Текст книги "Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви"

Торжества длились две недели: Потёмкин организовал развеселую, идиллического вида ярмарку на Ходынском поле, воздвигнув там два павильона, представлявших «Черное море со всеми нашими завоеваниями». В них он обустроил императорский тематический парк – к нему вели две дороги, символизировавшие Дон и Днепр; учредил театры и столовые, названные в честь черноморских портов, построил турецкие минареты, готические арки и античные колонны. Екатерина горячо поддержала деятельность Потёмкина в качестве импресарио, ведь это был его первый шанс продемонстрировать свое безудержное воображение в политическом шоу-бизнесе. Длинными процессиями карет правили кучера «в костюмах турок, албанцев, сербов, черкесов, гусаров и негритянских слуг в красных тюрбанах». Взрывались фейерверки с вензелем Екатерины, и порядка 60 000 человек пили вино из фонтанов и угощались мясом жареных быков [40].

Двенадцатого июля празднества пришлось отложить из-за болезни Екатерины. Существует легенда, что подлинной причиной была не болезнь, а рождение ребенка от Потёмкина. Ранее ей мастерски удавалось скрывать нежелательные беременности с помощью складок одежды, скроенной для удобства ее полной фигуры. В Европе, разумеется, ходили слухи о том, что она в положении. «Госпоже Потёмкиной добрых сорок пять лет: самое время рожать детей», – иронизировал когда-то Людовик XVI в письме к Верженну [41]. Говорят, что этим новорожденным младенцем была Елизавета Григорьевна Темкина, которую воспитали в доме Самойлова, так что она осталась членом этой семьи. Незаконнорожденные дети на Руси обычно получали фамилию отца за вычетом первого слога; так, Иван Бецкой был незаконнорожденным отпрыском князя Ивана Трубецкого, а Ронцов – сыном Романа Воронцова.

Однако эта легенда мало походит на правду. Семья для Потёмкина всегда значила очень много, и он шумно опекал всех своих родственников, однако нет никаких свидетельств того, что он уделял какое-либо внимание Темкиной. Екатерина тоже должна была бы о ней заботиться. Нужно также сказать, что старинный род Темкиных действительно существовал и не имел никакого отношения к Потёмкиным. Более того, в те времена иметь внебрачную дочь или воспитанницу не считалось постыдным. Бобринского, сына Екатерины и Орлова, не скрывали от публики, а Бецкому удалось сделать достойную карьеру. Если же Темкина была дочерью Потёмкина от женщины низкого происхождения, тогда тем более не стоило ее прятать. Девица Темкина остается для нас загадкой, необязательно связанной с союзом Потёмкина и Екатерины [42]. Тем временем императрица неделю пребывала в своих московских покоях, а затем выздоровела, и торжества продолжились.

В Москве к графу Потёмкину обратился с необычной просьбой британский подданный. В 1775 году британские колонии в Америке восстали против лондонской власти. Это на целых восемь лет отвлекло внимание Запада от российских дел, и Потёмкин намеревался сполна использовать этот удачный шанс. Франция и ее союзники– испанские Бурбоны сразу ухватились за возможность отвоевать земли, захваченные британцами в Семилетней войне 12 лет назад. Лондон отверг предложение Панина о союзе России и Англии, поскольку не собирался брать на себя обязательства по поддержке России в борьбе с Османской империей. Но теперь Георг III и его государственный секретарь Северного департамента граф Саффолк внезапно оказались лицом к лицу с американской революцией. Британия обладала лучшим флотом в мире, но ее армия была ничтожно мала, и ей обычно приходилось обращаться за помощью наемников. В этот раз Англия решила приобрести русских солдат.

Первого сентября 1775 года граф Саффолк жаловался на «усиливающееся безумие несчастных и заблуждающихся подданных его величества по ту сторону Атлантического океана», намекая на то, что помощь России требуется безотлагательно. Англия нуждалась в «20 000 пехоты, приученной к дисциплине, вполне вооруженной… и готовой, как только весной откроется плавание по Балтийскому морю, к отплытию». Панин проигнорировал эту просьбу, и тогда Ганнинг обратился к Потёмкину, который, напротив, заинтересовался. В конце концов Екатерина все же отказала англичанам, написав Георгу III вежливое письмо и пожелав удачи [43].

Несколько недель спустя несчастному Ганнингу пришлось сообщить на родину о том, что у него не осталось надежды на благополучный исход дела и, возможно, его величеству следует двинуть полки из Ганновера [44]. Наконец отчаявшиеся британцы наняли солдат в Гессене, известном своими наемниками. Американцы были объединены общей идеей и, несмотря на свою непродуманную тактику, победили сурово вымуштрованных и деморализованных британцев, но кто знает, возможно, с ними смогли бы справиться выносливые, жестокие и сплоченные русские солдаты и казаки? Эта соблазнительная возможность еще долго тревожила британские умы – вплоть до эпохи холодной войны и даже позднее.

Отношения Екатерины и Потёмкина поглощали их обоих целиком, и возникла опасность выгорания. «Есть ли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее», – пишет Екатерина [45]. Накал страстей первых восемнадцати месяцев не мог сохраняться вечно, но сыграли свою роль и все сложности, связанные с его положением официального фаворита. Отношения учительницы и ученика, которые доставляли такое удовольствие Екатерине, стали утомительны, а то и невыносимы для властного, уверенного в себе и одаренного Потёмкина. Даже венчание не могло повлиять на обычаи придворной политики и на тот факт, что его судьба полностью зависела от одного кивка императрицы. Его неистовая натура привлекала Екатерину, но эта же натура порождала в нем желание сбежать. Отдалялся ли Потёмкин от нее или ему просто не хватало воздуха?

Она отчаянно пыталась сохранить их счастье. «И ведомо пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением», – пишет она. Когда он рассердился из-за своего подневольного положения, она пообещала ему: «Вы и вам дурак, ей Богу ничего не прикажу, ибо я холодность таковую не заслуживаю, а приписую ее моей злодейке проклятой хандре ‹…› я божилась, что окроме одной ласки я ласкою платить не буду. Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой лучей. А холодность глупая с глупой хандрой вместе не произведут, кроме гнева и досады. Дорого тебе стоило знатно молвить или душенька или голубушка. Неужто сердце твое молчит? Мое сердце, право, не молчит» [46]. Екатерину до глубины души задела его резкость, которая со временем становилась все грубее: неужели супруг ее разлюбил?

Она делала все, что могла, чтобы ублажить его: Ганнинг писал, что осенью 1775 года, перед отъездом из Москвы, «было позабыто о том, что в следующую среду имянины графа Потёмкина, вспомнив о чем, ее величество отложила на некоторое время предполагаемую свою поездку, с тем чтобы в этот день граф мог принимать поздравления дворянства и всех сословий». Императрица, добавлял Ганнинг, подарила Потёмкину 100 000 рублей и назначила рекомендованного им греческого архиепископа для потёмкинских южных губерний. Такова была требовательность Потёмкина: для него было обычным делом поменять распорядок дел императрицы, получить воистину княжеский дар и при этом не забыть извлечь из этого политическую выгоду [47].

Порой Екатерина жаловалась, что он унижает ее на глазах придворных: «Милостивый государь мой Григорий Александрович. Я желаю Вашему Превосходительству всякого благополучия, а в карты сего вечера необходимы Вы должны проигрываться, ибо Вы меня внизу вовсе позабыли и оставили одну, как будто бы я городовой межевой столб». Но Потёмкин знал, как ее утешить: он ответил одной строчкой причудливых значков, которыми они, вероятно, пользовались для эротической переписки, и добавил: «то есть ответ…» [48]. Что же значил этот ответ? Как Екатерина могла удержать своего супруга и сделать его счастливым?

Пара изобрела собственный способ говорить о чувствах: в этом эпистолярном дуэте его партия была загадочной и страстной, ее – понимающей и примирительной:

Потёмкин все более отдалялся от нее. Говорили, что он мог сказаться больным, лишь бы избежать ее общества. В его душе нарастало беспокойство, а в Екатерине – усталость от его бесконечной вспыльчивости. Неистовый гнев и сверкающий взгляд поначалу могут казаться привлекательными, но после многих месяцев супружества начинают докучать, как всякая несдержанность. Поведение Потёмкина было невыносимым, но отчасти в том была вина Екатерины. Ей следовало раньше осознать, с каким напряжением связано политическое и социальное положение Потёмкина; это напряжение не будут выдерживать и следующие ее любовники. Екатерина обладала той же эмоциональной жаждой, что и он: словно два горнила, они нуждались в бесконечной подпитке топливом – славой, роскошью, властью и в то же время любовью, поддержкой и вниманием. Из-за этих гигантских аппетитов их отношения были столь же плодотворны, сколь и болезненны. Потёмкин стремился властвовать и созидать, но роль любовника Екатерины требовала от него полной занятости. Никто из них не был в силах дать другому то, в чем тот нуждался. Они были слишком похожими, чтобы оставаться вместе.

В мае 1775 года, прежде чем начались мирные торжества, Екатерина должна была выполнить свой долг перед Православной церковью и совершить паломничество в мрачную Троице-Сергиеву лавру. Эта вынужденная поездка возвращала ее в темное Средневековье московского княжества, когда женщины жили взаперти в тереме, а не восседали на троне. Паломничество усугубило присущую Потёмкину религиозную тоску, его истинно славянское отвращение к мирской славе и, вероятно, недовольство своей ролью. Поддавшись своим монашеским склонностям и не обращая внимания на Екатерину, он временно покинул двор и молился в уединенной келье [50].

Скорость, с которой его капризы сменяли друг друга, наверняка утомляла их обоих. Возможно, она имела в виду именно это, когда говорила, что они слишком любили друг друга, чтобы быть счастливыми: их отношения были такими пламенными, что не могли пойти им на пользу. Они оставались любовниками и продолжали работать вместе в течение 1775 года, но напряжение все нарастало. Екатерина отдавала себе отчет в происходящем. Потёмкин был для нее достойным партнером – это редкая удача, – но как же найти для него подходящую роль? И как найти способ остаться вместе и в то же время удовлетворить их требовательные натуры? Борясь за свои отношения, они в то же время присматривались к окружающим.

Накануне мирных торжеств граф Потёмкин получил от своего зятя Василия Энгельгардта печальное известие о кончине его сестры Елены (Марфы). У супругов было шесть дочерей (старшая уже вышла замуж) и сын, который служил в армии. Старшей из пяти незамужних дочек был двадцать один год, младшей – восемь. «А только приношу мою чувствительную благодарность за милость вашу к оставшим, сущим без призрения, сиротам, которым прошу быть милостивым и заступить Марфы Александровны место… – писал Энгельгардт Потёмкину пятого июля. – По приказанию вашему я их к матушке пришлю». Не существовало никаких препятствий, которые помешали бы отцу воспитывать дочек у себя дома в Смоленске, но Энгельгардт, человек здравомыслящий, понимал, что придворная жизнь принесет девушкам больше выгоды. Потёмкин вызвал их в Москву.

Императрица, будучи примерной женой, решила познакомиться с семьей Потёмкина. Когда ей представили живущую в Москве свекровь Дарью Потёмкину[35]35
  Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.


[Закрыть], Екатерина была воплощением заботливости и внимательности: «Я приметила, что Матушка Ваша очень нарядна сегодня, а часов нету. Отдайте ей от меня сии» [51]. Екатерина тепло приняла племянниц и сказала Потёмкину: «Матушке твоей во утешение объяви фрейл[ин]ами, сколько хочешь из своих племянниц» [52]. Десятого июля, в разгар празднований, старшая из сестер Александра Энгельгардт была назначена фрейлиной, затем последовало назначение второй сестры, блистательной Варвары [53]. Как только они прибыли из Смоленска, все вокруг заговорили об их необыкновенной красоте.

В это время Екатерина была занята законотворчеством. Ей помогали два молодых секретаря из числа подчиненных Румянцева-Задунайского: Петр Завадовский и Александр Безбородко. Второй превосходил первого интеллектом, но был поразительно уродлив и неловок. Зато Завадовский имел приятную наружность и мог похвастаться организованностью и хорошим образованием. Плотно сжатые губы и мрачный взгляд свидетельствовали о флегматичной и ханжеской натуре – она была совершенно противоположна потёмкинской и могла служить противовесом его буйному нраву. Екатерина, Потёмкин и Завадовский образовали странный союз, когда часами работали над черновиками указов и вместе коротали время в утомительной дороге в Санкт-Петербург после долгожданного отъезда из угрюмой Москвы.

Нас представляется следующая сцена в покоях Екатерины: Потёмкин, растянувшись на диване в широком домашнем халате, с платком на голове и всклокоченными волосами, без парика, жует редис и передразнивает придворных, фонтанирует идеями, шутками и капризами. В это время застывший за столом Завадовский в парике и мундире пишет, постоянно поглядывая на императрицу с преданностью лабрадора…

10. Разбитое сердце и примирение

Душа, я все сделаю для тебя, хотя б малехонько ты б меня воодушевил ласковым и спокойным поведением… Сударка, муж безценный.

Екатерина II – графу Потёмкину

В таких делах все женщины так близки,

Что государыням равны модистки.

Дж. Байрон. «Дон Жуан». IX: 77

«Мой муж сказал мне только что: “Куды мне итти, куды мне деваться?”» – пишет Екатерина графу Потёмкину в начале 1776 года. – Мой дорогой и горячо любимый супруг, придите ко мне: вы будете встречены с распростертыми объятиями» [1]. Второго января 1776 года Екатерина назначает Петра Завадовского генерал-адъютантом. Это озадачило придворных.

Дипломаты сразу поняли, что в личной жизни императрицы происходят изменения, и предположили, что карьера Потёмкина окончена: «Императрица начинает совсем иначе относиться к вольностям, которые позволяет себе ее любимец ‹…› Уже поговаривают исподтишка, что некоторое лицо, определенное ко двору г. Румянцевым, по-видимому, скоро приобретет полное ее доверие» [2]. Ходили слухи, что на посту главы Военной коллегии Потёмкина сменит то ли Алексей Орлов-Чесменский, то ли племянник Панина князь Репнин. Но английский дипломат Ричард Окс заметил, что амбиции Потёмкина только увеличиваются, а не уменьшаются, и «он в последнее время, по-видимому, больше прежняго интересуется иностранными делами» [3]. Пока англосаксы пытались разобраться в происходившем, язвительный французский посол шевалье Мари Даниель Бурре де Корберон, который оставил замечательные записки о своей жизни при дворе, полагал, что Завадовский не представляет серьезной угрозы для Потёмкина. «Лицом он лучше Потёмкина, но о фаворе его говорить пока рано», – замечает он и далее пишет в саркастичном тоне, который обычно избирают дипломаты, когда речь заходит об интимной жизни императрицы: «Его таланты подверглись испытанию в Москве. Но Потёмкин, похоже, пользуется прежним влиянием ‹…› так что Завадовский взят, возможно, лишь для развлечения» [4].

С января по март 1776 года императрица избегала публичных мероприятий, стараясь наладить отношения с графом Потёмкиным. Князь Орлов вернулся из своих странствий, тем самым запутав ситуацию еще больше: отныне при дворе находились трое не то бывших, не то действующих фаворитов. Григорий Орлов, несмотря на всю свою энергичность, был все же уже не тем, кем раньше: он страдал от лишнего веса и приступов паралича, был влюблен в свою кузину Екатерину Зиновьеву, пятнадцатилетнюю фрейлину императрицы, – некоторые утверждали, что он ее изнасиловал. О жестоком придворном соперничестве можно судить по слухам о том, что Потёмкин отравил Орлова, хотя ему были совершенно не свойственны подобные поступки. Параличи Орлова по описанию напоминают позднюю стадию сифилиса – следствие его безрассудства.

Екатерина появлялась лишь на камерных обедах. Там также часто присутствовал Петр Завадовский, а Потёмкин приходил реже, чем раньше, но все же достаточно часто, чтобы вызывать раздражение Завадовского. Тот, должно быть, чувствовал себя лишним в обществе двух самых ярких собеседников своего времени. Потёмкин оставался любовником Екатерины, а преданный Завадовский все сильнее влюблялся в нее. Мы не знаем, отвернулась ли она от Потёмкина и вступила ли в связь Завадовским, и если да, то когда это произошло; вероятно, поворотный момент случился зимой. Все же, вероятно, она продолжала заниматься любовью с человеком, которого называла своим мужем. Может быть, Екатерина стремилась вызвать ревность и поощряла обоих? Несомненно. По ее собственным словам, она не могла прожить и дня без того, чтобы быть любимой, поэтому ее влечение к секретарю вполне объяснимо – ведь Потёмкин подчеркнуто ее игнорировал.

В эти шесть месяцев их отношения, пожалуй, наиболее захватывающи: они все еще любят друг друга, как муж и жена, но постепенно отдаляются, при этом стремясь найти способ остаться вместе навсегда. Граф Потёмкин порой плакал в объятиях своей императрицы.

«Хто велит плакать? – ласково спрашивает она своего «владыку и дорогого супруга» в том письме, где напоминает о «святейших узах» их брака. – Переменяла ли я глас, можешь ли быть нелюбим? Верь моим словам, люблю тебя» [5].

На глазах Потёмкина Екатерина и Завадовский все больше сближались, но он сохранял терпение. Его характер был все таким же тяжелым, но Потёмкин не пытался убить Завадовского – хотя впоследствии будет угрожать расправой одному из его преемников. Переписка повествует нам о кризисе в его отношениях с Екатериной и о некоторой его ревности к Завадовскому, но Потёмкин был настолько уверен в себе, что не воспринимал другого мужчину как соперника. Скорее всего, он одобрял этот новый союз, но лишь до определенной степени. Теперь оставалось договориться о границах дозволенного.

«Жизнь Ваша мне драгоценна и для того отдалить Вас не желаю» [6], – пишет ему императрица. Их споры решались в письмах-диалогах: второе из сохранившихся таких писем, кажется, представляет собой финал ссоры – спокойное примирение после неистовой бури, причиной которой стала болезненная неопределенность. Это письмо более откровенное, чем первое: Потёмкин нежен и заботлив, что неожиданно для такого человека, как он, а императрица с любовью и терпением отвечает своему невыносимому чудаку:

Но он не всегда бывал так обходителен. Когда Потёмкин чувствовал себя уязвимым, он мог обрушиться на Екатерину со всей своей жестокостью: «Бог да простит Вам ‹…› пустое отчаяние и бешенство не токмо, но и несправедливости, мне оказанные, – отвечает она. – Я верю, что ты меня любишь, хотя и весьма часто и в разговорах твоих и следа нет любви». Оба они глубоко страдают. «Я не зла и на тебя не сердита, – пишет она ему после очередной ссоры. – Обхождения твои со мною в твоей воле». Но она понимает, что это постоянное напряжение не может длиться вечно: «Я желаю тебя видеть спокойным и сама быть в равном положении» [8].

Придворные искали признаки того, что Потёмкин впал в немилость, а Завадовский занял его место, а в это время супруги обсуждали, что же им предпринять. Потёмкин желал остаться у власти и сохранить за собой дворцовые покои. Когда он впадал в уныние, Екатерина говорила ему те же слова, что и другие любовники говорят своим спутникам: «Нетрудно решиться: останься со мною», – а затем напоминала о всех выгодах их любовно-политического союза: «Политичные же твои предложения все весьма разумные» [9]. Но наконец и она потеряла всякое терпение.

«Иногда, слушая вас, можно сказать, что я чудовище, имеющее все недостатки и в особенности же – глупость. ‹…› Все же этот ум, как бы зол и ужасен он ни был, не знает других способов любить, как делая счастливыми тех, кого он любит. И по этой причине для него невозможно быть, хоть на минуту, в ссоре с теми, кого он любит, не приходя в отчаяние. ‹…› Мой ум, наоборот, постоянно занят выискиванием в тех, кого он любит, добродетелей и заслуг. Я люблю видеть в вас все чудесное».

Так Екатерина пишет о своей печали из-за того, что Потёмкин охладел к ней, и заключает: «Мы ссоримся о власти, а не о любви» [10]. Эти слова обычно принимают за чистую монету, но, возможно, перед нами лишь попытка представить их отношения в лучшем свете. Их любовь была такой же беспокойной, как и политическое сотрудничество. Если предметом ссор была власть, то они бы продолжались и после того, как любовь прошла, а Потёмкин сохранил свое влияние. Может быть, справедливее было бы сказать, что причиной их разногласий стало завершение первого и самого насыщенного периода их отношений, основанного на сексуальном влечении, а также растущие независимость Потёмкина и его жажда свободы. Екатерине, вероятно, было непросто признаться себе в том, что она больше не привлекала его, однако власть всегда останется предметом их споров.

Потёмкин ни в чем не находил утешения и постоянно сердился. «Друг мой, вы сердиты, – пишет она ему. – Вы дуетесь на меня, вы говорите, что огорчены, но чем? ‹…› Какого удовлетворения можете вы еще желать? Даже церковь считает себя удовлетворенной, коль скоро еретик сожжен. ‹…› Но если вы будете продолжать дуться на меня, то на все это время убьете мою веселость. Мир, друг мой, я протягиваю вам руку. Желаете ли вы принять ее?» [11].

Вернувшись из Москвы в Петербург, Екатерина пишет князю Дмитрию Голицыну, российскому послу в Вене, о своем желании, чтобы «Его Величество [император Священной Римской империи Иосиф II] удостоил Генерала Графа Григория Потёмкина, много мне и государству служащего, дать Римской Империи княжеское достоинство, за что весьма обязанной себя почту». Шестнадцатого (27) февраля Иосиф II скрепя сердце согласился – несмотря на протест своей чопорной матери, императрицы-королевы Марии Терезии. «Забавно, – усмехался де Корберон, – что набожная императрица-королева награждает любовников далеко не религиозной российской государыни».

«Князь Григорий Александрович! – приветствует Екатерина своего Потёмкина. – Всемилостивейше дозволяем Мы Вам принять от Римского Цесаря присланный к Вам диплом на Княжеское достоинство Римской Империи» [12]. В России было много князей, но теперь Потёмкин имел наивысший статус светлейшего князя. Дипломаты заключили, что это был прощальный подарок Потёмкину, поскольку Орлов получил свой княжеский титул лишь по расставании с Екатериной. Императрица также пожаловала Потёмкину «16 000 крестьян, которые приносят в год по 5 рублей с человека», а затем он стал кавалером датского ордена Белого слона. Что это – отставка или поощрение? «Я обедал у князя Потёмкина, – пишет де Корберон 24 марта. – Говорят, что он утрачивает свое влияние, а Завадовский в фаворе, и у Орловых достаточно власти, чтобы укрепить его положение»[13].

Светлейший князь желал быть не только князем, но и монархом: он боялся, что после смерти Екатерины останется на милость озлобленного Павла, от которого «ему нечего ждать, кроме Сибири» [14]. Удачным решением было бы стать независимым правителем где-нибудь вне российских границ. Императрица Анна сделала своего фаворита Эрнста Бирона главой прибалтийского герцогства Курляндского, зависимого от России, но формально подчиненного Речи Посполитой. Действующим герцогом в те годы был сын Бирона Петр. Потёмкин решил, что хочет заполучить Курляндию себе.

Второго мая Екатерина написала своему послу в Польше Отто Магнусу Штакельбергу: «Желая отблагодарить князя Потёмкина за заслуги, оказанные им государству, и намереваясь предоставить ему герцогство Курляндское, нахожу необходимым предписать для вашего образа действий следующие пункты», – и далее подробно описала, как послу надлежит поступить. Фридрих Великий приказал своему послу в Петербурге предложить свою помощь Потёмкину в достижении этой цели и лично написал ему 18/29 мая из Потсдама. Однако Екатерина не стала прикладывать особых усилий, ведь Потёмкин пока не доказал свою способность быть достойным правителем, и ей следовало быть осмотрительнее как по отношению к Курляндии, так и по отношению к России. Стремление занять какой-нибудь зарубежный престол стало лейтмотивом потёмкинской карьеры. Но Екатерина всегда старалась обращать его внимание на российские дела, в которых ей была необходима его помощь [15].

В начале апреля 1776 года в Петербург прибыл прусский принц Генрих, чтобы упрочить союз своего брата Фридриха с Россией. Русско-прусские отношения стали портиться, когда Фридрих помешал российским завоеваниям в ходе Русско-турецкой войны. Младший брат Фридриха был скрытым гомосексуалом, энергичным генералом и хитроумным дипломатом; в 1772 году он способствовал разделу Польши. Он казался карикатурой на Фридриха, будучи младше его на 14 лет и неистово ему завидуя – такова была судьба младших братьев в эпоху королей. Генрих одним из первых стал уделять внимание Потёмкину, а тот вызвался организовать российское путешествие принца, что было знаком его растущего интереса к иностранным делам. «Я буду счастлив, – писал принц Генрих Потёмкину. – Если смогу засвидетельствовать Вам свое почтение и дружбу во время поездки в Петербург». Сразу по прибытии девятого апреля он подтвердил свои слова, подарив Потёмкину прусский орден Черного орла, пополнивший его возраставшую коллекцию. Это дало основания Фридриху II и Потёмкину обменяться любезностями в письмах. Без сомнения, принц Генрих одобрил курляндскую затею [16].

Пока иностранцы думали, что Потёмкин теряет влияние, в отношениях непоследовательных супругов, напротив, настала оттепель. В кратчайшей и в то же время восхитительной любовной записке Екатерина пишет: «Батинька Князь! До рождения моего Творец назначил тебя мне быть другом, ибо сотворил тебя быть ко мне расположенным таковым. За дар твой благодарствую, равномерно же за ласку…» [17]. Кажется, будто они втайне воссоединились, но на самом деле болезненные ссоры между ними продолжались. Все вокруг ожидали ухода Потёмкина и восхождения Завадовского. Ни Екатерина, ни Потёмкин были больше не в силах жить в этом мучительном чистилище. А на следующее утро после приезда принца Генриха случилась трагедия.

Десятого апреля 1776 года, в четыре часа утра начались роды у жены Павла, великой княгини Натальи Алексеевны. Императрица набросила передник и поспешила в покои Натальи, где оставалась вместе с Павлом до восьми утра [18].

Это произошло в самое неподходящее время, поскольку Екатерине необходимо было уделять внимание принцу Генриху. Вечером того же дня императрица и Генрих присутствовали на концерте скрипача Лолия «в апартаментах его сиятельства князя Григория Александровича Потёмкина», – сообщает камер-фурьерский журнал. По предложению Екатерины принц Генрих и Потёмкин обсуждали договоренности о союзе – по приказу Фридриха Генрих изо всех сил старался расположить к себе фаворита [19]. Ночью, казалось, великая княгиня наконец произведет на свет наследника империи.

Ранее Наталья Алексеевна уже успела разочаровать Екатерину. Павел, по-видимому, любил ее, но она была склонна к интригам и даже не озаботилась тем, чтобы выучить русский язык. Екатерина и Потёмкин подозревали, что у нее роман с Андреем Разумовским, ближайшим другом Павла, красавцем и дамским угодником. Тем не менее одиннадцатого апреля Екатерина вновь надела передник, вернулась к своим обязанностям у постели роженицы и провела там шесть часов, а затем отправилась обедать в свои покои с двумя князьями, Потёмкиным и Орловым. Весь следующий день она провела с великой княгиней.

Иностранные дипломаты были раздосадованы тем, что из-за «разрешения от бремени» «падение Потёмкина», как выразился де Корберон, откладывалось. Великая княгиня рыдала от боли. Императрица была обеспокоена. «В покои Ее Величества были поданы кушанья, но она не желала есть, – гласит камер-фурьерский журнал. – Князь Потёмкин отобедал». Если он был голоден, ничто не могло отвлечь его от еды.

Доктора сделали все, что было в их силах, если принять во внимание, что врачебное дело в то время больше напоминало труд мясника, разве что совершаемый с благими намерениями. В середине XVIII века уже были в ходу акушерские щипцы[36]36
  До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.


[Закрыть]. Кесарево сечение несло в себе очень много опасностей, но все же успешно практиковалось со времен Цезаря: мать почти всегда погибала от инфекции, шока и потери крови, но ребенка удавалось спасти. Но в этот раз доктора не предприняли ничего, и момент был упущен. Ребенок погиб в утробе, и у матери развилась инфекция. «Дело наше весьма плохо идет, – писала Екатерина своему статс-секретарю С.М. Козмину, вероятно, на следующий день, в письме, помеченном пятью часами утра, когда она уже размышляла, как ей теперь обращаться с Павлом. – Какою дорогой пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времяни у себя держи…» Она повелела коменданту Царского Села приготовить покои для Павла. «Кой час решится, то сына туда увезу» [20]. Началась гангрена. Запах был невыносимым.

Князь Потёмкин играл в карты, ожидая, когда наступит неизбежный плачевный исход. «Я уверен, – пишет де Корберон, – что Потёмкин проиграл в вист 3000 рублей, пока весь мир плакал от горя». Это не вполне справедливо. У императрицы и ее супруга было немало дел. Екатерина составила список из шести кандидаток на роль жены Павла и отправила его Потёмкину. Принцесса София Доротея Вюртембергская, которую она всегда хотела себе в невестки, шла первой в списке [21].

Пятнадцатого апреля в 17 часов великая княгиня скончалась. Обезумевший от горя Павел с яростью обрушился на докторов и обвинил их в обмане: она должна была выжить, он хочет остаться с ней и не позволит ее похоронить, кричал он, не желая смириться с реальностью смерти. Врачи сделали ему кровопускание. Двадцать минут спустя Екатерина увезла своего измученного сына в Царское Село. Потёмкин последовал за ними вместе со своей давней подругой графиней Брюс. «Sic transit gloria mundi», – кратко пишет Екатерина Гримму об этом несчастье. Она недолюбливала Наталью, и теперь дипломаты считали ее виноватой в том, что княгиня не смогла родить: как же императрица могла позволить своей невестке погибнуть? Вскрытие показало, что из-за физиологического дефекта Наталья не была способна родить ребенка, и тогдашняя медицина никак не смогла бы ее спасти. Но, по словам де Корберона, никто не поверил в официальную версию[37]37
  Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.


[Закрыть], ведь дело происходило в России, где императоры умирали «от геморроя».

«В течение последних двух дней Великий Князь невыразимо разстроен, – писал Окс. – Принц Генрих прусский почти не отходил от него». Генрих, Екатерина и Потёмкин объединили свои усилия, чтобы убедить Павла как можно скорее жениться на принцессе Вюртембергской. «Выбор принцессы, вероятно, произойдет в непродолжительном времени», – сообщает Окс несколько дней спустя. Несмотря на траур, Екатерина, Потёмкин и принц Генрих отдавали себе отчет в суровой реальности: империи нужен наследник, поэтому Павлу срочно необходима супруга.