Текст книги "Город Последний"

В фургоне было так жарко и душно, что чёрный воздух приходилось с усилием захватывать ртом. И ещё сильно трясло, а ухватиться было не за что.

Конвоиры как будто исчезли. В фургоне совершенно ничего не было видно, а они не издавали ни звука. Мик слышал гуденье клаксонов на улицах, приглушенные голоса гуляющих людей, лай собак… А конвоиры даже не дышали. И не ругались, когда фургон потряхивало, и даже звука ударов – в тот момент, когда автомобиль подпрыгивал на какой-нибудь колдобине – с их стороны кузова не раздавалось.

Мик подумал, что и сам сейчас растворится в бесконечной темноте. Потом створки фургона откроются – а внутри никого, только следы на пыльном полу. Или даже следов не будет.

Когда фургон остановился на очередном перекрёстке, Мик вскочил и принялся изо всех сил лупить по жестяной стене.

Мгновение – и кто-то сильно дёрнул его за ногу, и Мик со всего размаху упал на пол.

– Тихо, – спокойно сказал мужчина.

Мик, не отвечая, отполз в сторону. «Значит, вы всё-таки есть», – с некоторым удовлетворением отметил он. Знание это, пожалуй, стоило пары шишек.

Через какое-то время фургон остановился. Затем начал сдавать назад. Приехали.

Снова хлопнула передняя дверца, послышались невнятные голоса и смех.

Створки фургона распахнулись, и кузов залил пыльный солнечный свет в узорных тенях листьев.

Мик встал, инстинктивно сжав кулаки и глядя на похитителей. Теперь их было пятеро: двое перепачкавшихся в фургоне конвоиров, лысый старик с бородой, улыбающаяся женщина в красном платье и маленький человечек с большой старинной камерой на плече. На глазах у него были круглые прозрачные очки; они отблёскивали, и глаза прятались за металлическим сверканием.

Камера стрекотала, человечек вертел какую-то ручку – снимал фургон и Мика внутри. Из-за этого стрёкота и невидимых глаз он походил на робота.

– Вылезай, – весело сказала женщина.

Конвоиры синхронно двинулись к Мику. Тот сделал обманное движение вправо (краем глаза успел заметить неловкое движение мужчин – купились!), и тут же стремительно бросился влево и вперёд. Он уже вылетал в стремительном прыжке из фургона (оператор, присев, развернул объектив прямо на него), как сзади налетел один из конвоиров, и они вдвоем упали на землю. Прямо у ног женщины в красном.

Мужчина слез с Мика, затем поднял его.

Последовала пауза.

Они стояли в залитом жарким солнцем дворе заброшенного дома. В низкой пожухлой траве валялись осколки кирпичей и стекла, обрывки газет. Пели цикады.

– Какой упорный, – наконец сказала женщина, глядя в бледное, исцарапанное и перепачканное лицо Мика. – Как волчонок…

Она быстро провела пальцем сверху вниз по его губам, так что они звучно шлёпнулись друг о друга. Мик даже не дёрнулся и не попытался укусить – слишком это было неожиданно. И ещё он устал и отчаялся. Последняя попытка сбежать дорого далась.

Оператор бесстрастно снял и эту сцену. Теперь он стоял спиной к солнцу, но стёкла все равно скрывали глаза – сверкали, как крохотные лужицы ртути.

Старик коротко и хрипло кашлянул, и тут же все, как по сигналу, двинулись в дом.

Внутри было светло – в огромные просветы окон и обвалившиеся перекрытия заглядывало солнце. Пахло пылью, разбитыми кирпичами, чуть-чуть – крапивой.

Опасных запахов Мик не почуял, и это его приободрило.

Они поднимались по лестнице без перил. Впереди, сгорбившись, шёл старик. За ним, между двумя конвоирами, Мик. Слева от них, боком, так что камера фокусировалась на лице Мика, шёл оператор. При каждом шаге его ступни оказывались наполовину на ступеньке, наполовину – в воздухе. Под ноги он при этом не глядел, сосредоточившись на камере и Мике.

Сзади бодро цокала каблуками женщина в красном.

Поднявшись на третий этаж, они вышли в коридор. Здесь было уже темнее. Из распахнутых квартир печально выглядывал брошенный хлам: игрушки, разодранные книги, одежда. В одной из комнат на полу валялась фотография под треснувшим стеклом – три смутно различимые темные фигуры.

Наконец они остановились перед единственной запертой дверью. Мик заметил, что щели по краям и замочная скважина заложены чёрным полиэтиленом.

Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Глубокий, тяжёлый холод схватил сердце и расползся по телу.

Старик покопался в замке и дверь открылась – в абсолютную, густую, как чёрная краска, темноту. Старик исчез в ней, а через какое-то время щёлкнул выключатель, зажужжала флуоресцентная лампа, и Мик увидел комнату.

Она была маленькая, чистая. В центре стояла большая железная кровать, застеленная клетчатым одеялом. Над кроватью окно, плотно заложенное досками. На них был грубый рисунок красными и белыми мелками. Что-то вроде короны или венца. Вдоль стен валялись катушки с плёнкой.

Когда Мика попытались втолкнуть в комнату, он яростно сопротивлялся. Бился, как угорь, упирался ногами о косяк, дважды, извернувшись, сумел укусить конвоира. Удерживали его только двое мужчин. Стоявший у кровати оператор снимал всё происходящее, бесстрастно посверкивая очками, старик молча ждал, а женщина хихикала.

Наконец мужчинам удалось втащить его в комнату и уложить на кровать: один сел Мику на ноги, второй на грудь. За всю схватку никто не произнёс ни слова – только женщина в красном вполголоса смеялась.

Теперь она подошла к нему с двумя таблетками на ладони: белой, большой и шершавой, и маленькой красной.

– Будешь пить?

Мик не ответил.

Она кивнула и ловко схватила его за нос. Прошло десять, пятнадцать, тридцать, сорок секунд. Лёгкие начало сжимать, в голове стучали гулкие удары сердца, но Мик уже был слишком зол, чтобы сдаваться. Да и страшно было выпить, страшнее, чем умирать.

Тогда женщина быстро и как-то унизительно ткнула его оттопыренным пальцем в щёку и пропихнула в открывшийся рот таблетки.

Какое-то время всё оставалось по-прежнему, затем Мик заметил, что поле зрения сужается. Стены пропадали в тёмной тени, осталось только светлое пятно потолка и лицо старика справа. Оператора он уже не видел, но камера стрекотала. Где-то за ним, невидимая, стояла женщина. Светлый кружок белёного, покрытого трещинами и паутиной потолка, размывался наплывающей темнотой. Обострённый слух уловил скрип мела по доскам, которыми было забито окно – женщина что-то рисовала.

Наступила полная темнота, мир на мгновенье исчез – и в следующий миг Мик обнаружил себя в совсем другом месте. Ржаное поле, освещаемое неподвижным вечным закатом. Красно-оранжевые лучи мягко ложатся на сухие колосья, в стороне стоит брошенная ферма с выбитыми окнами и ржавой крышей.

Тут же были и старик с женщиной, только выглядели они ещё хуже и страшнее, чем раньше. Старик был давно мёртв, фальшивая борода криво свешивалась с равнодушного лица. Женщина здесь была голой; под белой, как мука, кожей, змеились густые сети синих сосудов. На животе они сплетались в густой и явно осмысленный узор: круги, треугольники, волнистые линии.

– Пошли, – хрипло сказала женщина. Ей было здесь трудно: она тяжело дышала, с всхлипами. На виске лихорадочно пульсировала вена.

Мик не стал спорить. Они пошли куда-то прочь от солнца. На красные и жёлтые снопы падали удлинившиеся тени. Стояла абсолютная тишина: только колосья чуть шелестели под ногами.

Впереди показался Город. Весь он выглядел как огромное заброшенное здание. Из пустых проёмов окон, казалось, нёсся неслышный крик.

Город они обходили по широкой дуге; раз, обернувшись, Мик будто бы увидел в одном из окон человеческий силуэт. Мальчик споткнулся, женщина тут же подхватила его и ударила белой мёртвой рукой по лицу.

– В окна не смотреть!

Дальше шли молча. Город вскоре (а может и не вскоре, время здесь не ощущалось) миновали, прошли мимо засохшей рощицы. С серых ветвей свисали толстые канаты.

Старик вдруг то ли прокашлял, то ли прокричал что-то. Только через какое-то время Мик уловил смысл фразы. Мертвец сказал: «Раньше я швартовал здесь воздушные шары».

Они шли ещё какое-то время, а затем поле внезапно кончилось. Трое стояли перед крутым обрывом, тянувшимся во весь горизонт. Здесь был узкий канатный мостик, уходящий в туман.

Они замерли на мгновение.

Старик с гнусным вздохом, тонким, булькающим и протяжным, уселся на край обрыва.

Затем женщина сказала:

– Иди, – и подтолкнула Мика.

Как только Мик понял, что его хотят заставить туда идти, он почувствовал, насколько это страшно. Там, на мостике, было нечто. Его не видно было за мглой, но оно вызывало животный, сумасшедший ужас, пронизывающий всё тело панической энергией.

Мик цеплялся за сухие стебли, отчаянно упирался ногами. Женщина и Мик сплелись в борьбе. Её голое белое тело и сухие, как чертополох, волосы, были совсем рядом, касались Мика, а он касался их. Это было уже не страшно – просто мёртвое тело, не сравнимое с прятавшимся в тумане вечным ужасом. Мик только старался не трогать пульсирующих синих сосудов.

На мгновенье он, выворачиваясь, увидел старика.

Мертвец сидел на краю и равнодушно смотрел вперёд, в туман, даже не повернув к ним головы.

В следующее мгновение Мик обнаружил себя уже стоящим на краю моста. Женщина стояла перед ним, улыбаясь.

А за её спиной… За её спиной, далеко в поле, Мик увидел Зелёную Девочку. Изумрудный мазок на красно-оранжево-жёлтом поле. Она махнула рукой, и Мик как-то сразу понял, что нужно идти по мостику.

Страх пропал; равнодушно взглянув на женщину, он развернулся и пошёл вперёд. Кажется, она что-то поняла, хотела остановить его, протянула руку… Но не успела, а на мост ступить не решилась.

Мик спокойно шёл вперёд, в туман. Под ногами поскрипывали и покачивались доски. Как только мгла спрятала его, Мик увидел Девочку.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

Она взяла Мика за руку и повела за собой. Туман почти тут же кончился, и они вышли к тому же закатному обрыву и полю. Ни Города, ни старика с женщиной не было – но вдалеке виднелась ржавая крыша фермы.

– Кто там, в тумане? И куда ведёт мост? – спросил Мик.

– На другую сторону, – серьёзно ответила Девочка. – А в тумане привратник.

– Мы его не встретили? Или ты и есть привратник?

Она со страхом рассмеялась.

– Нет, конечно, нет. Просто я знаю обходные пути. Пошли отсюда.

Она взяла Мика за руку, и они синхронно прыгнули вверх, в золотистое, с красными перьями облаков, небо.

Приземлился Мик лёжа на кровати в брошенной комнатке. Он встал: на полу валялось красное платье женщины и одежда старика.

От оператора не осталось ничего. Уходя, Мик заметил на пыльном полу три, а не четыре цепочки следов.

Мик сделал паузу, отхлебнув кофе.

– Есть над чем задуматься, – заметил я.

– Точно, – сказал он. – Есть.

– И что же было дальше?

– Нужно было спасать Зелёную Девочку, она же осталась в том жёлтом доме. Петер мог её украсть. Я долго плутал, пока не добрался до центра. Там уже было проще. В притворе одного собора я взял картошки и лука – их специально оставляют для разных незаметных бродяг.

И отправился на берег реки. Там были огороды, и я отлично замаскировался, стянув шляпу с пугала. Сидел там до вечера, палил костер и удил рыбу. И наблюдал. Дом был пуст. В сумерки я тщательно затоптал угли и, прислушиваясь к плеску воды, прокрался наверх, к дому. Ни одно окно не светило. Я обошёл его по кругу и наконец швырнул в стекло камень. Никого и ничего.

Дверь была заперта, и я пролез в разбитое окно. Мой мешок вместе с Девочкой валялся на полу, точно там же, где его и бросили – будто ничего и не случилось за это время!

Мик помолчал.

– И не было детской одежды. Той, в ржавых пятнах.

– Может быть они сбежали?

Мальчик пожал плечами.

– Интересно представить, кто ещё и что ещё исчезло в тот день. Со стариком и женщиной бесследно исчез оператор. А может, и те два конвоира, и даже грузовичок, в котором меня похитили. Может, и Петер, – он задумчиво поболтал ложечкой. – Вот так что-то исчезает навсегда, а ты и не узнаешь.

– Дом остался. Город остался, – тут я вспомнил. – А волос у тебя на запястье? Тот золотистый?

Мик кивнул.

– Я тоже про него подумал. Он, как ни странно, был. А утром мы отправились вниз по реке, к морю. Там можно было…

«Динь-дон!» – пропел дверной звонок. «Динь-дон!».

Мик вопросительно поглядел на меня.

Не сразу сообразив, что рассказ прервался, а звонят в мою собственную дверь, я кивнул Мику и пошёл открывать.

На пороге стоял Клаас. Он казался возбуждённым – что при его богатырских габаритах выглядело удивительно и даже немного пугающе. Мы поздоровались, и он стремительно, не дожидаясь меня, прошёл в кухню.

Мика не было, на столе стояли две чашки с остатками кофе. В открытое окно ветер заносил обрывки струй дождя.

– У тебя гости? – удивился он.

– Нет. Посуду ленюсь мыть.

– Ага, – Клаас кивнул и уселся.

– Кофе? – предложил я в некоторой растерянности. Непонятно было, зачем он так неожиданно пришёл.

– Нет, спасибо. Слушай, Артём, тут такое дело… Сегодня отходит последний корабль из Города. Потом ты ещё долго не сможешь уехать.

– Долго – это сколько?

– Лет пять-шесть.

– Чего? – я чуть не рассмеялся.

– Понимаешь ли, – он казался смущённым, даже потянул себя за чёрную бороду. – Понимаешь ли, я не хотел тебе сразу рассказывать, потому что эти ребята из Гамбурга подложили тебе такую свинью. Выходило бы, что я их обвиняю, а я же не знал всего. Да и не хотелось быть дурным гонцом…

– Гонцом с дурными вестями? – я смотрел на Клааса с изумлением. Этот застенчивый монолог, произнесённый мягким глубоким голосом, совершенно не вязался с огромным широкоплечим мужчиной в густой чёрной бороде.

– Да. Так вот, наш Город стоит в очень странном месте. В очень неудобном. Ветер и течения здесь циклами. Лет пять или семь на остров невозможно добраться – штормовые ветра и сильнейшие течения идут от нас к материку, на юг, юго-восток, юго-запад. А следующий цикл всё наоборот – с острова невозможно уплыть на континент, зато с континента на остров тебя самого отнесёт. И сейчас как раз начало этого периода.

Звучало всё это сомнительно. Что, если Клаас хочет убрать меня из Города? Но зачем? И зачем так глупо? Господи, да с его ручищами достаточно было вежливо попросить меня уехать домой подобру-поздорову.

– Ты серьёзно? Но почему так?

– Я толком не знаю. Дальше от побережья, в центре острова лежат ледники. Огромные, километровой толщины. А под ними вулканы, ещё молодые и постоянно активные. Как-то с этим связано.

– Ладно, – сказал я. – И как же уходит сегодняшний корабль?

– Он уходит не на юг, к материку, а на север. Это китобойное судно. На север и дальше, по широкой дуге, огибая течения. Проходит Командорские острова, Камчатку и в конце концов прибывает в Северную Америку. Оттуда уже легко доберёшься домой.

Я подумал, что это вовсе не легко.

– И сколько времени этой займёт?

– Плаванье – полтора-два года. А в Америке уж как сам разберёшься.

Вот теперь я рассмеялся. Два года на китобойном судне, среди льдов и вечной арктической ночи!

С другой стороны, какой я бы мог написать репортаж!

– Извини, – сказал я Клаасу. – Это от неожиданности.

– Я понимаю. Решай, только быстро. Капитан сейчас сидит в моём ресторане. Судно отходит вечером, но нужно поговорить с ним заранее.

Я начал напряжённо думать. С одной стороны, Город мне нравится. С другой, меня запихнули сюда обманом. С одной стороны, здесь наконец подвернулась настоящая работа, настоящее расследование – то, чем мне и хотелось заниматься. Не какие-то дурацкие рекламные проспекты к курортам для среднего класса. С другой, и два года на китобойном судне – нехилый сюжет.

И потом, пять лет здесь. Или даже семь. Меня успеют забыть все: сестра, друзья, кошка, которую я оставил на попечение Мадлен.

– Хорошо, – сказал я. – Спасибо, Клаас. Пойдём поговорим.

На улице опять лило, но было светло, не как обычно во время дождя. Солнечные лучи играли и искрились в прозрачных струях.

Клаас, наклоняясь под мой зонт, давал краткий инструктаж:

– Капитана зовут Оскар Зельде. Подойдешь к нему сам – во-первых, будет несолидно, если тебя подведут, во-вторых, я с ним не знаком. Представишься, расскажешь, что застрял здесь.

– Спасибо, – улыбнулся я. – Я умею разговаривать.

– Ну да. Можешь намекнуть, что мог бы написать о нём книгу – за два года почему бы и нет? Я слышал, Зельде честолюбив.

– Ладно, попробуем.

В холле Клаас незаметно указал мне на капитана. Это был худой бритый мужчина, совсем не похожий на моряка. Он сидел один в центре зала.

Я подошёл к Жаку, взял местного ликёра. Жак подмигнул мне из-под блестящих очков и шепнул:

– Удачи.

Твёрдой и в то же время лёгкой походкой я подошёл к столику моряка.

– Добрый день. Позвольте присоединиться.

Капитан улыбнулся и кивнул. Его лицо было бы красивым, если бы не цвет – неестественный, кирпично-красный, сухой, как печной жар, загар.

– Меня зовут Артём Луниш.

– Оскар Зельде.

Мы пожали друг другу руки.

– Я приехал из Гамбурга. Мне срочно нужно уехать. Насколько я знаю, вы и ваш корабль – мой единственный шанс.

– Вы матрос?

– Нет, я…

– Очень сожалею, господин Луниш, но мы не берём пассажиров. Ни за какую плату.

Он сказал это тоном окончательного решения и снова улыбнулся, стараясь выразить сожаление. Но я не собирался сдаваться. Журналист я или кто?

Охватив его быстрым взглядом, я тут же приметил важную деталь. Ногти у Оскара Зельде были круглые и плоские, как зеркальца. И пальцы выглядели как маленькие барабанные палочки. Я случайно знал, что это признак серьёзной сердечной недостаточности.

– Посмотрите на ваши ногти, господин Зельде. А теперь на мои.

Он послушно посмотрел.

– Видите, у вас они другие. Это из-за разрастания соединительной ткани. Вместо живых и полезных функциональных клеток растёт пустая бесчувственная плоть. Это называется фиброз – он возникает из-за недостатка кровообращения. В целом, ваши ногти свидетельствуют о серьёзной сердечной недостаточности. Я бы советовал вам наблюдаться у врача.

– Благодарю вас, – сказал капитан, – за ценное наблюдение и совет. Но на корабле уже есть фельдшер. Пусть он хуже вас – но я не могу без предупреждения бросить одного из своих людей здесь.

Всё было без толку. Шансов теперь не было, но игру стоит продолжать до конца.

– По образованию я не врач, – в свою очередь улыбнулся я, – а журналист. За два года вашего плавания мог бы создать прекрасный репортаж или даже книгу – о капитане Оскаре Зельде и его судне. Нового Ахава я вам не обещаю, но… – я как можно более равнодушно пожал плечами. – Мне говорили, вы тщеславны.

– Ахава и так когда-то списывали с меня.

– Он был написан в прошлом веке.

– Знаю. Вы здесь новичок, позвольте, в свою очередь, поделиться с вами опытом. Здесь, на окраинах мира, все немножко по-другому. Подо льдом всё сохраняется куда лучше: люди, животные, предания. Помните это – и вам здесь понравится. Приобретёте бесценный опыт.

Мне нечего было на это сказать, поэтому я просто уточнил:

– То есть вы меня не возьмёте?

– Нет, – он с сочувствием покачал головой. – Судно полностью укомплектовано. Киты весят немало. Мы не можем взять ни одного лишнего человека.

– Жалко, – сказал я и залпом выпил ликёр. – Приятно было познакомиться. Удачного вам плавания, капитан Зельде.

– Удачи и вам, господин Луниш, – как-то особенно умиротворённо сказал он.

Уже в спину мне он что-то, кажется, добавил, но я не стал оборачиваться и переспрашивать.

– Не повезло? – спросил у выхода Клаас.

Я кивнул и развёл руками – мол, ну что же, не беда.

Он улыбнулся.

– Тогда до встречи.

Я пошёл домой.

Интермедия первая

На Город опускался вечер. Вечер и снег.

На кухне, перелистывая сочинение о Городе, сидит Артём. Он думает о том, что это невозможно – с физической, климатической, географической точек зрения. Что это невозможно даже с точки зрения морали – почему пароходная компания так с ним поступила?

На секунду взглянув в окно, он видит густые ярко-белые хлопья снега. Артём в изумлении подходит, проводит рукой по холодному стеклу. Черепичные крыши, башенки, балконы, карнизы окон – всё перед ним укутано снегом.

Чуть дальше, в старых припортовых районах, Мик слушает орган. Он сидит на подоконнике, обняв руками колени, освещаемый голубоватым сиянием снега за спиной. Галерея почти темна – лампы только у органиста – и он невидим. Он слушает. Звук здесь, наверху, разносится долгим потрескивающим эхом.

Потом он осторожно соскальзывает с подоконника и подкрадывается к перилам. Внизу он видит яркий жёлтый свет и макушки множества людей. Собор почти полон.

В стороне от Мика – орган, старинные медные трубы, за которыми прячется тот, кто создаёт эти грозные, величественные и протяжные звуки. Мик сидит немножко здесь, потом поднимается на подоконник. Слушает. Он думает о том, чтобы принести сюда свечу и смотреть, как она будет колебаться от музыки. Может, так будет проще понять.

Затем он бесшумно открывает окно и выскальзывает на заснеженную черепицу крыши.

В тесной и занозистой темноте Ана Шульц, последняя пропавшая девочка, осторожно грызёт веревку. Она старается делать это бесшумно. У Крыса прекрасный слух. При воспоминании о нём, о его лице, девочку передёргивает. Темнота кажется гуще, но Ана продолжает медленно и упорно грызть.

Толи Поове, пропавший три года назад мальчик, смотрит на снег. Хлопья падают на его кожу и не тают, потихоньку укрывают его, обнажённого. Он думает о том, что его кожа белее снега. И что хорошо бы подождать, пока снег полностью укроет его – чтобы потом сидеть островком тепла в самом сердце зимы.

Обнажённый мальчик сидит по-турецки на одиноком валуне, окружённом серыми хмурыми волнами. За пеленой снега видятся далекие огни Города, но Толи нет до них дела. Он с удовольствием ждёт, когда превратится в настоящего снеговика с маленьким тёплым человечком внутри.

Вечер сменился ночью. Снег повалил ещё гуще.