Текст книги "Хранители времени: как мир стал одержим временем"

Глава пятая
Слишком много слов – это сколько?

I. Во времена Моисея

В прошлом году, накануне моего 55-летия, я получил по электронной почте письмо от женщины по имени Конни Дилетти с соблазнительным предложением. Конни была организатором ежегодной конференции в Торонто под названием IdeaCity, на которой около пяти десятков участников обсуждали серьезные темы, такие как изменение климата, нутрициология[76]76
  Нутрициология – наука о питании. – Прим. ред.


[Закрыть] и возможность присоединения Канады к Соединенным Штатам. Она хотела, чтобы я принял участие. В этом году у них запланирована секция о любви и сексе, и она поинтересовалась, не хочу ли я поговорить о любовных письмах (я написал книгу о том, как люди пишут письма, и лучшими примерами там были любовные письма – в той или иной степени). Я никогда не бывал на конференции IdeaCity, не был в Торонто и всегда хотел посмотреть Ниагарский водопад, который там недалеко, поэтому выразил горячую заинтересованность в участии. В ответном письме я спросил об условиях: сколько ночей в отеле мне готовы оплатить, как с перелетом и т. д.

Ответ Конни Дилетти не мог не порадовать. В обмен на 17-минутное выступление мне предлагали оплатить перелет, проживание в пятизвездочном отеле, видеозапись моего выступления будет навсегда размещена на сайте IdeaCity, каждый вечер организованные приемы, а в субботу – «бранч[77]77
  Комбинация завтрака и обеда (от слов breakfast и lunch). – Прим. ред.


[Закрыть] для приглашенных докладчиков в доме Моисея».

Там было много чего другого, но эти предложения были весьма впечатляющими. И самым впечатляющим мне показалось то, что от меня требуется выступление продолжительностью 17 минут. Не мои обычные 45 с ответами на вопросы, и не более округленные 15 или даже 20 минут.

«Почему 17?» – задумался я. Может, это магическое число появилось в результате многолетнего тщательного анализа? (Конференция IdeaCity существовала 16-й год – просто выскочка по сравнению с 25-летней историей конференций TED[78]78
  TED (Technology, Entertainment, Design) – американский частный некоммерческий фонд, устраивающий ежегодные конференции. – Прим. перев.


[Закрыть], с которыми у нее есть определенное сходство, и тем не менее достаточно опытная, чтобы хорошо понять, когда аудитория имеет тенденцию засыпать.) А может, 17 минут выделили только мне, а прочим докладчикам – другое, тоже случайно выбранное время? Может, лорду Лоусону, еще одному участнику, дали всего 12 минут, чтобы он выступил на свою любимую тему опровержения глобального потепления? Может, доктору Эми Леман выделили 28 минут поговорить о неправильном использований малярийных сеток на берегах озера Танганьика? Может, у лучших докладчиков с самым острым языком и самыми интересными слайдами (там предполагался университетский человек с докладом о гляциологии[79]79
  Гляциология – наука, занимающаяся изучением природных льдов. – Прим. ред.


[Закрыть]) выступления пролетают как один миг, а у других, рассказывающих за то же время о «мифах о чесноке» или «связи рэпа с религией», доклады, кажется, тянутся вечно? И кто такой Моисей?

Через три месяца я прилетел в Торонто. Оказалось, всем докладчикам выделено ровно по 17 минут. Я знал, что для докладов на конференциях TED отводится ровно по 18 минут – период, который куратор конференций Крис Андерсон назвал «золотой серединой»: это дает выступающему время говорить серьезно, но не слишком заумно; «проясняющий эффект» ограничения выступления 18 минутами положительно влияет как на докладчика, так и на слушателей: никто не успевает заскучать, и идеальное время, чтобы запустить доклад в Viral Online, потому что оно примерно совпадает с длительностью кофе-брейка.

Но в IdeaCity 17 минут, по словам Моисея, были своеобразной «фигой в кармане» для TED. Конни Дилетти рассказала мне, что конференции IdeaCity начались в 2000 году под названием TEDCity, в партнерстве с одним из создателей TED Ричардом Вурменом (первая конференция TED состоялась в 1984 году). Изначально в TED и TEDCity каждому выступающему выделялось по 20 минут, потом на конференциях TED время выступлений сократили до 18 минут, организация расширилась, несколько сменила направление, и Моисей решил пойти своим путем, придумав эту «фигу в кармане». (Не исключено, что в дальнейшем какая-нибудь конкурирующая организация, вдохновленная примером IdeaCity, но желающая превзойти ее, еще сократит время выступлений – до 16 или 15 минут. Или до 8. Это вопрос, в сущности, выпаривания воды, как с крепким французским бульоном.)

Моисей оказался Моисеем Знаймером, литовским евреем на восьмом десятке лет и медиамагнатом, местной комбинацией Руперта Мердока и Хью Хефнера, только более либеральным. Он был очень обаятельным, но я почувствовал, что на одном обаянии он вряд ли поднялся бы до таких высот. Ему принадлежали теле– и радиостанции, а также культурно-политический журнал под названием Zoomer, ориентированный на беби-бумеров. Об этом мне сообщили в электронном письме. Он любил окружать себя шикарными женщинами и шикарными автомобилями (он ездил на «Делориане» и классическом «Ягуаре»). Он также заправлял шоу в IdeaCity, предваряя каждое заседание и представляя каждого докладчика, позировал перед фотографами со всеми участниками и вел себя как неофициальный хронометрист. Официальным хронометром были бросающиеся в глаза прямоугольные цифровые часы на сцене, которые начинали обратный отсчет времени, как только докладчик открывал рот. Неофициальный хронометрист действовал более скрытно. Как только ты исчерпывал 17-минутный лимит, Моисей появлялся на краю сцены. Если превышал на минуту, он медленно начинал приближаться к тебе, а если не замолкал и на этом, Моисей подкрадывался еще ближе, оказывался совсем рядом, готовый перебить остроумным и по возможности язвительным замечанием.

К счастью, мое выступление назначили на утро второго дня, и у меня было много времени понять, как выдерживают время выступления другие участники, и начать непривычно нервничать. Конференция проходила в Кернер-холле, в зале в виде подковы, рассчитанном более чем на тысячу человек. Вообще-то он принадлежал Королевской музыкальной консерватории, поэтому и видимость, и акустика в нем были потрясающими, также как технология вывода на экран презентаций, сделанных в PowerPoint. Конечно, все это только добавляло волнения, равно как и то, что, как мне пообещали в первоначальном письме, мое выступление будет записано и «размещено на сайте навечно». Мир подойдет к своему медленному и кошмарному концу, причиной которого станет одна из ужасных экологических или гуманитарных катастроф, описанных в материалах IdeaCity, но мой доклад так и останется где-то там, в облаке, и никто им не сможет воспользоваться.

Когда выступаешь почти час, есть время не только отклониться в сторону и потерять нить повествования, но и вернуться. Если упустишь что-то из первой половины, можно поговорить об этом в последней четверти или даже во время, отведенное ответам на вопросы. Но 17 минут такого не простят: не должно быть длиннот, повторов, отступлений. Кроме того, каждый из участников заплатил по 5000 канадских долларов, так что лучше не осрамиться.

Наступило мое утро. В красивой переплетенной программе конференции мое выступление было назначено на 10:01. Сначала я подумал, что это опечатка, но потом заметил, что начало выступлений и других докладчиков указано не менее причудливо: 11:06, 13:57, 15:48. Примерно за час до выступления я узнал, что многие докладчики репетируют свои речи выступления чуть ли не до судорог, они оттачивают каждое слово, чтобы уложиться в 16 минут 30 секунд и оставить себе время слегка хохотнуть или просто перевести дух.

Я испытывал глубочайший страх перед публичными выступлениями, а в школе так просто начинал заикаться. Мне приходилось буквально выдавливать из себя слова, а некоторые, особенно те, что начинались с st, я просто не мог выговорить. Школьная обстановка не лучшее место для преодоления подобного недостатка. Обращаться к классу было мучением, но оно не шло ни в какое сравнение с выступлениями в актовом зале перед всей школой, что от нас иногда требовали. Другой проблемой было то, что я любил покрасоваться, а заикание означало, что я переживал вдвое больше. Мои опасения продолжались, когда мне стали предлагать опубликовать первые книги, но постепенно тревога улеглась, речь улучшилась, и я уже начал мечтать о книжных фестивалях. Мне нравилась мысль, что я сумел победить страх. Но сейчас, наблюдая за тем, как плавно сменяют друг друга 17-минутные выступления, я снова засомневался в себе.

К счастью, женщина, которая должна была выступать в 9:31 утра и рассказывать о новом виде знакомств, при котором она обещала ценные подарки друзьям, поддерживающим длительные отношения (если отношения продлятся до свадьбы, она подарит друзьям, которым это удалось, поездку на отдых стоимостью 2000 долларов), сильно просчиталась со временем выступления. Через 11 минут у нее закончился материал, и все остальное время она отвечала на коварные вопросы Моисея, типа «нет ли в этом холодного расчета, как вы думаете?». Выступавший после нее и непосредственно передо мной, оказался настоящим профи. У него была с собой тщательно подобранная стопка карточек и забавные слайды. Тема была подарком для любой аудитории, уставшей от тяжелых вопросов предыдущего дня, среди которых оказались «Лечение возрастных заболеваний» и «Преимущества веганства»; нам предстояло услышать о том, как появление самоуправляемых автомобилей станет благом для автомобильного секса. Его приняли исключительно хорошо (ха-ха).

Только в этот момент я пожалел, что не отрепетировал выступление и не разметил время. Я решил, что начал неплохо, хотя и немного размыто. Перед началом режиссер показал коротенький клип, в котором Бенедикт Камбербэтч читает любовное письмо из моей книги, поэтому я начал с извинения за то, что Бенедикт не смог приехать, чтобы прочитать его лично, за что удостоился великодушных смешков. Затем я заговорил о том, как отражается в письмах наша 2000-летняя история и что твиты – их слабый заменитель, особенно для историков. Когда я впервые посмотрел на часы, оказалось, что прошло уже 8 минут. Я собирался показать 17 слайдов, но к этому моменту появились лишь два. Я не то что бы запаниковал, но мозг начал подсказывать мне несколько идей сразу, ни одну из которых я не мог озвучить: я не укладываюсь по времени, люди заплатили деньги, чтобы меня послушать, а я оказываюсь этого недостоин; почему режиссер, при всех навороченных технологиях, не мог разместить мою презентацию в контроллер представления презентатора, чтобы я мог видеть, какой слайд появится следующим? Это были четкие мысли, и на них ушло, пожалуй, меньше секунды, но помню, что я тупо смотрел на аудиторию как минимум секунд пять. (Нейропсихологи утверждают, что мы в состоянии обрабатывать визуальную информацию за 13 миллисекунд; невизуальная обрабатывается еще быстрее.)

Оставшаяся часть моего выступления стала упражнением на сокращение и сохранение смысловой связи в ограниченный промежуток времени. В принципе, это похоже на саму жизнь. Время стало моим врагом. Мне хотелось донести до публики хоть какую-то информацию, немного развлечь ее и выступить в защиту ценности писем (кошмарная ирония: переписка сама по себе потерпела поражение от времени и скорости альтернативных способов общения), и внезапно у меня осталось 9 минут, в которые нужно было втиснуть 13 слайдов и рассказать несколько историй, на что обычно требуется минимум полчаса. Есть предел, до которого человек может успешно сокращать повествование, чтобы оно не превратилось в полную бессмыслицу. Я ступил на ту почву, на которой мне раньше не приходилось бывать, – печальной и непосредственной личной борьбы со временем. Но сами часы были видны только мне, аудитория оставалась в неведении, хотя, наверное, и почувствовала, что я стал говорить быстрее и немного нервничать.

За три минуты до конца у меня оставалось восемь слайдов. Я не обязан был показывать их все или рассказывать все истории, которые собирался рассказать, но под конец у меня был заготовлен забавный, как мне казалось, сюжет, который я не хотел выбрасывать. Я стал спешить еще больше. Казалось, в зале стало нечем дышать. Я не мог оторвать взгляд от часов, и бег секунд уже стал тревожным. Моисей возник слева от сцены и завис. Я быстро перелистывал слайды, словно перепуганный школьник перебирает давно вызубренные факты перед экзаменом по истории. Затем мое время вышло, цвет цифр поменялся с зеленого на красный, они стали мигать. Я произнес что-то типа «у меня осталось два-три очень коротких замечания, с вашего разрешения…» Я бросил взгляд влево. Моисей потоптался и вежливо остался на месте.

Я проговорил еще семь минут. Мне казалось, я все испортил, но потом публика вела себя вполне доброжелательно. Конечно, это можно назвать экстремальным случаем, причем я создал его себе сам, но переживания помогли мне понять, насколько деструктивна может быть чрезмерная сосредоточенность на времени. В тот момент мне было нужно уложиться в определенные хронологические рамки, в этом и был смысл сосредоточенности, но она способствовала лишь тому, что парализовала какие-то части мозга, способствующие свободному течению мысли и воображению. Словно я снова падал с моего велосипеда: мозг автоматически перекрыл все каналы за исключением тех, которые были необходимы, чтобы я не стал нести чепуху так быстро, как только мог.

Но есть и другая крайность: можно ли нести какую-нибудь чепуху очень медленно? Что может произойти, как в случае, о котором пойдет речь дальше, когда часы не мигают и время, кажется, может не кончиться никогда? Когда человек способен, кажется, говорить вечно?

II. Обсудить со всех сторон

Сенатор от демократов Стром Термонд (1902–2003) был политиком до мозга костей. Этого у него не отнять. Но так получилось, что больше всего его занимало то, чтобы указать чернокожему населению его место. На практике в середине 1950-х годов это означало сегрегацию в школах, ресторанах, залах ожидания, кинотеатрах и общественном транспорте, а также то, что юридическая система закрывала глаза на линчевание. Но Стром Термонд отметился кое-чем еще. Он обрел известность не только тем, что является единственным в США политиком, заседавшим в Сенате в возрасте 100 лет, но и тем, что в 54 года произнес самую продолжительную речь в истории американской политической жизни. Насколько известно, и в мировой политике тоже[80]80
  Неоднозначную славу он приобрел и тем, что его вторая жена была моложе его более чем на 40 лет.


[Закрыть].

Продолжительность его выступления стала сюрпризом даже для членов семьи и политических советников. Когда он встал с кресла в 8 часов 54 минуты вечером 28 августа 1957 года, никто не мог знать, когда он кончит говорить и снова сядет на свое место. После первых трех-четырех часов, когда уже перевалило за полночь, мало у кого осталось сил или любопытства это выяснять. Но кое-кто остался на ночь. Из местного отеля доставили в Капитолий временные кровати для желающих вздремнуть, слушая, что хочет сказать Термонд. Одна из его фраз (нам это может показаться поразительным, по крайней мере от сенатора, у которого впереди еще очень долгая политическая карьера) звучала так: «Я никогда не поддержу смешение рас».

В начале 1950-х годов вопрос о гражданских правах стоял весьма актуально, хотя и не превратился еще в организованное движение. Но в первой половине десятилетия нарастающее ощущение несправедливости достигло критического уровня. Среди важнейших событий, о которых мы знаем, можно назвать следующие: убийство подростка Эммета Тилла в Миссисипи; отказ Розы Паркс уступить место в автобусе в Монтгомери, штат Алабама, и последующие массовые бойкоты; приход в политику Мартина Лютера Кинга – младшего. В 1957 году, после продолжительного бурного негодования, вызванного судебным процессом «Браун против Совета по образованию», прошедшего тремя годами ранее, в результате которого сегрегация белых и черных детей в государственных школах была признана антиконституционной, президент Эйзенхауэр и его советники выступили с идеей о принятии нового Закона о гражданских правах. Он должен был обеспечить афроамериканцам право голоса благодаря снятию барьеров для регистрации (таких, как тест на грамотность и требования избирательного налога), а защиту от расистских угроз – решение правильное и с конституционной, и с гуманистической точки зрения, к тому же, как надеялась президентская администрация, политически выгодное. Но была одна серьезная загвоздка: демократы южных штатов на протяжении более 80 лет успешно блокировали любые попытки расширения гражданских прав.

И никто не противился этому яростнее, чем Стром Термонд. Термонд был убежден, что ведет конституционную кампанию против удушающих притязаний федеральных властей контролировать жизнь американцев (ему даже удалось связать десегрегацию с коммунизмом)[81]81
  Его задача на президентских выборах 1948 года была проста (Термонд баллотировался от Демократической партии прав штатов, созданной специально под эти выборы консервативными демократами-южанами. – Прим. ред.): противостоять программе гражданских прав президента Трумэна. Термонд победил в четырех южных штатах и набрал 2,4 % голосов; Трумэн совершенно неожиданно для аналитиков общественного мнения прошел на второй срок, победив Томаса Дьюи (кандидата от Республиканской партии. – Прим. ред.), выиграв в 28 штатах и набрав 49,6 % голосов.
  В 1964 году был принят важнейший в истории страны Закон о гражданских правах. Л. Джонсон, который в это время был президентом, подарил ей авторучку, которой подписал текст закона, со словами: «Вы достойны этого более, чем кто-либо другой».


[Закрыть]. Он также считал, что система работает нормально: каждый занимает свое место, количество протестов незначительно, к чернокожим относятся лучше, чем на Севере, после веков рабства ситуация неизмеримо улучшилась, у черных существуют безграничные возможности для домашней работы в качестве прислуги. В основе его убеждения лежала вера – искренняя, а не демагогия, которую неоднократно выдавали за истину, – что и белые, и черные гораздо лучше себя чувствуют в окружении себе подобных.

Вместе со своими сторонниками, среди которых выделялся сенатор от Джорджии Ричард Рассел, направлявший тактические действия южан относительно реформы, Термонд утверждал, что они должны не просто голосовать против нового закона, а постараться его дискредитировать.

Переговоры в поисках компромисса вел Линдон Джонсон[82]82
  Линдон Джонсон (1908–1973) – президент США от Демократической партии в 1963–1969 гг. В 1949–1961 гг. – сенатор от штата Техас. В 1961–1963 гг. – вице-президент. – Прим. ред.


[Закрыть]. Как пишет его выдающийся биограф Роберт А. Каро, это стало самым выдающимся достижением оперативной политики в американской истории. Джонсону удалось убедить обе стороны, что он – один из них; используя полночные телефонные звонки и демонстрируя кулуарное дружелюбие, он убеждал каждого, что проведение законопроекта неизбежно и что только они и станут победителями.

Судя по всему, личная убежденность Джонсона в том, что законопроект должен стать законом, объясняется не только политической выгодой. В поздние годы он неоднократно с негодованием рассказывал о том, что, когда его постоянный повар, чернокожая женщина по имени Зефир Райт, во время поездки с мужем на официальной машине из Вашингтона домой в Техас останавливалась по пути, чтобы перекусить, то была вынуждена пользоваться специально отведенными ресторанами, а чтобы справить нужду, ей приходилось просто присаживаться на корточки у обочины.

Главным камнем преткновения, от которого зависело принятие Закона о гражданских правах, явилась поправка, касающаяся суда присяжных. Закон прописывал право чернокожих избирателей регистрироваться и принимать участие в голосовании; должно было быть прописано и наказание для тех, кто проявлял неуважение к закону. Соответственно, в одном разделе закона генеральный прокурор наделялся расширенными полномочиями по защите гражданских прав судебными решениями; в другом разделе новая поправка специально указывала, что виновные в нарушениях подлежат суду присяжных. Это было специально придумано, чтобы удовлетворить противников законопроекта, поскольку в те времена суды присяжных состояли исключительно из белых, которые наверняка будут выносить обвиняемым оправдательные приговоры. Сторонники законопроекта были в ярости от этой статьи, заявляя, что она лишает смысла весь закон, но там была своя юридическая хитрость. Накануне голосования за эту поправку Линдон Джонсон успокоил либералов и юнионистов еще одним дополнением, гарантирующим, что южные штаты допустят, чтобы чернокожие члены жюри заседали совместно с белыми. В конце концов, этот закон должен был обеспечить демократическое равенство. Поправка была принята, и в конце августа 1957 года законопроект был готов для окончательного голосования. Именно в этот момент в зале заседаний появился Стром Термонд.

Филибастер – тактика обструкции законопроектов, процесс постоянных возражений, который предпринимает меньшинство с целью сорвать или по крайней мере отложить принятие решения, за которое выступает большинство. Известный прием, основанный на умышленном затягиваниии времени. Кто-то может посчитать его абсолютно конституционным и демократически необходимым, эквивалентом приковывания себя к поручням и единственной причиной, по которой люди идут в политику. Другие, у кого полно дел и кто верит в право большинства, могут расценивать его как совершенно недемократический, как тупое упрямство безумствующих пикетчиков. Чтобы отделить одно от другого, порой приходится долгое время все выслушивать.

Только потом стало известно, насколько хорошо подготовился Термонд к длительной сессии. Днем он посетил сауну Конгресса, чтобы обезводить организм. Он полагал, что чем меньше влаги в организме, тем медленнее он будет накапливать воду и тем дольше сможет сопротивляться позыву посетить туалетную комнату. В карманы пиджака он положил все необходимые припасы: в один – таблетки солодового молока, в другой – таблетки для горла. Когда он начал выступление, в зале присутствовала его жена Джин, и он будет благодарен ей за стейк и несколько кусков черного хлеба, которые она принесла ему в фольге[83]83
  Биограф Термонда Надин Коходас отмечала, что реальная продолжительность его выступления стала такой же неожиданностью для Джин, как и для всех прочих: она «знала, что муж не вернется домой к ужину, но не могла представить, что не увидит его и за завтраком».


[Закрыть]. Его пресс-секретарь Гарри Дент, который потом станет главным помощником Никсона в Белом доме, обратил внимание, что Термонд в тот день собирал много текстовых материалов, но предположил, что они нужны ему для изучения; на самом деле почти все, что собрал сенатор, станет частью его выступления.

Встав в глубине палаты, приземистый и почти лысый, Термонд, обращаясь к группе примерно из пятнадцати человек, начал свою речь так: «Есть три основные причины, по которым, я полагаю, билль принимать не следует. Первая – в нем нет необходимости»[84]84
  Полный текст его выступления можно почитать здесь: http://www.senate.gov/artandhistory/history/ resources/pdf/Thurmond_filibuster_1957.pdf


[Закрыть]. Затем начал зачитывать законы о выборах каждого из 48 штатов в алфавитном порядке, стремясь показать, что общий федеральный закон станет излишеством и дальнейшее вмешательство приведет к «тоталитарному государству». Затем обратился к некоторым пунктам законодательства о суде присяжных, затронул прецеденты английских военно-полевых судов с XIV по XVIII век и проявил особый интерес к делу 1628 года, связанному с Карлом I. Далее в течение нескольких часов он зачитывал Декларацию независимости, прощальное послание Джорджа Вашингтона и Билль о правах. Около полуночи Эверетт Дирксен, сенатор-республиканец от Иллинойса, сторонник принятия нового закона и, видимо, очень хотевший спать, воскликнул, обращаясь к коллегам: «Парни, похоже, это на всю ночь!» Пол Дуглас, тоже сенатор от Иллинойса, но либеральный демократ, позже предложил Термонду кувшин с апельсиновым соком. Термонд, поблагодарив, выпил стакан, но прежде чем успел налить еще, Гарри Дент, опасаясь, что сенатору потребуется воспользоваться туалетом, а это будет означать конец марафона, отставил кувшин от него подальше. На самом деле Термонд только один раз отлучился из палаты заседаний: Барри Голдуотер попросил разрешения сделать вставку в Отчеты конгресса, и докладчик поспешил облегчиться.

Задолго до рассвета голос Термонда стал монотонным и упал до шепота. Когда кто-то из сенаторов попросил говорить громче, Термонд предложил ему пересесть ближе. Другие негромко похрапывали, в том числе Кларенс Митчелл, главный лоббист NAACP (Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения), который наблюдал (или не наблюдал) за происходящим с галереи. Термонд заговорил о новом уровне расовых волнений, которые, как он полагал, являются прямым следствием суеты вокруг Билля о гражданских правах. В предыдущие месяцы, сказал он, «настояли на том, чтобы сделать доступной приобретение недвижимости состоятельными неграми, желающими построить более качественное жилье в стороне от перенаселенных кварталов, где обычно теснятся негры. Соответственно, стали образовываться совершенно эксклюзивные жилые негритянские кварталы рядом с кварталами белых. Возражений не последовало. Такого рода явления теперь станут менее осуществимыми, если вообще возможными, потому что негры не желают идти на сотрудничество… Неграм, вероятно, внушили, что теперь им и Луна будет доступна, и экстремистски настроенные и незаконопослушные белые возбудились».

Термонд дважды чуть не лишился возможности продолжать выступление. В первый раз – присев, когда кто-то прервал его (сидеть во время выступления и даже прислоняться было запрещено), во второй – когда спешно поглощал сэндвич в курилке, забыв, что одной ногой надо находиться в зале заседаний, если не хочешь, чтобы тебя лишили слова. К счастью для него, Ричард Никсон, вице-президент, председательствующий в Сенате в то время, отвлекся на какие-то бумаги и не заметил отсутствия Термонда (видимо, настолько увлекательным было выступление).

Термонд продолжал ворчать дальше. В 13:40 он заявил: «Я на ногах уже 17 часов и прекрасно себя чувствую». Журнал Time охарактеризовал его «самым скучным и унылым занудой», но отметил, что в 19:21 Термонд побил рекорд Сената по «длительности словоблудия», принадлежавший сенатору от Орегона Уэйну Морсу, который четыре года назад проговорил 22 часа 26 минут, выступая против принятия закона о праве государства на разработку нефтегазовых месторождений[85]85
  См.: ‘The Last, Hoarse Gasp’, Time, 9 September 1957.


[Закрыть]. Сам Морс перехватил корону у Роберта Мариона Лафоллета, который в 1908 году проговорил 18 часов[86]86
  Лафоллет провел два крупных филибастера: один в 1908-м, другой в 1917 году, когда Америка размышляла о вступлении в войну (он выступал против вооружения торговых судов для борьбы с германским флотом). Речь 1908 года запомнилась преимущественно стаканом молока, который он выпил в ходе выступления: работники кухни Сената, очевидно раздосадованные тем, что приходится оставаться на работе, пока Лафоллет продолжает занудствовать, тайком подмешали ему в молоко несвежее яйцо, и через 18 часов сенатор заявил, что слишком плохо себя чувствует, чтобы продолжать выступление.


[Закрыть]. «Я уважаю его, – сказал Морс о Термонде. – От человека требуется многое, чтобы говорить так долго».

Примерно через сутки Термонд получил строгое предупреждение от Гарри Дента. Помощник всерьез обеспокоился состоянием его здоровья и отправился посоветоваться с врачом Сената. Он вернулся в зал заседаний с указанием: «Скажи ему, чтобы уносил ноги, а не то приду я и отниму ему ноги». Следуя совету, Стром Термонд в 21:12, проговорив 24 часа 18 минут, наконец замолчал.

В биографии политика Надин Коходас пишет, что он покидал зал заседаний с лицом, заметно заросшим щетиной. В коридоре его ждал Дент с ведром на случай крайней необходимости. Джин Термонд тоже ждала его, и поцелуй, который она запечатлела у него на щеке, появился во всех утренних газетах. Но его не признали героем даже союзники. Многие избиратели южных штатов недоумевали, почему его коллеги «диксикраты»[87]87
  От слов Dixie (название территорий Юго-Востока США, входивших во время Гражданской войны 1861–1865 гг. в состав Конфедерации) и democrats (демократы). – Прим. ред.


[Закрыть] не поддержали его и не продолжили филибастер (это было распространенным приемом, или, по крайней мере, угрозой: организовать бесконечную цепь возражений, которые могли затормозить деятельность Сената на недели). Вместо того чтобы похвалить, коллеги обвинили его в показушности. В попытке провалить законопроект в конце сессии он рисковал развалить то, что южане-демократы считали лучшей сделкой, на которую можно было рассчитывать, при которой они могли практически ничего не уступить. «В данных обстоятельствах, – сказал Ричард Рассел, недавно еще один из его ближайших союзников, – если бы я устроил филибастер ради личной выгоды, я бы всю жизнь упрекал себя и считал виновным в измене делу Юга».

Усилия Термонда пропали даром. На следующий день Сенат принял законопроект 60 голосами против 15. А 9 сентября 1957 года Эйзенхауэр подписал закон. Но филибастеры всегда были не только о том, чтобы одержать победу. Они – о страстном намерении, о глубокой вере, и чем она глубже, тем больше избирателей и политиков обратят внимание на конкретный случай, тем больше он будет находиться на повестке дня. По крайней мере, так считалось. В отношении гражданских прав так и получилось, хотя совсем не в том духе, в котором действовал Стром Термонд.

Филибастеры – это о демократии в ее чистейшем виде, о праве людей расслышать за фанфарами противоположную точку зрения. Это о глубокой убежденности, и это одна из причин, почему они существуют вопреки многолетней борьбе с ними и продолжают захватывать наше воображение. Но сегодня укрепляется другое мнение. Согласно этому мнению, меньше – значит больше, а филибастер не столько символ страсти, сколько признак упрямства и антиконституционного хаоса. В наши дни как в палатах заседаний, так и вообще в мире редко на кого производят впечатление события, которые тянутся слишком долго, за исключением, может, подводного плавания и порнографии[88]88
  За подробностями советую обратиться к книге: Gregory Koger, Filibustering (University of Chicago Press, 2010), и обширной статье: Catherine Fisk and Erwin Chemerinsky ‘The Filibuster’ (Stanford Law Review, vol. 49, no. 2, 1997).


[Закрыть].

Сам термин «филибастер» связан с войнами и революциями. Изначально им называли людей, стремящихся устроить волнения в иностранном государстве, обычно радо финансовой выгоды; термин обрел популярность после вторжений в Латинскую Америку и испанскую Вест-Индию в XIX веке (слово имеет испанские корни – filibustero, от голландского vrijbuiter и вообще означает «грабитель», «пират», «флибустьер»).

В настоящее время за пределами американского Сената оно редко используется для характеристики парламентских дебатов. В Великобритании, например, такие выступления просто называются «очень длинными спичами». У самых продолжительных спичей есть, разумеется, свой рейтинг, хотя не каждое выступление следует определять как тактику затяжки времени. В начале списка обычно стоят Генри Броэм (около 6 часов по поводу юридической реформы в Палате общин в 1828 году, за два года до того, как он стал лордом-канцлером), Томми Хендерсон (независимый юнионист, выступивший в Северной Ирландии в 1936 году с 10-часовой ночной речью по поводу расходования средств, выделяемых правительством на свои подразделения и службы), и сэр Айвен Лоуренс, бывший член парламента от Консервативной партии (4 часа 23 минуты в 1985 году против законопроекта, определяющего степень фторирования воды; рекорд Палаты общин XX века).

Европейские звезды, такие как член парламента от Партии зеленых Вернер Коглер, выступавший в Австрии в 2010 году более 12 часов, меркнут перед достижением Мустафы Кемаля Ататюрка: 36 часов 31 минута в 1927 году, хотя и на протяжении шести дней.

Самый героический филибастер новейших времен провела Венди Дэвис в Сенате штата Техас в июне 2013 года: 11-часовой марафон, успешно блокировавший принятие более жесткого закона об абортах. Сенатор позже призналась, что использовала катетер. Выступление сделало ее на некоторое время звездой, или, точнее, снова звездой: за два года до этого Венди провела филибастер в Сенате против сокращения финансирования государственных школ. В обоих случаях ее выступления становились причиной лишь откладывания, но не отмены принятия законов. Однако ее позиция заслуживает уважения: надежда, дотошность, четкость и глубочайшая убежденность.

Что общего между всеми этими выступлениями, помимо выносливости и автономности ораторов? Газета Charlotte Observer дала хорошее определение в феврале 1960 года, в разгар движения за гражданские права (к тому моменту это стало движением): «Это борьба слов с временем, человека – с неизбежным, голоса – с упадком сил, предвещающим молчание».

В 2005 году лейборист Эндрю Дисмор, член парламента от Хендона[89]89
  Район на севере Большого Лондона. – Прим. ред.


[Закрыть], говорил 3 часа 17 минут и успешно провалил законопроект, предполагавший предоставить домовладельцам больше прав при защите от злоумышленников. «Задача – не выпустить пар раньше времени, – рассказывал он несколько лет спустя корреспонденту Guardian. – Необходимо выстроить древо аргументов, которые ты хочешь привести. Их надо выстраивать в определенной последовательности, иначе спикер может тебя остановить. Можно делать паузы на три-четыре секунды, но дольше уже рискованно». Он еще сказал, что очень важна командная поддержка. «Когда кончаются силы, нужно, чтобы коллеги тебя перебивали, подавая реплики или делая какие-то замечания. Лучшее, если начинают высказываться представители противоположной стороны. В идеале для трехчасового выступления нужно 20–30 вмешательств. Акцент внимания на толковании слов, например “можно” и “нужно”, тоже полезная тактика затягивания времени».