Текст книги "Король Гарлема"

– Я пытался и несколько раз даже работал.

– Ну, так в чем же дело?

Бред молча налил в чашки кофе и сказал:

– Тоска не спрашивает, можно ли тебе в данный момент пить. Она накатит, и все. Тогда ничто не свято, и ты тянешься к бутылке. Я конченый человек, Алекс.

– Не конченый, раз так говоришь. Ты еще не опустился до скотообразного состояния.

– Я жду, когда оно придет. Когда алкоголь окончательно выжжет мозги, тебе уже не страшна тоска. Тебе страшно без спиртного, но его можно достать.

– А любовь в лавке не продается, – сказал я.

– Вот именно!

* * *

Ближе к вечеру я пошел в бар.

Слегка пахло выхлопными газами, а небо над Нью-Йорком было чистым и голубым.

Через десять минут я был уже на месте. Гарсиа процедил что-то сквозь зубы в ответ на мое приветствие и отвернулся.

Я прошелся по бару, в котором торчали немногочисленные клиенты и сел на облюбованное место – в темный угол у стены, противоположной входу.

Время медленно текло час за часом. Бар несколько раз битком наполнялся посетителями и снова пустел.

Я вышел на воздух.

На улице стояла стандартная городская американская ночь – пустынная улица, мерцание реклам вдали и жидкий поток машин на дороге, который вскоре иссякнет совсем.

Стандартная американская скука.

Я сплюнул в темноту, сунул руки в карманы и привалился спиной к стене. Внезапно перед баром затормозила машина, и я узнал «Мустанг» Родригеса.

Он появился из машины первым, а за ним, хихикая, возникли две молодых черноволосых особы.

– Извини, Алекс, ты, наверное, заждался, – вдруг ни с того ни с сего произнес Родригес, подходя ко мне и протягивая руку.

– Да, немного, – ответил я после некоторой заминки.

– Познакомься, это Люсия, а это Анна, – продолжал Родригес.

Я галантно поклонился.

– Алекс!

Они были ничего, особенно Анна.

– Со мной две девушки, но мне нужна только одна, – прошептал мне на ухо Родригес.

– Я должен оттянуть одну на себя?

– Соображаешь!

– Но как я это сделаю? В мою нору приличную девушку вести стыдно. Вдобавок, там спит пьяный Бред.

Родригес достал несколько купюр из бумажника и сунул их мне в руку.

– Снимешь номер на ночь. Тут недалеко есть недорогой отель. Давай, подыграй, будто ты мой приятель.

– Хорошо! – я сунул деньги в карман.

Мы вчетвером прошли в бар, сели за столик и заказали выпивку.

Родригес при этом смеялся и хлопал меня по плечу, а у Гарсиа лезли на лоб глаза.

Я понял, что мне предназначалась Анна. Интересно, где Родригес подцепил этих девушек? Скорее всего, недалеко отсюда, возле бродвейских подмостков. Они, наверное, незадавшиеся актрисы. Приятная внешность, но не настолько, чтобы посредством ее прибрать к рукам режиссера. Есть и некоторые артистические задатки, но не столь яркие, чтобы кто-то обратил на них внимание.

Родригес, Люси и Анна пили португальское вино. Причем все трое сошлись на одной марке. Люси пила быстро и много болтала, в отличие от своей подруги. Анна говорила немного, пила медленно, но по мере опустошения бутылки ее язык стал развязываться.

– Вы актриса? – спросил я ее.

Она небрежно махнула рукой в ответ.

– Так, ничего особенного. Третьи роли. А вы русский?

– Да! – ответил я.

– А чем вы занимались у себя в России?

– Да так, ничего особенного, – сказал я. – Тоже третьи роли.

– Для такой большой страны третья роль – это вовсе неплохо, – Анна ближе придвинулась ко мне. – Так чем же вы конкретно занимались?

– Служил в Советской Армии.

– А, так вот кем меня пугали в детстве, – Анна откинула голову и посмотрела меня преувеличенно внимательным взглядом. – Совсем не страшно и даже наоборот, – она положила мне руку на плечо, и я понял, что пора приступать к делу.

– Может, прогуляемся немного?

– Тогда еще по глотку и идем. Пусть эти зануды сидят тут вдвоем, – Анна кивнула на прильнувших друг к другу Родригеса и Люси.

Через пару минут мы вышли на улицу, и я тут же вспомнил, что не спросил у Родригеса, где находится тот отель.

Помня, что Родригес стоял тогда лицом к бару и махнул рукой в левую сторону, я повел девушку туда.

Несколько минут мы шли молча, потом Анна спросила:

– Как тебе в Америке?

– Все время тошнит, – ответил я.

– В Америке плохая пища? – удивленно взглянула на меня девушка.

– Нет. Америка – плохая пища, – ответил я.

Мы опять пошли молча. Через некоторое время Анна, прижавшись ко мне, шепнула:

– Милый, мы уже прошли отель.

Я выругался на русском, а затем мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Эх, русский-русский, какой же ты увалень. Мы бы так могли шагать всю ночь, – произнесла Анна.

Мы подошли к трехэтажному строению с едва заметной неоновой надписью «Отель».

Номер оказался вполне приличным.

Анна села на широкую кровать и попрыгала на ней. Ее юбка при этом задралась выше краев ажурных резинок на чулках, обнажая загорелую кожу ног.

Я почувствовал желание.

– А почему ты не пригласил меня к себе домой? – спросила Анна.

– У меня нет дома.

– Странные вы типы, ты и Родригес. У него тоже нет дома, и он, так же, как и ты, приглашал нас с Люси всегда в подобные места.

– Ты спала с ним?

– Мы спали с ним вместе с Люси.

«Тогда какого черта он хотел отделаться от тебя сегодня? Если у вас такие отношения, то ты ему не помеха», – подумал я и сел возле Анны. Мои руки скользнули по ее чулкам, добрались до голого тела, а затем поползли выше, освобождая женщину из упаковки.

– А ты ничего! – заметила Анна, когда мы через час оторвались друг от друга.

Я промолчал.

За окном стояла глубокая ночь, рядом лежала хорошенькая голая женщина.

Я положил руку на живот Анны и она, перекатившись по широкой кровати, прижалась ко мне.

– Почему бы вам с Родригесом не купить квартиры? – неожиданно спросила она. – Мне непонятно, как вы обходитесь без них.

– Значит, так надо.

– Кому?

– Боссу, – ответил я первое, что пришло в голову.

– Ты имеешь в виду Родригеса?

– Нет, того, кто над ним.

– Послушай, над Родригесом никого нет, – произнесла Анна, медленно закидывая свою ногу на мою, и мы все начали сначала.

Кровать мягко пружинила под нами.

Когда я вошел в нашу нору» Бред уже не спал. Он сидел за столом с мокрыми волосами – наверное, только что принял душ – и, чуть склонив голову, рассматривал рюмку с виски, которого было явно мало, чтобы стать альтернативой женщине.

Я подмигнул Бреду и поставил на стол бутылку, которую купил по пути сюда. Эта была единственное, чем я мог ему помочь.

Бред потянулся к ней и сказал:

– Я вот думаю, Алекс, какой же я был дурак, что поначалу не хотел пускать тебя в ящик.

* * *

Вечером в баре Гарсиа поставил передо мной две рюмки и, наполнив их до краев виски, произнес:

– Давай выпьем, Алекс, и забудем прошлое, нам ведь с тобой еще работать и работать.

Я согласно кивнул и взял в руки рюмку.

Родригес появился в баре через два дня. С ним были еще два типа. Разные по комплекции, они походили друг на друга безразличным выражением лиц.

Родригес сел за столик, сделал знак Гарсиа, чтобы тот принес ему выпить, и жестом подозвал меня.

– Садись, Алекс, – предложил он, когда я подошел к столу.

Я сел.

Родригес дождался, когда Гарсиа принесет виски с содовой, сделал глоток из стакана и спросил:

– Алекс, почему ты стараешься выглядеть глупее, чем ты есть?

Я молчал, уставясь на стакан в его руках.

– Анна мне сказала, что ты очень даже не глуп. Тогда зачем же в тот день, когда ты избил моих людей, ты состроил из себя конченого идиота? Даже Гарсиа и тот сказал мне, что ты кретин.

«Анна, – подумал я. – Так вот зачем ты подложил ее под меня».

– Чтобы не пристрелили под горячую руку, – сказал я. – С дурака взятки гладки.

– Допустим, – Родригес отпил еще глоток из стакана. – А зачем ты устроил эту драку в баре? Тебе что, действительно нужна была работа, и ты хотел таким образом ее получить?

– Да, мне нужна была работа, но вначале я вовсе не собирался устраивать дебош. Твои люди плохо обошлись с Бредом и хотели его избить. Я заступился, а потом мне пришла в голову мысль, что если Гарсиа не хочет меня слушать, когда я говорю о работе, то есть смысл напрямую обратиться к его боссу, раз уж подвернулся такой случай.

Родригес задумчиво поболтал виски в стакане.

– Знаешь, у меня есть другая работа, – неожиданно сказал он. – Парню с такими способностями, как у тебя, негоже околачиваться в баре. Эта работа очень хорошо оплачивается, но она опасна. Ты как насчет этого?

– Сколько там платят? – спросил я.

– Две тысячи в неделю.

– Совсем неплохо!

– Но ты даже не спросил, каков характер работы.

– Мне все равно. За такие деньги…

– Ну, хорошо. Ты слышал когда-нибудь такое имя – Анжело Немаладо?

Мне стоило немалых усилий сохранить равнодушие на лице.

– Кажется, это какой-то гангстер, – сказал я на всякий случай.

– Да, ты не ошибся, – Родригес закурил сигарету и, прищурившись, посмотрел на меня. – Так вот, тебе надо будет придти к нему, представиться моим человеком и кое-что сказать. Кроме того, тебе придется некоторое время побыть в роли заложника, чтобы убедить Немаладо в искренности моих намерений.

– Две тысячи в неделю – это мало для такого дела, – сказал я, немного подумав.

– Хорошо – три, – предложил Родригес.

– Идет! – согласился я. – Как мне его найти?

– Он часто появляется в одном баре на Сорок первой улице. Как только он там окажется, за тобой приедет человек и подвезет тебя туда.

– Какой из себя этот Немаладо?

– Ты просто зайдешь в бар и спросишь мистера Немаладо. Пока он не прячется от закона, так что тебе его покажут.

На другой день, перед тем как идти в бар, я попрощался с Бредом.

– Так получается, Бред, – сказал я ему. – Возможно, я уже и не вернусь. Тебе придется жить одному. Квартиру я оплатил на три месяца вперед, и еще вот что. Помнишь ту лавку, в которой ты покупал кофе?

Бред кивнул.

– В течение трех месяцев раз в неделю тебе будут выдавать там бутылку бренди.

Бред долго жал мне руку, и в его глазах читалось плохо скрытое отчаяние.

* * *

Я проторчал в баре до девяти вечера, когда в него вошел худой тип в кожаной куртке и обратился ко мне:

– Ты Алекс?

Я кивнул и поднялся со стула.

– Пошли, – сказал человек и направился к выходу.

На улице стояло такси. Он сел на место шофера и сказал:

– Что стоишь? Садись.

Я сел рядом с ним.

Ехали мы молча.

Через некоторое время такси остановилось возле бара. Его название, горящее в темноте лиловым неоновым светом, ничего мне не говорило – при мне Немаладо никогда не заезжал в это место.

– Тебе сюда, – сказал водитель.

Не говоря ни слова, я вышел из машины и, войдя в бар, сразу наткнулся взглядом на Боба. Он сидел спиной к стойке, справа от Немаладо и держал в руках бутылку пива.

Глаза Боба слегка округлились. Глядя на меня, он что-то произнес, а потом тронул за рукав Немаладо. Тот обернулся и тоже увидел меня.

Я направился прямо к нему, на ходу окидывая взглядом публику в баре. Помимо Кадула и Боба здесь присутствовало еще несколько знакомых мне лиц.

– Алекс, ты очумел! Тебе нельзя здесь появляться, – заявил Немаладо, когда я остановился рядом.

– Можно, – сказал я.

– Объясни мне это, только поправдоподобней, – глаза у Немаладо вдруг стали непроницаемо черными.

Он взял со стойки стакан и стал пить виски мелкими неторопливыми глотками.

Я попросил у бармена кофе и сказал:

– Родригес заслал меня к вам как своего агента.

– Что?! – Немаладо, едва не поперхнувшись, отставил стакан в сторону и начал багроветь лицом, а потом внезапно разразился хохотом на весь бар.

Через несколько секунд ржало все окружение Немаладо, даже невозмутимый Кадул.

Боб, обессилев от смеха, сполз с банкетки и показывал на меня пальцем, все порываясь что-то сказать, но ему каждый раз мешал новый приступ смеха. Паоло просто рыдал, а Риджи, его телохранитель, как-то длинно охал и переходил на повизгивание.

Эти ребята умели веселиться.

Бобу, наконец, удалось произнести:

– Смотрите, латинос завербовали нашего парня. Наверное, это было для них нелегко.

– Фу! Больше не могу! – стонал, навалившись грудью на стойку, Немаладо. – Двойной агент. Способный, однако, парень! Едва начал работать, а уже умудрился выступить в двух командах одновременно. Учитесь.

Когда смех стих, Немаладо вытер со щек слезы и указал мне на банкетку.

– Садись. Кто такой Родригес и что он хочет?

– Родригес – один из приближенных людей босса их шайки. Посылая меня сюда, он убивает сразу двух зайцев. Во-первых, у него будет здесь свой человек, во-вторых, оставаясь у вас в качестве залога, пока вы сообща не обтяпаете дельце, я буду гарантией, подтверждающей искренность его намерений.

– И в чем же состоит это дельце? – поинтересовался Немаладо?

– Оно состоит в следующем. Его шеф хочет убить тебя, а он, то есть Родригес, желает убрать своего шефа, чтобы встать на его место. Он предлагает объединить усилия.

– А почему он послал именно тебя?

– Возможно, он не доверяет остальным.

– А почему он должен доверять тебе, можно сказать, первому встречному?

– Я новый человек и не могу симпатизировать его боссу уже потому, что не знаю его, а если Родригес уберет его и сам станет боссом, то я тоже окажусь не последним лицом в шайке.

– И как он видит наше сотрудничество?

– Он предлагает устроить ловушку для своего босса. Вы должны стать приманкой.

– Значит, мне предлагают в этом деле роль живца, – Немаладо не спеша сделал глоток из стакана и опять задумался. – Ну что же, все не так уж и плохо. Если этот самый Родригес заинтересован в смерти своего босса, то ему, конечно, удобней сделать это чужими руками, то есть моими. Но этих рук он может лишиться гораздо раньше, чем они сделают для него это грязное дело. Значит, он должен будет заботиться о целости моей персоны и информировать, когда его босс замыслит против меня очередную пакость. Что же, это неплохо, – еще раз произнес Немаладо и поднял на меня глаза. – Выпьешь с нами, Алекс? Говорят, у русских ни одна встреча и ни одно знакомство без этого не обходится, даже деловое. Почему так?

Я взял в руки стакан с виски, который поставил передо мной бармен, и сказал:

– Это не просто объяснить. Мы очень разные.

– В чем же наша разница, Алекс? Я вот смотрю на тебя и абсолютно этого не вижу.

«В чем разница? – подумал я. – Наверное, в величине души. Все прочие разницы второстепенны, они ее следствия. Сева как-то сказал, что чем больше души, тем хуже. Такая душа хочет несбыточного, от этого в ней много горечи. Чтобы ее смыть, зачастую одной бутылки бывает мало.

– Я сейчас тебе объясню, Анжело! – сказал я после короткого молчания.

Затем залпом выпил порцию виски и потребовал налить полный стакан.

У Немаладо в глазах появилось удивление.

– Вот это, – я кивнул на стакан, который до краев наполнил бармен. – Это отличие номер раз. Оно в том, как мы пьем, – я поднес стакан ко рту, залпом осушил его и поставил на стойку. Пусть повторит!

Когда бармен снова наполнил стакан, я произнес:

– А теперь отличие номер два!

И опять до дна опустошил посудину. После попойки с Джорджем Севедой я знал свою силу.

Удивления в глазах Немаладо стало еще больше.

Я вытер губы и сказал:

– Отличие номер два состоит в том, сколько мы пьем.

В баре стояла тишина. Все гангстеры с молчаливым любопытством смотрели на меня. Между тем два стакана виски, которые я влил в себя, медленно, но неотвратимо поднимались огненными струями из моего желудка к голове.

– А еще, Анжело, – сказал я, – вы оплодотворяетесь…

– Ну и что? – пожал плечами Немаладо. – Вы тоже.

– Мы?! – я медленно набрал в себя воздух и так же медленно выпустил его. – А ну-ка, еще стаканчик!

– Может, хватит, Алекс? – спросил Немаладо.

– Нет, я еще не все сказал. Сейчас я вам все объясню, всю разницу, до самого дна, – говорил я, пока бармен наливал мне виски.

После третьего стакана я решил, что пора растолковать этим америкосам, что к чему.

– Так, говоришь, мы тоже оплодотворяемся? – посмотрел я Немаладо в глаза.

– Ну да, – ответил тот.

– Шалишь! – сказал я на русском и снова перешел на английский: – Мы трахаемся! Понимаешь? В постели, в подъезде, на сене, в лифте, где только можно. Потому что это желание неодолимо. И от такого желания рождаются бешеные детки, такие сукины сыны, как я. Потому что они зачаты силой страсти, а не желанием размножиться. А у вас рождаются клерки, дауны и суки с переизбытком мужских гормонов, которых можно пользовать только ради размножения. Я тут на днях прогулялся по улице. Это какой-то толстожопый мир… У нас на похоронах сначала пьют и плачут, а потом поют и пляшут. Не по традиции, а по интуиции. Тогда покойнику легче. А при деловых знакомствах мы пьем потому, что нам прежде нужно душами наружу вывернуться и этими вывернутыми душами соприкоснуться. Нам нужно обоюдную близость почувствовать, прежде чем дело делать.

Четвертый стакан виски бармен мне не дал. Ему запретил Немаладо.

– Не надо больше пить, Алекс, – сказал он. – Я все понял про вас.

– Нет, ничего ты не понял, Немаладо. Понимаешь, Родина наша – сука последняя, но мы почему-то ее любим. Это необъяснимо, как… как…

– Как сама любовь, – закончил за меня Немаладо и как-то странно посмотрел на меня.

– Вы кое-что понимаете в жизни, Анжело, – сказал я.

– Еще бы, – Немаладо усмехнулся и повернулся лицом к Бобу, перед которым бармен поставил полный стакан виски.

– Эй, Боб, ты что, спятил?

– Вовсе нет, – Боб нерешительно погонял стакан по стойке. – Я тоже хочу попробовать.

– Знаешь, Боб, у тебя на лице я вижу маску обреченности. Подобная была у нашего общего приятеля на ринге, перед тем как его уделал Алекс, – заметил ему Немаладо.

– Даю фору в один стакан, – сказал я.

Боб был здоровым парнем, заметно превышающим меня по массе, но пил он всегда немного. Кроме того, у него отсутствовали навыки в распитии спиртного стаканами. Две таких дозы подряд, и старина Боб будет чувствовать себя так, словно попал на планету с ослабленной гравитацией.

Боб поднес стакан к губам и неумело, мелкими глотками стал пить виски. По мере того, как стакан пустел, на лице моего противника появлялась гримаса.

Вокруг нас гангстеры заключали пари.

Боб, наконец, допил стакан, с трудом убрал гримасу с лица и сказал:

– Ничего особенного.

Кадул, который сидел рядом с ним усмехнулся и обронил:

– Тогда, может, еще стаканчик, Боб?

– Конечно! – согласился тот, но в его голосе не было энтузиазма.

Бармен наполнил стакан и с интересом посмотрел на Боба.

Тот принял небрежную позу и принялся за виски.

Бедняга совершено не умел пить залпом, он опустошал стакан мучительно долго, и опять на его лице была гримаса. Постепенно она появлялась и у тех, кто на него смотрел.

Я подождал, когда второй стакан окончательно вольется в утробу Боба и предложил состязание – присесть пять раз пистолетиком.

– Как это? – не понял Немаладо.

– На одной ноге, – пояснил я. – Вторая при этом должна быть вытянута параллельно полу.

Немаладо посмотрел на Боба.

– Ну как ты, Боб, готов такое сделать?

– Конечно! – преувеличенно бодрым голосом ответил тот.

Немаладо опять, уже более внимательно, посмотрел на него и решительно сказал:

– Ставлю на Алекса.

– Обижаешь, босс, – произнес Боб и, вытянув одну ногу вперед, стал приседать. Это удалось ему сделать. Но едва он стал подниматься, как тут же потерял равновесие и завалился на бок.

– Теперь, Алекс, ты, – сказал Немаладо.

Я присел пять раз.

Немаладо сочувственно похлопал Боба по спине и сказал:

– Надо было внимательно слушать, что говорил здесь Алекс про разницу между нами и русскими. Ты же иногда куришь травку, Боб?

– Ну, бывает.

– При этом ты чувствуешь, как мир становится немного ярче, звуки чище и прочее?

– Ну, допустим.

– И тебе при этом хорошо?

– Бывает, – Боб непонимающее смотрел на Немаладо.

– А вот русские, они и без травки все остро чувствуют, всегда, понимаешь?

Боб кивнул, хотя ничего не понимал.

– Только им от этого не хорошо, как, допустим, тебе, а плохо, – продолжал Немаладо. – Первые два стакана виски у них уходят на то, чтобы приглушить это состояние, и только третий бьет им по мозгам.

– Ну, вот видишь, Анжело, ты сам уловил разницу, – сказал я.

– Да, Алекс, – произнес Немаладо. – Но что же делать с тобой? Я не могу сейчас взять тебя на прежнюю должность. Это будет подозрительно.

– Отправь его к Кандинскому, Анжело, – предложил Ка-дул. – А то в последнее время вокруг этого типа какие-то подозрительные личности вертятся, и он все чаще стал заглядывать в бутылку, а пьяный Кандинский очень болтлив. Вот Алекс и присмотрит за ним, заодно разгонит там всех и вроде как при деле будет.

– А что, это мысль. Так и сделаем, – Немаладо бросил на меня взгляд. – Сейчас и отвезем, пока ты подшофе. В таком виде тебе легче будет воспринимать этого типа. А потом ты к нему привыкнешь. Вообще-то, он парень ничего.

– Этот человек долго работал на нас и хорошо работал. Потом у него прорезался дар – он стал рисовать и довольно неплохо. Первые же картины попали на выставку и были раскуплены. Да что я тебе рассказываю, сейчас все сам увидишь и поймешь, – объяснял мне Немаладо, когда мы уже сидели в машине

* * *

Первое, что бросилось мне в глаза, когда мы подъехали к дому Кандинского, двухэтажному просторному коттеджу, так это забор, покрашенный яркой люминесцентной краской.

Когда мы поднялись на крыльцо, за дверями раздался выстрел и визг. Немаладо при этом вздохнул, а Кадул и Боб потянулись к пистолетам.

Потом двери неожиданно распахнулись, и перед нами предстали две девицы в чем мать родила, одна из них была с ног до головы вымазана краской.

Кадул наставил на них пистолет и заявил:

– Полиция! Назад в комнату. Что здесь происходит?

Девицы попятились назад, уступая нам дорогу, и мы вошли.

В просторном холле с большими, чуть ли не во всю стену окнами стоял коренастый человек и исподлобья глядел на нас, мелко при этом сплевывая, словно ему на язык попал волос, от которого он никак не может избавиться. В руке у него был пистолет.

– Чем это ты здесь занимаешься, Джекоб? – спокойно поинтересовался Немаладо.

– Разве не видишь, рисую.

Немаладо озадаченно хмыкнул, разглядывая большое полотно, находящееся под углом сорок пять градусов относительно пола. На нем пестрели разноцветные пятна и полосы, отпечаток ступни и руки.

– И как будет называться картина?

– «Испуг», – Кандинский продолжал смотреть на нас исподлобья, с таким выражением, словно знал о нас всех какие-то позорные факты, но предпочитал молчать, поскольку был человеком не скандальным.

– Один врач-психолог мне сказал, что когда человек очень пугается, его тело на миг принимает определенную позу, которую не удалось уловить еще ни одному художнику. То же самое происходит с цветком. Он сжимается, когда чувствует опасность. Нашим глазом это не уловить.

– И ты, конечно же, решил, что тебе это удастся.

– Да, – сказал Кандинский. – При помощи моих ассистенток, – он подошел к полотну и стал разглядывать его.

– Ну и какова техника? – с видом знатока поинтересовался Немаладо.

А Боб в это время негромко проговорил мне на ухо:

– С этим идиотом Кандинским всегда так. Как ни приедем, вечно какое-то представление. Не пойму, что с ним босс цацкается. Давно бы шлепнули и забыли.

– А зачем шлепать-то? – спросил я.

– Много знает, – ответил Боб.

– Когда измазанная в краске ассистентка с испуга падает на полотно, то на нем запечатлевается ее поза, та самая, о которой говорил мне психиатр, – уловил я последнюю фразу Кандинского.

– Ты это серьезно, Джекоб? – недоверчиво спросил Немаладо.

– Еще как!

– А как же ты вызвал испуг у этих девиц? Кстати, зачем тебе вторая?

– Я поставил их вместе и сказал, что хочу сфотографировать. Затем навел фотоаппарат, неожиданно заорал, что застрелю обоих, достал пистолет и выстрелил в них. Они отпрянули со страху назад и свалились прямо на полотно. У той, которая не в краске, я крупным планом снял испуганное лицо, а тело второй изобразило испуг при помощи краски, отпечатавшись на полотне.

– Знаешь, – сказал Немаладо, поглядывая на голых ассистенток Кандинского. – Я все никак не пойму, то ли ты псих, то ли, действительно, гений, или просто морочишь головы людям и мне заодно.

– Время покажет, – сказал Кандинский.

– Ладно, Джекоб, – Немаладо жестом подозвал меня. – Я тут привел одного парня, пусть он немного поживет у тебя.

– До каких пор?

– Пока не произойдут кое-какие события.

– Хорошо! – неожиданно безропотно согласился Кандинский.

– И помни, – произнес Немаладо, обернувшись уже у выхода. – Если окажется, что ты не гений, мы тебя точно пристрелим. В этом обществе психов и так достаточно.

* * *

– Ты думаешь, он шутит? – повернулся ко мне Кандинский, когда за Немаладо закрылась дверь. – Нет, он говорит правду. Джекоб! – Кандинский неожиданно протянул мне руку.

– Алекс! – подал я свою.

Рукопожатие Кандинского было сильным, а рука жесткой. Совсем не свойственной человеку искусства.

– Иди мойся, Магда, – обратился Кандинский к девушке в краске. – А ты, Долли, оденься. Видишь, у нас гости. Присаживайся! – снова повернулся ко мне Кандинский. – Кстати, зря ты связался с этими парнями. Немаладо, в общем-то, добра не забывает, но все равно гангстер есть гангстер.

– У меня не было особого выбора. – ответил я, разглядывая некий фрагмент женского тела в рамке над дверью, явно скопированный с Долли и увеличенный раз в пять.

– Вот и у меня тоже не было выбора.

– Твоя фамилия Кандинский. Ты случайно не родственник тому известному художнику?

– Родственник. Что-то вроде троюродного внука, – ответил Кандинский. – Ты располагайся, я пока дам выпровожу.

Я сел на диван и почувствовал, что хмель выветривается из моей головы.

Вернувшись, Кандинский распахнул огромный бар, битком набитый спиртным. Едва он это сделал, как над его головой автоматная очередь прошила длинный ряд бутылок. Во все стороны брызнуло крошево из стекла и спиртного. Мы почти одновременно упали на пол, а пули продолжали хлестать по бару.

Холл имел огромные окна, и, даже находясь на полу, я и Кандинский не были в безопасности.

Я перекатился к дивану, а Кандинский пополз на кухню. Через некоторое время там забухал дробовик.

– Алекс! – донеслось до меня в перерывах между выстрелами. – Ты жив?

– Жив пока! – ответил я.

– Послушай, в баре что-нибудь осталось?

– Треть в лучшем случае, – ответил я.

Потом опять зазвучали выстрелы, послышался звон лопающихся бутылок.

– Вот свиньи, так и выпивки не останется, – прорычал в кухне Кандинский и опять стал огрызаться из дробовика. – Алекс, наверху, в кабинете в столе есть пистолет.

Я дополз до лестницы и бросился вверх по ступеням.

Пистолет, здоровый «магнум», лежал в верхнем ящике стола вместе с двумя запасными обоймами. Я сгреб все это и распахнул окно. Какая-то тень метнулась от забора к дому. Я дважды выстрелил, отскочил от окна, и в это время вдалеке раздался вой полицейской сирены.

* * *

Когда приехали полицейские, я сидел в чердачном помещении и через небольшое оконце наблюдал, как блюстители закона обшаривают участок Кандинского. Трупов они не обнаружили и, наверное, поэтому уехали довольно быстро. Когда огни их машин затерялись в глубине улицы, я спустился вниз и застал там Кандинского, угрюмо рассматривающего разгромленный бар.

– Вот скоты, – ругался Кандинский. – Это уже второй раз. Надо бронированную плиту сюда поставить.

– Кто это был, Джекоб? – спросил я.

Кандинский вздохнул, достал из бара уцелевшую бутылку водки и ответил вдруг:

– Поклонники!

– Поклонники?! – я удивленно уставился на него.

– Да, поклонники, – Кандинский плеснул в стаканы водки.

– Они что, так выражают восхищение твоим искусством?

– Почти. Это смесь восхищения и протеста одновременно. Они вовсе не хотят меня убить, просто таким вот способом выплескивают переполнившие их чувства. У меня сейчас выставка на Манхеттене. Подозреваю, что они прямо с нее сюда и подкатили. Может, хотят таким образом подтолкнуть меня к еще более радикальному творчеству. Психи, что с них взять. Правильно сегодня сказал Немаладо: «В этом обществе и так достаточно психов».

«Каков талант, таковы и поклонники», – подумал я чуть позже, рассматривая картины Кандинского, развешанные по всему холлу – сплошь фрагменты женских тел. Моментами мне казалось, что они расчленены топором мясника, а не кистью художника. На некоторых картинах были нарисованы целые комбинации из одного туловища, трех рук и головы или, наоборот, из двух голов четырех ног и четырех рук – что-то похожее на паука. Все головы, изображенные на картинах, имели закрытые глаза. Полотна просто излучали какую-то болезненную привлекательность.

– В твоих работах есть достоверность, – вежливо заметил я.

Кандинский усмехнулся и небрежно махнул рукой.

– Это не искусство. Моя мазня просто удачно совпала с какими-то, даже мне неясными, скрытными и нездоровыми человеческими интересами. Мне поначалу было странно, за каким чертом ее так раскупают, а потом я понял. Человечество больное, оно не желает наблюдать мир в целом. Очевидно, это пугает людей, и они предпочитают видеть его фрагментами, как шизофреники. А искусство что, оно всего лишь отображает действительность, каким бы авангардным оно ни являлось, показывает не объективно существующую реальность, а именно ту, которая фиксируется в человеческой башке.

Кандинский продолжал болтать, потягивая водку из стакана. Я слушал его болтовню вполуха. Меня тянуло в сон. Наконец, мой собутыльник заметил это и произнес:

– Алекс, спальня наверху, налево.

Я молча кивнул, из вежливости сделал глоток из своего стакана и пошел к лестнице.

Наверху, перегнувшись через перила, я спросил:

– Слушай, а почему у тебя здесь одни женщины?

– Раньше были и мужчины и даже в основном мужчины, – как-то задумчиво ответил Кандинский, а потом, словно очнувшись, поднял на меня глаза. – Почему женщины? А потому что женщина, это, как бы получше объяснить… А вот представь, Алекс, что тебе шестнадцать лет, ты прибыл из какого-то глухого патриархального городка, и у тебя еще не было женщины, ты не выкурил ни одной сигареты и еще не выпил своей первой рюмки, ты еще нигде не был, не видел мир. Ты – существо без пороков. Не испорченный цивилизацией человек. И вот тебе предлагают на выбор что-то одно: дорогую сигару, коллекционный виски, шикарную машину, красивую женщину или путешествие в Рим. Что бы ты выбрал?

– Женщину! – ответил я.

– Вот! – поднял вверх палец Кандинский. – А почему?

Я пожал плечами.

– Да потому, что в обладании красивой женщиной кроется все одновременно: и виски, и быстрая езда на шикарном автомобиле, и путешествие в Рим, и много чего другого. Вот потому на стенах одни женщины.

«Но зачем же при этом их расчленять?» – хотелось спросить мне.

Оказавшись в спальне с огромной кроватью, я разделся и лег на нее, думая о том, что спать одному на таком аэродроме неуютно. Наверное, потому Кандинский и спит в холле на диване у своих картин, возле двухголовых и трехруких женщин. Все-таки почему они все с закрытыми глазами?