Текст книги "Джем и Дикси"

7

Шопинг проходит ровно так, как и обещалось: отец покупает нам все, что мы хотим, не считая денег. Хлеб и яблоки, арахисовое масло и яйца, хлопья, сыр, молоко – продуктовая корзина заполняется продуктами прямо на глазах. Мы с Дикси берем все, что нам хочется, и отец не возражает, когда в тележку отправляются пакеты чипсов и крекеров, консервы с чили, супами и тунцом. Закончив с едой, мы набираем тампонов и прокладок, а также обезболивающие таблетки. Дикси кладет в корзину кое-что из косметики. Последовав ее примеру, я беру шампунь, кондиционер и сыворотку для волос, обещающую превратить мои жидкие тусклые волосы в пышную шевелюру с упаковки. Наша корзина уже напоминает маленький Эверест, когда Дикси кладет на самую ее вершину большущую упаковку печенья и улыбается мне – впервые за всю неделю. Она чуть ли не прыгает от радости рядом с тележкой, и я вспоминаю, когда же видела это выражение на ее лице в последний раз. Много лет назад, когда мы были маленькими. Папа помогал нам выбирать покупки, то и дело отпуская комментарии: «Возьми этот попкорн с сыром, Джем, ты же его так любишь».

Но почему я не чувствую того же восторга, что и Дикси? Я пытаюсь сфокусироваться на этой удивительной, непривычной мысли о том, что теперь, открывая холодильник, мы будем видеть не пустые полки, а еду, много-много еды, которой хватит на несколько недель. Пытаюсь думать о том, как здорово, что отец все еще помнит, что я люблю. Но чем больше продуктов летит в корзину, тем мрачнее я становлюсь, будто эта гора коробочек и пакетов отбрасывает на меня большую и очень печальную тень. Все кажется мне неправильным. Все идет не так, как должно. Мы же не в каком-то дурацком шоу из телика, где главный приз – поход в магазин с возможностью купить все, что ты захочешь. Почему заботливый, внимательный отец, покупающий нам поесть, это событие и праздник, вроде Рождества или поездки в Диснейленд? Почему то, что мы с Дикси всегда должны были получать по праву, доставалось нам так редко? Мы всегда имели право на поддержку. Кто-то должен был заботиться о нас, следить за тем, чтобы у нас все было в порядке и дома, и в школе. Кто-то должен был следить за тем, чтобы мы вовремя ложились спать и не оставались одни дома ночью. Кто-то должен был помогать нам и давать нам советы, и эти советы уж точно должны были быть получше, чем «Никогда не ездите в Техас».

Я двигаюсь вслед за тележкой дальше и дальше, словно во сне, и останавливаюсь, только когда кассир пробивает все наши продукты. Общая сумма близится к четырем сотням долларов, и я внутренне сжимаюсь, представив, как разозлится отец, как нам придется возвращать все назад. Но, к моему удивлению, этого не происходит. Отец молча протягивает кассиру наличные, и я отчетливо понимаю, что не хочу даже думать, откуда у него такие деньги.

Мы отправляемся домой на такси, забив продуктовыми сумками весь багажник. Дикси устраивается между нами. Прижавшись к отцу, она берет его под руку и склоняет голову ему на плечо. Поморщившись, я прислоняюсь к двери.

Ужин они готовят вместе. Папа решил приготовить мясной рулет, макароны с сыром и зеленые бобы. На десерт – шоколадный пирог.

– Самый лучший ужин, – говорит он, – тот, что приготовлен дома.

– Но мама – вегетарианка, – пытаюсь напомнить ему я, когда он откладывает овощи в сторону. Как будто мясо на столе – самая большая проблема, которая ждет нас, когда мама вернется домой.

– Она может просто не есть мясной рулет, вот и все.

Дикси протискивается мимо меня, неся в руках по банке чили.

– Могла бы и поблагодарить его, вообще-то, – цедит она сквозь зубы.

Объявив, что я отправляюсь делать домашнюю работу, я выскальзываю из кухни, прихватив с собой пачку арахиса, которую я планировала убрать на полку в кухне. Прикрыв дверь в комнату, я набрасываюсь на орехи, проглатываю их горстями, едва успевая дышать.

Я все еще не могу поверить в то, что там, на кухне, прямо сейчас находится он. Мой отец.

Человек, который уходил и возвращался так много раз, что мы уже давно сбились со счета. Человек, который был настолько ненадежным, насколько это возможно. Именно отец, не глядя оплативший наш счет на дикую для нас сумму, был единственным, кто заставлял нас голодать все это время. Именно он заставил маму мечтать о большем, заставил ее поверить, что мы все будем счастливы, чтобы позже разрушить все это собственными руками. Возвращаясь снова и снова, он давал одни и те же обещания, которые в итоге не стоили ни гроша.

С чего он решил, что может вернуть нас по щелчку пальца? С чего он решил, что имеет право снова обнимать нас, называть по имени, приходить в наш дом и покупать нам еду? Какая-то крошечная часть меня хочет поверить в эту красивую картинку, в то, что на этот раз все будет иначе, хотя бы на мгновение, хотя бы на минуточку. Но мне плевать на все его слова, на все его попытки играть с нами в идеального папочку из телешоу. Я нутром чувствую, что это не принесет ничего хорошего. Я всем сердцем не хочу находиться с ним в одной квартире.

«Ты не обязана, Джем».

Я мысленно спорю с мистером Бергстромом, который явно понятия не имеет, насколько это сложно – идти наперекор своей семье.

– Могу поспорить, вы и не подозревали, что я умею готовить.

Усевшись напротив меня, отец отрезает огромный кусок мясного рулета и кладет мне на тарелку, рядом с горсткой зеленых бобов и горкой макарон с сыром. На самом деле бобы были консервированными, макароны – замороженными, а мясной рулет не казался чем-то фантастически сложным в приготовлении. Но скажу честно, бывало и хуже. Ладно, бывало намного, намного хуже. Ужин оказался не просто съедобным. Он был вкусным! Даже несмотря на то, что во мне уже было полпачки орехов, я сметаю свою порцию в считанные минуты – то ли потому, что это вкусно, то ли потому, что хочу заглушить сжимающий мой желудок страх. Скрытый, тихий ужас в ожидании того, что случится, когда мама вернется и поймает нас с поличным. Я прекрасно знаю, что все, что мне нужно сделать, – встать, отворить входную дверь и уйти. Но ноги отказываются меня слушаться, и я молча их ненавижу.

– Кстати, ты же еще не знаешь. Я уже подыскал работу в Сиэтле.

– Уже? – Я поворачиваюсь к отцу. Как он успел? Как давно он приехал сюда на самом деле?

– Ну, мне повезло. Ничего особенного, просто вышибалой в баре «У Родди». Осталось только встретиться с менеджером. Платить много не будут, но суть не в деньгах, суть в связях. – Он отрезает себе еще немного мясного рулета. – Раньше у меня было много связей по всему городу, и теперь их нужно восстановить. «Родди» сейчас на пике популярности. Все говорят, что «Вельвет» скатился.

Я накладываю себе добавки. Все, что происходит сейчас, кажется мне таким сюрреалистичным и нереальным. Отец сидит за нашим столом и болтает, так, будто был здесь всегда, а я сижу и слушаю так, будто это в порядке вещей.

– Эта работа – еще одна ступенька в лестнице. Заполнение пробела. В этом весь смысл, – улыбается он, ковырнув еду вилкой. – Я очень предусмотрителен, не правда ли?

Мне не хочется в сотый раз выслушивать сказки о его планах и о том, какой он замечательный, и я встаю из-за стола, сказав, что займусь посудой. Пока папа отходит в ванную, Дикси включает телик и достает тетради с домашней работой. Я стою перед раковиной, словно оцепеневшая, и наблюдаю, как она заполняется горячей водой, источающей мандариново-апельсиновый ароматизированный пар купленного отцом мыла.

Я закрываю глаза и представляю, как подхожу к двери, спускаюсь по подъездной лестнице и выхожу за ворота. То, что придется пережить перед этим, мне даже представлять не хочется. Я могу только догадываться.

А что, если мне всего лишь нужно пойти в парк, выкурить сигарету и дождаться завтрашнего дня? Ведь это так привычно. Каждый мой день – всего лишь ожидание его завершения.

Я мою тарелки и представляю, как выхожу из квартиры и больше не возвращаюсь. Снова и снова. Тряхнув головой, одергиваю саму себя, понимая, что это невозможно. Хотя бы потому, что это невероятно глупо. С девчонками, сбежавшими из дому, не происходит ничего хорошего. Чем только им не приходится заниматься ради денег, пока не подоспеет помощь.

Пока я мою посуду, папа слоняется по квартире и болтает без остановки – о том, как он использует работу в баре для того, чтобы побольше узнать об управлении собственным клубом, о том, как много поменялось в Сиэтле с его отъезда.

– Сколько же хипстеров развелось, – слышу я краем уха, когда он возвращается в гостиную. – Говорят, они вытеснили даже рокеров и панков! Но я в это не верю, они остались, они где-то есть. Дикс, надеюсь, ты-то не слушаешь эту хипстерскую чушь, а?

Откуда-то из комнаты доносится тихое «нет».

– А что ты слушаешь? Поставь-ка мне что-нибудь. Где проигрыватель?

– У нас его больше нет, – отвечаю я.

– Я обычно слушаю музыку с телефона, – добавляет Дикси.

Мы решаем не говорить отцу о том, что, когда нам нужны были деньги, мама продала не только проигрыватель, но и всю коллекцию дисков. С тех пор единственным источником шума в доме стал телевизор.

Закончив с посудой, я возвращаюсь в гостиную. Папа и Дикси сидят на диване. Он тыкает куда-то в тетрадь с домашней работой, словно пытаясь помочь. В желтоватом вечернем свете наполненная ароматом мясного рулета квартира кажется такой уютной, что сердце щемит. Наверное, так он все и задумал. Именно это и должна увидеть мама. Все это – спектакль для нее одной. По желудку прокатывается волна спазмов – то ли от нервов, то ли оттого, что я переборщила с едой. Меня окатывает волной дрожи и холодного пота, и я бросаюсь в ванную. Рухнув перед унитазом, я наклоняюсь, и живот мучительно скручивает. Когда все заканчивается, я обессилено опускаюсь прямо на пол, положив голову на сидушку унитаза. Хорошо было бы выплакаться прямо сейчас, выплеснуть накопившееся, но я не могу. Просто не могу. Ни сейчас, ни вообще, будто слезные каналы забило намертво так, что ни одной слезинке больше не просочиться. Я понимаю, что, если не уйду из дома сейчас, мне не останется ничего, кроме как спрятаться и ждать. Поэтому я просто чищу зубы, возвращаюсь в гостиную и объявляю, что иду спать.

Папа удивленно поднимает на меня глаза:

– Ты что, шутишь?

– Я устала.

– Она вечно так делает, – закатывает глаза Дикси. – Каждый раз, когда назревают проблемы, Джем просто прячется под одеялом.

– Я устала и хочу спать, – повторяю с нажимом.

– Ты можешь просто прилечь на полу, рядом с диваном, и подремать, – отвечает отец. – Давайте держаться вместе, когда мама вернется. Единым фронтом.

Стащив с дивана одну из подушек, он устраивает ее на полу и кивает мне. Мои колени наливаются свинцом, словно их заколдовали, и я снова начинаю его ненавидеть за все, что он делает. За все, что он сделал со мной всего за несколько часов. Стоило ему вернуться – и вот я уже делаю то, что не хочу делать. Стоило ему вернуться – и вот я уже соучастник в этом дурацком обмане. Я ложусь на пол, поворачиваюсь спиной к дивану и всматриваюсь в экран телевизора.

8

Первое, что я чувствую, когда просыпаюсь, это острые пятки Дикси, упершиеся прямо мне в ребра. Скрежет ключей в замочной скважине приводит меня в чувство моментально. Мама уже здесь.

– Джем, быстро на диван! – шипит отец и, не дожидаясь моей реакции, хватает меня за ворот футболки и тащит вверх, на подушки. Он всегда был сильным, даже слишком, и это пугало.

Когда дверь распахивается, мы трое вытягиваемся по струнке – я, Дикси и папа, втиснувшийся между нами. Приобняв меня за талию, он сжимает пояс моих джинсов: если я попытаюсь хотя бы дернуться, он быстро усадит меня обратно. Сбежать невозможно.

Эмоции на лице мамы говорят за нее. Первый шок сменяется замешательством, затем изумлением. Ослабив хватку, отец широко улыбнулся. Судя по всему, он принял ее растерянность за восторг и всего на пару секунд поверил, что план сработал. Что мама действительно счастлива видеть нас вместе. Но я-то знаю, что это не так. Мы влипли.

Мама швырнула ключи одним быстрым движением, явно целясь в отца. Пролетев через всю комнату, они задели мое плечо и упали где-то позади.

– Какого хрена?

В отличие от мамы, я прекрасно знаю, что сейчас случится, и встаю с дивана, надеясь убраться отсюда как можно скорее.

– Он заявился прямо в школу.

Пропустив мой ответ мимо ушей, мама тыкает пальцем в сторону Дикси:

– Что я тебе говорила?

Дикси подскакивает как ошпаренная:

– Ты же сама сказала, что не можешь запретить мне видеться с ним!

– Я сказала тебе держать дистанцию! Я не разрешала тащить его в наш дом!

На лице отца появляется тень замешательства, когда он поворачивается к сестре:

– Ты ей рассказала?

Браво, Дикси. Теперь на тебя злятся оба. Лицо сестры заливает краской, кажется, она вот-вот заплачет.

– Дикс, я тебя спрашиваю, ты ей рассказала?

– Оставь ее в покое, Расс, – говорит мама.

Поздно. Слезы бегут по щекам Дикси одна за другой. Что-то мерзко проворачивается под моими ребрами. Я и сама не понимаю, почему мне ее жаль.

Поднявшись с дивана, отец делает пару шагов к маме.

– Не смей ко мне приближаться, придурок, – шипит она.

– Ох, точно, я же придурок. Я и забыл. Я идиот, а ты великолепна. – Махнув рукой, он указывает ей в сторону кухни. – Иди и загляни в холодильник, Адри. Поройся в шкафчиках.

Я молча смотрю на маму, сгорая от стыда. Мне бы так хотелось, чтобы ее юбка была не такой короткой, а вырез на топе – не таким глубоким. Чтобы подводка на глазах была не такой жирной, а татуировок было бы меньше.

Но она здесь. Вот что я сказала себе в этот момент.

Лицо мамы краснеет от гнева.

– Ну и что, ты купил еды? Посмотрите, какой герой! – кричит она. – Что же ты будешь делать, когда она закончится? Где те четыреста долларов в месяц, которые ты обязан был мне присылать? Где они, я тебя спрашиваю?

– Вот они, Дри, забирай.

Вытащив из кармана большущую пачку наличных, отец протягивает деньги маме. Она только смеется:

– Ага, конечно.

Она ставит сумку на пол, раздраженно стаскивает с себя ботинки и отшвыривает их в сторону. Не обратив ни малейшего внимания на протянутые ей деньги, она отправляется на кухню.

– О, у нас сегодня шоколадный торт? Шикарно! – цедит она.

– Ну спасибо, Дикс, – говорит отец. – Я-то думал, что на тебя можно положиться.

Дикси не поднимает глаз, уставившись под ноги. Мой первый импульс – дать ей пострадать, насладиться ее болью. В конце концов поймет, что же представляет собой отец. Но я на ее стороне в этой ситуации.

– Какая разница, кто и что кому сказал, – говорю я ему. – Мама не хочет видеть тебя при любом раскладе. И Дикси тут ни при чем.

Вытерев слезы, сестра поднимает на меня глаза.

– Дело не в этом, дело в доверии, – парирует отец.

Доверие. Снова это проклятое, потерявшее свою цену в нашей семье слово. Уж кто-кто, а папа – последний человек, который имеет право рассуждать о доверии.

Сделав пару неловких шагов к отцу, Дикси тянет его за руку:

– Мама получила твое письмо раньше меня. Это единственная причина.

– Она его открывала?

– Нет, но…

– Да ты просто гений, Расе! – кричит мама из кухни, стуча дверцами шкафчиков. – Хочешь втайне прислать письмо и посылаешь его прямо в мой дом.

– Не надо было рассказывать, о чем оно, – тихо говорит отец. Он никогда не выходит из себя, когда злится. Крики и битье посуды – не его стиль. Скорее, умеет заставить почувствовать себя виноватой, знает, что это сработает лучше. Взглянув на маму, он тихо продолжает: – Я просто хочу знать, можно тебе доверять или нет, понимаешь?

– Можно, – отвечает Дикси. Она больше не плачет.

– Отлично. Нам нужно держаться вместе. Я очень хочу, чтобы ты помогла мне с клубом, – улыбается он и поворачивается ко мне: – Твоя помощь мне тоже пригодилась бы, если хочешь, Джем.

Похоже, он думает, что я поведусь на эти глупые улыбочки и поверю, что для него есть разница, хочу я ему помогать или нет.

Мама возвращается, держа в руках телефон:

– Мне ужасно жаль прерывать ваш разговор о столь грандиозных планах, но в твоих интересах исчезнуть раньше, чем я вызову копов, Расе.

– Адри, – тихо произносит он, – возьми деньги, и я уйду. Просто возьми деньги, а я раздобуду еще. Я расплачусь с тобой за все, что обещал.

В улыбке мамы читается «да пошел ты».

– Нет уж, спасибо.

– Мам, – говорю я, – это серьезные деньги. Только в одной пачке несколько сотен долларов, может, даже больше.

– Бери, Джем. – Он протягивает деньги мне.

Я тянусь к ним, но мама перехватывает мою руку:

– Нет.

– Но…

– Поверь мне, Джем. Это грязные деньги. – Она поворачивается к сестре: – К тебе это тоже относится, милочка. Только попробуй взять – и я их найду и сожгу все до последнего доллара, тебе понятно?

Покачав головой, отец обращается к сестре:

– Ваша мама все такая же… Не удивлен. – Пачка купюр неохотно скрывается в его кармане. – Что ж, кажется, мне пора идти.

– Ты сегодня удивительно догадлив, Расс.

Сделав шаг к входной двери, мама многозначительно распахивает ее прямо перед отцом. Он выходит молча, не попрощавшись ни со мной, ни с Дикси. Что-то в нем неуловимо изменилось. Словно за этот короткий вечер дома он успел постареть и осунуться. Похоже, он просто сдался.

Как только дверь за ним закрывается, мама оборачивается к нам:

– То есть вы хотите сказать, что сами впустили его в наш дом и ели его еду.

– Он…

– Как будто все, что я вам говорила, вы пропустили мимо ушей. – Мама кивает в сторону Дикси и обращается уже ко мне: – Ни для кого здесь не секрет, что Дикси становится абсолютно бесхребетной, когда дело касается отца, но ты-то, Джем! От тебя я такого не ожидала. Вот и поможешь мне прибраться на кухне.

– Но я уже убралась там.

Мама выдыхает короткий смешок:

– Ты меня не совсем поняла. Иди в кровать, Дикси.

Дикси открывает рот, но, словно передумав, отворачивается и уходит в нашу комнату.

– Пойдем, – произносит мама.

Я иду вслед за ней на кухню и смотрю, как она достает рулон мусорных мешков из-под раковины и, оторвав один, сует его мне в руки:

– Раскрой и держи. Начнем с холодильника.

Так вот что она имела в виду под «прибраться».

– Мам, не надо. – Как бы я ни старалась, мой голос дрожит, выдавая панику. – Давай оставим продукты, он же нам должен.

– Ты просто не понимаешь.

Я молча смотрю, как в мусорный пакет отправляется сыр, мясо для сэндвичей. Затем туда летят яблоки. И хлеб.

Мама ошибается. Я все понимаю. Весь этот спектакль, который отец устроил для нас, – все это было ложью. Его порыв купить нам поесть и оставить нам денег был всего лишь притворством. Это не любовь, а всего лишь игра в примерного папочку. Это было не по-настоящему. Но купленная для нас еда и протянутые нам деньги были самыми что ни на есть настоящими. И мы в них нуждались. Я смотрю в мусорный мешок и молчу, словно лишившись дара речи. Я не знаю, как объяснить маме, что, даже несмотря на эту ложь, мы должны что-то есть и на что-то жить. Нам нужна эта еда. Но я не нахожу нужных слов.

Взяв кастрюлю, мама вываливает в мешок остатки макарон с сыром. Та же участь постигает и мясной рулет. Вцепившись в мусорный пакет, я силюсь придумать, как же ее остановить. Может, мне стоит сказать, что мы можем оставить консервы на черный день? Может, стоит напомнить, что утром она может передумать? Что ей нужно как следует поспать и подумать еще раз?

Но я прекрасно понимаю, что это бесполезно. Все, что купил отец, было лишь мусором в ее глазах. А значит, она остановится, когда полки снова опустеют.

Она продолжает швырять еду в мусорный пакет, пока он не грозит разорваться.

– Тащи еще один, – бросает она. Я не двигаюсь с места. – Ну хорошо, я принесу его сама.

Подхватив мешок, она тащит его к задней двери и открывает ее. Я слышу, как этот огромный пакет скользит по трубе мусоропровода и плюхается где-то далеко внизу. Этот звук волшебным образом возвращает мне голос.

– Мам, ты можешь не есть эту еду, я могу отнести ее в продовольственный фонд завтра. Или просто отдам нашей соседке, миссис By, положу пакеты перед ее дверью.

Про себя я прикидываю, сколько банок может поместиться под моей кроватью.

Еще один пакет отправляется вниз по мусоропроводу.

Взяв рулон с мусорными мешками, я прячу его за спиной, надеясь спасти хотя бы то, что осталось. Мама оборачивается, – маленькая, хрупкая, испуганная. Моргая, она с растерянностью осматривает кухню. Она уже жалеет о том, что сделала. Уже позже, когда буду вспоминать об этом, я буду дорисовывать в своем воображении кое-что еще. Там, в этом выдуманном воспоминании, я подхожу к ней и крепко обнимаю. Там я говорю ей о том, как мне жаль и как бы мне хотелось, чтобы все было иначе.

Но этого не происходит. Я продолжаю тихо стоять, неподвижная, онемевшая. В дверь врывается порыв холодного воздуха, и мама захлопывает дверь. И обхватывает себя руками, словно пытаясь согреться.

– Ты не представляешь, насколько сильно я его любила, Джем. Мы словно были созданы друг для друга, понимаешь? Я была готова прожить с ним всю жизнь. Я бы любила его всю жизнь. Но он все испортил. Я могла бы смириться даже с наркотиками. Мы бы справились с этим вместе. Но он начал мне лгать. Он не был таким, когда мы встретились. Он никогда не был таким… – Затихнув, она уронила руки. – И все эти женщины. Надеюсь, ты никогда не столкнешься с этим, Джем. Это дерьмовое ощущение, – продолжает она. – В какой-то момент ты начинаешь сомневаться, было ли хоть что-то правдой. Тебе начинает казаться, что ты – самая большая дура на этом свете. И это сводит тебя с ума. Ты и глазом не успеваешь моргнуть, как оказываешься на полу, готовая рвать на себе волосы от отчаяния. Ты думаешь, что сама во всем виновата. Гадаешь, что же сделала не так. Только потом ты начинаешь понимать, что дело не в тебе. С самого начала дело не в тебе, дело в них.

И тут на меня накатывают воспоминания. Давным-давно, когда мы еще были маленькими, еще до того, как отец ушел, мама могла целыми днями лежать в кровати, совершенно трезвая, но с разбитым сердцем.

И я все понимаю. Мне знакомо ощущение вины за то, чего не делал.

– И после всего этого он решил снова вернуться? – Наклонившись, она поднимает упавший на пол пакет с салатом. – После всего этого он действительно думает, что имеет право входить в наш дом с полными пакетами, как чертов Санта-Клаус, и выставлять себя в самом выгодном свете на моем фоне? Как будто он спаситель, а я – исчадие ада.

– Все не так, мам, – я пытаюсь ее успокоить, – он далеко не Санта.

– Но Дикси ему верит, Джем. Понимаешь? Она верит.

– Но я-то нет, – отвечаю я.

Она продолжает, как будто не слышит меня.

– Я вижу это в ее лице. Она думает, что он исправился.

– Это не так.

– Но ты впустила его сюда. Ты же старше, Джем. Ты должна быть умнее. Ты должна была присмотреть за ней.

Я понимаю, что она хочет сказать на самом деле. Что это моя вина.

Поправив юбку, она трет под глазами, пытаясь вытереть размазавшуюся тушь. Я следую за ней в гостиную. Подняв кошелек, она роется в нем и достает немного денег:

– Здесь десять долларов. Этого хватит на обед вам обеим, верно?

Я киваю и молча беру деньги. Сейчас точно не время говорить ей, что Бергстром помог мне с обедами, а Дикси давно нашла свой способ за них расплачиваться.

– Я в состоянии о вас позаботиться, Джем.

В ее голосе снова слышатся слезы. Схватив меня за руку, она сжимает ее так, будто больше всего на свете хочет, чтобы я ей поверила. Будто знает, что я все равно не поверю.

Так оно и есть, но я оставляю это между строк. И говорю ей то, что она хочет услышать:

– Я знаю, мам. Ты можешь.

Не проходит и секунды, как на ее лице появляется странное отсутствующее выражение. О, я слишком хорошо его знаю.

Отпустив мою руку, она говорит – тихо, словно себе под нос:

– Мне нужно подумать, Джем. Мне нужно немного личного пространства, понимаешь? Мне… Просто оставь меня в покое, хорошо? Сделай вид, что меня нет. Мне нужно побыть одной. Я хочу исчезнуть.

Она хочет исчезнуть. Я прекрасно знаю, что это значит на самом деле. Мне нужно остановить ее, не дать ей сделать еще один неверный шаг, но я остаюсь на месте, молчаливая, уставшая и истощенная. Во мне больше нет ни любви, ни сочувствия. Она почти прямо сказала, что она собирается принять дозу, а я уже ничего не чувствую.

– Спокойной ночи, мам.

Она проскальзывает мимо меня, и я оборачиваюсь, смотря ей вслед. Ее фигура становится все меньше и меньше, пока окончательно не исчезает во мраке коридора. Съеживается в ничто.