Текст книги "Внутри клетки"

Внутри клетки
Саша Чекалов

© Саша Чекалов, 2016

ISBN 978-5-4483-1767-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все совпадения имён, названий, фактов и ситуаций, упоминаемых в текстах, с реально существующими случайны и непреднамеренны.

Чарли

…на своих собственных ногах, без какого-нибудь мифа-костыля стоять ещё не умеем. А придётся! Потому что у вас, в вашем положении, не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет! Вот чего вы никак не хотите понять.

(братья Стругацкие, «За миллиард лет до конца света»)

…Варя, ты же сама говорила, что через двадцать лет пройдут по нашим улицам люди, не знающие страха.

(братья Вайнеры, «Эра милосердия»)

Самопожертвование следовало бы запретить законом. Оно развращает тех, кому приносят жертву. Они всегда сбиваются с пути.

(Оскар Уайльд, «Идеальный муж»)

Непривычно звучащее в наших краях имя досталось мне от отца. А ему от его отца, тому – от его, и так далее… Традиция.

Папа готовился держать очередной экзамен, когда началась Карельская заваруха. Явившись в штаб Оксфордского отделения Чрезвычайного международного оргкомитета (по делам защиты демократии), он – как человек образованный, без пяти минут магистр филологии – тут же получил звание унтера и был направлен на восточный фронт в составе интербригады; вскоре его, тяжело раненого в руку, вместе с прочими недееспособными переправляют в столицу, так как в полевых условиях ампутации проводить небезопасно, а тут иностранец всё-таки, большая ответственность… В госпитале он знакомится с будущей моей матерью, ординатором хирургического отделения; как говорится, это судьба…

Вероятно, и отец того же мнения: в Англию возвращаться он не спешит… Тем более что и ваш покорный слуга «на подходе», тяготы же переезда могут преждевременные роды вызвать… Да и зачем куда-то подрываться! От добра добра не ищут: отцу – как герою-фронтовику – положили пенсию, дали квартиру… Кружевные занавесочки, горшки с рассадой… Население настроено более чем дружелюбно, культура, природа, климат – всё скромное и ненавязчивое… К тому же, Россия успела капитулировать, ЧМО распущен, ибо над головою мирное небо, и ничто не предвещает новой беды…

Да уж… Видать, напрасно не добили зверя в его логове… Но кто же знал, что это выйдет столь роковым боком?!.. Так или иначе, впереди была – настоящая война, но тогда никто ещё об этом не догадывался.

Поэтому детство моё не было омрачено ничем, кроме обычных для нежного возраста неприятностей – типа падения с качелей, хронической неуспеваемости по некоторым предметам и разных долгов, не возвращённых старшим товарищам в срок…

Да! Пора вспомнить о себе, любимом. Память возвращается ко мне бессистемно, мысли путаются…

* * *

С чего всё началось для меня? Может быть, прямо с окончания её, грядущей войны этой… Вернее, уже не грядущей, конечно, а, напротив, едва окончившейся. Священной Народной, как её потом окрестили… А может, с того дня, когда Сииво Лапин, наш любимый Главнокомандующий, объявил в еженедельном своём Обращении о первом послевоенном снижении розничных цен на товары народного потребления. Ибо – возрождается страна! – остраивается потихоньку… Плотники ладят свои стропила в тех местах, где стропильный некомплект ощущается особо остро; маляры степенно проходят мимо: здесь им пока ещё делать нечего, а вот кровельщики и печники – те на подхвате… Вот и у нас скоро будет новая квартира, краше прежней – и на том же самом месте, на Рауханкату… Вернее, была бы. Если б родителей не съели в сорок втором. (В Осаду ли? Так точно. Во городе Тампере, в самую эвакуацию, да…) Или если бы, к примеру, сохранилась та злосчастная бумажка, что подтверждала права наследования.

Ну ничего. Будет зато жильё у другой семьи, у каких-нибудь вполне приличных людей… У людей, думать о которых нет ни смысла, ни желания. Пусть им повезёт больше.

…Интересно, восстановят ли полузабытые лепные потолки, и, если восстановят, будут ли они такими же бессмысленно высокими? Восхитительно высокими! – и печка чтоб…

Всё это представлялось мне, как в тумане… и выходила почти объективная картина! – поскольку туман с момента первой контузии и по сей день является неотъемлемой составляющей моего мировосприятия. Тогда, в лазарете, они меня слегка отладили, но явно недостаточно… и, скажу честно, я не жалею: без вышеупомянутого тумана я, пожалуй, не смог бы оценить диковатой прелести той паутины происшествий и событий, о которой собираюсь поведать.

Но в то время, ныне давно минувшее, а тогда – удивительно достоверное! – сверкающее уцелевшими стёклами, неделю назад отскоблёнными от бумажных крестов… гремящее звонками вновь пущенных трамваев… пихающееся маленькими кулачками моей подружки Пилле… В то невозможное, неописуемое время я сильно переживал: все звуки доходили до меня, словно сквозь вату, предметы, проплывая перед глазами, оставляли за собою радужные очереди медленно тающих фантомов, – и я часто путался, пускался по ложному следу… За это меня соседские ребятишки дразнили, а некоторые мамаши, знаю, запрещали детям ко мне приближаться: дескать, кто его знает, вдруг это заразное… Обидно, конечно, хотя их можно понять. Но дело не в этом.

…Туман? Ах, да… Часто он содержал в себе голубей, – несущихся со скоростью курьерского поезда, со свистом рассекающих сабельными ударами крыльев топлёное масло вечернего воздуха, – сгущающегося, обволакивающего… Нет? Опять не то? Ладно…

Вспомнил! Вот он откуда, туман этот: в одном из своих «радиооповещений» Главком коснулся темы потрясающих опытов профессора Талера, – да-да, Беркли Талера, того самого! Как только я въехал в существо дела, – пожалуй, как раз с того самого момента воздух вокруг меня окончательно сгустился в некий осязаемый туман: туман, который можно пощупать, на который можно опереться…

* * *

Представьте себя на месте мальчика, – этакого юнца, которому и стрелять-то не более десятка раз доводилось. То, что на каждого человека давит столб атмосферного воздуха, это он знает давно, ещё из довоенного учебника, – да и на своей шкуре успел почувствовать… Извлёк, так сказать, опыт из близких контактов с отечественными ландшафтами в минуты и часы массированных артобстрелов… Ну и ничего особенного. Каждый школьник, – я хочу сказать, каждый ребёнок школьного возраста (школы пока не возобновили занятий), – так вот, каждый пацан знает об этом феномене. И взрослые знают. При этом с практическими выводами не торопятся.

А профессор – тот поначалу вообще другим занимался… Перед самой войной его переманили к себе наши «надменные соседи» и приставили к оккультным исследованиям, – столь созвучным коллективной душе их великого в своей загадочности народа. Вот он и начал… Праны всякие, тантры, мандалы… Короче, с головой ушёл в практическую магию. Муть, конечно, редкостная, – а что делать! Трудовая дисциплина обязывает, да и сам увлёкся слегонца.

Так и натолкнулся на первую зацепку. Имя которой – «особенности экстренной активизации направленных потоков психической энергии человеческого тела». Какова формулировка-то, а!

И теперь представьте себе обыкновенного парня, – который знать не знает о проблемах прикладного применения научных открытий, заниматься ничем таким не склонен, более того – считает весь этот, если будет уместно так выразиться, подлунный мир «чемоданом без ручки»… и, смею настаивать, не без оснований считает, – если принять во внимание тот факт, что действие происходит первой послевоенной весной! Но… так же, как и большинство людей его возраста, летает во сне – и втайне мечтает о лучшей жизни… И вот этот мальчик (равно, как и все остальные!) в один прекрасный день узнаёт, что…

Что всё дело в том, куда направлена та энергия! и – далеко ли она направлена!

В результате серии экспериментов (достаточно бесчеловечных, но – как бы то ни было) следуют поистине ошеломительные выводы: энергия берёт начало в подвздошной области (а не в мозговом отделе черепа, как ранее утверждали закоснелые в невежестве профаны!) и разветвляется в виде пяти неравновеликих потоков, – самый сильный из которых приходится на голову; два более умеренных исходят из ног, – а ещё два представляют собой пучки тоненьких «струек», каждый – по числу пальцев на руках. Направление любого из потоков определяется двумя точками: точкой генерации потока и центром окружности сечения выхода потока за пределы материального тела (центры окружностей – потому что потоки представляют собой некоторое подобие труб, точнее конических поверхностей переменной протяжённости, «стенки» которых образованы особым образом заряженными флюидами); центры эти – один на макушке, ещё два, так называемые «ножные стигматы» – на подошвах ступней, ближе к пятке, а остальные – на кончиках пальцев рук…

Собственно, поначалу значение данных представлялось довольно туманным: у средней человеческой особи, пусть даже и находящейся в состоянии известного эмоционального накала, эти энергетические потоки (что неоднократно было зафиксировано приборами) высовываются из тела сантиметров на пятнадцать, не более того, – да и плотность «стенок» ничтожна: приблизив ладонь практически вплотную к ступне испытуемого, экспериментатор порой чувствует слабое пульсирующее тепло… но и только.

В отчёте Талер честно изложил своё мнение относительно сомнительной перспективы работы, но… совершенно неожиданно натолкнулся на необъяснимое недоверие своих новых хозяев, а главный Хозяин – так тот просто пришёл в бешенство… Талера обвинили в саботаже и отправили в лагерь для перемещённых лиц. Как раз накануне ультиматума…

До конца войны о бедолаге никто ничего не слышал, – ни родная разведка, ни аналогичные службы союзничков никакими данными не располагали; но ближе к развязке наш дальновидный Главком вызвал тех, кого стоит вызывать в подобных случаях, процедил, обращаясь как бы ко всем, но ни к кому в отдельности: «Немедленно разыскать!» – ну и… разыскали. Как миленькие. Хорошенько поискали и разыскали, да… Однако война к тому времени уже кончилась. Наши победили. А Талер…

Талер тоже в чём-то выиграл. Ибо… Ну… Ведь мы же всё-таки не звери, чёрт возьми! – и бываем милостивы даже к падшим. Мы размещаем их на уютных, комфортабельных виллах, обеспечиваем всем необходимым для жизни и деятельности, – в частности, надёжной охраной на случай нежелательных эксцессов… Мы даём им лаборатории, оснащённые сверхновым оборудованием; предоставляем в их распоряжение бездну человеческого материала (на то и пленные); мы сажаем их на стул, ставим на журнальный столик стакан апельсинового сока, вручаем хорошо заточенный карандаш (или автоматическое перо), пачку бумаги, скальпель, трепан, осциллограф… что там ещё? Секретутку? А что… В перерывах между открытиями, тем более имеющими столь важное значение, – почему бы и нет! На здоровье: чем бы дитя ни тешилось…

Итак, мы даём им всё! И, отечески усмехаясь в главкомовские усы, говорим: «Давай, дорогой! Продолжай жить… и продолжай трудиться». И они продолжают: на благо родины, Ваша честь… Ибо родина для гибкого человека – величина переменная.

Продолжил свой труд и Талер. Не прошло и месяца, – всплыли новые данные: потоки можно усиливать искусственно! Ну, постепенно, конечно… Небольшая порция электромагнитного воздействия на кору мозга… Кое-какие препараты… Всё это – в строго выверенных сочетаниях и последовательности! – а, по слухам, выверить было ой как непросто… Человеческий материал убывал, словно по волшебству… Тем не менее сумели всё-таки!

Так вот, в том достопамятном своём радиовыступлении наш гениальный в своей прозорливости Главнокомандующий, наш Отец Родной вскользь сообщил о выведении в лабораторных условиях первого экземпляра сверхчеловека. То есть человека, способного усилием воли активизировать свои потоки, – «стенки» которых в этот момент приближаются по плотности к легированной стали, а протяжённость самих «трубок» возрастает в тысячи раз! – ну или в сотни: по обстоятельствам…

«И что?» – скажете вы… «Слишком туманно», – скажете. «Что вообще вся эта фигня значит?» – уточните, чуть помедлив… и будете правы: чересчур, до неприличия туманно… Но туман этот вполне оправдан: вчерашние союзники смотрят волком и норовят объехать по кривой. Необходимо соблюдать предельную осторожность… Или даже беспредельную, если потребуется.

Вскоре при весьма странных обстоятельствах Беркли Талер (весьма сомнительный субъект, если разобраться: вспомните хотя бы его преступный коллаборационизм) попадает в автокатастрофу и гибнет – сгорая, будто кусок сухого кизяка, вместе с казённым «Саабом». Не сумев отстегнуть от баранки наручники. Загодя передав все материалы по проекту «Опоры Заратустры» в надёжные руки научных ассистентов, – истинных патриотов своей страны и общего дела… А дело, постепенно выясняется, того стоит – да ещё как!

…Допустим, обычный человек. Выпихиваем его из летящего самолёта. Что он делает? Он падает вниз. И разбивается.

Теперь возьмём сверхчеловека. Выпихиваем его из летящего самолёта. Что он делает? Он, безусловно, тоже падает вниз. Как камень… До тех пор, пока, вспомнив о своих изумительных способностях, не напряжёт наконец материальное своё тельце. Р-раз! – энергетические потоки активизируются, «трубки», – в каком сочетании, роли не играет, – мгновенно удлиняются, а удлинившись – упираются в землю…

Что при этом происходит? Извольте: столбы атмосферного воздуха, заключённые внутри непроницаемых для него «трубок», начинают сжиматься под тяжестью своего рода поршня, в качестве которого выступает постепенно «соскальзывающее» под действием гравитации вниз тело; длина потоков уменьшается, приводя к неизбежному возрастанию плотности «стенок», – и сжимаемый воздух, плотность которого также увеличивается, по-прежнему не в состоянии вырваться наружу…

Я, конечно, не учёный, чтобы во всех тонкостях разобраться, – но суть примерно такова: постепенно сила упругости запертого в «трубках» воздуха уравновешивает силу тяжести, действующую на тело, и сверхчеловек… «повисает» в воздухе!

* * *

Представьте теперь, какого было услышать это мне. Мне – четырнадцатилетнему акселерату запаса, давно успевшему забыть те дни, когда постоянное, неизбывное чувство голода ещё не стало привычным… Переростку с наголо обритой башкой, струившей неповторимый аромат противогнидного зелья, – понятно, почему даже самые невзрачные малолетки в упор не видели! – не говоря уж о соседке, дивной Лууле Халминен, двадцатипятилетней энергетической вампирше, преподававшей до войны историю и социологию в лицее братьев Раасакка…

По сути, ещё мальку – который не жил теперь, а плавал в облаках ускользающих образов, натыкаясь на разрозненные предметы обстановки… Которого маленькая Пилле позавчера ударила в сердцах половником и обозвала жалким недоумком. «Непонятно, зачем папе нужны такие работнички!»… На следующий день извиняться приходила, кроткая и заплаканная; поцеловав её в кровоподтёк на подбородке, я побожился, что и не думал никому доносить, – особенно её отцу, герру Энгстрёму, чей крутой нрав и мне хорошо известен. Помирились… И что!

…Скоро осень. Я должен буду возобновить посещение школы. На первый срок необходимо минимум полторы тысячи марок, – а где их взять?.. Тем более, что времени для работы почти не останется – и тогда старый Энгстрём, судя по всему, попросит меня из этой каморки…

Без образования же нет шанса попасть на хорошую работу.

Будущее в тумане…

А тут эта информация по радио!

* * *

…Гулкие коридоры суетливо восстанавливаемого здания… Офис папаши Энгстрёма, – ещё вчера тут была лишь куча строительного мусора и штабеля отделочного материала, но… доктор Энгстрём хорошо платит рабочему человеку, – оно ведь того стоит: за военное лихолетье больных накопилось порядочно, – скоро от желающих подлечить зубы не будет отбою… И все расходы быстро окупятся.

Вопрос в другом: кто будет платить МНЕ! Меня-то – кто вылечит?!

* * *

А тут как раз это сообщение… Ну, то есть объявление: о наборе добровольцев, желающих «принять участие в долгосрочных изысканиях по расширению человеческих возможностей». Полное гособеспечение! – плюс возможность получения образования, профессии, работы… Короче, мгла рассеивается, открываются новые горизонты… Так что же медлить-то?!

* * *

Да я особо и не медлил: в тот же день наведался к ним, на Мустаярвентие… Никому пока ничего сообщать не стал: вдруг комиссия не пропустит… Впрочем, оберст, который со мной беседовал, оказался вполне покладистым. Школу не окончил? – не беда, «эта проблема решаема»… Контузия? Тоже ничего страшного. «А то, что вас электрошоком лечили, может нам с вами даже на руку сыграть!»… И – в сухом остатке: «Приходите с вещами, – ждём вас с нетерпением, молодой человек!»

* * *

Старина Энгстрём, когда я ему поведал о своих планах, степенно разгладил усы… Крякнул. Вздохнул и… пожелал мне всего хорошего. Осведомился, дадут ли мне новое звание. Предложил, не стесняясь, в случае чего возвращаться, – если дело не выгорит… «Думаю, от одного лишнего рта не обеднеем, прокормим как-то, пока что-нибудь стоющее не подвернётся… Офицер в доме – к достатку!»…

Пилле – та даже всплакнула. А потом вдруг выбежала вон, хлопнув дверью, так что даже штукатурка посыпалась. Старик нахмурился, но воздержался от комментариев.

* * *

Первая неделя в Лаборатории прошла… ну да, как в тумане, а что! Когда твоё сознание периодически раздирают мириадами электрических крючьев, а в перерывах накачивают какими-то препаратами с мудрёными названиями, – в этих условиях особо не сосредоточишься.

Но – не заладилось что-то у нас. Быть может, из-за моей дурацкой контузии, не знаю… Я уж и ходить начал по воздуху, примерно в полуметре от пола, – и тут вдруг дело застопорилось. Намертво.

* * *

…Через месяц нашёл себя в маленькой каморке под лестницей, – по соседству с кабинетом естественных наук… Уединённый пансион вдовы Эрккиля. Ставка лаборанта. Плюс – за отдельную плату – факультативное преподавание русского, благо на фронте я изрядно поднаторел в разговорном… Не знаю, какими соображениями руководствуются чиновники минобраза; видимо, теми, что язык врагов, пусть и бывших, забывать не годится… И вот я тут.

Паёк мировой, надо отдать должное… Жалованье, униформа… Льготы: тут уж «благодарная» Лаборатория заботу проявила некоторую… И – никаких перспектив.

…Постепенно познакомился с преподавательским составом. Собственно, к предмету моего изложения это особого касательства не имеет, – а всё-таки! Не могу отказать себе в удовольствии помянуть добрым словом хороших людей. Да и вообще – люблю подробности, ничего не поделаешь…

Учителем словесности – бывший спецназовец Хунтала, румяный, довольный жизнью крепыш с чёрной, как смоль, шевелюрой. Эльза Шогберг, белокурая бестия – преподавательница математики и химии, а кроме того, как бы по совместительству, кладезь самых свежих сплетен и прочей живо– (чтоб не сказать «лживо»! ) трепещущей информации. Тармо Хаймакка, замечательный парень, умница и энтузиаст… Однако «замечательный парень» – не профессия, денег не приносит, поэтому бедняге приходится обучать школяров навыкам общения с музыкальными инструментами, а также с акварельными красками… Угрюмый Койвисто – биолог и физик; о нём сказать почти нечего, разве что… умеет шевелить ушами – и демонстрирует своё умение после пяти-шести рюмок хереса на учительских междусобойчиках (хотя выражение лица при этом и саркастическое) … Юкка Ваарма… Все сведения о нём – разрозненные. Бывший медик, пойманный за руку общественным инспектором в момент продажи пары каких-то левых ампул с чёрного хода и, естественно, тут же лишённый права практиковать. Ещё повезло, что война успела закончиться, а то бы, как говорится… «по законам военного времени»… и привет. А так занимается теперь со школьниками гимнастикой (и, говорят, не только ею) … Обожает велосипедную езду… Говорят, написал роман – и теперь бегает по издательствам в поисках чудака, который согласится напечатать никому не известного автора! В общем, разносторонний тип… Кто остался? Юхан Туомола, почасовик: философия и сравнительный анализ мировых религий в старших классах. Не гнушается моим обществом, любит забежать после уроков «буквально, на минутку» – поболтать о дхармоочистительных функциях Ваджрапани, например… в итоге неизменно приходя к выводу, что «Сансара, конечно, штука муторная, к тому же если вся карма и так огнём охвачена (уж очинно трубы горят, парень), – но… чёрт возьми, где бы познакомиться с одинокой и непритязательной бабой?!» – «А как же эта Ялканен?» – подкалываю я. Юхан вскакивает на ноги и, возбуждённо размахивая руками, повествует о том, что «на прошлой неделе наладился предложить ей дружеский пистон, а она – по морде!»… После чего мы оба вздыхаем и приходим к тому единому мнению, что «от всех этих синих чулков необходимо держаться подальше, тем более от Сигне, – которая об отношениях полов и представления-то не имеет, а туда же, берётся преподавать историю мировой литературы и искусства!» (Обычную историю у нас теперь ведёт знаменитая фройляйн Халминен, – я уже упоминал о ней, – но это неприступная, сверкающая льдом равнодушия вершина, к которой стремятся лишь избранные… без особой надежды на неё взобраться.)

Что самое забавное, и Пилле тут: ей сейчас двенадцать, герр Койвисто ведёт в их классе ботанику. Иногда, на лабораторных работах, я ему ассистирую, – и видели бы вы, как в такие моменты смотрит на меня наша Пилле! Мне нечем ей ответить на эти взгляды… Жаль – но тем не менее. Я ведь теперь, можно сказать, принадлежу к педагогическому сословию, положение обязывает… Да, положение…

Положение наше таково, что она – ребёнок (да ещё и дочка преуспевающего дантиста), я же… ну да, тоже ребёнок… Почти. Фронтовик, инвалид без квалификации, – обретающийся при школьной кормушке благодаря вялой протекции Лаборатории, таким вот образом освободившей себя от всякого морального долга по отношению ко мне.

Я неоперившийся птенец. Голубок шизокрылый, – пригретый из милости до первого замечания (не говоря уже о серьёзной провинности)…

Поэтому… Поэтому, глядя на аккуратный пробор Пилле, на её веснушчатый носик «уточкой» и остренький подбородок, я – стараюсь не думать о дантистовой дочери. Я размышляю о полётах… О полётах, которые не состоялись… О полётах, которые, если б и состоялись, всё равно не привели бы меня к вожделенным обжиманцам в коридорном аппендиксе…

Но что же было дальше?

А вот что. Меня пригласили на вечеринку. Снизошли, в общем… Но, собственно, почему это должно меня останавливать?

Было мило. Пили херес и кофе. С настоящим сахаром, вот!

И так получилось (после шестой или седьмой рюмки, не помню), что начали свои таланты демонстрировать… Ну, герр Койвисто, как обычно, по просьбе «присутствующих здесь дам» пошевелил немного ушами (в результате – бешеный восторг всех заинтересованных лиц) … Вдова Эрккиля промурлыкала романс о любви бедного рыбака и его девушки, причём аккомпанировал герр Хаймакка – на скрипке… Герр Хунтала – тот мастерски нарисовал на аспидной доске лошадь: левой рукой и с завязанными глазами; фрау Шогберг показала несколько карточных фокусов; Старина Юхан подражал голосам разных животных…

Замечтался я, расслабился… Смотрю – вот те на! – все глаза на меня уставлены, и рты у многих пооткрывались. «Чарли! Что с тобой?!»… А действительно, что?

Ничего особенного… Просто сижу в кресле возле камина, – а ноги мои, это на свету хорошо видно, словно бы упираются в невидимую подставку, уже довольно высокую, – отчего вся поза выглядит, по меньшей мере, двусмысленно, чтобы не сказать большего…

Конечно же, вскакиваю с места: машинально, не думая о последствиях… Тут же какая-то сила упруго подталкивает мои подошвы, и внезапно я оказываюсь где-то между потолком и полом – нелепо балансирующий руками, словно канатный плясун какой-нибудь… Прямо скажем, идиотское положение.

Женщины визжат, герр Койвисто со страху глаза выпучил и хрипит: «Уймите этого мальчишку, не то я за себя не ручаюсь!»… Герр Хунтала ворчит: «Я, кажется, где-то читал об этом. Ничего особенного… И выставляться вовсе не обязательно!»… Герр Туомола уговаривает, бессмысленно переминаясь с ноги на ногу: «Ну, приятель, нельзя же так… Вроде и выпили не так много!»…

Кто в полном восторге от сложившейся ситуации, так это вдова Эрккиля. «Милый мой, – приговаривает, – кто ж тебя научил-то этому?! Ещё молчал, хитрец… Да у тебя же дар! Однако скажи мне, как ты спускаться думаешь?»

Хороший вопрос… Не знаю я, как отсюда спускаться! Шаг делаю, словно в поисках ступеньки, а – нет никакой ступеньки! – да ещё и нога, как по льду, едет по воздуху, и я застываю в ещё более нелепой позе, с трудом удерживая равновесие на своих воздушных подпорках…

А Лууле Халминен-то хороша: хохочет себе, запрокинув голову… Демонстрируя крепкие здоровые дёсны и безупречные зубки (лучше бы мне было вообще не родиться!) … Вдруг остановилась, дух перевести, и, почти рыдая уже, заявляет: «Чарли! Ты успокойся… Веди себя непринуждённей, ну! Висишь – так делай это величественно!» – и снова залилась…

А ну их… Будут тут ещё всякие глумиться! Я, между прочим, воевал – пока вы в тылу по кафешантанам отирались да по ривьерам всяким… Начхать мне и на вас, и на ваши насмешки. Себя же самих унижаете, не меня…

Подумал этак вот – чувствую, воздух под ногами подаваться начал… И вот уже я ниже, ниже… Спускаюсь, одним словом.

Ну, и спустился… К столу подхожу, – колени дрожат… Тут они все с распросами полезли, – как и чего… А я ведь подписку о неразглашении давал! Пришлось выдумывать… Наплёл с три короба: что-то о йоге, о тайных практиках санньясинов… Туомола – тот, конечно, сразу возбудился. «Помилуй, – слюной брызжет, – голубчик, да что ж ты молчал-то! Ведь сенсация же! Это необходимо сделать достоянием общественности!»… Еле я его успокоил, – пообещав, что не буду зарывать талант в землю и завтра же обращусь в какое-нибудь компетентное ведомство…

А назавтра – слава обо мне уже гремела по всей школе. В том смысле, что информация просочилась в классы…

По коридору спокойно не пройдёшь, честное слово!

Старшеклассники подкатываются: «Слушай, а где этому можно научиться?»… Малышня достаёт: «Чарли, полетай, пока никто не видит!»… А тут ещё и Пилле…

Как-то раз ловит меня за рукав и заговорщически шепчет: «Это у тебя ОТТУДА, ага? Ты не думай, я никому не разболтаю… Ну признайся же, – ОТТУДА?!»

Нет, недели-то через две страсти улеглись… И вот уже опять возможно стало входить в класс без сопровождения восхищённых вздохов, презрительных хмыканий и прочих знаков внимания… Так нет же! – история с мытьём окон подоспела…

Надо сказать, пансион вдовы Эрккиля в войну чудом остался в целости и сохранности. Вот только стёкла все повылетали к чертям – во время первого же авианалёта! Как занятия в школах возобновились – поначалу сидели в классах с окнами, заколоченными фанерой: на покупку стекла денег не было. Точнее, наверняка были, – но практичная вдова терпеливо ждала дотации… Вообще, понять можно…

Так или иначе, кое-чего дождались.

И в первое же воскресенье все: и учителя, и ученики, и даже родители некоторых из них – собрались на Мааилманкату, где располагались учебные корпуса. Чтоб, как следует всё вымыть, вычистить и, вообще, придать помещениям вид, более отвечающий долгожданному мирному периоду, высокому предназначению пансиона, восстановительному порыву масс, общему подъёму общественного тонуса…

Кстати, о подъёме тонуса стоит поподробнее…

* * *

…Это верно, общий подвиг наших отважных «дятлов», приковывавших себя к деревьям, чтобы не оставить возможности для отступления, заслуживает самой высокой оценки. Благодаря их мужеству, их силе духа мы в конечном счёте и победили. Но вот какой ценой! Половина, если не больше, мужчин осталась безвольно свисать с удерживающих их высоко над землёй веток…

Поэтому наш Главком, – чья мудрость простирается так далеко, что границ её не достигают мыслью самые дальнозоркие мужи нашей эпохи, – в одном из обращений счёл возможным заявить: «Народ понёс тяжёлую утрату! Люди – вот наше главное сокровище, ибо кадры решают всё, – однако именно людей сейчас больше всего и не хватает для решения огромного количества народнохозяйственных проблем, накопившихся за военные годы. Нам необходимо оперативно увеличить прайд, по меньшей мере, в два-три раза, – тут уж народ и правительство возлагают самые серьёзные надежды на молодых!»…

С тяжёлым сердцем, надо полагать, произнёс всё это Верховный, – его смущение было вполне отчётливо транслировано всеми уцелевшими репродукторами… С тяжёлым, потому что – ведь мы все, что ни говори, воспитывались в иной традиции, – предусматривавшей несколько менее вольные отношения между полами, чем те, что приходилось теперь на скорую руку усваивать, перенимая у более раскованных в этом отношении шведов…

Ну, скорбь скорбью, сомнения сомнениями, – а жизнь продолжается, и полученное под давлением обстоятельств высочайшее руководство к действию надлежало воплощать в жизнь.

В кратчайшие сроки были во множестве открыты так называемые «дома свиданий» и «залы коллективного общения», а также подготовлены кадры инструкторов и пропагандистов (решающие если и не всё, то довольно многое). Регулярно стали проводиться массовые Праздники Народной Любви – с демонстрациями соответствующих достижений. Были учреждены беспрецедентные льготы для молодых матерей, в том числе и для несовершеннолетних (что, учитывая специфику послевоенных лет, нельзя не признать весомым для скептически настроенных родителей поводом задуматься). Начал выходить – и тут же завоевал легко объяснимую популярность! – иллюстрированный еженедельник «Техника молодёжи», призванный осуществить относительный ликбез как среди юношей и девушек, так и в прочих возрастных слоях, отдельные представители которых, хотелось верить, ещё сохраняли солидный потенциал в области интимных связей.

Впрочем, нужно признаться, довольно скоро эти связи стало затруднительно трактовать как интимные. Взаимное заигрывание, а часто и откровенное домогательство стремительно превратились в признаки хорошего тона… особенно у студентов и школьников. Учёба незаметно отошла на второй план, поскольку совместное пребывание в классах, на спортивных площадках или даже в залах музеев стало рассматриваться юными особями обоих полов исключительно как предлог для знакомства, принюхивания, токования, гона и… спаривания: чаще в первом попавшемся укромном месте, но иногда и на виду у всех присутствующих, – а что!

На растерянные увещевания педагогов теперь спокойно и с достоинством можно стало возразить: мол, а как же гражданский долг?! И недоумение выразить стало можно… даже опасение: не двинулся ли уважаемый мэтр по скользкой дорожке оппортунизма и правого уклонизма? А то ведь и «органы» проинформировать недолго… Желающих иметь дело с последними, как правило, не обнаруживалось.