Текст книги "Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви"

Вся эта система договоренностей может показаться холодной и циничной, но на самом деле отношения Екатерины и фаворита были полны понимания, любви и тепла. Екатерина, искренне очарованная каждым из них, окружала любимца нежной и неусыпной заботой, часами беседовала с ним и читала. В начале каждого романа расцветали пышным цветом ее материнская любовь, немецкая сентиментальность и восторг перед мужской красотой. Она пела дифирамбы своему новому фавориту перед каждым, кто был готов слушать – а императрицу слушать были вынуждены все. Несмотря на то, что большинству фаворитов недоставало ума и воспитанности, чтобы управлять страной, она всей душой любила каждого из них и надеялась провести с ним остаток своих дней. Когда роману приходил конец, Екатерина впадала в отчаяние и тоску и порой неделями не бралась даже за самые пустяковые государственные дела.

Жизнь подле императрицы со временем становилась невыносимой скучной – бесконечные обеды, партии в вист и обязанность проводить ночи с женщиной, которая в 1780-е годы разменяла шестой десяток и при всем своем обаянии и величии стремительно набирала вес и мучилась несварением желудка. Первые восторги от роскоши и близости к верховной власти вскоре улетучивались, и молодой человек двадцати с небольшим лет сталкивался с немалыми трудностями. Страсть Екатерины, по-видимому, действовала удушающе. Если у фаворита наблюдались хоть малейшие способности и сила духа, ему должно было быть чрезвычайно сложно день за днем тенью следовать за стареющей императрицей, которая обращалась с ним то как с примерным учеником, то как с содержанкой. Один из фаворитов назвал это унылой «тюрьмою». Придворные были настроены злобно. Любимцам казалось, что они живут «как между волками в лесу». Однако этот лес также населяли самые богатые, модные и знатные девушки, в то время как фаворитам приходилось ночевать в спальне грузной пожилой дамы. Оттого соблазну неверности было почти невозможно противостоять [48].

Ситуацию усугубляло неизменное присутствие Потёмкина в жизни Екатерины. Фаворитам, вероятно, было непросто смириться с тем, что им приходилось ублажать требовательную немолодую женщину, а все главные преимущества ее любви доставались не им, а Потёмкину, которого они должны были обожать с той же силой, что и она сама. Вслед за Васильчиковым почти все молодые люди отдавали себе отчет в том, что пока их баловали и содержали, Потёмкин оставался «господином» и супругом Екатерины. Императрица называла его «батя» и «милостивый Государь». В правительстве Российской империи не было места для второго Потёмкина.

Даже если фаворит искренне любил императрицу, как Завадовский или Ланской, это не гарантировало ему защиты от вмешательств Потёмкина, чьи комнаты были соединены коридором с покоями Екатерины. Он оставался единственным человеком во всей стране, которому позволялось являться к государыне без доклада. Во второй половине 1770-х годов Потёмкин часто бывал в отъезде, что, вероятно, было большим облегчением, но вернувшись обратно в Петербург или Царское Село, он то и дело как вихрь врывался в комнаты императрицы – взлохмаченный, в подбитым мехом домашнем халате, розовой шали и красном платке. Тут уж весь день фаворита шел насмарку, поскольку никто не мог сравниться с Потёмкиным в остроумии и харизме. Неудивительно, что Завадовский убегал в слезах [49]. Екатерина следила за тем, чтобы фавориты угождали Потёмкину, тем самым признавая унизительный для них факт: именно он был настоящим главой семейства. Все любимцы направляли Потёмкину льстивые письма, а Екатерина, сочиняя ему письмо, в конце часто добавляла, что фаворит свидетельствует свое почтение, или прилагала маленькую записку от любимца.

Вполне вероятно, императрица стремилась к тому, чтобы фавориты воспринимали их с Потёмкиным как своих родителей. Собственного сына Екатерины Павла забрали у нее в младенчестве, с тех пор их отношения так и остались прохладными, Бобринского у нее не было возможности воспитывать, поэтому кажется естественным, что она окружала своих фаворитов, по возрасту годившихся ей в сыновья, материнским теплом. «Я делаю и государству немалую пользу, воспитывая молодых людей», – заявляла она, словно собираясь учредить пансион для будущих чиновников [50].

Если Екатерина исполняла роль матери, то, следовательно, ее супруг Потёмкин был отцом, главой этой необычной «семьи». Государыня часто использует слово «дитя», когда пишет о своих любимцах, а сами фавориты по ее указанию уважительно обращаются к Потёмкину «дядюшка» или «батюшка». Когда Потёмкин серьезно заболел в поездке по южным землям, Ланской был вынужден отправить ему следующее письмо: «Батюшка Князь Григорий Александрович! Вы не можете представить, сколь чувствительно огорчен я болезнию вашей. Несравненная наша Государыня Мать тронута весьма сею ведомостию и неутешно плачет. Я решился послать зятя моего узнать о здоровье вашем. Молю Бога, чтоб сохранил вас от всех болезней». Иногда он обращался к Потёмкину почти с теми же словами, что и Екатерина: «Любезный дядюшка, не можете представить, как мне без вас скушна, приезжайте, батюшка, наискарее». Может быть, Ланскому были не по душе подобные письма, но благодаря своей страстной натуре он искренне привязался к своему временному семейству. Как мы увидим в следующей главе, для поддержания этой причудливой семейной гармонии в круг близких были включены и другие родственники – племянницы Потёмкина.

Обходительность фаворитов не была напрасной. Светлейший князь тоже относился к любимцам Екатерины как к своим детям. Когда гордый Зорич впал в немилость, Потёмкин проявил благосклонность и написал письмо королю Станиславу Августу с просьбой оказать бывшему фавориту достойный прием. Князь сообщил королю, что из-за некоего прискорбного происшествия – о котором мы уже говорили выше – Зорич временно лишен тех преимуществ, которые ранее получил благодаря своим воинским заслугам и безукоризненному поведению. Король Польши действительно оказал Зоричу поддержку во время его путешествий. «Рад услужить вам», – ответил он Потёмкину. А из благодарственных писем Ланского явствует, что Потёмкин отправлял ему дружеские записки и апельсины, а также способствовал продвижению по службе его родственников [51].

Фавориты были необходимы Потёмкину по простой причине: пока они были вынуждены сидеть подле Екатерины на торжественных обедах и проводить с ней ночи, Потёмкину доставалась вся власть. Придворным и дипломатам потребовалось несколько лет, чтобы осознать, что теоретически фавориты могли быть влиятельными, но лишь в том случае, если бы они смогли каким-то образом потеснить Потёмкина. Фрейлины, лекари и секретари императрицы тоже имели большое влияние в обществе, но у фаворитов было серьезное преимущество: она их любила. Однако пока Потёмкин был жив, этим постоянно сменявшим друг друга «офицерикам» не доставалось никакой реальной власти, даже невзирая на преклонный возраст императрицы. Как сказал граф фон дер Герц Фридриху II, «их специально выбирали из числа тех, у кого нет ни способностей, ни умения добиться… непосредственного влияния» [52].

Чтобы приобрести могущество, нужна определенная репутация в обществе, которая обеспечивала бы подчинение окружающих. Но по причине публичности самой системы фаворитизма репутация любимчиков оставляла желать лучшего. «Всегда одинаковым образом действий, каким она отмечала нового фаворита, она точно определяла ту степень доверия, на которую она его ставила, и границу, которую она назначала, – писал граф Роже де Дама, который близко знал Екатерину и Потёмкина. – Они увлекали ее за собой в решениях данного дня, но никогда не руководили ею в делах важных» [53]. Только Потёмкину и, в меньшей степени, Орлову удалось поднять свой престиж за счет того, что они были любовниками императрицы. Обычно появление нового фаворита было «событием незначительным для всех, кроме заинтересованных сторон, – объяснял Харрис своему государственному секретарю виконту Уэймуту. – Эти молодые люди… – креатуры Потёмкина, и их смена лишь укрепляет его власть и влияние» [54]. Таким образом, если им удавалось выжить, они становились его сторонниками, а если нет, то перемены были ему только на руку. Так обстояли дела в теории, но на практике порой случались осечки.

Считается, что Потёмкин был способен устранить любого фаворита, когда ему заблагорассудится. Если Екатерина была довольна жизнью, Потёмкин мог свободно управлять своей частью империи. Рано или поздно наступал момент, когда он решал, что пора избавиться от очередного фаворита. Но на деле Екатерина только однажды удалила от себя фаворита по требованию Потёмкина – обычно она была влюблена и не обращала внимания на его ворчание. Светлейший князь не страдал от излишнего упрямства или мстительности и поэтому мирно сосуществовал с любимцем до той поры, пока не наступал очередной кризис. Ему было известно, что недалекие фавориты считали себя в силах свергнуть его власть. И часто это заканчивалось их отставкой.

Как правило, фавориты сами приближали развязку, утомляя императрицу – изменяя ей, как Корсаков, впадая в уныние, как Завадовский и сам Потёмкин, или ввязываясь в неуклюжие интриги против Потёмкина, как Зорич. Когда Потёмкин требовал их устранения, что случалось нередко, она, вероятно, просила его не совать нос в чужие дела, жаловала ему очередное поместье или восторгалась новыми строительными планами в его городах. Порой она негодовала, что он скрывал от нее измены фаворитов, но скорее всего, Потёмкин знал, что в тот момент Екатерина была безумно влюблена, поэтому не имело смысла открывать ей правду.

Светлейший князь любил похваляться тем, что Екатерина всегда нуждалась в нем в трудную минуту, будь то из-за политических проблем или любовных печалей. Когда в будуаре приключался кризис, его поддержка оказывалась особенно незаменимой; в мае 1781 года, во время неурядиц, связанных с Ланским, Харрис писал в Лондон: «В эти решающие моменты влияние моего друга безгранично, и на любую, даже самую безумную просьбу он получает согласие» [55]. Но дело было не только в этом.

В трудные периоды, например, во время унизительной истории с Корсаковым, Потёмкин вновь становился ее супругом и любовником. «Когда иные способы добиться своей цели не помогали, он на несколько дней вновь брал на себя функции фаворита» [56], – сообщал своему императору Иосифу II австрийский посланник граф Людвиг фон Кобенцль, один из немногих иностранцев, действительно близко знавших Потёмкина и Екатерину. Переписка князя и императрицы свидетельствует о том, что их отношения оставались столь близкими, что оба они, не раздумывая, были готовы в любой момент провести вместе ночь. Потому некоторые мемуаристы называли его «favori-en-chef», а остальных фаворитов – «sous-favoris». Неудивительно, что «sous-favoris» были неспособны смириться с положением Потёмкина и пытались плести против него интриги.

Система фаворитизма помогла Потёмкину и Екатерине разрешить трудности в своих отношениях и была призвана сберечь их дружбу, провести черту между политикой и любовью и сохранить политическое влияние Потёмкина. Эта система была эффективней, чем большинство супружеских союзов, но и у нее были свои изъяны. Ведь даже два этих искусных манипулятора не могли полностью держать фаворитизм под контролем – было трудно управлять столь сложным сочетанием любви, секса, жадности и амбиций.

Таким был их способ излечиться от ревности. Когда в 1780 году Екатерина наконец обрела свое счастье с Ланским, ее совершенно не беспокоили скандальные потёмкинские выходки. «Власть Потёмкина усилилась, – писал Харрис Уэймуту, – и ничто не способно поколебать ее, если только не подтвердятся слухи…» Что же это были за слухи? Похоже, Потёмкин собирался «жениться на своей любимой племяннице» [57].

12. Его племянницы

 
Потёмкин был в то время знаменит.
Геракла он имел телосложенье…
 

Дж. Байрон. «Дон Жуан». VII: 36

В 1775 году ко двору прибыли сестры Энгельгардт – пять провинциальных девушек, оставшихся без матери, малообразованных, но замечательных своей красотой. Усилиями дядюшки они почти мгновенно преобразились в утонченных барышень, и с ними стали обходиться как с членами императорской семьи – почти как с великими княгинями [1]. Когда роман императрицы и Потёмкина завершился, князь сразу сблизился со своей племянницей Варварой Энгельгардт, совсем еще юной красавицей. При дворе поползли слухи о том, что Потёмкин пал настолько низко, что соблазнил всех пятерых девушек.

Поскольку теперь он вновь приобрел определенную свободу, Потёмкин тут же погрузился в омут тайных страстей и открытых любовных связей с авантюристками и аристократками – эти отношения были настолько запутанны, что сбивали с толку и его современников, и нынешних историков. «Подобно Екатерине, он был Эпикурейцом», – писал граф Александр Рибопьер, сын одного из потёмкинских адъютантов, женившийся на его внучатой племяннице. «Чувственныя удовольствия занимали важное место в его жизни; он страстно любил женщин и страстям своим не знал преграды» [2]. Теперь он мог вернуться к своему любимому образу жизни. Потёмкин поздно просыпался и навещал Екатерину, проходя по крытому коридору; он то исступленно работал, то лихорадочно предавался наслаждениям, то разгребал кипы государственных бумаг и приводил в порядок свои стратегические замыслы, то увлекался любовными романами, теологическими дебатами и ночными пирушками, засиживаясь до рассвета за зеленым карточным столом.

Но ничто так не поражало современников, как слухи о его пятерых племянницах. Ни один из дипломатов не умолчал об этом в письмах своим заинтригованным монархам, смакуя подробности с плохо скрываемым удовольствием. Корберон докладывал в Версаль, где только что на престол взошел чопорный Людовик XVI: «Вы можете составить представление о нравственности русских, взглянув на то, как Потёмкин покровительствует своим племянницам». Чтобы подчеркнуть всю чудовищность этих аморальных деяний, он добавляет, словно кривясь от отвращения: «Одной из них всего двенадцать лет, и ее с неизбежностью ждет та же судьба». Семену Воронцову тоже претила эта ситуация: «Мы видели, как князь Потёмкин устроил себе гарем из собственных родственниц прямо в императорском дворце, где у него были апартаменты». Какое «неслыханное бесстыдство»! Скандальная история о племянницах была принята за чистую монету, но действительно ли Потёмкин соблазнил всех пятерых, даже самую юную? [3]

«Почти что великие княгини» стали подлинным украшением екатерининского двора и самыми богатыми наследницами во всей империи; от них произошли многие дворянские династии России. Ни одна из них, однако, не забывала своего происхождения и своего дядюшки: своей славой они были обязаны полуцарственному статусу и высокому положению светлейшего князя.

При дворе блистали только пять сестер Энгельгардт, поскольку старшая, Анна, покинула отчий дом еще до возвышения Потёмкина, выйдя замуж за Михаила Жукова. Впрочем, князь заботился также и о ее семье и поспособствовал тому, чтобы ее муж стал губернатором Астрахани. Следующей по старшинству была великолепная Александра Васильевна – в 1776 году ей было 22 года, она стала любимой племянницей Потёмкина и, если не считать императрицы, ближайшей его подругой. Она прибыла в столицу уже взрослой женщиной, поэтому ей было труднее освоиться с придворными порядками. Александра была заносчива под стать самому Потёмкину, и обладая «умом и характером», она «облеклась в какую-то величественность и ею прикрывала недостатки своего воспитания» [4]. Ее отличала деловая и политическая хватка и способность к искренней дружбе. С портретов на нас смотрит стройная девушка с темными, убранными назад волосами, выступающими скулами, умными голубыми глазами, широким чувственным ртом, маленьким носом и алебастровой кожей. Природа наградила ее грациозным телом и изяществом; она пользовалась всеобщим уважением как член императорской семьи и конфидантка влиятельнейшего государственного мужа.

Третья сестра, двадцатилетняя Варвара, обладала несравненным обаянием, которое не раз ее выручало. Все восхищались ее сияющими светлыми волосами, а Державин называл ее «златовласой Пленирой». Даже в зрелом возрасте она обладала стройной фигурой, о чем нам известно из мемуаров Филиппа Вигеля: «черты ее были бесподобные, и в сорок лет она сохраняла свежесть двадцатилетней девы». В отличие от своей сестры Александры Варвара была чужда политике и отличалась восторженностью, кокетством, своенравием, взрывным темпераментом и бесконечной требовательностью. При жизни Потёмкина никто не решался осуждать ее за дурной характер и манеры; однажды она оттаскала за волосы подругу, а в другой раз велела высечь одного из управляющих своего поместья. Нетерпимая к напыщенности и продажности, она была очень добра к слугам – но не всегда к крепостным [5]. Пройдут годы, и потребуется применить силу, чтобы подавить крестьянское восстание в ее землях.

Надежда, девушка пятнадцати лет, рыжая и смуглая, наверняка находилась в жалком положении гадкого утенка в лебедином семействе, но Потёмкин произвел ее в фрейлины вместе с остальными. Ее упрямство порой раздражало окружающих: Потёмкин, любитель придумывать всем прозвища, жестоко прозвал ее «безнадежной». Пятая сестра – благодушная и апатичная Екатерина, уже в юные годы стала самым ярким бриллиантом среди потёмкинских племянниц. В 1790 году художница Элизабет Виже-Лебрен изобразила ее любующейся в зеркало на свое ангельское личико, обрамленное прекрасными русыми кудрями. Французский посланник Сегюр писал, что Екатерина могла служить моделью для изображения головы Венеры. И, наконец, самую младшую сестру звали Татьяна – в 1776 году ей было семь лет, и она росла такой же красивой и разумной, как Александра. После того, как Потёмкин покинул спальню императрицы, он влюбился в Варвару [6].

«Матушка, Варинька, душа моя, жизнь моя, – писал Варваре Потёмкин. – Ты заспалась, дурочка, и ничего не помнишь. Я, идучи от тебя, тебя укладывал и разцеловал, и одел шлафраком и одеялом, и перекрестил». Можно предположить, что это письмо писал заботливый дядюшка, который просто пожелал доброй ночи своей племяннице и подоткнул одеяло, но текст письма прямо говорит о том, что он уходил из ее спальни утром, проведя с ней ночь. «Ангел мой, твоя ласка столько же мне приятна, как любезна. Друг безценный, сочти мою любовь к себе и увидишь, что ты моя жизнь и утеха, мой ангел; я тебя целую без счета, а думаю еще больше». Хотя эти строки были написаны в век чувствительности и принадлежат перу эмоционального и непринужденного князя, благопристойному дядюшке совершенно не подобает выражать подобные чувства. Он часто называл ее «сокровищем», «милым божеством», «сладкими губками», «любовницей нежной» и в конце письма прибавлял: «целую всю тебя». Эти записки откровенны и чувственны до бесстыдства, но в то же время демонстрируют и родственные чувства – в одном из них, к примеру, Потёмкин приглашает Варвару на обед и поясняет, что пригласил и сестёр. В другом письме он сообщает: «Завтра пойду в баню!» Памятуя о его встречах с императрицей в бане Зимнего дворца, можно заключить, что он приглашал племянницу на свидание.

В то время Потёмкину исполнилось тридцать семь лет – на семнадцать больше, чем Варваре, и такая разница в возрасте между любовниками была делом вполне обыденным. Сестры Энгельгардт и их нескладный братец Василий отныне ежедневно появлялись при дворе, а по вечерам бывали в особняках Потёмкина – в Шепелевском доме и в Аничковом дворце. Они посещали дядюшкины обеды и наблюдали, как он играет в карты с императрицей в Малом Эрмитаже. Племянницы стали не только его драгоценным украшением, но и друзьями, семейным кругом и свитой. Насколько нам известно, у него не было детей, поэтому сестры оказались к тому же его наследницами. Неудивительно, что Потёмкин, герой в глазах своих родных, выбрал себе в любовницы первую кокетку в семье – Варвару.

Их переписка чрезвычайно характерна для романа зрелого мужчины и молоденькой девушки. Например, сообщая Варваре, что императрица пригласила их на обед, Потёмкин напутствует: «Сударка, оденься хорошенько и будь хороша и мила» и велит следить за своими манерами. Из загородной поездки – вероятно, из Царского Села, – он пишет: «Я завтра буду в городе. ‹…› Отпиши, голубушка, где ты завтра будешь у меня – в Аничковом или во дворце». Варенька часто видела императрицу и Потёмкина вместе. «Государыня сегодня изволила кровь пустить, и потому не кстати ее беспокоить, – сообщает он. – Поеду к Государыне и после к вам зайду».

Варвара тоже была влюблена в него – она часто называет его «жизнь моя» и, подобно всем его любовницам, беспокоится о его здоровье, одновременно купаясь в его роскоши: «Папа, жизнь моя, очень благодарю за подарок и письмо, которое всегда буду беречь. Ах, мой друг папа, как я этому письму рада! Жизнь моя, приеду ручки твои целовать… В мыслях тебя целую миллионы раз». Однако вскоре ее обуревают мрачные мысли, и они начинают ссориться: «Напрасно вы меня так ласкаете, – пишет она. – Я уже не есть так, которая была. ‹…› Послушайте, я теперь вам серьёзно говорю, если вы помните Бога, если вы когда-нибудь меня любили, то, прошу вас, забудьте меня на веки, а я уж решилась, чтобы оставить вас. Желаю, чтобы вы были любимы тою, которую иметь будете; но верно знаю, что никто вас столь же любить не может, сколько я». Кто знает, ревновала ли в самом деле эта кокетка (а у Потёмкина, безусловно, в то время были и другие женщины) или лишь притворялась?

«Варенька, ты дурочка и каналья неблагодарная, – отвечает ей Потёмкин, вероятно, в пылу той ссоры. – Можно ли тебе сказать: Варенька неможет, а Гришенька ничего не чувствует. Я за это, пришедши, тебе уши выдеру». Может быть, он действительно приехал к ней разгневанный, потому что затем она пишет: «Хорошо, батюшка, положим, что я вам досадила, да ведь вы знаете, когда я разосплюсь, то сама себя не помню…» Итак, Варенька сердилась и рисовалась, а Потёмкин испытывал на себе все тяготы положения немолодого мужчины, увлекшегося избалованной девчонкой. Императрица, которая приглашала Варвару на все торжества и была в курсе их отношений с дядюшкой, не возражала против этой связи, раз она приносила Потёмкину счастье. Екатерина делала все возможное, чтобы приблизить Варвару к себе и к Потёмкину. Когда одна из придворных дам выехала из дворца, Потёмкин попросил императрицу «приказать мадам Мальтиц [гофмейстерине при фрейлинах Екатерины], чтоб комнаты К[нягини] Катерины Николавны отдать моей Варваре Васильевне». Императрица отвечала: «прикажу» [7].

Известия о шокирующем романе дошли до Москвы, и о них узнала Дарья Потёмкина. Потрясенная мать Потёмкина постаралась положить этому конец, но князь в гневе швырнул ее письма в камин, не читая. Дарья напустилась и на Варвару: «прежде я получила письмо от бабушки, которое меня взбесило», – рассказывает Варенька Потёмкину, а затем вновь пускает в ход все свое очарование и ласку: «Душка злая моя, ангел мой, не взыщи, сокровище мое бесценное».

Когда Потёмкин стал проводить больше времени в подчиненных ему южных губерниях, Варвара будто бы сникла. Екатерина решила вмешаться. Харрис навел справки: «Ее Величество имела беседу с князем ХХХ о его распущенности и о позоре, который он навлек на себя и племянницу…» Но британское самодовольство помешало Харрису постичь суть отношений императрицы и Потёмкина. Снисходительные насмешки Екатерины над его страстью к племяннице живо демонстрируют нам открытость их супружеского союза: «Слушай, голубчик, Варенька очень неможет. Si c’est Votre depart qui en est cause, Vous aves tort[42]42
  Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы (фр.)


[Закрыть]. Уморишь ее, а она очень мне мила становится. Ей хотят кровь пустить» [8].

Вправду ли Варенька чахла от любви к дядюшке или у дурного настроения была иная причина? Коварная девушка, должно быть, вела двойную игру. Поначалу ее письма дышат любовью, но позднее их тон меняется. Потёмкин все еще любил ее, хотя и понимал, что вскоре ей нужно будет выйти замуж: «Победа твоя надо мною и сильна, и вечна. Если ты меня любишь – я счастлив, а ежели ты знаешь, сколько я тебя люблю, то не остается тебе желать чего-либо больше». Став взрослой женщиной, она в самом деле возжелала большего. Варвара уже познакомилась с князем Сергеем Федоровичем Голицыным, представителем большой и влиятельной семьи, и увлеклась им.

Нам неизвестно, долго ли страдало разбитое сердце Потёмкина, но он позаботился о том, чтобы племянницы нашли себе наилучших женихов, для чего определил им огромное приданое. Родственный долг вынудил его положить конец этому роману. «Ну, теперь все кончилось; ожидала я этого всякую минуту с месяц назад, как я примечала, что вы совсем не таковы против меня, как были прежде. Что же делать, когда я так несчастлива? ‹…› Посылаю к вам все ваши письма, а вас прошу, если помните Бога, то пришлите мои…» Стало быть, это было обоюдное решение. Она писала: «Я очень чувствую, что делала дурно, только вспомните, кто этому причиною?»

Потёмкин повел себя благородно. В сентябре 1778 года он убедил князя Голицына жениться на Варваре, и тот согласился. В январе 1779 года Харрис сообщает: «Позавчера во дворце состоялось их весьма пышное венчание». Екатерина присутствовала на свадьбе Варвары, как впоследствии посетит и венчания остальных сестер Энгельгардт. Варвара и Потёмкин оставались близки друг другу до конца его жизни, и она продолжала писать ему чувственные и игривые письма: «Целую ручки твои; прошу тебя, папа, чтоб ты меня помнил; я не знаю, отчего мне кажется, что ты меня забудешь – жизнь моя, папа, сокровище мое, целую ножки твои». Как и все, кто близко знал Потёмкина, она писала ему с просьбой приехать поскорее и спасти ее от скуки. Подписывалась она по-старому: «Дочка твоя – кошечка Гришинькина» [9].

Брак Варвары и Сергея Голицыных был счастливым; супруги воспитали десятерых детей. Императрица и светлейший князь стали крестными родителями старшего сына по имени Григорий, который родился в том же году: по мнению современников, его настоящим отцом был Потёмкин. Это вполне вероятно – и ребенком, и взрослым Григорий Голицын внешне поразительно напоминал своего дядю; удивительная загадка генетики.

После замужества Варвары, заметил Харрис, «Александра Энгельгардт приобретает власть над Потёмкиным еще большую, чем сестра». Похоже, что Потёмкин обратил свой взор на ту племянницу, с которой имел больше всего общего. Их любовные письма не дошли до наших дней, но сплетники уверяли, что они были любовниками (хотя, конечно, это совсем не достоверно). Александра, или «Сашенька», была «очень милой и складной девушкой, наделенной замечательным даром плести интриги при дворе», сообщал Харрис со смесью восхищения и зависти, поскольку сам с увлечением, хотя и без особого успеха, занимался интригами. Он был уверен, что именно Александра направила Екатерину в ту злополучную комнату, где та застала графиню Брюс наедине с Корсаковым.

Сашенька всюду сопровождала императрицу и светлейшего князя. «Если дядюшка не изменит своих чувств к ней, – писал Харрис, – то она наверняка станет новой конфиданткой [Екатерины]». Их отношения стали столь близкими, что несколько польских семейств даже распустили нелепый слух, что Александра якобы была дочерью Екатерины. И Александра, и великий князь Павел родились в 1754 году, и легенда гласит, что когда Екатерина произвела на свет дочь, а не мальчика-наследника, то спрятала девочку и подменила ее сыном крестьянки-калмычки, который и стал императором Павлом Первым [10]. Более простое объяснение их близости с императрицей состоит в том, что Александра была племянницей Потёмкина и выдающейся женщиной, многого добившейся собственными силами. Ее роль неофициального члена императорской семьи внушала уважение к ней и 40 лет спустя.

Теперь она стала хозяйкой в доме Потёмкина. Приглашение на ужин от нее означало благоволение Потёмкина. Харрис деликатно сообщал в письмах на родину, что Александра «умеет ценить подарки». Она принимала дары и деньги от британского посла, и он порекомендовал ее своему преемнику Алану Фицгерберту в качестве надежного источника. Она была деловой женщиной, выручавшей миллионы на продаже зерна и леса и в то же время славилась добротой к крепостным [11]. В конце 1779 года страсть Потёмкина к Александре остыла, но они остались ближайшими друзьями.

Теперь князь завел долгие отношения с пятой сестрой, Екатериной, хотя мы вновь не располагаем их любовной перепиской, чтобы убедиться в этом. «Поговаривают даже о готовящейся свадьбе Потёмкина и маленькой племянницы, в которую он влюблен пуще прежнего» [12]. Катенька, Катишь, или «котенок», как ее прозвали Потёмкин и императрица, была Венерой среди своих сестер. «Благодаря восхитительному лицу в сочетании с ангельской кротостью ее очарование было неотразимым», – писала Виже-Лебрен. Потёмкин называл ее ангелом во плоти – «и никогда это имя не было более справедливым», – как говорил позднее своей жене принц Нассау-Зиген [13].

Ей не хватало образования и любознательности, зато она была необыкновенно соблазнительна. Она совмещала в себе темпераменты блондинки и мулатки – неизменно томный и беззаботно сексуальный. Виже-Лебрен вспоминала, что для Катеньки наивысшим удовольствием было растянуться на диване без корсета, завернувшись в большую черную шубу. Когда гости спрашивали, отчего она никогда не носит роскошнейшие драгоценности, которыми ее наверняка осыпает Потёмкин, она лениво отвечала: «Зачем же? Для кого?» Самая добросердечная из троих племянниц-любовниц, она «верила в искренность чувств Потёмкина, чтобы его не обидеть». Князь обычно влюблялся лишь в страстных и хитроумных женщин, и Катенька была для него слишком мечтательной и пассивной. Он любил ее меньше других сестер, но их роман тем не менее был самым долгим. Князь заявлял, что быть ее любовником – значит вкусить лучших плотских наслаждений; не слишком галантный комплимент, зато полученный от бесспорного знатока [14].

В конце 1780 года дипломаты сообщили, что «семейный гарем» Потёмкина стал причиной «дьявольской ссоры» при дворе. Своенравная Варвара Голицына, ныне представительная замужняя женщина, дерзко высказала свою точку зрения на личную жизнь императрицы. Эта грубая бестактность возмутила Екатерину. Варвара заявила во всеуслышание, что негоже наказывать человека, если он говорит чистую правду, – чем только усугубила свою глупую выходку. Потёмкин тоже пришел в ярость и выслал ее в одно из голицынских имений. В этот неподходящий момент Катенька, «ангел во плоти», якобы забеременела от своего дяди. Доктор Роджерсон порекомендовал поездку на воды. Потёмкин убедил Варвару поехать с сестрой. Корберон восхищенно писал, что с помощью этого типичного для Потёмкина маневра ему удалось избежать катастрофы и представить ситуацию так, будто Варвара не уезжает в ссылку, а просто сопровождает сестру в оздоровительной поездке, а Катенька вместо того, чтобы скрывать свой живот, отправляется в путешествие с Голицыными. На момент отъезда Катенька, вероятно, была уже на шестом месяце беременности.