Текст книги "Драконово семя"

Время жабы

На следующий день после происшествия с Бубой и его гибели Исаев сбрил усы и сообщил друзьям, что на время покидает Тарское – ему необходимо съездить в село Дучи Новолакского района и Хасавюрт. То, что в конце концов случилось с Бубой, поначалу вообще не обсуждалось – будто ничего такого и не было. Кто-то выслушал Хамзата и ничего не сказал. А кто-то посоветовал ему быть осторожней – именно там, в Дагестане, четыре года назад произошли массовые драки между чеченцами-аккинцами и лакцами[36]36
  Один из народов Дагестана.


[Закрыть], в которых участвовало до семисот человек. Говорят, до сих пор в Хасавюрте орудуют группы, нападающие на возвратившихся из депортации чеченцев. Вот и вчерашний Буба тоже, наверное, из таких. Виктор, улыбаясь, ответил, что после того, что произошло с кумиром дагестанцев Бубой, никто из них его теперь и пальцем не тронет.

Как поведал мне Исаев, труднее всего ему было расставаться с невестой Амирой – именно так он и выразился.

Оба якобы искренне любили друг друга. Ей Виктор Иванович сообщил почти то же, что друзьям. Предупредил, чтоб не искала его, не ждала от него писем – он, мол, будет очень занят. Амира же, не привыкшая, видимо, писать и получать письма, приняла его объяснение почти как должное.

Но Виктор не поехал в Дагестан – перебрался в Шали и поселился у тети Балаши, в той самой комнате, в которой жил еще подростком.

После гибели знаменитого абрека Газзаева Виктора больше не вызывали в органы для новых поручений. Возможно, сочли его миссию выполненной. Хорошо это или плохо? Щедрых вознаграждений в конвертах тоже не поступало. Ну что же, придется жить скромнее… Интересно, что стало с договором, подписанным еще в кабинете майора Гиреева, и где он мог бы теперь храниться? Похоже, договор тогда остался в сейфе Албочиева. Потом по наследству перешел, наверное, Дроздову. А к Гирееву, скорее всего, так и не вернулся. Как все это понимать, об Исаеве забыли, что ли? Дроздов с Албочиевым теперь далеко, а Гиреев и вообще пропал – может, пал смертью храбрых? Договор с тайным агентом по кличке Хамзат (а какая еще у него может быть кличка? – нет больше такого человека по имени Хамзат Хасанович Ахмадов, да и раньше, похоже, не было) хранится, наверное, где-нибудь в далекой Москве – сотрудник органов никогда не бывает бывшим.

Исаев не был в Шали более двух лет, с тех пор, как похоронили дядю Алмана, и теперь он хотел, чтобы о Хамзате Ахмадове скорее забыли, чтобы остался только Виктор Исаев, студент-заочник грозненского техникума геодезии и картографии. Он перевез с собой учебники и полностью погрузился в их изучение, надеясь наверстать упущенное время и осенью сдать экзамены и зачеты, необходимые для получения диплома.

Кроме учебников, он взял в Шали любимые книги, в том числе: «Хаджи-Мурат», «Казахский дневник» арестованного Иссы Кодзоева, «Мюрид революции» Магомета Мамакаева и только что изданный его новый роман «Зелимхан», Коран на чеченском и Новый Завет на русском.

Каждое воскресенье несколько немолодых чеченцев приходило в шалинское кафе «Терек» на улице Пушкина, усаживались за один и тот же столик в стороне, ели недорогие чепалгаш или спекал, пили калмыцкий чай – скромные, небогатые люди, им неудобно было приглашать друзей в свои убогие дома, но хотелось хоть так на время вырваться из ежедневной рутины. Все они были шалинцами, работали на разных производствах, кто – асфальта, кто – цемента или еще каких-то строительных товаров.

Когда в кафе появился Виктор Исаев, его приняли за чеченца – темнолицый, уважает седины старших, как принято у горцев, говорит на родном языке без акцента. На русском, правда, тоже. Узнали, что зовут Виктором Ивановичем – так чеченец или русский? Да нет, чеченец, хоть и Виктор Иванович, – пусть так и будет, у горцев не принято лезть в чужие дела.

На вид – чуть больше двадцати, но виски с сединой, худощавый, смуглый, среднего роста, очень подвижный, с резкими, нервными движениями, глаза – одновременно и сонные, и какие-то особо энергетические. Замкнутый, не любит задавать вопросы, отвечать – тоже не любит, сойтись с ним было непросто.

Узнал ли кто-то из них в Викторе Исаеве задиристого, щеголеватого Хамзата, приезжавшего на каникулы в Шали несколько лет назад? Тот, говорят, в Осетии стал большим авторитетом… А этот – совсем скромный, обыкновенный, неприметный. Студент и, похоже, нигде не работает. Что у них общего? Может, кто-то и узнал, но виду не подал.

Обсуждали новости – что написано в газетах, чего опасаются обычные люди в городе, как последние события объясняли по Би-би-си. Оказалось, что новые друзья Исаева, простые рабочие, информированы гораздо лучше его – рядом с ними Виктор чувствовал себя замшелым провинциалом.

Когда при нем говорили, что генсек не выполнил обещаний, данных до него еще Никитой Хрущевым, – жилье вайнахам не построили, землю не вернули, в селе Тарском и в Новолакском районе чеченцы до сих пор ютятся в землянках, – Исаев молчал. Когда в августе 1968-го ругали генсека, что он ввел танки в Чехословакию, Исаев молчал. Когда говорили, что Авторханов[37]37
  Советолог, писатель, публицист и общественный деятель, доктор политических наук, член Союза писателей СССР, диссидент и коллаборационист, почетный гражданин Чечено-Ингушской АССР.


[Закрыть] всегда защищал вайнахов, – тоже. Молчал он и тогда, когда над ним подтрунивали из-за его прижимистости.

К Исаеву в семье тети Балаши относились с большим уважением. Ее дочь Нарима, двоюродная сестра Виктора, полная девица, напоминавшая лицом добродушную жабу, взяла на себя заботы о нем. Сестре можно было доверять, и Виктор строго наказал ей, что если кто станет спрашивать Виктора Исаева, тем более Хамзата Ахмадова, пусть скажет: уехал в Казахстан, к родственникам, оставшимся там после депортации, поняла?

Деньги заканчивались, и он продал все книги, кроме учебников и Нового Завета.

Исаев перебрался в другую комнату, выходившую во внутренний дворик, – решил, что там ему будет легче начать свое добровольное заточение. С утра до вечера зубрил учебники и вскоре понял, что готов. Осенью поехал в Грозный.

От Шали до Грозного ехал полчаса, стоя в дребезжащем автобусе, битком набитом людьми. По асфальтовой дороге, с остановкой в Аргуне, на заплеванной семечками автобусной станции, где можно выйти, размять тело, глотнуть свежего воздуха. Потом еще дорога, поля с нефтяными качалками, перед самым Грозным, справа – огромный котлован. Из недр земли набирали породу, гравий или песок, оставляя огромную зияющую рану. Так и Чечня: раны депортации не скоро затянутся – может, и никогда.

Экзамены сдал – ни плохо, ни хорошо, но диплом получил. В военкомате сделали запись в военном билете: младший лейтенант. Пошел в отдел кадров техникума – просил распределить его в Шалинскую вэче. Ему ведь надо отслужить в армии, он бы хотел именно там. Кадровичка озаботилась проблемой симпатичного молодого человека, и в конце сентября 1968 года правдами и неправдами Исаев получил направление на работу в искомую войсковую часть.

Вечерами после дежурств возвращался домой, снимал форму и мог вволю отдыхать.

Лежа на железной кровати, с легкой грустью смотрел на книжную полку, на которой остался только Новый Завет, в который он редко заглядывал. Почему оставил Новый Завет, а не Коран? Коран ему был вообще непонятен… А Новый Завет разве понятен? И вдруг до него дошло: незадолго до смерти матери обещал ей выучить «Отче наш» – так и не сделал! Теперь есть время и для этого.

Он вспоминал Черные горы, где у каждого чеченца сохранилась своя родовая башня и могилы предков. В горах небо становится ближе, там тишина и музыка горных рек, там можно переждать этот ужасный век, от которого люди потеряли отзывчивость души и здравый рассудок. Попадет ли он когда-нибудь вновь туда? Наверное, уже нет…

Почему его увлекают подвиги абреков?

Интересную древнеиндийскую версию происхождения чеченцев когда-то он вычитал в «Блокноте агитатора» – любил в туалете листать этот уродливый муляж культуры советских времен. Там говорилось, в частности, что в давние времена сословие кшатриев, индийских воинов, стало слишком многочисленным, их постоянные войны опустошали землю. Тогда по просьбе богини Земли Верховный Бог Вишну начал с ними сражения и девять раз уничтожал поколения кшатриев. Остатки воинственной касты покинули Индию и укрылись от гнева Господа в горах Кавказа.

Амира сказала: «В тебе нет чеченской крови». Может, и так, но он ощущал себя чеченцем. Чеченцы тысячелетиями брали в жены аварок, осетинок, ингушек, грузинок, русских… Многие нации составлены из разного этнического материала, но это не мешает им оставаться нациями.

Чеченец всегда держит себя так, будто сегодня ему принадлежит весь мир, а завтра его все равно убьют. Таков и он, Хамзат Ахмадов.

Если «война до последнего чеченца» не будет завершена, если чеченцы выживут и окончательно станут народом, благодарить за это нужно будет Россию. «Русские – наша последняя надежда, – думал он. – Именно они заставят нас быть чеченцами и мужчинами, потому что для них каждый нохчий – боевик, каждый чеченец – враг. Нам остается только победить или умереть. Это и есть путь абрека».

Возвращаясь мысленно к одному из подвигов Хасухи Магомадова, Хамзат представлял себя именно этим абреком.

Чекисты выследили Хасуху, когда тот ночевал в доме, почти повисшем над пропастью. Единственное окно и единственная дверь выходили во двор, обнесенный полутораметровой высоты забором. Решено было у забора с трех сторон расставить сотрудников с автоматами. Все было на стороне чекистов: предательство хозяина дома, укравшего оружие и верхнюю одежду абрека, внезапность операции, а еще и немалый возраст Хасухи – шестьдесят девять лет. Капкан, расставленный против дерзкого абрека, должен был захлопнуться. Подполковник Салько не оставил ему надежд на спасение, но человек предполагает, а Бог располагает.

Едва светало, когда группа чекистов подъехала к селу. Аул еще спал, лениво перекликались петухи, но растревоженные собаки подняли дружный лай. Хасуха вскочил и, бросив взгляд туда, где вечером положил оружие и одежду, все понял. Метнулся к окну – двор полон вооруженных людей, выхода нет. Снаружи раздался знакомый голос Салько: «Магомадов, выходи! Ты окружен, сопротивление бесполезно!» Сколько раз предупреждал он чекиста оставить его в покое – тот обещал, но слова своего не сдержал. В сердце абрека поднялась волна ненависти к преследователям, возникло острое желание наказать чекиста за лицемерие.

Ударом стула Хасуха выбил раму. Через разбитое окно в комнату влетела дымовая шашка – абрек тут же накрыл ее подушкой и выбросил во двор. Встал, прижавшись к стене, у самого окна, держа наготове нож. Расчет оказался точным. Салько буквально влетел в окно и сразу попал в крепкие объятия абрека, который тут же всадил ему нож в сердце. В считаные секунды старик успел стянуть с убитого шинель, завернуться в нее, надеть шапку подполковника и выскочить на задымленный двор. Чекисты вначале не поняли, что произошло, а когда опомнились, было поздно: Хасуха перепрыгнул через забор и скатился со скалы вниз. Ему вдогонку выпустили град пуль, но цели они не достигли.

Сколько сил, риска, мужества ради одного убитого чекиста! Это неправильно! Абрек должен нанести врагу удар, от которого тот не оправится. То ли дело – выстрел Освальда, убивший президента США. Один выстрел – и ты известен миру.

Исаев принялся изучать Новый Завет страница за страницей, порой с некоторым интересом, чаще – со скукой. Он был вольнодумцем, далеким от любых религий. Вникать в христианский образ мыслей ему было неинтересно, но каждый вечер Виктор читал «Отче наш», как некогда обещал матери. Нарушить сыновнее слово не решался, опасаясь, что впоследствии это может принести ему неудачу.

Он знал, что назначенный час наступит днем, двадцать первого января следующего года. Знал точно, сколько дней осталось до намеченного срока. Когда же он придет, для него время остановится – вернее, Исаеву станет безразлично, что будет потом. Он ждал этой даты, как ждут заветного освобождения, остановил свои часы, чтобы не смотреть на них постоянно, но каждый вечер, услышав последний азан муэдзина[38]38
  Призыв на молитву, последний азан – в 23 часа.


[Закрыть], отрывал листок календаря и говорил себе: «Одним днем меньше».

Шесть дней в неделю Исаев проводил на работе в вэче. Рано утром выходил из дома в военной форме, возвращался – тоже. В гимнастерке, кителе или в шинели он чувствовал себя защищенным и неприметным – ему казалось, что, когда он шел по городу в форме, прохожие его не замечали. Дежурства проходили по заведенному распорядку – Виктор делал все, что положено, ни во что не вникая, – здесь не требовалась даже доля его весьма скудных знаний в области топографии. Видимо, он все еще оставался Хамзатом, а на дежурство в части вместо него заступал некий безликий младший лейтенант Виктор Исаев. Единственное, что однажды его не на шутку взволновало, – это получение доступа к огнестрельному оружию. Впервые получив пистолет, он почувствовал неожиданный прилив энергии – особый кайф, как выразился Исаев, сходный, видимо, с потреблением наркотиков. Заступая на дежурство, он принимал «Макарова», сдавал дежурство вместе с пистолетом. Теперь у него был ствол, он мог раз в неделю тренироваться на стрельбище… Вот он, первый шаг, чтобы в будущем стать настоящим абреком. «Принял оружие», «сдал оружие» – вскоре он привык и к этому рутинному занятию.

Возвращался в пять вечера, после дежурства в вэчэ оставалось слишком много времени.

Сперва он пытался установить некое подобие вечернего распорядка. Пил калмыцкий чай, курил сигареты, просматривал «Комсомольскую правду», которую выписал на полгода вперед, слушал Би-би-си и «Голос Америки»… Не надеясь на свою дырявую память, Исаев завел специальную тетрадь, куда сразу после передачи заносил то, что удалось запомнить. Там же оседали и его собственные непричесанные мысли по разным поводам, если такие возникали. В общем, что-то вроде дневника… Особенно его интересовали передачи о диссидентах. Но ему не хотелось, чтобы политика страны ориентировалась на Запад – у России достаточно своих ресурсов, природных и людских… Коммунисты все просрали… даже любимый Хрущ. Обязательно читал определенное количество страниц Нового Завета, пробовал говорить с Паримой, когда она приносила на подносе еду, вспоминал или корректировал свою будущую речь – последнюю речь перед тем, как погаснет свеча. Беседовать с Наримой было не из легких занятий – все ее интересы и воспоминания были о деревенской жизни, чашу которой им всем в полной мере удалось испить в годы, проведенные в Казахстане.

Чтобы заполнить время, Исаев каждый день, орудуя тряпкой и шваброй, делал во всем доме уборку и воевал с пауками. Сестре не нравилось, что мужчина унижает себя подобными занятиями, это была ее работа, к тому же делал он ее слишком неумело – все приходилось переделывать.

Любителю газетных новостей, ему не хватало мнения товарищей по былым посиделкам в кафе – своих идей и объяснений по поводу происходящего в таком сложном мире у него не возникало. Исаев скучал по друзьям из «Терека», отдавая себе отчет в том, что они-то по нему точно не скучают, ведь Виктор упорно отмалчивался при обсуждениях. Как-то днем один из них пришел навестить его, гостя выпроводили прямо из прихожей – сестра не была с ним знакома; Виктор так и не узнал, кто приходил.

Вечера его после дежурств и ночи были все одинаковы, но особенно трудно приходилось по воскресеньям. Он предпочел бы в воскресенье просыпаться позже, когда солнце стоит высоко, но привычка вставать на рассвете оказалась сильней его общих установок.

Амиру он мысленно называл невестой, любил ее, как ему казалось, всей душой, но уговаривал себя, что мужчина не должен думать о женщинах, особенно если лишен их общества. Что же касается мыслей самой Амиры и ее будущей судьбы – для такого рода размышлений у него не хватало ни воображения, ни общей культуры. Ведь он поступил, можно сказать, благородно: отрекся от любимой, потому что в будущем его ждет тюрьма, а может, и смерть – зачем ей такой жених и что еще можно от него требовать? Он ей сказал на прощание: «Ты обо мне еще услышишь». Когда Виктор Иванович с гордостью рассказал мне об этом, я подумал: так многие говорят при вынужденном расставании – довольно жалкое, если подумать, заявление!

А если говорить о другом человеке – с кем встретится, когда придет срок… Виктор старался реже вспоминать о том, кого всей душой ненавидел.

«Мы стали женственны и расслабленны, – размышлял Исаев. – Следовать законам адата[39]39
  Свод обычаев у народов Кавказа, исповедующих ислам.
  По нормам адата обычно решались дела о кровной мести, умыкании невест и пр.


[Закрыть], отвечать жизнью за каждое слово, взвешивать любой поступок, зная, что за него ответят наши дети и через сотню лет нашего потомка укорят недостойным поступком праотца. Если предки кого-то из присутствующих не упоминаются в разговоре – значит, они были “ледара”, людьми, запятнавшими себя позором. Хранить целомудрие, быть умеренным во всем, знать только свою жену.

В советской России для чеченского мужчины совсем другие правила: все женщины, кроме матери, – его жены. Вот они, рядом – желанные девушки, несущие счастье, девушки с пшеницей, растущей прямо на их головах. Россия. Я бывал в Ставрополье. Русский город, здесь ночные рестораны, джаз и рок, рок-н-ролл и твист, алкоголь и наркотики. И каждый вечер новая девушка. Можно взять ее за руку в кафе или на улице, и совсем не надо после этого жениться, можно привести в свой дом – на ночь, утром сама поймает такси и без слов уедет.

Мы всегда мечтали о девушках с пшеничными волосами. Теперь они есть у нас, и что, принесли они счастье? Нет счастья, не принесли его чеченцам светловолосые русские красавицы. Мы стали безвольными женщинами рядом с ними. Да что говорить – я сам стал тряпкой и размазней рядом с моей Пантерой»[40]40
  В рассказе Исаева использованы материалы книги Г. Садулаева «Я – чеченец».


[Закрыть].

Каждую ночь ветерок приносил прохладу, спалось хорошо – бессонницей Виктор не страдал. Иногда его мыслям аккомпанировала барабанная дробь дождя по крыше.

Для узника или долго ожидающего чего-то время почти не движется. К середине срока своего заточения Исаев неоднократно испытал это ощущение как бы остановившегося времени. В их дворике был крошечный бассейн, когда-то устроенный дядей Алманом для омовений рук и лица. Теперь за ним не следили, и в каменном приямке с водой поселилась жаба. Время жабы, граничащее с вечностью, – именно то, чего так жаждал Исаев, но эта мысль ни разу не приходила ему на ум.

Когда до назначенной даты оставалось несколько дней, нетерпение вновь овладело им. Это случилось вечером, он не мог больше ждать, ему надо было хоть что-то сделать, и немедленно, – Исаев не выдержал, надел штатское и выбежал на улицу. Рано утром, когда он шел в свою вэче, улицы были пусты, после дежурства он быстро добегал до дома, стараясь ни на кого не смотреть. А теперь – впервые за несколько месяцев – он оглянулся по сторонам, и все показалось ему незнакомым и особенным – как бы пропущенным через увеличительное стекло.

Обогнув угол, он увидел свет и зашел в кафе – для приличия попросил кофе. У стойки стояло несколько вооруженных солдат. Один рассказывал:

– Вы же знаете, что говорить о нахождении наших военных в Праге категорически запрещается. Вчера вечером со мной случилась забавная история. Проходили мы с товарищами мимо редакции «Зама». Все они здесь бандиты – того и жди ударят ножом в спину. Слышим с улицы: кто-то внутри вещает о наших войсках в Чехословакии, нарушает, значит, приказ. Заходим в помещение – темень, хоть глаз выколи, ну мы и дали залп по болтуну. Когда он умолк, кинулись взять его, видим: радиоприемник раскурочили, в темноте вещал – забугорные голоса, наверное…

Все рассмеялись.

Солдат обратился к Виктору:

– Слушай, приятель, ты же точно из местных, скажи мне, дураку из Рязани, что за слово такое «зама»[41]41
  Время, эпоха, чечен.


[Закрыть], что это на вашем тарабарском? Молчишь, «зама»… Ну ладно, а как тебе моя шутка?

Исаев не ответил. Солдат приблизил к нему лицо и прошипел:

– А ну, шайтан, крикни, да чтоб изо всех твоих тарабарских сил: «Да здравствует Генеральный секретарь ЦК компартии Советского Союза!»

Виктор не стал упираться, предложение показалось забавным – он сделал, что просили. «У-у-у…» – одобрительно загудели солдаты. Под насмешливые крики «Ура-ура-ура!» он двинулся к выходу. У самой двери его догнало последнее оскорбительное замечание:

– То-то же, испугался, чурка! Струсил – и правильно сделал, береженого-то и ваш кавказский Аллах бережет!

Казалось, Исаев вел себя как трус – нет, он твердо знал, что не трус, – Виктор медленно брел домой, размышляя о том, что скоро придет его день!

Ранним утром двадцать первого января Исаев готовился к дежурству. Не спеша побрился, привел в порядок парадную форму, почистил шинель, надраил до блеска ботинки. Плотно позавтракал. Оделся, причесался, осмотрел себя в зеркале – остался доволен. Подумал вначале об Амире и только потом – о дате. С облегчением сказал себе: «Вот и настал тот самый день, конец ожиданию!»

Двор был накрыт серым небом, угрожающим скорым дождем, – в его представлении о мире оно всегда должно быть только лучезарным и безоблачным. Покидая навсегда свою убогую, сырую комнату, он ощутил странную горечь. К тете Балаше не заглянул, в прихожей встретил Нариму и дал ей три рубля – больше не мог, остальное потребуется ему сегодня. Уходя, увидел красивые золотистые разводы на зеркале в прихожей – мысленно отметил, что за почти полгода своего заточения ни разу их не заметил. Улицы спящего города были пусты.

В пять утра младший лейтенант Виктор Исаев заступил на дежурство помощником дежурного секретной воинской части города Шали. В 7:20 утра его начальник отлучился на завтрак, передав ключи от оружейной комнаты Исаеву. В 7:45 Исаев изъял из оружейной два пистолета Макарова и четыре магазина к ним, а затем, самовольно покинув воинскую часть, добрался автобусом до аэропорта Грозного, откуда в 10:40 вылетел в Москву по заранее приобретенному авиабилету, беспрепятственно пронеся на борт самолета огнестрельное оружие.

В его тетради осталась запись: «Узнать, когда рейс на Москву… Если летят, брать… идти на дежурство… все ликвидировать». Почему она осталась, неизвестно – может, что-то помешало вырвать листы, – остальные записи он уничтожил.