40.


[Закрыть].

После рузвельтовских реформ «Нового курса» и Второй мировой войны, когда приняли законы, защищающие право рабочих на создание профсоюзов, семейная зарплата, а вместе с ней и белая рабочая семья получили институциональное оформление. Речь идет о так называемом фордистском компромиссе. Генри Форд и сам активно внедрял среди рабочих свои представления о «правильной» семье. Для получения семейной зарплаты они должны были соответствовать определенным требованиям. У Форда был специальный отдел расследований («социологический департамент»), который опрашивал работников на предприятиях и приходил к ним домой, чтобы убедиться, что их жены тоже усердно трудятся. «Требовалось, чтобы жена целый день занималась работой по дому, – пишет социолог Эндрю Дж. Черлин. – Любое отклонение от этого правила грозило проблемами с отделом расследований»[89]89
  Cherlin A. Labor’s Love Lost, loc. 1378, 1401; Mohandesi S., Teitelman E. Without Reserves. P. 49; Cooper M. Family Values, loc. 75–77.


[Закрыть].

Реформы «Нового курса» претворили в жизнь идеал семейной зарплаты, но действие Закона о справедливых условиях труда и Национального закона о трудовых отношениях не распространялось на сельскохозяйственных работников и тех, кто трудился на дому. Это означало, что большинство чернокожих мужчин и женщин оказались лишены семейной зарплаты. Фордистская семейная зарплата не только способствовала нормализации гендерных отношений и нуклеарной семьи, но также проводила этнические и классовые границы, определяя, кто имеет право пользоваться услугами американского государства всеобщего благосостояния, построенного совместными усилиями правительства и частных компаний[90]90
  Cooper M. Family Values, loc. 47–50.


[Закрыть].

Именно этому периоду мы обязаны привычным образом «традиционной» белой семьи, живущей в пригородном доме за невысоким забором. В такой семье обычно от двух до пяти детей. Жена, один в один Джун Кливер[91]91
  Джун Эвелин Бронсон Кливер – «экранная мама», главная героиня американского телевизионного ситкома «Предоставьте это Биверу». Джун и ее мужа часто называют архетипичными родителями из пригорода 1950-х годов.


[Закрыть], готовит дома ужин в туфлях на высоком каблуке в ожидании мужа, который должен прийти с работы, где проводит по восемь часов пять дней в неделю. Однако этот период ни в малейшей степени не был традиционным – напротив, с исторической точки зрения он представлял собой исключение, ставшее возможным благодаря компромиссу между капиталом и трудом, который не был устойчивым и поддерживался благодаря контролю со стороны государства, видевшего стабилизацию бизнеса своей главной целью. И романтизировать эти времена не стоит. Семейная зарплата вознаграждала отчужденный и однообразный труд, женщины получали меньше мужчин, а домашнее насилие со стороны мужей встречалось повсеместно: как уже неоднократно отмечалось, мужчины прибегали к нему, чтобы показать свою маскулинность в мире, где мало что контролировали, и добиться послушания жен. Трудовой договор, как и брачный контракт, предполагал юридическое равенство сторон, которое на самом деле скрывало колоссальную пропасть, разделявшую начальника и рабочего, мужа и жену. Представления о маскулинности и феминности складывались из опыта мужчин и женщин: первые обладали властью, вторые чувствовали себя беспомощными[92]92
  Cherlin A. Labor’s Love Lost, loc. 192–195, 247; Federici S. Preoccupying: Interview with Silvia Federici // Occupied Times. 2014. October 26. 2014. URL: http://theoccupiedtimes.org/?p=13482; Kittay K. Love’s Labor: Essays on Women, Equality and Disability. London: Routledge, 1999. P. 41; Энгельс Ф. Происхождение семьи; Cherlin A. Labor’s Love Lost, loc. 749–752, 811.


[Закрыть].

Внутри этой идеологии всегда царило скрытое напряжение. Открытым оставался вопрос о том, почему женщины должны сидеть дома: потому что занимаются жизненно важным домашним трудом или потому что слишком чисты, добры и слабы для работы по найму? В XX веке женщин побуждали совершенствовать свои навыки ведения домашнего хозяйства, черпая знания из женских журналов или посещая курсы по домоводству – нововведение тех времен. Более того, шли споры о том, должны ли женщины получать деньги за работу по дому. Феминистки добивались введения пенсий и зарплат для матерей, финансовой помощи для семей и пособий на детей (последние появились в Великобритании в 1946 году). При этом женщинам по-прежнему всеми возможными способами напоминали о том, что они, в отличие от мужчин, не занимаются «настоящей» работой[93]93
  James S. Child Benefit Has Been Changing Lives for 70 Years. Let’s Not Forget the Woman Behind It // The Guardian. 2016. August 6. URL: www.theguardian.com/commentisfree/2016/aug/06/child-benefit-70-years-eleanor-rathbone. См. также: Wages for Housework: The New York Committee, 1972–1977: History, Theory, Documents // eds. S. Federici, A. Austin. Brooklyn, NY: Autonomedia, 2017; Palmer P. Domesticity and Dirt. P. 29–30, 76, 91, 101; Cherlin A. Labor’s Love Lost, 1467.


[Закрыть].

Однако по-настоящему серьезным вызовом для семьи стали попытки создания социалистического общества. Утопические социалисты выступали за то, чтобы дети воспитывались коллективно, а не в нуклеарных семьях. Эта идея, как замечает антрополог Кристен Годси, оказала влияние на руководителей Советского Союза и некоторых других стран. После Октябрьской революции Александра Коллонтай стала народным комиссаром государственного призрения РСФСР. Единственная женщина-нарком, она уделяла особое внимание мерам, призванным уравнять женщин в правах с мужчинами. Она доказывала, что «материнство как социальная функция должно… цениться и поэтому защищаться и поддерживаться государством». Женщины должны быть избавлены от домашнего труда благодаря государственным яслям, детским садам, прачечным и столовым; аборты были легализованы в 1920 году. Вместо того чтобы платить мужчинам семейную зарплату, предполагая, что тем самым будет оплачиваться и женский труд, социалистическое государство должно было предоставить всем равные возможности, разрушив экономическую зависимость женщин от мужчин[94]94
  Годси К. Почему у женщин при социализме секс лучше. Аргументы в пользу экономической независимости. М.: Альпина нон-фикшн, 2020. С. 20, 69–70; Коллонтай А. Автобиография сексуально эмансипированной коммунистки // Марксистский феминизм: коллекция текстов А. М. Коллонтай. Тверь: Феминист-Пресс, 2003. С. 15.


[Закрыть].

Но и мужчины-социалисты не всегда с радостью приветствовали изменения в структуре семьи – они ведь тоже привыкли считать, что женщине следует заниматься домашней работой. Коллонтай приходилось бороться с товарищами по партии, добиваясь реализации своих замыслов. Многие ее завоевания были перечеркнуты в 1936 году Сталиным, решившим вернуться к модели патриархальной семьи. Тем не менее в вопросах семейной политики социалистические и социал-демократические правительства в странах Восточной и Западной Европы действовали более эффективно, чем их американские коллеги. Они предоставили женщинам декретные отпуска и другие меры поддержки, а также на официальном уровне поощряли мужчин брать на себя больше работы по дому[95]95
  Годси К. Почему у женщин при социализме секс лучше. C. 65–67, 67–76, 124.


[Закрыть].

В большинстве капиталистических стран воспитание детей считалось частным делом пары. Доказывая ценность домашнего труда, женщины столкнулись с мифом о любви к работе. Считалось, что их работа, к которой они готовились и на которую тратили больше времени, чем их мужья проводили в фирмах и на предприятиях, представляет собой самое приятное занятие, какое женщина только может себе вообразить. Но в действительности на всех уровнях, от государственного до индивидуального, женщин принуждали к работе, которую они якобы добровольно выполняли из любви. Более того, многие женщины не переставали заявлять, что домашние дела им совсем не по душе[96]96
  Poo A. Age of Dignity: Preparing for the Elder Boom in a Changing America. New York: New Press, 2015. P. 100; Kipnis L. Against Love. P. 93, 169.


[Закрыть].

Дом в пригороде – как предполагалось, предел мечтаний для нового среднего класса – часто на самом деле оказывался ловушкой и тюрьмой. Женщины были изолированы в доме, то есть на рабочем месте. Со всех сторон их окружали напоминания о бесконечных домашних делах. В 1960-е годы все больше людей стали осознавать эту проблему. Прошло всего десять лет с того момента, как женщин стали массово превращать в домохозяек, а они уже были сыты по горло домашними делами[97]97
  Davis A. Y. Women and Capitalism. P. 180; Barrett M., McIntosh M. Anti-Social Family, loc. 874–875; Cherlin A. Labor’s Love Lost, loc. 1510.


[Закрыть].

Книга Бетти Фридан «Загадка женственности» («Feminine Mystique») была опубликована в 1963 году и сразу стала бестселлером. Фридан подробно описала «проблему, у которой нет названия» – положение женщин, запертых дома и вынужденных выполнять домашнюю работу. Ее книга спровоцировала феминистское восстание. Однако Фридан, судя по всему, больше беспокоилась об образованных женщинах, обреченных всю жизнь выполнять домашние обязанности, которые были ниже их достоинства и больше подходили для «недалеких девочек». Для образованных женщин работа должна была стать формой освобождения[98]98
  Palmer P. Domesticity and Dirt. P. 64, 156; Ehrenreich B. Maid to Order // Global Woman: Nannies, Maids and Sex Workers in the New Economy / ed. B. Ehrenreich, A. R. Hochschild. New York: Metropolitan, 2004, loc. 1560, Kindle.


[Закрыть].

Однако работа вне дома – способная, по мнению Фридан, решить проблему утомительных домашних обязанностей – сделала многих женщин несчастными. Если обеспеченные женщины могли позволить себе нанять прислугу, которая бы выполняла домашние дела, пока они были на работе, то женщины из рабочего класса никогда не имели возможности сидеть дома или только недавно ее получили. Работа, на которую они могли рассчитывать, часто представляла собой низкооплачиваемую версию того, чем им приходилось заниматься дома: готовка и сервировка пищи, уборка, уход за другими людьми. Конечно, для некоторых женщин работа стала альтернативой домашним делам, но сама идея о том, что они ищут работу из развлечения, а не из необходимости, давала работодателям возможность платить им меньше, чем мужчинам. А на самом деле многие женщины искали работу именно потому, что остро нуждались в деньгах[99]99
  Weeks K. “Hours for What We Will”: Work, Family, and the Movement for Shorter Hours // Feminist Studies. 2009. 35. no. 1. P. 101–127; Federici S. Revolution at Point Zero. P. 42–44, 56; Weeks K. The Problem with Work. P. 65.


[Закрыть].

Новый миф о любви к работе подкреплялся идеей о том, что женщины, покидая дом и устраиваясь на работу, расширяют свои права и возможности. Старая история о том, что работа по дому и в особенности материнство сами по себе приносят женщинам удовлетворение, продолжала жить, но параллельно формировался новый миф – об освобождении через работу. Конфликт между этими нарративами привел к конфликтам между женщинами, по-разному воспринимавшими ситуацию.

В ходе дискуссий по вопросу об абортах и так называемой реформе социального обеспечения линии раскола прошли по границам классов. Тема абортов – сыгравшая важную роль в период охоты на ведьм, а потом ушедшая на второй план, – приобрела в 1960–1970-е годы огромное политическое значение. Борясьс навязанным им положением домохозяек, женщины добивались права самостоятельно решать, становиться им матерями или нет. Писательница-феминистка и активистка Шуламит Файрстоун в книге «Диалектика пола» («The Dialectic of Sex») писала о том, что уничтожение «половых классов» означает «захват контроля над воспроизводством: не только полное восстановление прав собственности женщин над их телами, но также и (временный) захват ими контроля над человеческой способностью к воспроизведению потомства»[100]100
  Firestone S. The Dialectic of Sex. London: Women’s Press, 1979. Первая глава книги доступна на сайте Marxists Internet Archive. URL: www.marxists.org/subject/women/authors/firestone-shulamith/dialectic-sex.htm.


[Закрыть].

Но и до публикации книги Файрстоун, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы, женщины доказывали, что им необходимо установить контроль над репродуктивной сферой, чтобы иметь возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Как пишет социолог Кристин Люкер, аборты были «символическим стержнем», вокруг которого формировались представления о роли женщин и женской работе. На одной стороне были те, кто утверждал, что женщины – это в первую очередь не потенциальные матери, а личности, способные самостоятельно жить и принимать решения. Их оппонентами были женщины и мужчины, считавшие, что предназначение женщины – быть домашней хозяйкой. Некоторые сторонники (и особенно сторонницы) этой идеи опасались, что право на аборт не только изменит гендерные роли, но и лишит женщину ее высокого статуса, связанного с материнством. Однако лед уже тронулся, и вскоре недолговечной идиллии семей из рабочего класса пришел конец – но вовсе не из-за права на аборт, а по причине изменений в мировой экономике[101]101
  Davis A. Y. Women, Race and Class. P. 205; Luker K. Abortion and the Politics of Motherhood. Berkeley: University of California Press, 1985. P. 8, 118.


[Закрыть].

На этом фоне Верховным судом США в 1973 году было принято эпохальное решение по делу «Роу против Уэйда»[102]102
  По итогам разбирательства по делу «Роу против Уэйда» Верховный суд США постановил, что женщина имеет право прервать беременность по своему усмотрению до того момента, пока плод не станет жизнеспособным (не позднее 28-й недели).


[Закрыть], ставшее последней каплей для многих консервативно настроенных женщин и мужчин. После этого процесса сформировалась группа активисток, которая выступила против абортов – в основном в нее входили женщины из нуклеарных семей, посвящавшие все свое время домашнему труду. Они опасались, что американский суд подорвал не только ценность эмбриона, но и ценность женщины как таковой, поэтому развернули активную общественную кампанию. Возможности этих женщин на рынке труда были ограничены, зато их работа по дому – где они хранили «нежность, нравственность, заботу, эмоциональность и самопожертвование» – высоко ценилась хотя бы на словах. «Мне кажется, что сейчас мы находимся на пьедестале, так зачем нам опускаться до равенства с мужчинами?» – спрашивала одна из активисток. Как пишет Люкер, эти женщины боялись, что материнство перестанет быть священным призванием и превратится всего лишь в очередную работу[103]103
  Ibid. P. 138, 145, 163, 202, 205, 206.


[Закрыть].

Феминистки вздрагивали, когда консерваторы приписывали им намерение разрушить семью, – они-то настаивали на том, что просто хотят дать людям возможность выбора. Однако дестабилизация репродуктивной роли, в результате которой материнство стало для женщин необязательным, а развод перестал восприниматься как нечто недопустимое, действительно оказалась серьезным вызовом для института семьи. Файрстоун и другие радикалки считали, что это к лучшему, но умеренные феминистки в основном стремились к тому, чтобы дать женщинам возможность и строить карьеру, и иметь семью. Вероятно, именно по этой причине они не поддержали активисток движения за право на социальное обеспечение, бросивших вызов традиционным гендерным ролям. Как пишет историк Премилла Надасен, представительницы этого движения уделяли основное внимание «трудовой этике, критике веры в рыночную экономику, состраданию к людям в трудной жизненной ситуации, различным моделям материнства, сексуальной морали и репродуктивным правам»[104]104
  Federici S. Revolution at Point Zero. P. 43; Nadasen P. Welfare Warriors: The Welfare Rights Movement in the United States. London: Routledge, 2004. P. 204.


[Закрыть].

Движение за право на социальное обеспечение представляло собой относительно небольшую группу женщин, которые не могли похвастаться высоким социальным статусом. Тем не менее благодаря коллективным действиям им все же удалось добиться определенных успехов. Они отвергали семейную и трудовую этику, добиваясь права воспитывать детей так, как они считают нужным. Кроме того, они бросили вызов традиции «законов о бедных», положенной в основу Программы помощи семьям с детьми-иждивенцами (AFDC), или «велфера» (welfare), как его обычно называют в США[105]105
  Ibid. P. 228, 395, 431, 441.


[Закрыть].

Национальная организация за право на социальное обеспечение (NWRO) была основана в 1966 году и представляла собой орган, координирующий работу местных групп, часть которых к тому моменту существовала уже несколько лет. Эти группы придерживались тактики прямого действия: часто их участники занимали офисы службы социального обеспечения и призывали к прекращению дискриминации. Еще они создали политическую организацию и пытались юридическим путем оспорить методы контроля, использовавшиеся в рамках Программы оказания помощи семьям с детьми-иждивенцами (AFDC). Несмотря на то что среди получателей пособий по этой программе никогда не преобладали чернокожие женщины, именно они возглавили движение за право на социальное обеспечение. Присутствие чернокожих в списках на получение пособия вызывало возмущение политиков – зачастую тех же самых, которые доказывали, что белые женщины должны сидеть дома и заниматься детьми. Как пишет Надасен, организаторы движения за право на социальное обеспечение «вырабатывали свою политическую программу исходя из материалистического понимания этнических, классовых, гендерных и половых иерархий, неразрывно связанных между собой в повседневной жизни человека»[106]106
  Ibid. P. 242, 249, 276, 300, 385.


[Закрыть].

Чернокожих женщин на протяжении долгого времени принуждали к труду – сначала как рабынь, а потом как работниц на низкооплачиваемых позициях. Паника вокруг социального обеспечения выявила противоречие между двумя установками. Считалось, что женщина должна сидеть дома с детьми, но если чернокожая женщина решала посвятить себя домашним делам, то ее обвиняли в том, что она отлынивает от работы. Отказывая чернокожим – и, соответственно, всем остальным – женщинам в праве на социальное обеспечение, государство вынуждало их соглашаться на любую, даже самую низкооплачиваемую работу. Социологи Фрэнсис Фокс Пивен и Ричард Кловард называют это еще одним способом принуждения к труду[107]107
  Piven F. F., Cloward R. Regulating the Poor, loc. 2335, 2379, 2424, 2464, 3368; Kittay K. Love’s Labor. P. 124.


[Закрыть].

Однако участники движения за право на социальное обеспечение утверждали, что получающие пособие матери и так трудятся, ведь их работа по дому очень важна, так что они заслуживают помощи вне зависимости от того, замужем они или нет. «Будь правительство поумнее, оно бы переименовало AFDC в „круглосуточный уход“, создало бы новое агентство и начало бы платить нам достойную зарплату за ту работу, которую мы и так уже выполняем, – говорила одна из организаторок движения. – В таком случае можно было бы сказать, что кризис в сфере социального обеспечения разрешен, потому что все матери на пособии теперь при делах». Какое-то время организация успешно двигалась к намеченной цели – за 1960-е годы число получательниц пособия выросло на 107 % благодаря тому, что активисты убеждали женщин требовать выплат, причитавшихся им по закону. «В департаменте социального обеспечения уже выучили наш телефонный номер, – рассказывала другая активистка. – Члены нашей организации знают, что если позвонить в департамент, то чиновники все сделают быстрее и эффективнее»[108]108
  Piven F. F., Cloward R. Regulating the Poor, loc. 3254, 5569; Federici S. Revolution at Point Zero. P. 43; Nadasen P. Welfare Warriors, 1370, 1587, 1672.


[Закрыть].