Текст книги "Здесь, в реальном мире"

5

За всю дорогу, пока они с мамой ехали в городской общественный центр, в помещении которого летом располагался детский лагерь «Рекреация», Вар не проронил ни слова.

Он уже несколько лет подряд приводил все аргументы, какие только можно. Осмысленного социального взаимодействия ему хватает в школе. Там его навалом. Больше чем нужно. А друзья у него есть – Вашон и Микейла. И, кстати, с чего она взяла, будто двое друзей – это мало?

Но иногда ему хочется побыть одному. Иногда ему необходимо побыть одному. А если родители так сильно им разочарованы – ну что поделаешь, не повезло с сыном, – может, можно как-то смириться?

Но теперь, стоя перед столом регистрации, Вар жалел, что почти не сопротивлялся. Надо было. И вообще надо было открыть дверцу и выкатиться из машины – не на полной скорости, конечно, и не на дорогу, а на обочину, на траву. Одна девочка так однажды и сделала, он видел в кино. У девочки, правда, был из-за этого перелом руки. Зато мама наконец её услышала.

У директрисы, миссис Санчес, вид был такой вымотанный, что Вар сразу почувствовал себя таким же вымотанным. Она уже бубнила правила.

– Администрация городского общественного центра не несёт ответственности за забытые или повреждённые вещи; сотрудники центра не назначают и не дают лекарств…

Вар отключился – эти правила он выслушивал пять лет подряд – и стал оглядывать зал.

За год ничего не изменилось. Те же бетонные стены, облупившаяся краска цвета лейкопластыря, те же волнистые плакаты: ИЗУЧИ ПРИЁМ ГЕЙМЛИХА – СПАСИ ЖИЗНЬ!; ЯДОВИТЫЕ ЗМЕИ ФЛОРИДЫ; и, внезапно, – КАК ПРИГОТОВИТЬ ЧАШКУ АРОМАТНОГО КОФЕ.

На полу разметка баскетбольной площадки, оставшаяся от незапамятных времён, и из стены всё ещё торчит баскетбольное кольцо – хотя здесь уже давно играют только в виффлбол, перекидывают пластмассовый мячик пластмассовыми битами. Баскетбол кончился после того случая, когда один юный баскетболист – сила есть, ума не надо – умудрился запулить мяч в окно под потолком. Из-под половиц до сих пор выковыриваются игольчатые стеклянные осколки.

Дальний угол – «Домик искусства», дважды враньё: ни домика, ни искусства. Если, конечно, искусство – это то, что человек делает сам, а не «обведи треугольник по точкам, закрась красным».

И звуки те же, знакомые, – хор писклявых голосов; сейчас они договаривались, кто с кем и против кого сегодня объединяется до вечера.

И, хуже всего, запах тот же, что и всегда: потные ноги, лизол и слабый, но настойчивый запах рвоты от толпы первоклашек – ну понятно, набегались на жаре и толкутся теперь с помидорно-красными лицами в душном зале, и всё съеденное рвётся из них наружу. С Варом раньше тоже такое бывало. Даже сейчас от одного воспоминания завтрак угрожающе качнулся у него в желудке.

Из своей возрастной группы Вар разглядел троих: двух мальчиков и девочку. Группа называется «Одиннадцатые» – значит, те, кому в этом году исполняется одиннадцать лет. И все трое явно в восторге от здешней акустики. Один из мальчиков, поймав взгляд Вара, заухал филином. Второй заглотнул побольше воздуха и испустил раскатистую отрыжку.

Вар кивнул и вежливо взмахнул рукой, но то, что находилось всегда у него в груди, – душа? – тотчас сжалось и привычно задвинулось вглубь.

За две недели от начала работы летнего лагеря все успели сбиться в стайки и группки. Только двое стояли сами по себе.

Один – долговязый мальчик, которого Вар никогда здесь не видел. Его длинная шея, торчавшая из полосатой футболки, поворачивалась как перископ. Обозрев весь зал на триста шестьдесят градусов, мальчик притворился, будто разглядывает муравьиную ферму на подоконнике. Вар знал, что он притворяется, потому что последние муравьи вымерли ещё несколько лет назад, скорее всего от скуки.

Вторая – девочка лет семи, Грустная Девочка, так Вар звал её про себя. Позапрошлым летом, когда её в первый раз сюда привели, Грустная Девочка целый день проплакала у двери. Её беззвучные слёзы чуть не убили тогда Вара. Он не знал, как их остановить. От отчаяния он утащил у двух девочек постарше мягкую перчаточную куклу – единорога, которого все обожали, – и принёс ей. Но она только прижала единорога к себе и стояла так, уткнувшись лицом в дверь, а слёзы текли и текли, и мокрые ресницы склеились и не разлеплялись.

Сейчас девочка скорбно разглядывала кусок теста для лепки, лежавший у неё на ладони. Тесто было такого же телесного цвета, как и стены, и даже издали, от стола регистрации, Вар видел, что оно уже старое и покрылось корочкой. Грустная Девочка, будто почувствовав взгляд, подняла глаза и посмотрела прямо на Вара. А потом перевернула ладонь, и тесто шлёпнулось на пол. Вар одобрительно кивнул.

Мама вырвала из книжки чек и протянула директрисе.

– Вот, пожалуйста, это за всё лето, включая выходные.

Миссис Санчес написала рядом с его именем: ВСЁ ЛЕТО. Вар представил судью, который пишет в графе «Приговор»: СМЕРТНАЯ КАЗНЬ. То же самое.

– Приходить к нам можно в любое время, когда захочешь. Главное, не забывай записываться в журнале у двери, чтобы мы знали, сколько у нас человек присутствует.

– Ну, он-то будет приходить каждый… – начала мама, но тут директриса вскочила и бросилась оттаскивать какого-то малыша от мусорной корзины.

– Мам, сколько это стоит?

– Не волнуйся, это совершенно не твоя забота.

– Я не волнуюсь. Просто я заплачу тебе в два раза больше, если ты разрешишь мне остаться дома. – Эти слова произнесло его новое самоуверенное «я» – возможно, слишком самоуверенное: дома в обувной коробке у него лежало всего-то сорок шесть долларов, – но оно произнесло их от безысходности.

– Мне пора на работу, увидимся за ужином. – Порывшись, мама извлекла из глубин своей вместительной сумки проездной. – Держи, это на июль. Автобусная остановка перед входом. – Потом она достала аптечку и пачку влажных салфеток. – Если будешь дотрагиваться до чего-нибудь не очень…

– Мама!

Она застегнула сумку.

– Всё же постарайся хорошо провести день. Может, подружишься с кем-нибудь.

И Вар сдался. Он растянул щёки, надеясь, что получилось похоже на улыбку, и кивнул. Потом подошёл к шкафчикам, открыл одну из дверок и закинул аптечку и салфетки внутрь, поглубже. А рюкзак повесил на крючок. И на этом его силы кончились.

– Одиннадцатые! – крикнула миссис Санчес из боковой двери. – Выходим на круги, Кайл уже ждёт! Десятые, и вы тоже.

Круги. Про круги Вар и забыл. Двенадцать раз обогнуть здание: сначала обычный шаг, потом с высоким подниманием бедра, потом прыжки, потом бег – быстрее и быстрее, когда в висках уже стучит и по спине льётся пот, – и дальше пять кругов «свободных движений», но никакой свободы в этих движениях нет, потому что двигаться всё равно можно только по кругу. Полчаса кругов – обязаловка для всех. Два лета в «Рекреацию» ходили дети на костылях, а в один год был мальчик в инвалидной коляске – даже их не освобождали от кругов, только разрешали двигаться помедленнее. Вар вздохнул и направился к двери.

– Этому лагерю нужна нормальная игровая площадка, – сказал он, проходя мимо директрисы, и сам ошалел от того, что произнёс это вслух. Но она была такая вымотанная, что даже не обиделась, только пожала плечами.

– Этому лагерю много чего нужно. Нормальный бюджет, для начала.

6

На улице Вар выбрал себе место немного поодаль, чтобы удобно было наблюдать и изучать, но всё же достаточно близко к остальным, чтобы любой взрослый сразу видел: этот ребёнок занят осмысленным социальным взаимодействием.

Мальчик с длинной шеей, сутулясь, вышел из зала вместе с Десятыми. Поозирался, отыскал глазами Вара и переместился поближе к нему.

– Я Бен. Я тебя раньше не видел. Ты тоже тут новенький? – спросил он с такой надеждой, что Вар вспомнил свои самые первые недели в «Рекреации». И, вспомнив, поморщился.

– Нет, – ответил он. – Я тут старенький.

– Так. Выстроились в колонну по одному! Одиннадцатые сюда, Десятые сюда, – скомандовал Кайл, вожатый этого года, и длинношеий мальчик поплёлся в конец строя.

Глядя ему вслед, Вар думал: а ведь так оно и есть – здесь, в лагере, он чувствует себя стареньким. До этого момента он и не знал, что быть старым – это такое чувство; думал – просто морщины и блёклый вид. Но нет, очень даже чувство. Будто ты весь изношенный.

Шаркая, он побрёл за остальными Одиннадцатыми к большому дубу в углу лагерной территории, откуда начинались круги.

– Первый круг, шагом!

Здесь тоже ничего не изменилось.

За дощатым забором – знакомая розовая башня, колокольня церкви Славного Альянса. По вторникам, когда из их кухни плывёт аромат лазаньи, летний лагерь какое-то время пахнет гораздо приятнее обычного. А по пятницам у них хор, и тогда воздух над лагерем вибрирует. Вар любил представлять, что эти громозвучные «аллилуйя» – саундтрек в фильме про победу-любой-ценой, а он сам – главный герой, только что продержавшийся в живых ещё неделю.

Одиннадцатые свернули за угол и шли теперь вдоль парковки позади общественного центра. По ту её сторону, за оградой, горела неоновая вывеска бара «Грот»: синими буквами «СТАРОЕ ДОБРОЕ ПИВО – АЙРОН СИТИ» и рядом розовый фламинго, навечно погрузивший свой клюв в золотую кружку. Вар как-то пробовал пиво и так и не понял, чего ради нормальному человеку, а тем более фламинго, вообще его пить; но в принципе ему нравилось, что тут пивбар, – стоит и стоит, пусть. В ненастные дни его неоновая вывеска подсвечивала дождь, и он стекал по окнам «Домика искусства» цветными струйками. Ух ты! Смотри.

Пока он стоял и щурился на вывеску, пытаясь вызвать из памяти неоновый разноцветный дождь, последние Десятые прошли мимо; пришлось догонять их бегом.

Третья часть маршрута – вдоль городской библиотеки. Вот бы провести этот день в её читальном зале, проглатывая в тишине книгу за книгой. Там темновато и прохладно, и целая полка средневековой истории.

Цепочка Одиннадцатых и Десятых – дюжина голов, уже поникших от жары, – тащилась теперь вдоль фасада общественного центра, обратно к большому дубу.

– Второй круг – марш! – проорал им Кайл, как надзиратель арестантам.

Дети покорно двинулись дальше, высоко задирая колени.

Тут Вар замедлил шаг.

Он последний в колонне. Никто не заметит, если он сейчас отойдёт вот за это дерево и пропустит пару кругов.

Несколько секунд его старое послушное «я» спорило с новым, самонадеянным. А потом он просто взял и рванул к дубу.

Затаившись между стволом и забором, он смотрел, как последние Десятые сворачивают за угол. У него кружилась голова, и всё тело гудело, будто по венам бежал ток.

Он ухватился за ветку над головой и, качнувшись, закинул себя наверх. Лёг животом на толстый сук, вытянул руки, ноги – это его ветви. Представил, как сок бежит по венам, как из кончиков пальцев развёртываются нежные листочки.

Он больше не чувствовал себя старым.

Второй круг закончился почему-то очень быстро, из-за угла донёсся топот марширующих детей. Вар переполз на руках в гущу листвы ближе к концу ветки, тянувшейся за дощатый забор, зажмурился. И не открывал глаз, пока топот не затих: логика страуса.

А когда открыл, чуть не грохнулся с дерева.

Кажется, церковь была осаждена и пала.

7

Крыша снесена; стены, наполовину разрушенные, похожи на зубчатый парапет – Вар узнал, что это такое, когда готовил доклад по замкам: зубчатый парапет напоминает челюсть, в которой выбита половина зубов.

Он всё-таки свалился с ветки – рухнул на заросшую лужайку перед главным крыльцом.

От массивных деревянных дверей осталась одна створка – вторая раскрошена в щепки; та, что осталась, выворочена наружу и торчит под углом, как полуопущенный подъёмный мост. Над крыльцом – вделанный в стену железный штырь. Судя по осколкам стекла внизу, раньше с этого штыря свисал фонарь. Но теперь фонаря не было, одна только ровная чёткая тень. И эта тень указывала прямо в выломанную дверь, словно говорила: входи.

Но Вар не спешил. Он поднялся на крыльцо и внимательно изучил тень. Когда-то строители замков встраивали в стену с южной стороны – а это как раз южная – солнечные часы. Чтобы жители окрестных деревень могли узнавать по ним время.

Вар посчитал в уме. Мама уехала в восемь сорок пять – значит, сейчас примерно девять часов. Чертить ему здесь было нечем, но только что, когда приземлялся перед крыльцом, он ссадил колено. Поэтому он немного повозил пальцем по ранке и написал кровью на стене в том месте, где заканчивалась тень: I и потом X.

Он вошёл и, перебравшись через гору обломков, оказался перед винтовой лестницей колокольни. Сверху, оттуда, где раньше был шпиль, а теперь зияла пустота, в башню лился яркий свет, в котором стальные ступени мерцали и подмигивали, словно маня.

Вар уже поставил ногу на нижнюю ступень, но тут неподалёку что-то коротко проскребло – будто металлом по гравию.

Пригнувшись на всякий случай, Вар обернулся на звук.

Через второй выход была видна детская площадка в заднем конце церковного двора. У сплющенной детской горки сидела на корточках тощенькая девочка в комбинезоне. Из-под её соломенной шляпы с обвислыми полями торчали волосы, похожие на жёлтые плоские ленты. Девочка только что воткнула в землю садовый совок.

Пока Вар работал над своим докладом, он узнал, как важно рассмотреть врага сверху, пока он тебя ещё не заметил. Сражения выигрывались и проигрывались на сторожевой башне, – написал он, и миссис Спрег приклеила рядом с этим предложением стикер – улыбающуюся лампочку.

Вар шагнул к лестнице, собираясь тихо подняться наверх. Но в тот момент, когда он взялся за перила, две отломанные железные балясины сорвались вниз и оглушительно запрыгали по ступеням.

Вар оцепенел.

– Эй!

Он повернулся лицом к заднему крыльцу.

Девочка стояла теперь подбоченясь посреди асфальтовой парковки. Над её перепачканными щеками сверкали серебром солнечные очки с зеркальным покрытием.

– Что ты тут делаешь?

Вар перелез через завалы, встал в проходе и тоже подбоченился.

– Ничего.

– Я первая пришла. Так что давай топай отсюда. Делай своё ничего где-нибудь в другом месте.

– Ну как… – Ему нравилось говорить «ну как». Когда непонятно, что дальше, «ну как» позволяет выиграть немного времени. – Ну как… Это не твоя собственность. Это церковь.

– Не-а. Была церковь. А теперь… – она махнула рукой назад, туда, где из земли торчал её совок, – это мой сад.

Только сейчас Вар увидел: среди расплющенных и покорёженных фрагментов детской площадки расставлены десятки широких жестяных банок с облезлыми этикетками.

– Сад из жестянок?

Девочка молча повернулась к своим банкам.

Спустившись с крыльца на парковку и проходя мимо девочки, Вар распрямил спину – постарался стать выше; к его облегчению, он и оказался выше, как минимум на пару дюймов. Хотя глупо сравнивать, конечно, – он же не собирался с ней драться.

На детской площадке он присел на корточки и стал изучать этикетки. Все одинаковые, с надписью «ЧипсОрешки». И из каждой банки торчит растение, по колено высотой. Растеньица встопорщенные, как птенцы, и в то же время храбрые. Вар чуть не протянул руку, чтобы провести пальцем по кончикам перистых листьев, но сдержался. Вставая, он заметил позади жестянок ещё два ряда таких же растений – но эти были покрепче, высотой по грудь, и росли в земле.

– Видишь? – сказала девочка у него за спиной. – Сад мой. Значит, всё это место теперь моё.

То есть она забирает себе всё, а ему ничего не оставляет? Ну нет, это несправедливо, подумал Вар. Он тоже что-то заберёт себе.

– Ладно, – бросил он через плечо и пошёл обратно к крыльцу. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он широко развёл руки, будто обнимая развалины. – Тогда это – моё.

Девочка тоже подошла к крыльцу.

– Церковь-то? Да кому она нужна? Она же разрушенная.

– Ну и что? Расплющенная детская площадка – твой сад. А разрушенная церковь – мой замок. – Эта новая самоуверенность немного пугала его самого; но, пожалуй, она ему нравилась.

– Седьмой круг! – приплыл из-за забора голос Кайла.

Вар дёрнулся. Эх, мало времени осталось.

– Ну да, ну да. – Девочка ухмыльнулась. – Замок. Для грешников.

– Бред несёшь, – снова бросил он через плечо и направился по руинам к главному крыльцу.

8

– Никакой не бред.

Она что, потащилась за ним? Ну ничего себе. Догнала, вскинула острый подбородок. И ухватила за руку.

За руку. Его. Вар так ошалел, что даже не сопротивлялся, когда она потянула его за собой куда-то вглубь развалин.

Они остановились перед большим резервуаром, высотой почти в рост Вара и длиной в два. Снаружи резервуар был облицован искусственным камнем. Вар залез бы на бортик и заглянул внутрь, но девочка продолжала держать его за руку.

Вар, конечно, не хотел, чтобы она его держала, но и выдернуть руку почему-то казалось ему сейчас неправильным.

И он выбрал компромиссный вариант: встал на цыпочки и заглянул сверху. Там всё было завалено мусором, но сквозь него просвечивала внутренняя поверхность – бирюзовая и гладкая как стекло.

Девочка отпустила его руку и похлопала ладонью по каменной облицовке.

– Знаешь, что это? Купель, ванна для грешников. Грешники аж в очередь выстраиваются, просят-умоляют: ой, пожалуйста-пожалуйста, пускай священник окунёт нас в святую воду, а то мы ужасно страдаем оттого, какие мы стали нехорошие! Священник их окунает, прямо в одежде, потом вылавливает, и – о-па! Они заново родились. Все из себя посветлевшие, как монетка после кока-колы.

– Угу, – сказал Вар. Его рука в том месте, где девочка её держала, была ещё тёплая. Ему даже казалось: может, она немного светится. – Волшебная ванна.

– Не-а. Не волшебная. Потому что недели не проходит – а они уже вернулись обратно в «Грот», и пропивают последние деньги, и за квартиру нечем платить, а дома бьют детей – короче, то же самое, что было до купели.

Вар украдкой взглянул на свою руку. Она не светилась, но немножко гудела – может, светилась изнутри? Он сунул её в карман, чтобы сохранить ощущение.

– А ты откуда всё это знаешь?

– Моя тётя ходила сюда каждое воскресенье, пока они не гикнулись.

– Пока не… что?

– Ну, пока у церковников не кончились деньги. Они перестали за всё платить, ещё в январе. И банк их отсюда вышвырнул.

– Ладно, с церковниками понятно. А здание-то зачем было рушить?

– Уолтер говорит, это чтобы тут не завёлся наркоманский притон. Или ещё чей-нибудь.

– Что за Уолтер?

Девочка повела плечом в сторону бара «Грот».

– Бармен.

– Ты, что ли, в бар ходишь?! – Конечно, не надо было так изумляться, но вопрос вылетел сам собой, Вар не успел прикусить язык.

Девочка обхватила голову руками и выразительно застонала.

Вар, сгорая от стыда, поспешил сменить тему.

– Ладно. Зато в этих развалинах наверняка осталась куча всяких ценностей.

– Не-а. Ещё до того, как рабочие приехали сносить, люди из церкви сами забрали всё, что у них тут оставалось.

– А это ты откуда знаешь?

– Видела. Они же снимали крест, подгоняли пикап, грузили. Такое трудно не заметить.

– Десятый круг!

Вар вскинул голову. Оказывается, он ещё три круга пропустил, осталось два.

Девочка, проследив за его взглядом, кивнула.

– Пора, да? – Голос у неё был довольный.

– Ну я пошёл.

Когда он проходил мимо девочки, случилось странное. Вар отразился в её зеркальных очках.

И какой же он был жалкий – тот, кто смотрел на него из двух этих зеркал. Ты, что ли, в бар ходишь? Позорище.

9

Ага, обе машины стоят перед домом: мамина и рядом папин пикап.

Хорошо. Значит, сейчас он скажет всё, что нужно, сразу обоим родителям – и баста. Выше голову, шире грудь, смело вперёд.

– Я попробовал. Это было ужасно. Ни за что больше туда не пойду, – ещё раз прорепетировал он, стоя на крыльце.

Прямо перед ним ящерка выскочила на последний солнечный пятачок и принялась быстро-быстро отжиматься от нагретого бетона, словно приветствуя его уверенное заявление. Не то чтобы Вар так уж любил ящериц с этими их вакуумными присосками, но с точки зрения термодинамики ящерицы – это, конечно, нечто. Они обожают греться на солнце, но если что, обойдутся и без него. Могут жить с горячей кровью, а могут с холодной.

– Всё. Больше я туда ни ногой, – повторил он для ящерки. И, отперев дверь, вошёл в дом.

Из-за закрытой двери родительской спальни доносились приглушённые голоса.

У них дома всё за закрытыми дверями, это у родителей такой метод воспитания. Когда он был маленький – ладно, пусть; но теперь ему всё чаще хотелось, чтобы родители просто говорили ему всё как есть.

Он подошёл к родительской двери, собрался постучать. Глянул на свои костяшки – и вдруг вспомнил: девочка держала его за руку.

Нет, не совсем так, не держала. Она только ухватила его за руку. И вдобавок ужасно на него злилась. Был бы у него ошейник с поводком, она бы, наверное, ухватила его за этот поводок, вместо руки.

За дверью опять послышались голоса.

– …притом совершенно антисоциальный, – услышал он. – Нет, ты представляешь, он обещал мне заплатить! Это чтобы я разрешила ему не ходить в лагерь.

Вар опустил руку. И стал слушать дальше.

– …и это сейчас, когда моя мама в больнице… ну почему? Господи, был бы у нас нормальный ребёнок, а?

Вар попятился. Лицо его горело; но то, что находилось всегда у него в груди, – душа? – сжалось от холода. Как сердце ящерки, лишённой солнца. Он медленно побрёл по коридору. В кухне он сел за стол и открыл какую-то игру на компьютере. Как сделал бы любой нормальный ребёнок.

Наконец появились родители.

– Что с твоим коленом? – Папины брови тревожно вскинулись.

– Ничего. Всё в порядке. – Вар встал и откашлялся.

– Ты кашляешь? – спросил папа.

– Нет. Короче, насчёт лагеря.

Мама выдвинула ящик стола и порылась в аптечке. Достала леденец от кашля – мёд с лимоном форте – и начала разворачивать.

– Мам, мне одиннадцать с половиной. – Вар со стоном оттолкнул леденец и ещё раз прочистил горло. – Я попробовал. Это было…

Мама закусила губу. Вару было больно смотреть на её встревоженное лицо – и он отвёл глаза.

– Это было…

Тут мама сглотнула. И вот этот глоток всё и решил.

Потому что это страшно тяжело. И страшно ответственно.

– …было нормально, – договорил он почти не дрогнувшим голосом.

И поднял глаза.

– Ну вот, видишь, – вздохнула мама, сразу успокаиваясь.

Папа улыбнулся.

– Просто надо было попробовать.

Вар кивнул. И то, что находилось всегда у него в груди, чуточку разжалось.