Текст книги "Полет саранчи"

Гафт приехал в петербургское представительство сразу после поручения Жабоева о кураторстве. Сергей показал ему Корону и другие объекты, находящиеся в разработке, познакомил с будущими директорами новых фирм. Автомобили еще не прибыли, и Сергей катал Мишу опять на своей копейке.

– Давно за рулем? – спросил гость.

– Недавно, три с небольшим, – ответил Сергей и так же, как при встрече с Глушковым, прочел немой укор в больших – навыкате – Мишиных глазах.

Гафт зашел к Турчиным домой, рассказал, что собирается в скором времени стать миллионером, а от домашнего обеда отказался, потому что у руководства АО обед должен быть совсем другим. Он пригласил Турчина с женой в ресторан, но Юля ждала из школы дочь-первоклассницу: в итоге мужчины пошли вдвоем. Гафт с гордостью показал Сергею накрытый стол – смотри и учись! Чем гордиться? Турчин поморщился – нетрудно шиковать за счет фирмы, которая оплатит любые счета, – но комментировать не стал.

В богатстве не ищи братства. У рака мощь в клешне, у богача – в мошне.

Летом позвонила Ира Пожидаева и задорно отчеканила:

– Завтра в десять ноль-ноль встречайте в аэропорту Бориса Абрамовича, с ним три человека. Должно быть две машины. Отлет вечером. У вас есть приличные машины? Хорошо… Программа? Осмотр Короны, посещение мэрии, ужин. С мэрией я уже договорилась.

Борис прилетел с женой Галиной Бешаровой. Жене шефа выделили отдельный автомобиль с водителем, и она уехала в город по своим делам. Поездка Березовского прошла неплохо. Автосалон Короны ему и Панюшкину, ответственному за Мерседес, понравился, будущая директриса, которую им представил Сергей, – тоже. В мэрии согласовали дату презентации и договорились: ленточку при открытии разрежет лично Анатолий Александрович. Собчак был тогда несомненной звездой русской политики, второй Плевако, возможно – будущий конкурент Ельцина. Если он придет, будет здорово, но это в будущем – осенью. Новый зам Турчина по строительству показал Березовскому строительные объекты. Программа поездки в Питер должна закончиться на мажорной ноте – ужином в приличном ресторане.

Стол ломился от яств и напитков; четверо москвичей, Сергей с замом и двое от Короны – все разместились. Борис был доволен результатом поездки, но выглядел утомленным. Его жена сидела нахохлившись – серым неприметным воробышком, – выглядела чужой на этом празднике жизни. Говорили о петербургских проектах, ужинали, пили за успехи ЛогоВАЗа – «компании номер один», по определению Березовского.

По окончании трапезы принесли счет. Правительство Гайдара в начале года отпустило цены, Россия жила в условиях галопирующей инфляции, номиналы банкнот не поспевали за ростом цен, а карточные расчеты банками еще не внедрялись. Озвученная цена за банкет казалась фантастической. Борис сделал слабую попытку оплатить корпоративное разгуляево, но к этому застолью Сергей был уже полностью готов.

– Представительство оплатит, – сказал он, взял атташе-кейс, под завязку наполненный банкнотами, и двинулся к кассе. Кто-то пошутил вслед:

– Сергей пошел с кошельком.

Как учил великий Гафт – взять деньги под отчет, в кассу вместо денег вернутся чеки, все шито-крыто!

Американская мечта: заработать миллион. Русская мечта: миллион потратить.

В московском офисе появился тот самый чудесный грузин.

Бадри Шалвович Патаркацишвили был похож на опереточного Карабаса-Барабаса, только рыжего, с усами и без бороды, с лицом злодея, пытающегося играть роль добрейшего из добряков. Он вовсю изображал простосердечного, незлобивого грузина, ерошил пышные, загнутые вверх усы, пучил глаза, подчеркивал свой грузинский акцент – получалось неестественно, наигранно, как в плохом водевиле. Но Березовский, Березовский… Он буквально влюбился в этого Бадри, потому и перетащил его из Тбилиси в Москву. Ему нравились крупные, наглые, неторопливые мужики, он тянулся к брутальным и не обремененным комплексами и самокопанием – искал в них то, что не находил в себе: у Сергея еще будет возможность в этом убедиться.

Все было фальшиво в новобранце комсостава ЛогоВАЗа: не Бадри, а Аркадий, не грузин княжеских кровей, а грузинский еврей… Почему ему не оставаться просто Аркадием и просто евреем? Как истинный Тартюф, Бадри постоянно подчеркивал собственные скромность, благородство, честность, бескорыстность, если б надо было, то и набожность тоже демонстрировал бы, а плюс к тому – бесконечную широту его истинно грузинской души и другие весьма редкие и абсолютно замечательные качества.

Домочадцев, пытающихся доказать, что Тартюф вовсе не столь свят, Оргон (его роль в этой комедии играет БАБ) считает неблагодарными, погрязшими в грехахлюдьми. Истинная сущность Бадри проявится в тот момент, когда в его распоряжении окажутся вся касса, все дома и капиталы империи Березовского, неосмотрительно порученные ему БАБом для хранения и спокойно переписанные им на себя и своих ближайших родственников. Но пока еще ничего не ясно, и до момента истины в отношениях БАБа и Бадри должны пройти долгие двадцать лет.

Чудесного грузина (именно так, кстати, называл в свое время Ленин молодого Сталина) пригласили пока заниматься продажами Лад и Самар – автомобили из Тольятти давали на тот момент самый мощный денежный поток. Бадри крутился вокруг Ретюнского: «Женечка, Женя! А как это делают, как то? Ну ты же умница, ты все знаешь, объясни мне, я понятливый». Невелика наука – вскоре Бадри прибрал к рукам всю торговлю Жигулями. Лады продавались стандартным образом – менеджерами через кассу, а покупатели дефицитных Самар выстраивались в очередь к дверям кабинета чудесного грузина. Там, кстати, большинство богатенькие и лихие закавказские ребятки. Бадри, видимо, умел строить отношения по понятиям. Помимо стандартной цены через кассу, посетители платили чудесному грузину наличку из рук в руки – доплаты за передний привод, за цвет, за металлик, за навороты и опции. Платили почти в открытую, Сергей узнал об этом от сотрудников центрального офиса. Все сразу стало ясно – нужны ли еще слова? Бадри пригласили, чтобы брать черный нал, – он не брезгливый, вот и брал, наверняка с личного разрешения БАБа. Неучтенные деньги теперь пройдут мимо поставщиков автомобилей, членов правления – партнеров по бизнесу, мимо отчетности, налоги с них тоже платить не надо… Делились ли деньги между отцами-учредителями – неизвестно, но Сергея это не интересовало. Ясно одно: с появлением Бадри здесь больше не работают по правилам, здесь делят наличку под столом.

Бадри вытеснил Глушкова из офиса ЛогоВАЗа, место ловкого кота Тома освободили для другого кота Тома – килограммов на пятьдесят поувесистее, с куда как тяжелой лапой, – и понятно для чего: пришло время ловить не крошечных мышек, а больших жирных крыс. Но ведь именно Николай Алексеевич наладил целую финансовую систему для отмывки всего и вся, не так ли? Наладил, теперь его можно и в сторону – такова, видимо, была логика БАБа. Глушкова не раз еще будут выдвигать на передовую – за каштанами из огня, – а потом вновь задвигать, до тех пор пока он не станет отработанным материалом. Бадри осваивался на новом месте, но ни Гафт, ни Самат пока еще не задумывались о перспективах дальнейшей экспансии чудесного грузина.

Машина для выкачивания продукции и денег из автогиганта работала исправно. А Борис в это время был увлечен новыми идеями, внедрялся в другие проекты, задумывался о том, что самым лучшим бизнесом в России все-таки является политика. Ведь если в обычном бизнесе на тысячу долларов вложения в то время можно было получить десять тысяч, то в политике за ту же тысячу – миллион. Правда, можно и все потерять, просто все…

Березовский мало бывал в офисе, часто отлучался, мотался по Европам, осваивал новую для себя роль нувориша, селился в лучших отелях, посещал лучшие рестораны и одевался в бутиках. Возвращался воодушевленный, одетый с иголочки, с фирменным платочком в кармане пиджака, в ауре дорогого парфюма. Влетал словно фурия, скороговоркой давал тысячу невнятных инструкций и тут же улетал. Ира Пожидаева заносила в блокнот поручения и с привычной иронией резюмировала: «Пролетел как фанера над Парижем, а нам расхлебывать».

Бадри же, наоборот, всячески демонстрировал служебное рвение, бросался к любимому шефу и, карикатурно закатывая в глаза, объяснял, как «мы все скучали без тебя» и «как нам тебя не хватало», – Сергей пару раз становился свидетелем подобных сцен, а Борис млел и таял от счастья. Похоже, у них любовь – платоническая мужская любовь. Борис принимал все за чистую монету, он действительно был влюблен в Бадри, абсолютно доверял ему и всем без конца рассказывал об их необыкновенной дружбе. Подобное тянется к подобному. «Дружба, основанная на бизнесе, лучше, чем бизнес, основанный на дружбе», – говорил Рокфеллер. Интересно, что БАБ скажет об этой «любви» через двадцать лет?

Турчин не задумывался о перестановках в ЛогоВАЗе – для работы его представительства почти ничего не изменилось. Согласование поставок с московских стоянок в Петербург теперь проходило через Бадри, но тот просил только визу Гафта о взаиморасчетах и, как правило, не отказывал Сергею в отгрузке машин. Продажи в Петербурге по-прежнему проводились строго через кассу, доплаты опций – тоже.

Борьба за место рядом с БАБом, паразитирование на теле автогиганта, дележка денег под столом и внутренние разборки пусть остаются в Москве, его караван идет своей дорогой.

Сергей придерживался простого принципа: представительство будет работать только легально, вбелую, абсолютно прозрачно для москвичей, налоговиков, для их клиентов, для органов власти – для всех. Так, как это было при советской власти. Вскоре он почувствовал, что его помощники стали рулить в другую сторону. «Сергей, – говорили они, – идут хорошие денежные потоки, на этом можно прилично заработать». «Ребята, мы получаем зарплату, которую я оговорил с московским руководством, – отвечал им Турчин. – На полученные доходы я даю бонусы: премии, зарубежные поездки. Кому не нравится – ищите другую работу». Ребята затихарились и продолжали делать свое дело. Сергей не мог контролировать каждый договор, каждую сделку, каждую запчасть. Жестко разрывать отношения с замами тоже было опасно: у ребят сохранились связи с правоохранительными органами. В то время – те же бандиты, только с корочками.

Сергей понял, что розовый период его логовазовской жизни завершается. Что после презентации Короны ему придется подбирать на ключевые должности совсем других людей – из тех, кого он хорошо знал.

Объемы продаж машин в Петербурге росли, штат продавцов и охраны увеличивался, и Сергей согласовал с Борисом и Гафтом создание дочернего торгового предприятия ЛогоВАЗ Санкт-Петербург, предназначенного только для реализации машин. Оно будет жить на торговую наценку, а вся выручка будет поступать в представительство для запуска новых проектов. Учредителями новой фирмы стали начальники высшего и среднего звена московского ЛогоВАЗа, а директором – Сергей. Для работы фирмы арендовали большой автомобильный склад в таксопарке на Краснопутиловской, со временем открыли новый автосалон на Бухарестской.

Теперь представительство занималось только проектами московских учредителей; Сергей начал готовить новый, более просторный офис на Рубинштейна.

Горячий, шокирующий, авантюрный 92-й – разгул криминала, неистовство младореформаторов, либерализация цен, ваучерная приватизация. Нищая страна с горячечным румянцем на лице торопится, бежит, живет иллюзиями и надеждами на лучшее – а что еще остается? Незаметно пролетело нежаркое петербургское лето; Александровский парк, совсем недавно – парк Ленина, окрасился багрянцем осени.

На предприятиях Турчина вал работ, все крутятся без остановки – новые проекты, продажа машин, подготовка к презентации Короны, – бежит, все быстрее вращается беличье колесо Сансары. Реклама презентации первого в Петербурге мерседесовского автодилера – в газетах, на ТВ. Над входом в салон – новая, нездешняя вывеска, привезенная из других миров, из других вселенных, на проспектах – перетяжки с духоподъемным слоганом «Пересаживаемся на Мерседесы!». Завершается переоборудование салона под автомагазин.

Сергей иногда задумывался о нелепой ситуации, в которой оказался, – в обнищавшей, разваливающейся стране делать бизнес на автомобилях – нонсенс! Мерседес – услада бандитов и новых русских. Но останавливаться нельзя – собьешься с ноги, выпадешь из ритма, локомотив истории выбросит на обочину, сомнет, в лучшем случае – спишет.

Вот так всю жизнь бежишь, бежишь вдоль темного тоннеля, впереди светит выход. Прибегаешь, а там уже могила.

По проектам АО Сергею приходится обращаться в мэрию – земля, аренда, торги, приватизация, разрешение на строительство. Его охотно принимают – создается впечатление, что новые клерки готовы вникать в проблемы бизнеса. Сергея знают в КУГИ, в ГАТИ, в комитетах по строительству, по внешним связям. Хорошо принимают, угощают кофе, любят поговорить о городских проблемах. Иногда кажется – в городе царит благостное единение бюрократии и бизнеса. Наверное, кажется… Возможно – единение не всегда и не со всеми. Не исключено, что все гораздо проще: звонкие имена ЛогоВАЗа и АвтоВАЗа открывают двери в кабинеты Смольного. Однажды после совещания в мэрии к нему подошел высокий респектабельный чиновник. Представился: «Зампредкомитета. Отвечаю за трубы, воду, фонари и т. д. Инспектирую новые объекты, в том числе и ваши буду». Отечески посоветовал Сергею Николаевичу встретиться с Петром Ильичом. «Тезка Чайковского, но не композитор. Вы не слышали о Петре Ильиче? – Прозрачные водянистые глаза смотрели ласково, полные губы шептали доверительно: – А он таки наслышан о вас. Откуда знает? Так маленький совсем Петербург-то наш – все друг о друге известно. Кто это? Встретитесь, познакомитесь. Нет, нет, я советую. Просто зайдите к нему. Непременно. Просил ли он? Нет, не просил. Но рад будет. Зайдите, зайдите, полезный человек. Старину собирает, его еще Старинщиком зовут иногда, но чаще все-таки – Чайковским. Встретитесь, поговорите, только на пользу вам будет». «А он-то захочет?» «Захочет, почему нет? Позвоните, вот телефон». Неожиданный поворот… Как-то уж слишком загадочно.

Подъезжает Сергей к дому сказочно преогромному, где Чайковский живет. Дом большой, мрачный, старого кирпича, окна металлом зарешечены, на въезде – тяжелые ворота кованые. Над входом – витиеватыми буквами: «Мир входящему».

Заходило, заколебалось что-то в голове его, в глазах потемнело – будто в другое пространство переместился, словно в бреду находится… С чего бы это? Осмотрелся: как раз напротив дома Чайковского – здание приземистое, в землю вросшее: Больница старых большевиков… Разве есть еще такие? Наваждение, вздор, тарабарщина. Дальше идти или уехать, пока не поздно?

Решил идти все-таки…

Охранники выслушали Турчина, пошептались о чем-то, один убежал, вскоре вернулся – и опять зашептались. «Ваши документы!» Смотрят паспорт, потом в лицо, опять в документы – ну наконец-то ворота отворяются. Сергея по мраморной лестнице на второй этаж ведут. Дом отделан словно дворец княжеский – классика и ампир, позолота.

Ждет он, ждет, а вот и хозяин, Чайковский собственной персоной, в спортивном костюме, черный, небритый, крикливый – на профессора консерватории не похож. За плечи обнимает.

– Петр Ильич зовут меня.

Гость чувствует прикосновение колючей щеки хозяина.

– Яшка, старый козел, говорил – тот, что из мэрии… Рад я тебе. Хороших людей в лицо надо знать. Что делать-то думаешь? Ах, работаешь… А лавэ? Кто жлавэ не любит! Неужто не знаешь меня? Петруша при диктатуре всеми пивными на Невском командовал, а сейчас искусством занимаюсь, коллекционирую. Не хуже твоих Жигулей и мерсов лавэ дает, твою… Не нравится, как говорю? Ты нерусский, что ли, по-русски не понимаешь? Вот с человеком тебя полезным познакомлю. Только что откинулся. У-у-умный – чемпион тюрьмы по шахматам, погоняло – Боксер.

За столом сидел некто – невысокий, незаметный. Шахматную позицию изучал. Стрижка короткая, лицо серенькое, глазки маленькие. Нос сломан и провален в переносице.

– А зовут его Валентин – «здоровый», «сильный» по латыни, а еще – «впереди идущий». Не слабо? Будешь работать с ним, а он крышевать будет. Мы бережем лучших-то людей! Яшка говорит: большим человеком ты станешь. А поберечь-то тебя нам следует, твою… Говоришь, никто не нападает? А нападут-то один только раз, твою… И не будет представительства… Вот, к примеру, подойдут сейчас ребятки мои да и грохнут для забавы прям щас… вот и не станет Сергей Николаича…

Вздрогнул Сергей от слова «грохнут», но виду не подал.

Валентину заявление Петра Ильича не понравилось – бросил он шахматы, поднялся:

– Ты, слышь-ка, Петруша, шути, да меру знай. Чего жути нагоняешь? Пальцы аж на ногах растопырил, не жмут ботинки? Не пугай мне Середку. Ты не бойся, малой, эт мы шуткуем так. Крышевать буду – никто тебя и пальцем не тронет. Скажешь только – Боксеров я, кто не поймет – ко мне посылай. А у меня коллектив. Коллектив всегда разберется.

– Меня лучше слушай, – сказал Чайковский. – Валентин-то, друг мой лучший, непростой человек. Коллектив у него, да. Как без крыши жить будешь, Сергей Николаич? Без крыши – как? Собчак, Яшка, что с тобой говорил, Валюша – все с крышей, твою… Я – сам себе крыша, у каждого крышняк есть. Все под нами ходят, а для тебя Валентин – самое то: солидно, даже очень! Будешь с ним – будет у тебя, четырежды блин, тихая жизнь.

«Вот и закончилась моя „тихая жизнь“», – подумал Сергей – не знал тогда, что выражение «тихая жизнь» он не раз еще услышит.

– Ты не боись, слышь-ка, Середка, – говорит ему Валентин. – Не захочешь, так и не надо. А так я присматривать буду да наведываться. Профессором еще наук наших паханских станешь.

Договорились встретиться с Боксером без Чайковского после открытия Короны.

– На презентацию я так и так приду, не забудь пригласить, – предупредил Петр Ильич. – Не обеднеет Береза, если Чайковский выпьет бокал шампанского за успехи его ЛогоВАЗа!

Вышел Турчин из дома Петра Ильича, огляделся, посмотрел на слоган: «Мир входящему» – бр-р-р, мурашки по спине! Одурь какая-то – была встреча или приснилась? Говорил он с Чайковским или в голове помутилось, сам и придумал все? Что за «Сказка о Старинщике» – то ли Гауфа, то ли братьев Гримм? Мрачноватая получилась, хотя-я-я… Вроде эти двое охранную грамоту ему дали – за какие такие заслуги? Уж и не вспомнить, что там было, – интересно, каким окажется продолжение банкета!

У Пикассо тоже был розово-голубой период, а потом он эту страшную «Гернику» написал – о бомбардировке 1931 года. Похоже, все проблемы Сергея еще впереди.

Нет, не бред это, Сереженька, не показалось – и псевдо-Чайковский и Боксер, – на самом деле все так и было. Укатали тебя, дружок, одной левой развели – классическим приемом: один – злой злодей, другой – тоже злодей, только добрый. С новыми друзьями – поневоле, а не по влечению сердечному – не раз тебе решать проблемы придется, еще и благодарить их будешь за помощь…

Работали много – без праздников, без выходных, нередко по ночам. Жену и ребенка Сергей почти не видел. Он для дочери не отцом был, скорее, легендой. Но у них сложился обычай – сказка перед сном. Не так часто, как хотелось бы, – когда получалось.

Отец Сергея совсем плох, два года держали его на химиотерапии. Он не сдавался: его программа еще не выполнена. Да, сын на ногах, внучка растет, но папе хотелось дожить до возраста своего отца, деда Сергея. Когда дед покинул их, тому под девяносто было. Отметили-таки они и папины восемьдесят девять, скромно, в домашней обстановке. Папа – очень слаб, но в сознании – был очень доволен: сбылась его маленькая мечта! На третий день отца увезли по скорой в онко-диспансер на Каменном острове – положили в реанимацию. Когда увозили, уже не понимал, что с ним и где он. К концу ночи его не стало, но Сергей узнал об этом только к середине следующего дня.

Утром 13 ноября, в день открытия, Турчин в Короне. Последние приготовления, встреча гостей из Москвы. Согласование приезда городского начальства, встреча журналистов, телевизионщиков, подготовка фуршета в зале салона, заказ вечернего банкета, приглашение музыкантов, наставления, кто кого и куда везет…

О состоянии отца в регистратуре ничего не сказали – нет сведений и все! Один раз нет сведений, второй раз нет… Надо бы поехать, устроить разнос, но тут самый разгар – никак не отлучиться. Почему не отлучиться? Придется бросить и поехать, невозможно жить в неизвестности. Почему отец должен быть один? В середине дня Юля все-таки дозвонилась – отца не стало… «Сегодня ничего не получится, свидетельство будет только завтра, завтра и приезжайте в морг для оформления…»

«Огромная жизнь позади. Программа выполнена. Так и не попрощались глаза в глаза. Прощаюсь заочно, отец. Ты сделал все, что мог».

Почти сразу после известия из больницы Турчину позвонили из представительства – приехали проверяющие из Москвы, нагрянули без предупреждения. В ушах прозвучали давние слова Самата: «Спросим по всей строгости закона». Вспомнилось строгое лицо джигита с чужими для этого лица глазами когда-то раз и навсегда напуганного человека. Испуганные – они самые опасные. Все мы, кому в девяностые за тридцать, демонстрировали феномен испуганного совка – кто-то больше, кто-то меньше.

Про отца он не мог знать, ну а что сегодня презентация – специально подгадал, хотел врасплох застать. Черт бы побрал этого въедливого Самата – если б он завтра проверил, убежал бы Сергей с деньгами, что ли? «Пусть проверяют. Покажите документы – кассовые книги, выручка от машин, деньги на счетах, расходные ордера, финансовые отчеты, нам нечего скрывать. Дайте теткам чаю с бутербродами».

«Папа, папа… Занимался ерундой, когда надо было с тобой… просто сидеть рядом, за руку держать… Поздно, нет больше папы. Остались только бумаги… Дело не в оформлении, оформить и завтра можно. Сегодня отстреляюсь, завтра с Юлей поедем».

Процедура открытия приближалась к моменту X. Водители привезли из аэропорта московских гостей. Празднично одетый, веселый Березовский был с женой. На сей раз с другой. «Знакомься, Сергей, моя жена Лена». Очередная жена – статная, стильная девица с холодным взглядом – умеет держать дистанцию, выглядит сдержанной, уверенной в себе отличницей-недотрогой а-ля Наталия Белохвостикова. Такая же подтянутая, с таким же маловыразительным непроницаемым лицом. Что-то не верилось в отличницу, больше – в очень тихий омут. Ему-то, Сергею, какая разница? У богатых свои причуды. Лена так Лена.

События происходили будто сами собой, Турчин вроде бы присутствовал везде, где требовалось, словно робот, фиксировал слова, жесты, движения, привычно отвечал на вопросы, запускал необходимые процессы, куда-то ехал, давал поручения, возвращался, но сам был не здесь…

Нищее детство отца, три войны, нелегкая судьба и вот – конец. Вспомнилось, как онучил его, совсем еще малыша, играть в шахматы. Давал иногда выиграть: Сергей догадался об этом, когда стал старше. Научил ли он сына шахматам жизни, или Турчин дошел до всего собственным умом?

До презентации оставалось довольно много времени; Борис попросил машину, чтобы доехать с Леной до отеля, оставить вещи и переодеться.

– Поедем с нами, Сережа, времени мало, по пути обсудим твои петербургские дела. Вернешься на этой машине, а нас пусть заберут перед самым началом.

На ресепшене отеля Невский Палас Борис дал Лене документы, несколько зеленых купюр и кредитную карту:

– Вот карта, киса, рассчитайся с моей. Отчекинься, мне надо сделать срочные звонки.

У Сергея тогда зеленые на каждый день не водились; валюта, впрочем, уже не была чем-то недоступным – осенью 92-го в Петербурге появилось много обменных пунктов. Но кредитной карты у него еще не было. Лишь в 94-м, когда Владимир Гусинский открыл на Невском у здания бывшей Думы филиал Мост-банка, Сергей стал гордым владельцем карты VISA.

VISA – такая же часть массмедиа, как теперь смартфоны. Прав был Маклюэн: элементы массмедиа решающим образом влияют на человеческие отношения, становятся артефактами и интересны уже сами по себе, вне зависимости от их контента. Маклюэн пытался достучаться до нас: «Это же медиа, болваны!»

Впоследствии Сергей узнал, что новую пассию шефа зовут Лена Горбунова и она работает в секретариате ЛогоВАЗа под руководством Пожидаевой. Турчин часто бывал в Москве, но Лену на работе видел лишь несколько раз. Что Борис нашел в этой невнятной девице? Красивая? Да нет, скорее, кукольная – смазливое незапоминающееся лицо, как говорят, «не обезображенное мыслями и чувством»… Молоденькая, с точеной фигуркой – может, ему этого достаточно?

Для каждой прежней жены Бориса его соратники находили какие-то человеческие слова. Первую жену, Нину, ту, что была до Галины, называли среднестатистической советской домохозяйкой, замученной стояниями у плиты и штурмом очередей. «Если б потребовалось охарактеризовать Нину одним словом, то подошло бы слово угрюмая, – вспоминает один из знакомых четы Березовских. – Редко улыбалась, сторонилась шумных компаний. Бывало, придешь к ним в гости, Нина всегда мрачная; накрывает на стол, а на лице немой вопрос: „Когда же вы уберетесь?“». Для молодого научного работника эпохи развитого социализма Нина была адекватным выбором: надежная, преданная, домовитая, да и дочками, Лизой и любимой младшенькой Катей, тоже надо кому-то заниматься. А куда деться? Шаг вправо – аморалка, шаг влево – разнос на парткоме. Можно предположить, что со временем несколько увядшая супруга не вполне соответствовала представлению пылкого молодого мужчины об идеальном женском образе.

И вот наступают новые времена, наш герой становится амбициозным бизнесменом, он созрел для принципиально другой жизни. Гусеница становится яркой разрисованной бабочкой. Новая спутница – Галина Бешарова, та, с которой Борис первый раз приезжал к Сергею в Петербург, – была моложе Березовского на двенадцать лет, хороша собой и совсем не избалованна. «Очень привлекательная, красивая женщина, – описывает Галину коллега по институту Людмила Тихонова. – И вдобавок скромница».

Познакомились они на дружеской вечеринке: это была, возможно, первая женщина, ответившая ему взаимностью без задней мысли. После неудачного замужества Галина просто в рот заглядывала новому возлюбленному, с восторгом слушала все его рассказы; в сравнении с ее родственниками, работавшими сантехниками, мясниками или носильщиками на вокзале, Борис казался незаурядным человеком, да что незаурядным – звездой первой величины!

Борис Абрамович чувствовал себя повелителем, покорителем – возможно, впервые в жизни!

Позднее он охотно делился своими доморощенными, претенциозно-кокетливыми перлами о любви. Как вам такое? «Сравнительно недавно я узнал, что в русском языке не было слова любить. Его заменяли словом жалеть. Не знаю, может, то, что я сейчас скажу, покажется неприятным или обидным кому-то из моих близких и любимых женщин, но я всегда их жалел». Галина дала БАБу возможность ощущать свое превосходство, силу, возможность жалеть ее.

Или повторял известную шутку: «Как известно, мужчины подразделяются на лицеистов, фигуристов и душистов. Так вот я всегда был лицеистом». Тоже не кривя душой, довольно откровенно сказано.

У Галины была собственная небольшая квартира близ Павелецкого вокзала. Влюбленные встречались то дома у Михаила Денисова, приятеля юности БАБа, то у Гали, где его ждали вкусные татарские лакомства и уют. Говорят, именно Галина приучила неряшливого Березовского к порядку.

С деньгами к тому времени проблем не было, он содержал два дома. В апреле 89-го у них с Галиной родился первенец Артем, и лишь когда ему исполнилось два с половиной года и в животике у Гали вовсю сучила ножками будущая Анастасия, эгоистичный БАБ наступил на горло привычке жить лишь в свое удовольствие и сделал наконец выбор. К тому времени обе дочери, Лиза и Катя, уже учились в Англии. В сентябре 91-го он разводится с Ниной – без скандалов и упреков: как и положено интеллигентным людям. БАБ оставляет ей квартиру на Ленинском, сам переезжает к разлучнице, в уютное гнездышко у Павелецкого, и официально регистрирует отношения с Галей – тоже без всякой помпезности. «Пришли в ЗАГС, расписались и разбежались; ни ресторана, ни семейного ужина», – рассказывает Самат Жабоев, свидетель со стороны жениха.

Нет, тихое семейное счастье совсем не по нраву неистовому БАБу. Век дожил, а ума не нажил. Стар, да дюж. И свеж и гож. Старик, да лучше семерых молодых будет.

К моменту второго брака нашему герою сорок пять; он рвется максимально использовать новые возможности, которые открыло перед ним внезапно свалившееся богатство.

За год до женитьбы на Галине у Березовского начался еще один параллельный роман. Несмотря на рабоче-крестьянское происхождение, красавица-шатенка Елена Горбунова была поистине роковой женщиной… Но об этом тогда мало кто знал – о ней говорили: «Шатенка с прекрасной фигурой» – такой штамп! В этой незатейливой формуле не хватало чего-то важного, просто человеческого. Так можно говорить о манекене, о восковой фигуре из Музея мадам Тюссо, о модели на подиуме, о невыразительной фотографии… В крайнем случае – о доступной девушке из массажного кабинета. А что еще они могли сказать?

Презентация началась по плану. Встреча гостей, оркестр, фуршет, осмотр салона, выступление Березовского и гостей из мэрии. Анатолий Александрович не приехал, но водитель Сергея привез из Смольного Людмилу Борисовну Нарусову. Жена Собчака – молодая женщина слегка за сорок – держалась отстраненно и несколько надменно, ни с кем не говорила и одета была будто для пикника: широкополая соломенная шляпа, хлопчатобумажная кофточка и цветастые брюки нежных тонов в обтяжку. Список гостей составляла директриса Короны Ольга. Были представители банков, два заммэра, журналисты радио и Пятого телеканала. Наконец, один из замов разрезал ленточку…

Ольга постаралась – пригласила настоящих отцов города. Не только представителей мэрии – у нашего города тогда было много разных отцов. Впоследствии многих из них стали величать авторитетными предпринимателями.

Прикатил и знакомый уже Сергею Чайковский – все-таки есть в природе псевдо-Чайковский, не привиделся! Да не в трениках с вытянутыми коленями прикатил, а в прекрасном костюме с галстуком. Он был в отличном настроении, ему все нравилось – только Березовский раздражал. Петр Ильич несколько раз подходил к Сергею с фужером шампанского, не ругался, держался достойно, но о бизнесе БАБа высказывался неуважительно: «Пусть не задается, искусство, старина дают гораздо больше и без шума». Несколько раз говорил комплименты Турчину и Юле (Борис просил, чтобы Турчин был с женой), неодобрительно поглядывал на Лену, спутницу БАБа. В конце концов, не выдержав, отвел Сергея в сторону и шепнул на ухо: «Кого он привез, ты видел эту? Соска… Все разойдутся, и она отсосет у меня. Поверь мне, прямо здесь, посреди зала». Турчин поморщился, но ничего не ответил.