Текст книги "В её глазах"

16 Тогда

– Щипать себя и произносить «Я не сплю»? Каждый час? Ты хочешь, чтобы я расхаживал вокруг и занимался этим? Можно подумать, нас с тобой здесь и без того недостаточно народу считает чокнутыми.

– Тогда это все равно ничего не изменит.

– Ну ладно, как скажешь. А зачем считать пальцы?

Пятачок под деревом у реки стал их секретным местом, и пока погода держится, они проводят там все свободное время, лениво валяясь в тени ветвей и наслаждаясь теплом.

– Во сне твои руки выглядят по-другому. Я вычитала об этом в книге, которую Дэвид подарил мне, когда я была маленькой. Родители забрали ее у меня – сказали, что все это чушь, и думаю, Дэвид тоже в глубине души так считал, – но на самом деле это была не чушь. Из нее я научилась всему, чему собираюсь учить тебя.

Она находится почти в ладу с собой. Такие мгновения не длятся долго, и хотя ее до сих пор терзают неизжитое горе и вина, они определенно случаются все чаще и чаще. Дружба с Робом спасла ее от себя самой. Он возвращает ее к жизни.

– Да, правду про тебя говорят, – замечает Роб. – Ты чокнутая.

Она шлепает его ладонью и смеется:

– Это все правда. Сам увидишь. Со временем то же самое. Во сне время никогда не течет последовательно. Часы идут быстрее.

– Я не сплю. – Он улыбается ей. – Видишь? Я делаю все, как написано.

Он шевелит пальцами и внимательно смотрит на них.

– Не обязательно делать все одновременно.

– Если уж изображать из себя психа, – говорит Роб, – то изображать на совесть.

Адель устремляет взгляд на свои руки с засохшей голубой краской под ногтями. Циферблат часов Дэвида поблескивает в солнечном свете. Роб был прав, медсестры действительно рады ее новому увлечению водяным искусством, если его можно так назвать, – но оно ничем не помогает ей отпустить ее погибших близких. Вместо этого она поймала себя на том, что воображает старый заброшенный колодец в лесу на задворках родительского особняка. Она представляет, как стоит перед ним и выливает в него свое прошлое. Быть может, в один прекрасный день она обнаружит, что он метафорически полон, и сможет накрыть его крышкой и пойти дальше. Быть может, тогда она вновь научится спать. Как спала когда-то. Она скучает по тем временам и по тем картинам, которые мелькали перед ее закрытыми глазами. Это часть ее личности, и чувства вины недостаточно, чтобы полностью откреститься от нее.

– Давай, Роб, – говорит она. – Потом сам же спасибо мне скажешь.

– Ладно, ладно. Только ради тебя.

Он подмигивает ей, и они улыбаются друг другу. Тепло, которое она ощущает в этот миг, исходит не только от солнца, но и откуда-то изнутри ее самой.

17

Луиза

За взятый липовый больничный меня терзают угрызения совести. Но вот Адам уезжает на месяц, выбегает за дверь с небрежным эгоизмом, свойственным лишь детям, в предвкушении чего-нибудь интересного, и муки совести смыты приливной волной печали. Не успевает за ним закрыться дверь, как наша крохотная квартирка немедленно начинает казаться мне слишком большой и слишком пустой. Как будто все уехали и бросили меня одну. Не знаю, куда себя деть, и слоняюсь по квартире, пока желание выпить не становится нестерпимым. В поисках штопора натыкаюсь на тетрадь, которую дала мне Адель, – впопыхах я сунула ее в ящик. Долго смотрю на нее, потом вынимаю.

С внутренней стороны обложки, в верхнем углу, аккуратными печатными буквами выведено имя. РОБЕРТ ДОМИНИК ХОЙЛ. Оно заинтересовывает меня больше, чем инструкции на соседней странице. «Раз в час ущипнуть себя и произнести: „Я не сплю“». Решаю пока не вникать в это все – хорошо хоть все предписанное вполне можно проделывать дома – и устремляю взгляд на незнакомое имя. Мне всегда нравились книги с надписанными в них именами, вроде тех, что можно найти в букинистических магазинах, которые были когда-то кому-то подарены и украшены дарственными надписями, за каждой из которых скрывается целая история. Вот и эта тетрадь точно такая же. Кто этот юноша? Интересно, Адель с Дэвидом до сих пор поддерживают с ним отношения? Он тоже счел всю эту затею такой же глупостью, как я, когда Адель впервые попыталась ему помочь?

Переворачиваю страницу, ожидая найти очередную инструкцию, но эти убористые неровные строчки, больше похожие на клинопись, нежели на собственно буквы, оказываются чем-то большим. Видимо, это что-то вроде дневника опытов. Откупориваю вино, наливаю себе большой бокал, устраиваюсь поудобнее, заинтригованная этим приветом из давних времен, этой возможностью заглянуть одним глазком в прошлое Адели, и погружаюсь в чтение.

Если я и дальше буду продолжать себя щипать, как последний придурок, руки у меня очень быстро будут все в синяках, и медсестры решат, что я снова начал употреблять (хрен там!), но, по крайней мере, эти щипки отмечают ход времени в этой вонючей дыре. Два дня я пересчитываю пальцы, пялюсь на часы и щиплю себя, как подорванный, и все без толку. Адель говорит, нужно набраться терпения. По крайней мере, она говорит это с улыбкой. Чем-чем, а терпением я не отличался никогда. Зато у меня хорошо получается ее смешить. А у нее получается смешить меня. Она охрененная. Без нее в этой убогой богадельне была бы такая тоска, что впору было бы утопиться в озере. Был я уже на их гребаной реабилитации. Понятия не имею, какого рожна им понадобилось наказывать меня во второй раз, запихав сюда. Чертова Эйлса, это так в ее духе. Раз это на халяву, значит нам это надо. Наверняка она уговорила врача отправить меня сюда, чтобы я не путался у нее под ногами и не мешал ей трахаться с кем попало, когда ей приспичит.

Адель не такая. Я согласился попробовать эту ерунду только ради нее. На самом деле эти сны не слишком меня достают, иногда они мне даже нравятся. В них я чувствую себя более живым, чем в реальной жизни. Иногда у меня такое чувство, словно я бреду под водой. Все такие скучные. Такие предсказуемые. Так зациклены на самих себе. Включая меня самого, но чего еще можно было ожидать? Они вообще видели, в какой дыре я живу? Все люди – дерьмо и заслуживают, чтобы с ними обращались как с дерьмом. За исключением Адели. Адель по-настоящему прекрасна внешне и внутренне. Конечно, теперь, после того как я написал это, показывать ей эту тетрадь ни в коем случае нельзя. Не хочу, чтобы она подняла меня на смех. Может, я забавный и умный, но не будем забывать о том, что я вдобавок к этому тощий, прыщавый и с этими дурацкими скобками на зубах. Она не поймет. Решит, что я просто хочу ее трахнуть (а я на самом деле этого не хочу). Наверное, я просто не люблю людей вообще. Люди вообще для меня даже не существуют, но Адель мне нравится. Мне нравится быть рядом с ней. В ее обществе мне хорошо и не так сильно хочется обдолбаться. Мы с ней друзья. Пожалуй, мы с ней лучшие друзья. Не помню, когда у меня в последний раз был лучший друг. Адель Резерфорд-Кэмпбелл – первый в моей жизни лучший друг. На самом деле это – как ни странно – очень даже приятное ощущение.

Когда раздается звонок в дверь, я вскакиваю так поспешно, что едва не опрокидываю бутылку с недопитым вином на полу. Немедленно забыв про тетрадь, выскакиваю из гостиной в коридор. Это Адам, больше некому. Он передумал. Он все-таки решил, что не хочет уезжать от меня на целый месяц, и устроил Иэну истерику, требуя везти его обратно домой. Ко мне. К своей матери. К мамочке. К центру его вселенной. Несмотря на то, как он восторженно верещал, когда уезжал в половине шестого, зажав под мышкой своего верного Паддингтона, я настолько убеждаю свой затуманенный алкоголем мозг, что это он вернулся домой, что, открыв дверь, способна лишь ошарашенно хлопать глазами.

– О, – выдыхаю я. – Это вы.

– Привет.

Это не Адам. Это Дэвид. Дэвид стоит у меня на пороге, прислонившись к косяку, как будто без него не в состоянии держаться на ногах. Мои глаза его видят, но мозг упорно отказывается им верить. У меня на пороге стоит Дэвид.

– Вы… ты позвонила и сказала, что плохо себя чувствуешь. Я решил зайти тебя проведать.

Он явно смущен, но это каким-то образом лишь придает ему привлекательности, и я вдруг, похолодев, вспоминаю, что в руке у меня бокал с остатками вина. Что он здесь делает? Зачем ему понадобилось приходить? Почему я с утра не накрасилась? Почему на голове у меня черт знает что? И почему мне, идиотке, на это не наплевать?

– У меня болела голова. Мне уже лучше.

– Можно войти?

Сердце у меня начинает колотиться как сумасшедшее, кровь приливает к лицу. Я выгляжу как чучело. Впрочем, какая разница? Никакой. Кроме того, меня терзает стыд за то, что я попалась на вранье, но громоздится вся эта пирамида неприглядных фактов на дурацком секрете, из которого я собственными руками устроила себе ловушку. А ты в курсе, что мы с твоей женой теперь подруги?

– Конечно.

Я отхожу в сторону и лишь тогда понимаю, что он тоже не вполне трезв. Нет, разумеется, он не пьян в стельку, но взгляд у него слегка осоловевший, и на ногах он держится далеко не так твердо, как следовало бы. Он топчется в кухне, и я приглашаю его пройти в гостиную, а сама достаю еще один бокал и новую бутылку вина из холодильника и присоединяюсь к нему. Тетрадь, которую вчера дала мне Адель, лежит на столике сбоку от дивана, и я, усевшись, поспешно смахиваю ее на пол, где ему не будет ее видно. Меня слегка мутит. Зачем он вообще сюда заявился? Сообщить, что я уволена? Какое у него настроение?

Устроившись на краешке дивана, он выглядит чужеродно посреди этого разгрома, который символизирует всю мою жизнь. Вспоминаю его просторный и чистый дом и внутренне сжимаюсь. Я уже сто лет не протирала пыль, и она толстым слоем лежит на телевизоре, а сваленные в углу игрушки и джойстики от игровой приставки по-прежнему выдают присутствие Адама. Протягиваю Дэвиду бокал и полную бутылку вина, а себе выливаю остатки из той, которую уже почти прикончила. Завтра на работе меня будет мучить похмелье, но, подозреваю, я там такая буду не единственная. К тому же завтра пятница, и мне, по крайней мере, не надо будить Адама в школу. При этой мысли я внезапно снова чувствую себя опустошенной и снова прикладываюсь к бокалу.

– Откуда ты узнал, где я живу?

Его близость вызывает у меня странные ощущения. Все мое тело точно наэлектризовано, оно предательски подводит меня, несмотря на всю мою решимость сохранять хладнокровие.

– Я подумал, что ты не вышла на работу из-за меня. – Он не смотрит мне в глаза. – Ну, из-за того, как я по-хамски с тобой обошелся. Мне сказали, ты никогда не берешь больничные.

Отчасти это правда. У меня хорошая работа, и совсем рядом с домом. Я предпочитаю притащиться в офис с гриппом, нежели рисковать потерять ее, к тому же приятно бывает вырваться из общества школьных мамаш и детей. Взрослая компания три дня в неделю. Мне становится ужасно стыдно за свой липовый больничный. Не надо мне было врать, но доводы Адели показались мне такими разумными, и потом, если честно, все время от времени так делают.

– Я взял твой адрес и телефон из твоего личного дела, но подумал, что, если я позвоню, ты бросишь трубку.

Он косится на меня; вид у него виноватый, грустный и пьяный. Потрясающий. Мужчина из тех, кого так хочется пожалеть. И чтобы он пожалел тебя. Кто он вообще такой? Ну взяла я больничный, ему-то что за дело? И с чего я должна бросать трубку, когда звонит мой начальник? Вспоминаю аптечный шкафчик, телефонные звонки и обезоруживающую улыбку Адели. Он что, и меня тоже пытается контролировать? Или это я просто с подозрением отношусь вообще ко всем мужчинам, потому что зла на Иэна за то, что он счастлив с другой женщиной? Господи, ну почему я вечно все усложняю?

– Думаю, тебе лучше пойти домой, – говорю я.

Он, нахмурившись, принимается озираться по сторонам, как будто вдруг чего-то хватился.

– Твой сын спит?

– Нет. Он уехал на месяц со своим отцом. Только сегодня отбыли.

Делаю еще один большой глоток вина, хотя меня и так уже слегка развезло, несмотря на выброс адреналина, вызванный появлением Дэвида.

– Ясно.

Может, он и слегка пьян, но определенно не глуп, и я вижу, как легенда о моем плохом самочувствии на глазах теряет правдоподобие. Впрочем, сделать он со мной в данный момент все равно не сможет ничего, если только не решит рассказать доктору Сайксу, что явился ко мне домой и распивал со мной вино, а это будет определенно воспринято странно.

– Здорово, наверное, когда у тебя есть семья.

– Она у меня была, – поправляю я с неожиданной горечью в голосе. Лиза беременна. – Теперь я мать-одиночка, живущая в Лондоне, где так просто завести новых друзей, когда тебе за тридцать. А может, и нет. – Я вскидываю бокал. – Жизнь в стиле рок-н-ролл. И потом, вы с женой тоже могли бы завести детей. Вы оба достаточно молоды.

Я произношу это почти вызывающе, чтобы напомнить ему, что он женат. Да и самой себе тоже. Своему телу, которое в его присутствии теряет покой.

Он одним глотком допивает вино и наливает себе еще. Несмотря на то что я сама тоже далеко не трезва, этот жест кажется мне слишком привычным. Может, в этом и коренятся их проблемы? В том, что он пьет? Интересно, часто он так надирается?

– Я не могу отделаться от мысли, что это была судьба, – говорит он. – Наша встреча в баре.

Я готова расхохотаться в голос, но вместо этого издаю нервный смешок:

– Думаю, это было просто невезение.

Он вдруг смотрит на меня, очень внимательно, прямо в глаза, и, кажется, даже не замечает, что на голове у меня черт знает что, на лице нет ни грамма косметики и вообще выгляжу я как чучело.

– Ты в самом деле так думаешь?

Сердце у меня екает. Ничего не могу с этим поделать. Он творит со мной что-то непонятное. Такое впечатление, что мой мозг убирают в ящик, а командование берет на себя тело.

– Ну, по большому счету, лично мне радоваться нечему. Я наконец-то встретила мужчину, который по-настоящему мне понравился, а он оказался женат.

Это чистой воды кокетство. Полупьяное полуприглашение. Я могла бы твердо сказать, что это была ошибка, которая никогда больше не повторится. Мне следовало бы так сказать. Но я не говорю.

– Я уже очень давно ни с кем не чувствовал себя так непринужденно, – признается он. – Мы ведь по-настоящему смеялись. Люди должны сохранять способность смешить друг друга. Что бы ни происходило в их жизни, это должно оставаться.

Я вспоминаю слова Софи о том, что муж и жена должны быть лучшими друзьями, и мне становится грустно и одиноко. Чего он от меня хочет?

– У тебя тут очень уютно. Видно, что в этой квартире живут. – От него не ускользает мое смущение. – Ну, ты понимаешь. Что здесь живет семья.

– Думаю, ты хотел сказать, что у нас тут кавардак.

– Я постоянно о тебе думаю.

Он произносит эти слова с непередаваемой горечью, но сердце у меня все равно екает. Он думает обо мне. Я немедленно задаюсь вопросом, насколько часто, когда и что именно он обо мне думает, и все это время голос совести нашептывает мне: «Ты знакома с его женой, и она тебе нравится» и «У него бывают странные перепады настроения, и с его браком что-то неладно». И все равно под ложечкой у меня начинает сладко сосать, а по всему телу разливается блаженная истома.

– Во мне нет ничего особенного, – говорю я, чувствуя, как звенит от напряжения каждый нерв, и не находя себе места от неловкости. – Твоя жена очень красивая.

– Да, – говорит он. – Да, она красивая.

Он снова прикладывается к своему бокалу, и я тоже. К чему это все идет? Неужели к тому, о чем я думаю? Мне следовало бы выставить его за дверь, я отлично это понимаю, но вместо этого сижу рядом с ним, силясь сглотнуть застрявший в горле тугой комок и вся трепеща от волнения.

– А ты… – Он устремляет на меня взгляд, и я готова растаять. – Ты восхитительная.

– Давно вы вместе?

Мне совершенно необходимо снизить накал момента. Накал моих собственных чувств. Я должна признаться ему, что мы с ней знакомы. Должна, но не делаю этого. Это будет конец всему, пусть даже я сама не понимаю, в чем именно заключается это все, а я пока к этому не готова. Ведь на самом деле пока ничего не происходит.

– Очень давно, – отвечает он, глядя себе под ноги. – Практически всю жизнь.

Я вспоминаю, как она рассказывала мне их историю. Про то, как он вытащил ее из огня. Почему я не вижу в нем никаких следов той любви? А с другой стороны, неужели он стал бы мне сейчас ее демонстрировать?

– Она тоже врач? – спрашиваю я.

Вымысел мешается с правдой и коварно расставленными ловушками.

– Нет. Нет, она не врач. Я уже сам точно не знаю, кто она такая. Но она нигде не работает. – Он по-прежнему на меня не смотрит, крутя бокал в пальцах так, что вино образует маленький водоворот, потом снова прикладывается к нему. – И она уже очень давно не способна меня рассмешить.

С этими словами он устремляет на меня взгляд, и его лицо оказывается так близко к моему, что похоже, сердце у меня сейчас выскочит из груди.

– Зачем тогда жить вместе?

Эти слова кажутся мне самой чудовищным предательством по отношению к Адели, но мне хочется посмотреть, как он будет реагировать. Огрызнется, начнет изображать раскаяние и уйдет или что-то еще. Вся моя решимость рушится на глазах. Если он пробудет здесь хотя бы еще немного, я снова выставлю себя полной дурой.

– Если вы несчастливы, может, лучше разъехаться, – продолжаю я. – Это не так уж и трудно, как кажется. Главное – сделать первый шаг.

Он издает сухой отрывистый смешок, как будто более бредовой мысли не слышал за весь день – день, наполненный выслушиванием чужих бредовых мыслей, – потом умолкает, задумчиво глядя в свой бокал. Что за человек скрывается за этой обаятельной и остроумной оболочкой? Откуда эта пьяная тоска?

– Не хочу говорить о моем браке, – в конце концов произносит он. – И думать о нем тоже не хочу.

Он протягивает руку и касается моих волос, выбившаяся прядь наматывается на его палец, и каждая клеточка моего тела вдруг оказывается объята жарким пламенем. Вино, отъезд Адама, одиночество, первобытное ликование оттого, что он пришел ко мне, – все это подбрасывает дров в топку моего желания. Я хочу его. И ничего не могу с собой поделать. И он тоже меня хочет. Он наклоняется вперед, и его губы касаются моих, невесомые, точно крылья бабочки, мучительно дразнящие, и у меня перехватывает дыхание.

– Мне нужно… – Я смущенно киваю в сторону коридора и, поднявшись, скрываюсь в ванной.

Там я пользуюсь туалетом, потом умываюсь холодной водой. Я не могу так поступить. Не могу. Но, твердя это про себя, я в то же самое время наскоро ополаскиваюсь, радуясь, что перед походом в спортклуб с Аделью побрила ноги и сделала восковую эпиляцию бикини. Я пьяна. Не вполне соображаю, что происходит. Завтра с утра я буду сама себе отвратительна. Все эти мысли пролетают у меня в голове, но сливаются в белый шум, который тонет в водовороте моей пьяной похоти. Адам уехал на месяц. Лиза беременна. Почему у меня в жизни не может быть хоть что-то хорошее? Из зеркала на меня смотрит мое собственное пылающее лицо.

Всего одна ночь, обещаю себе я. И больше это никогда не повторится. Может, он вообще уже ушел домой. Осознал, какую ошибку сделал, явившись сюда, и отправился обратно в свой идеальный дом, к своей идеальной жене. Это было бы очень хорошо, думаю я, хотя мое тело кричит о том, что это неправда. Я не могу так поступить. Я не должна…

Когда я открываю дверь, он стоит в шаге от порога и ждет. И не успеваю я хоть что-то сказать, как он притягивает меня к себе и накрывает мои губы своими – и меня от пальцев ног до макушки пронзает электрический разряд. Кажется, я бормочу что-то насчет того, что мы должны остановиться, но в то же самое время стаскиваю с него одежду. Пьяно пошатываясь, мы тянем друг друга в сторону спальни. Всего один раз. И морок развеется. Должен развеяться.

Потом, уже отдышавшись, мы вдруг перестаем понимать, как нам друг с другом держаться, и он торопливо отправляется в душ. Я накидываю свой засаленный халат и иду в гостиную убрать пустые бутылки и бокалы. Не знаю, как я себя чувствую. И не знаю, как должна себя чувствовать. У меня болит голова, а комбинация секса с вином ударила мне в голову сильнее, чем можно было ожидать. Он пошел отмываться от меня…

Стараюсь не думать об Адели, которая ждет его дома с горячим ужином. По коже у меня до сих пор разбегаются мурашки от его прикосновений, несмотря на опустошенность в душе. У меня столько времени никого не было, что кажется, мое тело только что пробудилось ото сна. Не могу сказать, что секс был потрясающий – для этого мы оба были слишком пьяны, – но в нем были и близость, и теплота, и он смотрел на меня в процессе, по-настоящему смотрел, и в этот момент он был мужчиной-из-бара, а не моим начальником и мужем Адели. Я старалась не слишком таращиться на шрамы, которые он получил, вытаскивая свою жену из огня.

На кухне он появляется уже совершенно одетый. Мне в глаза он не смотрит. Я чувствую себя дешевкой. И поделом мне. Он принял душ так, чтобы не намочить голову, а презерватив спустил в туалет. Смыл все доказательства супружеской неверности.

– Мне нужно идти, – говорит он.

Киваю и пытаюсь улыбнуться, но выходит нечто, больше похожее на гримасу.

– Увидимся завтра на работе.

Ожидаю, что он сейчас откроет дверь и поспешит скрыться, и на миг кажется, будто именно так он и собирается поступить, но потом он оборачивается и целует меня.

– Прости, – говорит он. – Я понимаю, что все это выглядит гадко.

Вспоминаю обезоруживающую улыбку Адели, и мне хочется сказать ему, что я чувствую себя не меньшей предательницей, чем он, но я не могу.

– Не парься. Все уже произошло. Назад не отмотать.

– Я и не хочу ничего отматывать. Просто все… – Он заминается. – Все сложно. Не могу объяснить.

Да ничего там нет сложного, так и подмывает меня сказать. Люди постоянно изменяют супругам. И причины у этих измен всегда низменные и эгоистические, это оправдания, которые мы им придумываем, сложные. Но я молчу. Голова у меня раскалывается, в душе полный раздрай.

– Тебе пора, – говорю я, подталкивая его к двери. Не хочу, чтобы он наговорил чего-нибудь такого, что заставит меня чувствовать себя еще хуже. – И можешь не волноваться. На работе никто ничего не узнает.

Он явно обрадован.

– Хорошо. Иногда она… Понятия не имею, каким образом… – Он мямлит что-то невразумительное, но я его не останавливаю. – Мне бы не хотелось… Не люблю мешать личное с рабочим.

Он никогда не смешивает работу и частную жизнь. Так сказала Адель. Знала бы она насколько.

– Иди, – повторяю я, и на этот раз он уходит.

Дверь закрывается, и я внезапно чувствую себя страшно одинокой и всеми покинутой. Ну вот, значит, оно как. Это уже самое дно. Так не поступила бы даже Софи. После всех моих переживаний на тему того, как он обращается с Аделью, я все равно при первой же возможности прыгнула с ним в койку.

Наливаю себе вина, глотаю таблетку ибупрофена и плетусь обратно в постель. Не хочу думать об этом. Не хочу думать о них. Не хочу думать о себе. Хочу просто уснуть.

Просыпаюсь я посреди кухни; из крана течет вода, а я размахиваю руками у себя перед носом, пытаясь отогнать дурной сон. Хватаю ртом воздух, голова кажется раскаленной. Уже рассвело, я несколько раз моргаю и ахаю, на мгновение приняв поток утреннего солнца за языки пламени, окружающие меня, потом постепенно возвращаюсь обратно в мир яви, но сон так и не утрачивает своей четкости. Тот же самый, что и всегда. Потерявшийся Адам. Ожившая тьма со всех сторон. Впрочем, в этот раз кое-что было немного по-другому. Каждый раз, когда я приближалась к тому месту, откуда доносился голос Адама, и открывала дверь, за ней в охваченной огнем комнате оказывались Адель или Дэвид. Они что-то мне кричали, но я не могла их расслышать.

Времени шесть утра, чувствую я себя отвратительно, к горлу волной тошноты подкатывается похмелье, угрызения совести и дотлевающие уголья сна. Чувствую себя совершенно разбитой. Снова ложиться спать уже слишком поздно, и на долю секунды меня охватывает искушение позвонить на работу и взять еще день больничного, но я не поддаюсь. Сью уже наверняка обратила внимание на то, что я теперь прихожу в офис не так рано, как прежде, и второй день больничного подряд заставит ее встревожиться. К тому же я хочу вернуть мою жизнь обратно в привычную колею. Сделать вид, что прошлой ночи не было. Какая же я дрянь, думаю я, и в тот же самый миг при воспоминании о сексе меня вновь пробирает дрожь. Я так и не кончила – в самый первый раз у меня никогда не получается, – но Дэвид пробудил мое тело от долгого сна, и теперь ему потребуется какое-то время, чтобы вернуться обратно к моей лишенной секса жизни.

Варю себе кофе, приношу его в гостиную и обнаруживаю на полу тетрадь. Меня немедленно вновь охватывает чувство вины. Адель пытается мне помочь, а я взяла и переспала с ее мужем. Как я могла позволить этому случиться?!

Мне необходимо уложить то, что произошло между мной и Дэвидом, в отдельную коробочку в моей голове, отдельную от Адели. В противном случае я могу выкинуть какую-нибудь глупость, к примеру признаться ей во всем, чтобы облегчить свою совесть. Но легче мне от этого не станет, потому что я тем самым причиню боль ей. Я думаю про Софи с ее романами, про то, что жена всегда так и остается в неведении и что жизнь любого человека, если задуматься, вся сплошь состоит из лжи и секретов. Никогда нельзя знать наверняка, что человек представляет собой внутри, под оболочкой. Из какой-то солидарности с Аделью я щиплю себя.

«Я не сплю», – говорю я. От этих слов, произнесенных вслух в пустой квартире, чувствую себя глупо. И вообще, все это глупость от начала и до конца, и тем не менее я упорствую в ней. Устремляю взгляд на руки и пересчитываю пальцы. Подниматься и тащиться смотреть на часы на кухню у меня никакого желания нет. Ладно, это подождет до работы. Впрочем, на наказание это не очень-то похоже. Во всяком случае, за то, что я сделала. Роль примерной ученицы вряд ли способна загладить предательство. Господи, как же болит голова. Дэвид и Адель – я не до конца понимаю, кто для меня каждый из них. Любовник? Новая подруга? Ни то ни то. Я очарована ими – каждым как отдельной личностью и обоими как парой, но, возможно, этим все и ограничивается. Если, конечно, не считать дурдома, в который вся эта история непременно превратит мою жизнь. Я не могу общаться с обоими сразу. Не могу. Придется выбрать кого-то одного.

В спальне раздается телефонный звонок, и сердце у меня едва не выскакивает из груди.

– Бонжур, маман! – слышится в трубке голос Адама, потом хихиканье. – Привет, мамочка! Я во Франции, и я пока еще не пробовал улиток, но папа сказал, чтобы я позвонил тебе, пока ты не ушла на работу…

В этот миг, слушая, как он взахлеб вываливает мне свои новости, я готова расцеловать Иэна. В глубине души он знает, чего мне стоило отпустить моего малыша с ними, особенно теперь, особенно теперь, когда между нами встала беременность. Он знает, как важно для меня получить от него весточку, не звоня при этом им первой. Он знает, что я не хочу чувствовать себя навязчивой, несмотря на то что Адам мой малыш и всегда им останется. Он знает, что я гордая и способна назло маме отморозить себе уши, если моя гордость задета. Он знает меня. Как бы зла я ни была на него за то, как он со мной обошелся, и как бы зла я ни была на него за то, что он счастлив, но он знает меня. После прошлой ночи с Дэвидом в этом есть какое-то странное утешение.

Пару минут мы с моим мальчиком весело болтаем по телефону и смеемся, потом он куда-то убегает, а Иэн говорит мне, что все в полном порядке, погода у них хорошая и доехали они без задержек. Это обычный вежливый разговор, но после него мне становится немного легче. Вот она, моя настоящая жизнь, даже если сейчас она местами съехала на непонятные рельсы. Та жизнь, с которой я должна примириться.

Если, вернее, когда вся та каша, которую я заварила, рванет, у меня по крайней мере по-прежнему останется Адам, и Иэн в каком-то смысле тоже. Мы с ним навсегда связаны нашим общим ребенком.

Когда мы заканчиваем разговор, я уже чувствую себя лучше, а душ снимает самые острые симптомы похмелья. Стоя под струями воды, я смотрю на свои руки и пересчитываю пальцы. Потом щиплю себя и говорю, что не сплю. Изо всех сил стараюсь не думать про секс, которым занималась с Дэвидом, смывая с себя его следы. Решаю пойти на работу в брюках и почти без косметики. Что бы ни произошло между нами прошлой ночью, это не должно повториться. Ни за что не должно. Я должна поступить так, как подсказывает мне моя совесть. И это выбор не в пользу Дэвида.