Текст книги "Внутри клетки"

Пансион вдовы Эрккиля не мог сделаться заповедником пуританских нравов тем более, – учитывая, что образование в нём получали в основном дети неимущих, сироты и прочая малолетняя голытьба: вдова, одержимая застарелой филантропией и, что существеннее, весьма состоятельная женщина, обучала всему необходимому совершенно бесплатно.

* * *

Все участники мытья окон испытывали, по понятным причинам, совершенно особенный душевный подъём, – как же иначе! Налицо явные признаки возрождения, обновления, приближения Светлого Будущего… И учёба не отвлекает: выходной ведь. Не удивительно, что брачные игры учеников достигли в этот день небывалого накала (да и некоторые взрослые не отставали).

…Отличница Кайри Такала, моя ровесница, вскочив на подоконник, сбросила юбчонку и – лицом к классу – принялась демонстрировать свои хореографические, а также и все прочие данные. Покачивая бёдрами и выпячивая загорелый животик, обмётанный по низу трогательной сыпью. (Вот до чего доводит преждевременное бритьё, – предупреждали же в позапрошлом номере «Техники…»! )

Неожиданно туман снаружи разлезся, распался на клочья, вспоротый солнечными лучами, – тоненькая приплясывающая фигурка тут же превратилась… не знаю, как бы в набросок тушью, в извивающийся силуэт, обведённый по краям нестерпимым сиянием, выбивающимся у девчонки из-за спины, словно… может быть, голубиные перья? Нет, не знаю… И вот этот силуэт – внезапно оступившись и ахнув – в мгновение ока исчез за окном, и солнце ослепило всех нас, и была в запасе одна секунда! – но вот не было уже и её. Лишь тихий свист в ушах: будто от замаха офицерской саблей…

Придя в себя, я обнаружил, что, вися на высоте пятнадцати метров, медленно опускаюсь к земле. Кайри уже не бьётся в истерике у меня на руках, затихла, – но струйка девичьей мочи ещё бежит по моей штанине, и всё никак не обретёт нормального ритма дыхание.

Поднимаю взгляд, вижу бледные лица ребят, чуть ли не наполовину высунувшихся из окон пятого этажа над моей головой…

* * *

Очередная вечеринка: специально в мою честь! Глинтвейн и какао, герр Койвисто с его ушным мастерством… Уютная пелена хмеля. И, будто сквозь туман, доносится возбуждённая речь герра Ваарма:

«…Не могу с вами согласиться: тамошняя литература зиждется на заимствованиях и прямых подлогах! К тому же все их так называемые великие писатели – чужаки по крови и по происхождению. Примеры? За ними далеко ходить не придётся. Взять набившую оскомину цитату: «Русь, куда несёшься ты, дай ответ?»… Автор – знаменитый английский авантюрист Никлас Гоу-Гоул, у них он получил известность как Гоголь Николай Васильевич… Что, скажут, «зато русский по духу»? Не-ет, уважаемые, – как раз только англоязычные читатели способны оценить этот каламбур: соль в том, что «Russian» произносится так же, как и «rushing». Знаете, что это? Прущий напролом. Тот, кто НЕСЁТСЯ, не разбирая дороги! То есть парадоксальность вопроса, обращённого к Руси, вообще несущественна – если учесть, что он, оказывается, «ради красного словца» задавался.

В самом деле: это она-то несётся, Русь? Да у этих дикарей со дня их приснопамятного купания в Днепре история плелась нога за ногу! А уж после избиения староверов никонианцами и, как следствие, уничтожения очередного пласта культуры – вообще как вкопанная встала… Не «Русь несётся» – её несёт: селевой поток иностранного влияния. Единственное, до чего сами додумались, – юдофобия… Хотя нет, пожалуй, и её у англичан позаимствовали. Или у поляков…»

Туман повсюду. Куда же я несусь сквозь него? Или это он несётся сквозь меня, вымывая всё лишнее? Все ненужные воспоминания, как, например, свист сабли ротного… Глухой стук лопоухой головёнки того денщика… Орден голубиного помёта на не вычищенном к назначенному сроку кителе.

…Туман несётся, и время не отстаёт.

* * *

«Здорóво, Микка! – вот уже говорю я знакомому оберсту, нетерпеливо встающему мне навстречу в приёмной Лаборатории. – Зачем вызывали?» – «Ты знаешь, зачем,» – без улыбки отвечает он.

* * *

Да, я знаю, зачем. И, прямо скажем, не в восторге… Тем более, что вполне очевидно: продолжение опытов – лишь повод меня изолировать.

Оно и понятно: после поднятой в местной прессе шумихи («Удивительное рядом», «Юный лаборант спасает прекрасную пансионерку» и ещё много подобного) они не могут позволить мне разгуливать на свободе. Вчерашние побеждённые сегодня вновь вынашивают агрессивные планы, да и недавние союзники, будь они неладны, тоже подозрительно притихли: наверняка какую-нибудь пакость замыслили… Короче, необходимо исчезнуть.

* * *

И я исчез. Потонул в заволокшей всё дымке, прорезаемой вспышками разрядов и призрачными взмахами крыльев… Да. Голуби ещё долго снились, после одного случая…

* * *

Испытывали на мне вакцину одну: способность к пирокинезу вырабатывали… вот и не рассчитали дозы.

А дело было в помещении питомника, где они птичек выращивают для изучения динамики полёта, – инкубаторы, насесты, ну вы себе представляете… В наше крыло как раз дератизаторы нагрянули, – вот мы и тово… были вынуждены временно использовать те полезные площади, что имелись… Потому что эксперимент не ждёт! Перерывы в работе режимом не предусмотрены.

…Очнулся я от боли, тело покрыто ожогами… Дым уже почти рассеялся, – но смрад стоит такой, что любо-дорого. Кругом обугленные ассистенты валяются, живых не видно; если кто и уцелел – побежали, судя по всему, ремонтную команду вызывать, а тела – что ж… «Пусть трупы хоронят своих мертвецов». Меня тоже небось мёртвым сочли, – ещё бы: эпицентр же!

И вот сажусь кое-как, со стонами, охами-ахами… Гляжу, что такое? Всё вокруг чёрно-серое: зола, уголь, пепел… А в клетках рядками голуби сидят – красные и блестящие, словно статуэтки какие-то: к насестам пришкварились… Между ними останки приборов дымящихся мерцают, – калориферов или чего там, не разбираюсь я в них… Ну вылитая лаборантская в пансионе вдовы – с теми стеллажами, полными муляжей, чучел…

И тут почувствовал я себя таким беспомощным! – словно провинился в чём-то и какой-нибудь здешний герр Койвисто меня, как маленького мальчика, запер в наказание на целую ночь; ушёл домой, и я сижу, всеми покинутый… А тушки поджаренных голубей (их здесь столько, что вовек не съесть, даже если б и не подташнивало) переливаются в поганом свете единственной уцелевшей лампочки – и, кажется, силятся оторвать от жёрдочек свои намертво приставшие лапки. Ворча укоризненно: «Это всё из-за тебя, негодный мальчишка. Это благодаря твоим фокусам мы больше никогда не сможем летать… А ну, поди-ка сюда, поди-ка, – мы тебя сейчас за это пощекочем, пёрышками-то!»

…Испугался, вскочил на ноги… Стал в коммуникационное окошечко биться… Долго, ой как долго не приходили за мной…

Вам-то что! А ко мне птички почти каждую ночь прилетали ещё год приблизительно. И топтались склизкими от крови ножками на лбу, норовя побольнее клюнуть…

* * *

Сейчас-то всё в прошлом, – но тогда мне было не до смеха. Ещё и спецподготовка…

Мне-то уже шестнадцать исполнилось: самый возраст для исполнения демографической воли Главкома (к тому моменту уже покойного). А всё как-то недосуг: то тренировки, то медосмотры… то пробные выходы на орбиту.

Правда, начальство, опасаясь, как бы я и мне подобные не упали духом, ввело было специальную штатную единицу… Работала там у нас одна такая… лейтенантка, одним словом. Несколько раз воспользовался услугами… Жаль, лишь несколько: не успел распробовать…

* * *

Вы вспомните-ка! – ведь именно тогда и прикрыли лавочку… стоило только Отцу покинуть нас, вона как.

Во главе государства встал герр Мялкияйнен, клерикал-демократ, известный своими ханжескими призывами к воздержанию во всём, что не касается любви к Богу; встал – и сразу же вверг многострадальный народ в пучину социального разобщения… А перед тем как ввергнуть, успел лишить нас тех немногих радостей жизни, которые каждый патриот привык уже считать неотъемлемыми и – само собой разумеющимися, ну! Однако… «возникло мнение» (как говорят в случаях, когда мнение планируется навязать, будто камень на шею), что якобы нависшее над нами скорое перенаселение может привести страну к жуткому дефициту материальных благ и, как следствие, к анархии и самоуничтожению.

Деторождение начало спешно лимитироваться, а половые сношения граждан были подвергнуты ревизии, после чего жёстко регламентированы даже для тех из них, чьё право на подобную роскошь было с неохотой признано…

Пансион вдовы Эрккиля был разгромлен полицией как особо выделяющееся в числе прочих гнездо порока, голуби разлетелись в неизвестных направлениях… Юхана же Туомола застрелили. Выражаясь газетным языком, «при попытке оказать сопротивление стражам правопорядка и общественной нравственности».

…В своё время на потребу благоговеющему плебсу сообразили новую марку пива: «Культ Лапина». Да, возможно, переборщили малёк: действительно, слишком уж прямолинейно выщло… но, с другой стороны, все ему стольким обязаны, Отцу нашему… Мы с ним ведь не майку с логотипом – войну выиграли! От такого не отмахнуться, а? Ну так вот, при Мялкияйнене этого пива в магазинах днём с огнём не сыскать стало…

* * *

В Тибет я попросился сам: служить возрождаемой на новый лад родине хотелось на расстоянии. Между тем в Лхасе назревал политический кризис, при известной расторопности это могло сыграть нам на руку…

* * *

Как известно, ламаизм, госрелигия Освобождённого Тибета, – не что иное, как оригинально переосмысленная традиция Ваджраяны, одного из трёх основных течений буддизма… Но все люди братья? Разумеется. Буддисты тоже, само собой. Не удивительно, что и оба других направления в стране исповедуется невозбранно… но это в теории. На самом же деле приверженцы Махаяны и Хинаяны подвергаются неприкрытой дискриминации везде, где возможно!

Их дела были бы совсем плохи, если бы не сложившееся с древности статус-кво. Дело в том, что железнодорожный транспорт Тибета находится в руках двух независимых профсоюзов: Союз Махаяны обеспечивает внутреннее сообщение, Союз Хинаяны – контролирует перевозки тибетских граждан и грузов за пределами государства, так уж вышло…

Обходиться без железной дороги представители титульного вероисповедания пока не научились. Хотя они крайне неохотно пользуются этим видом транспорта (например, по официальным данным, железных дорог в Тибете вообще нет), тем не менее составы к перронам благополучно подаются (причём строго по расписанию), пассажиры скрепя сердце занимают места согласно купленным билетам, а, скажем, при пересечении границы, хина-бригада машинистов, кочегаров, проводников и прочего персонала деловито заступает на смену маха-бригаде (или наоборот, смотря по тому, в каком направлении граница пересекается) – и даже предварительно помогши смежникам заменить колёса, чтобы превратить «широкую колесницу» в «узкую» – или наоборот: в Тибете железнодорожные пути имеют несколько бóльшую ширину, чем за его пределами… В общем, равновесие политических сил обеспечивается. (Пусть хоть шаткое, но и на том спасибо: худой мир лучше доброй войны, не правда ли?)

Вернее, до недавнего времени обеспечивалось… Однако месяц назад (на момент описываемой ситуации) всё полетело под откос.

Союзы Махаяны и Хинаяны, посчитав, видимо, что они уже набрали в обществе некоторый вес, достаточный для того, чтобы диктовать условия, обратились к правительству с совместным посланием, в котором содержалось требование признать их конфессии традиционными и наделить каждую из них статусом государственной. Предложение это тибетским правительством было единогласно отвергнуто… и тогда смутьяны объявили бессрочную забастовку, полностью парализовав этим самым экономику страны. А кроме того, приступили к формированию вооружённых отрядов: дескать, «мы мирные люди, но наш пронепоезд…» – и так далее.

Теперь глядите, каков наш интерес в этом деле: «надменный сосед» быстро оправляется после нанесённого ему урона, так? – между тем мы ведь для русских постоянная головная боль, да и кость в горле; в случае чего – нам же первым и достанется, а значит… правильно, необходим союзник, способный отвлечь их внимание! оттянуть часть их сил и заставить воевать на два фронта!

…Что у нас с Тибетом? Пока ничего утешительного: ламаизм, между прочим, одна из основных религий России, – калмыки, буряты, эвенки, тувинцы, монголы… даже китайцы его теперь исповедуют, после российской-то экспансии! Выходит, Тибет – в том виде, в каком он есть: Освобождённый – это естественный стратегический партнёр России?

Уточненьице: в том виде, в каком он был до сих пор! А вот если мы подсуетимся…

Короче, основные цели мне назначили такие: проникнуть на территорию, установить контакты с лидерами обоих мятежных тред-юнионов и определить характер, а также размер дружеской помощи, которую необходимо оказать для свержения ламакратического правительства и установления прогрессивной диктатуры освобождённого народа (в том, что народ захочет установить свою диктатуру, мы тогда, как ни странно, даже и не сомневались). Кроме того, в мои задачи входил и сбор всей необходимой информации – в дополнение к тем скудным сведениям о настроениях в тибетском обществе, которыми мы располагали благодаря героическим, хотя и малоэффективным, усилиям моих предшественников.

* * *

Сказано – сделано. Поздним вечером стартую из расположения нашей части. За каких-нибудь пять часов преодолеваю российское воздушное пространство (исключительно на своих двоих, прошу заметить! – при моих теперешних возможностях это пара пустяков: шаги-то на высоте нескольких миль получаются немереные), наконец оставляю позади Монголо-Китайскую нейтраль и под утро пересекаю российско-тибетскую границу… естественно, оставаясь при этом незамеченным. Что, впрочем, несложно: охрана рубежей осуществляется аборигенами спустя рукава.

Их можно понять. В самом деле, ну какому чудаку взбредёт в голову пробираться в страну нелегально, если для этого придётся, рискуя жизнью, штурмовать неприступные кручи! (И, главное, зачем?!) Ну а если кто вздумает попытаться – что ж, попутного ветра в потную спину: в этих местах и профессиональные альпинисты частенько шеи ломают.

На отметке примерно в шесть тысяч метров над уровнем моря устраиваю привал в заброшенной пещере (вероятно, когда-то она принадлежала местному отшельнику). Ем. Переодеваюсь.

* * *

Видали бы вы, какой потрясающий вид открылся моим глазам, когда рассвело! Над горизонтом сочится клюквенным соком резаная рана восхода; вокруг дикие склоны, отвесно уходящие во мрак; неподалёку – узкое лезвие водопада… И никаких следов разумной жизни… если не считать самым естественным образом переброшенного от вершины к вершине ажурного плетения железнодорожного мостика.

«Мостик»! Ни фига ж себе… Прикинул на глаз его длину и оторопел: километров двадцать получается, если не больше. А высота несущих конструкций какова! Ну и ну… Если местные обладают такими техническими возможностями, если они такие «мостики» строить умеют, то нам и впрямь не повредит их благосклонность.

А вот и поезд показался, на мост въезжает… Не дай бог навернуться с такой верхотуры… Кажется, сейчас состав запутается в этом шедевре инженерной мысли, как гусеница в паутине! Подёргается, судорожно извиваясь, пообрывает одну ниточку за другой – да и шлёпнется на дно ущелья, поминай как звали… Нет, похоже, обошлось: пыхтит себе, ползёт своей дорогой – и даже вроде бы не очень-то спешит поезд…

Поезд!.. Позвольте, как же так? А забастовка?!

…Дым лежит неподвижно в сияющем воздухе, как сосновое полено в раскалённой добела топке. Розовое от выступившей смолы, м-да… Что это со мной? Не ностальгия же, в самом деле?.. Пора, пора приступать к выполнению чёртовой миссии.

Сухим листом соскальзываю с обрыва. Секунду моё тело безвольно падает, но – только секунду, миг. А потом страховка рефлекса срабатывает, и я с привычным удовлетворением ощущаю, как расправляются мои внутренние крылья…

Догнать поезд – дело ещё четырёх секунд.

Я приземляюсь на буфер последнего вагона и хватаюсь за поручень, неизвестно зачем привинченный тут безвестным доброжелателем. Разумеется, здесь никого нет. Да и быть не может: местные «зайцем» не ездят, – вера не позволяет… Вот и отлично, мне же лучше!

Длинный, специально для этих целей отращенный ноготь левого мизинца вставляю в замочную скважину… Да-да, здесь и дверь имеется – едва заметная под толстым слоем светло-серой эмали.

Красили, по всему видать, неоднократно, однако всякий раз забывали соскабливать предыдущий слой: все зазоры между дверью и проёмом полностью забиты окаменевшей от времени неприглядной субстанцией… Напрочь забиты! Даже заколотив дверь досками, эти деятели не могли бы надёжнее оградить пассажиров от посягательств извне.

Ничего, мне не привыкать, вот уже щёлкнул замок… Лёгким движением плеча заставляю «сезам» податься (при этом несколько длинных щепок с оглушительным треском отслаиваются вместе с лоскутами засохшей краски и, вальсируя в воздухе, начинают свой завораживающий спуск на самое дно пропасти, хищно скалящейся у меня под ногами) … Дверь открывается, я попадаю в тамбур. Не спеша оглядываю вагон, благо дверями он от «предбанника» не отделяется (за отсутствием таковых), всё как на ладони.

Ничего особенного, обычный пенал, перегороженный лавками из серого же пластика. В каждом закутке понапихано народу – с какими-то мешками, тюками, торбами и курами… В том смысле, что куры по вагону бегают. И собаки в проходе лежат, штуки три-четыре (жёлтой какой-то масти, преимущественно) … И вот все эти собаки, и куры, и, главное, люди меня увидали – и привет.

* * *

Нужно сказать, после применения сверхспособностей часто наблюдаются так называемые «остаточные явления»: в суставах лёгкая ломота, радужные круги перед глазами – это ладно, но, помимо всего прочего, окружающие могут наблюдать довольно-таки убедительное свечение, исходящее от головы, стоп и кистей рук нашего брата.

И теперь – прикиньте, картина: дверь (ведущая из тамбура практически никуда!) распахивается, и возникает такой вот пришелец…

Те, что снаряжали меня в дорогу, позаботились о максимально полном соответствии обмундирования и экипировки здешним представлениям о том, как должен выглядеть зажиточный гражданин нежного возраста, пользующийся к тому же и духовным авторитетом, в результате – вот, моё облачение, сверху донизу: красная кожаная шапка с опущенными ушами, заворачивающимися к подбородку; шуба из шкуры яка, шерстью внутрь; шитая золотом и бисером жёлтая замшевая безрукавка – поверх шубы; белые войлочные штаны и белые же сапоги с острыми, слегка загнутыми кверху носами, тоже войлочные, но по низу обшитые синей кожей; шуба перетянута толстым витым шнуром красного цвета с серебряными кистями; в руке – палка в человеческий рост, выкрашенная оранжевой и чёрной красками и увенчанная бронзовой завитушкой с подвешенным на ней нефритовым шариком.

Лет мне, как вы помните, шестнадцать с гаком. Выгляжу для своего возраста очень юно. Глаза, кстати, слегка раскосые (это от мамы: саамская кровь) … Стою себе, в ус не дую (усы у меня не растут пока) и – сияние по тамбуру распространяю.

В общем, увидели они меня… Куры – те сразу под лавки забились (должно быть, про пернатых почуяли что-то нехорошее), собаки заскулили… А пассажиры на колени попадали.

– Ну вы даёте! – говорю (на языке Шанг Шунг, как в разведшколе учили). – Ребята, я ведь вам не Амитабха. И не Майтрейя. А всего лишь я. «Me, myself and I», как говорится…

Что тут началось, при моих-то словах! Шум, гам… Поклоны принялись бить, орут: «Сиддха! Сиддха!»… Какая-то баба кричит: «Аватара Гуру Ринпоче! Неужели сансаре конец?!» – а рядом старикан в рыжей такой хламиде вторит, надрывается: «Истинная правда, сам Падмасамбхава! Вспомните: те же самые слова он говорил при освящении статуи в Самье! Вечная слава тебе, Лотосорождённый!»…

– Что значит «вечная»! – отвечаю. – Я тебе, дедушка, не павший герой… да и одежд на мне не девять, если честно. Не за того вы меня принимаете, господа хорошие.

Дедок испугался, лицо в ладони спрятал и шепчет: «Ом мани пеме хунг, что я наделал! Осквернил себя уподоблением Непревзойдённого кому-то низшему! Не видать мне просветления в этой жизни!»

– Успокойся, любезный, – вхожу я в роль. – Будем считать, что я у тебя ассоциируюсь с Муне, достойным сыном и продолжателем дела своего отца, – а ведь великий Трисонг, как известно, являлся воплощением Манджушри Мудрого… В общем, я не в претензии. Пожалуй, даже лестно: всё-таки Муне Благочестивый… Это ведь не какой-нибудь презренный Лангдарма, верно? Короче, благослови тебя Татхагата, всё будет пучком. Насчёт ниббаны некоторая неясность, что да, то да, – а вот цзянь син в ближайшем будущем я тебе гарантирую… Если регулярной випашьяной принебрегать не будешь. И побольше шраддхи!

Старик тогда пал на четвереньки, подполз к моим ногам и принялся целовать обувь! – а за ним и остальные, все как один…

А, нет, не все: в дальнем углу вагона стоит мальчуган лет десяти, – руки на груди скрестил, смотрит насмешливо… И вот говорит (а голосок-то звонкий, по вагону хорошо разносится): «Собак! Собак спускайте на этого ряженого! Не мир, но меч принёс он в наш край!»

Тут ближайший сосед мальчика вскакивает с колен и даёт тому охрененного леща по затылку… а паренёк-то даже и внимания не обратил, знай своё лепит: «Собаками травите его! Всех собак спускайте на самозванца безблагодатного!»…

«Ну, – думаю, – дела. Начинаются эксцессы… Пора бы под контроль брать ситуацию! Да и шкет этот может пригодиться…»

– Внемлите же, несчастные! – возвышаю голос (иначе говоря, ору на них). – Разве вы глухи и слепы? Или вам всё разжёвывать нужно и на яшмовом блюдечке подносить?.. Учитесь у отрока: он, по крайней мере, чань практикует: соображает уже, что на пути к просветлению любой авторитет оборачивается помехой, – ну а вы-то! вы куда смотрите!..

«Куда смотрите?! – тут же подхватили энтузиасты. – Заткните щенку его грязный рот! Как смеет он хулить Учителя!» – и немедленно сразу несколько рук схватили мальчишку. Смотрю, испугался: нáчало, видимо, доходить, что сейчас за базар ответить придётся… Кто-то уже окошко открывает, а другие мрази вшестером ребёнка подняли и – нацеливаются, значит, наружу его выпихивать.

– Да, блин, будете вы меня слушать?! – кричу. – Поставьте парня на место, бестолочи! То есть не на место, нет, – просто на пол!

Тут они снова перепугались да пацана из рук и выпустили, – он и грохнулся на пол. И лежит: без сознания.

– Ну что вы наделали! – говорю. – Зачем же вы так бездарно кармы-то свои сжигаете, миряне?!

Стоят, головы опустили. Некоторые носом захлюпали…

Взял я этого горе-пророка на руки: «Ладно, сволочи, медпункт здесь имеется – или хоть аптечка?»

Проводил меня один арат в головной вагон. (По дороге всё благословение выклянчивал и отстал, лишь получив оное.) Вношу, значит, парня в помещение, – какие-то скины с пола подымаются. На всех шафрановые балахоны, как у того старика, в вагоне который… Вижу, опять заминка: с одной стороны, вроде бы всем ясно, мальчику помощь нужна, а с другой – подойти, вижу, опасаются… Ну правильно: светиться-то я всё ещё продолжаю! Наконец один из них – наверно, самый старший – почтительно пришепётывая, спрашивает: «Кто ты, о незнакомец: человек или дух? И почему дитя сопровождает тебя?»

– Ни фига себе «сопровождает»! – это я, ему в ответ. – Даже не знаю, жив ли паренёк: там ему сейчас разные несознательные граждане так вломили… От души. Чтобы к мирным путникам не цеплялся, понимаете ли… Не успел я остановить их, не успел… а жаль. Парнишка-то, очевидно, обознался, перепутал с кем-нибудь… Правильный, в общем, парнишка: бдительный, искренний… Такой далеко пойдёт. В смысле – продвинется на пути просветления… Малость горяч, конечно, ну так эта проблема с возрастом сама собой решается… Короче, помощь ему нужна.

– Это мы поняли, – говорит «старший проводник», – сейчас окажем… Приятно слышать добрые слова о моём Тилопе, весьма и весьма… Дома-то мальчика оставить не с кем, жена моя безвременно достигла освобождения, – вот и катаю его с собой теперь… А эти добрые люди – там, в вагоне… одним словом, несовершенны, – но разве это их вина? Ведь нет же… И всё-таки, почтенный человек, как нам называть тебя? из каких ты краёв? и зачем прибыл в древнюю страну Бо? – прости, если мои вопросы показались тебе бесцеремонными… Но вид твой странен и внушает трепет, – притом лицо молодо, но осанка столь величава, что… Быть может, ты сам Авалокитешвара или кто иной из числа Вечно Юных?!

– Не, – говорю, – всё проще. Я не бодхисаттва сострадания, – хотя некоторые и принимают меня за тулку Гендуна Друпа… Имени своего никому не открываю, ибо дал обет сохранять инкогнито до тех пор, пока не наступит день, возвещающий избавление Тибета от оков замутнённого учения. Сегодня я вынужден скрываться под псевдонимом Безымянного Кармапы, однако тебе и твоим друзьям, возможно, будет приятнее называть меня Посохом Дэшаня или просто Посохом, – если, конечно, мироощущение чань в достаточной мере созвучно вашему…

– О, вполне созвучно! – восклицает дядя. – Особенно, если учесть…

– Ну вот и прекрасно, – перебиваю. (Не хватает мне только попасть под очередной брандспойт красноречия!) – Тогда, если позволите, сразу же и возьмём зебу за рога…

Минут через десять у меня на руках уже некоторые данные. Забастовка благополучно продолжается. В стране кризис. Начались первые погромы… Поезд, в котором мы едем, перевозит на юг страны, где погода стоит ещё более или менее штилевая, очередную партию членов семей железнодорожников, а также тех немногочисленных «ваджра», которые встали на защиту хина– и маха-соседей от разъярённых единоверцев – и, следовательно, жизни и здоровью которых отныне также угрожает опасность. Сопровождают беженцев представители обоих профсоюзов (оно и понятно: общая беда кого хочешь заставит забыть теоретические разногласия). А мужика, чьего сына я спас, зовут Бодхитхупа, – и он является предводителем тхеравадинов! – вот повезло-то… (Всё-таки сослужил мальчишка службу-то, сослужил: сам того не ведая… Заработал мне заслугу, не зря я его отмазывал!)

А главного махаянского босса (имя которому Нагарджуна) тут нет, он будет встречать нас в пункте назначения вместе со всеми остальными фигурами: сейчас они там хлопочут о размещении и благоустройстве переселенцев…

В это время Тилопа очнулся. Меня увидел и вновь шарманку завёл: мол, гоните чужака в шею, – ну да папаша сразу объяснил мальцу, что к чему, популярно так, доходчиво…

В общем, остаток пути прошёл без приключений, в тёрках за жизнь и за победу «правого дела».

* * *

У-упс! – приехали… Поезд, громыхнув всеми своими плохо смазанными суставами и коленными чашечками, резко сбавил ход и с шипением остановился. Выгружаемся.

Я как истинный сосуд дхармы лезу наружу первым и гордо шествую навстречу группе товарищей, – слыша за своей спиной суету и толкотню, но оставаясь невозмутимым: мне нет дела до всего мирского, – все должны это чётко осознать… Особенно, Бодхитхупа (ну, его-то я уже успел очаровать своей непосредственностью, факт) и, главное, Нагарджуна… Вот, кажется, и он сам: стоит посреди просторного круга, образованного почтительными… учениками? коллегами? Кто их разберёт… Одет примерно так же, как я, но ушанка на нём белая – и в дополнение ко всему великолепию, аналогичному моему, ещё и мохеровый шарф на шею наверчен. Но постой-ка: лицо-то мне знакомое вроде бы… Быть не может! Юхан, старина, ты ли это?!

…Обнялись, расцеловались. Сопровождаемые прихлебателями, прошли в помещение. Снаружи – длинный, нелепый барак, сложенный из саманного кирпича и крытый бамбуком, а внутри… надо же! – анфилады… или как это называется? Низкие своды кажутся величественными благодаря хитроумно устроенному освещению… Череда арок, каждая из которых образована бронзовыми фигурами тигра и дракона, изготовившихся для смертельной схватки. Что ж… Символично, как никогда.

* * *

Еле заметным движением левой брови герр Туомола отсылает массовку, и мы остаёмся одни в его скромной, но уютной келье. Я весь дрожу от нетерпения: жажду распросить его обо всём, – узнать, каков расклад и что за дела… Получить, так сказать, объективное диттхи происходящего, чтобы уже скоординировать, наконец, наши санкаппы и камманты.

Заметив мою нервозность и, без сомнения, правильно истолковав её, бывший коллега (а может быть, и нынешний, кто его разберёт: у нас левая рука по жизни не знает, ни что делает правая, ни, на худой конец, где именно происходит это действие!) усмехается в усы, свисающие до пояса, и предлагает слегка отдохнуть после дороги, расслабиться, – дескать, очень многое предстоит обсудить и, чтобы нам обоим сподручнее было достигнуть необходимого самадхи, сперва стоит наведаться… в сауну! Ишь ты… Неплохо. Ну, в сауну так в сауну.

Нагарджуна (бедный Туомола: на какую нелепую погремушку приходится ему отзываться!) дважды хлопает в ладоши. Тут же из тёмных простенков являются пред наши светлы очи две гурии в рубахах до пят, несущие, по всей видимости, смены белья для нас, и склоняются в почтительном поклоне. Бросились в глаза их длинные, тщательно расчёсанные волосы: льняные! – парики, конечно же… Видимо, Юхан так всё устроил и всех вымуштровал, чтобы чувствовать себя как дома (и, соответственно, тоской по родине не заморачиваться).

Лиц за волосами я разглядеть не успел: синхронно стянув одеяния через голову, девицы остались в чём мать родила, – и тут уж глаза против воли на совсем иное нацелились. (Ну а что вы хотите: мне шестнадцать лет! – самый возраст, чтоб на такое засматриваться…) Мы с Туомолой ждать себя тоже не заставили, – и вскоре наша компания в полном составе двинулась в баньку (в неё, будучи вынуждены согнуться в три погибели, мы протиснулись через маленькую, неприметную дверь в углу Нагарджунова кабинета, скрытую от посторонних незатейливо расписанной ширмой: Ци Байши в подлиннике, если не врёт чутьё, выработанное на культпросветовских лекциях).

Расселись по полкáм, сидим… У ног кувшинчик, из которого по очереди отхлёбываем какое-то забористое пойло: изо всех сил расслабляемся, как планировалось… ну, и юморим опять-таки, обмениваемся шутками… А девушки – те, похоже, скованны… Или просто задумались о чём-то? Трудно понять: и не слышно их, и… как бы не видно (хотя, любой поймёт, в данной ситуации сложновато себя невидимкой-то чувствовать) … Вдруг Туомола-Нагарджуна непосредствено к ним обращается: «А не развлечься ли нам?»

Ближняя коза этак непринуждённо волосы со лба откидывает, – что за наваждение! – Такала… ну, помните? – которую я в последний момент поймал у самой земли, ага, та самая – собственной персоной… Вроде бы и смотрит куда-то в сторону, однако… готов поклясться, давно меня узнала: не разжимая губ, улыбается, вот-вот прыснет… Ну точно… «Кайри! Какими судьбами?!»