Текст книги "Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви"

Соперничавшие посольства нанимали за немалые деньги целую шпионскую сеть, в основном состоявшую из домашних слуг, и тратили огромные суммы на «пенсионы» министрам и придворным. Финансы секретных служб уходили либо на получение информации (вспомним английские подарки для Александры Энгельгардт), либо на изменение политики (сама Екатерина в 1750-е годы получала ссуды от англичан). Зачастую этот второй вид трат на деле не оказывал никакого влияния на политику, и масштабы взяток очень сильно преувеличивались [11]. Россию считали особенно коррумпированной страной, но, по всей вероятности, во Франции или Англии дела обстояли точно так же. За возможность влияния на российскую политику сражались Англия, Франция, Пруссия и Австрия. Теперь эти державы были готовы на все, чтобы угодить Потёмкину.

В 1778 году в Европе произошли три международных конфликта. Франция, желая взять реванш за Семилетнюю войну, обещала поддержку американским повстанцам и готовилась к войне с Англией. (Эта война началась в июне 1778 года, и на следующий год к ней присоединилась Испания, выступив на стороне французов.) Однако Россию больше тревожили две другие проблемы. Султана Османской империи не устраивали условия Кючук-Кайнарджийского мирного договора 1774 года, особенно независимость Крыма и доступ русских торговых судов к Черному и Средиземному морям. В ноябре 1776 года Константинополь спровоцировал волнения в Крыму, и Екатерине с Потёмкиным пришлось отправить туда войска, чтобы возвести на престол своего хана – Шахина Гирея. Теперь же каганат взбунтовался против русского протеже, и две империи, Османская и Российская, вновь оказались на грани войны.

Третьим очагом конфликта было соперничество Пруссии и Австрии за власть над Германией. Россия неоднократно была вынуждена выбирать между Австрией и Пруссией – оба союза имели свои преимущества. С 1726 года Россия сотрудничала с Австрией и только в 1762 году благодаря Петру III перешла на сторону Пруссии. Австрия не простила России предательства, поэтому Екатерина и Фридрих были вынуждены держаться друг друга. Министр иностранных дел Никита Панин сделал этот союз краеугольным камнем своей карьеры, но его «Северной системе» – альянсу северных стран, включавшему в себя и Британию, – так и не суждено было воплотиться в жизнь. Зато Фридрих получил такое влияние на российскую политику в отношении Польши и Османской империи, что обладал почти что правом вето.

Так или иначе, Потёмкин всегда придерживался мнения, что интересы России – а также его собственные – лежат на юге, а не на севере. Австро-прусские и англо-французские конфликты беспокоили его лишь в той мере, в какой они сказывались на отношениях России с турками и ставили под угрозу выход к Черному морю. Победы в Русско-турецкой войне наглядно продемонстрировали, что Фридрих двуличен, а союз с Пруссией не несет русским никакой пользы.

Светлейший князь принялся изучать искусство дипломатии. «…Он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается. Видно, что сие притворное только. Со всем тем, чего бы он ни хотел и ни просил, то, конечно, не откажут». В 1773–1774 годах Потёмкин с особенным усердием стремился угодить Никите Панину [12]. Панин был одним из самых унылых воплощений неторопливой и упрямой русской бюрократии: этот ушлый человек с поросячьими глазками и довольной улыбкой подмял под себя все международные дела, словно надутая сонная жаба. Дипломаты считали его «большим обжорой, большим игроком и большим любителем поспать», однажды он забыл официальное письмо в кармане халата, где оно и пролежало невскрытым четыре месяца. Он «проводил время с женщинами и куртизанками средней руки», демонстрируя «склонности и причуды изнеженного юноши». В ответ на отважную попытку шведского посла обсудить за обедом государственные дела он небрежно отпустил остроту: «Видно, барон, что вы не привыкли к большим делам, если отправка какой-нибудь депеши мешает вам пообедать». Едва ли Харрис одобрял его поведение, когда сообщал своему двору: «В это трудно поверить, но из 24 часов граф Панин тратит на исполнение своих обязанностей не более получаса» [13].

Поначалу Потёмкин «лишь планировал упрочить свой фавор и не слишком увлекаться иностранными делами, в которых Панин выказывал предпочтение королю Пруссии», – писал польский король Станислав-Август. Но теперь он начал серьезную игру. В самом начале своей дружбы с Екатериной Потёмкин, вероятно, убедил ее, что в интересах России сохранить все балтийские приобретения Петра Великого и контроль над Польшей, а затем воспользоваться союзом с Австрией, чтобы превратить Черное море в русское озеро. Екатерина никогда не симпатизировала Фридриху и не доверяла Панину, но надо признать, что эти соображения Потёмкина означали коренной поворот политического курса России в сторону Австрии. Такой поворот пришлось осуществлять постепенно, и тем не менее отношения с Паниным стали напряженными. На одном из заседаний Совета Потёмкин сообщил, что в Персии начались волнения, и высказал предположение, что Россия может извлечь из них свою выгоду. Панин, которого занимал лишь северный вопрос, ответил весьма резко, и рассерженный Потёмкин прекратил заседание [14]. Противостояние между двумя государственными деятелями и их политическими курсами становилось все более явным.

Панин не собирался сдаваться без боя, и Екатерина должна была действовать осмотрительно, поскольку Потёмкин еще не успел доказать свою компетентность в международных делах. Понимая, что избавиться от Потёмкина едва ли удастся, Панин забеспокоился. По свидетельству Корберона, в июне 1777 года он сказал одному из своих приближенных: «Подождем. Так не может продолжаться вечно». Но конфликт оставался открытым, а Потёмкин тем временем обретал все большую власть. Екатерина намеренно подталкивала Потёмкина к международной политике: она попросила его обсудить насущные вопросы с прусским принцем Генрихом. Когда король Швеции Густав III, который только что совершил дворцовый переворот и получил абсолютную власть, инкогнито прибыл в Россию и назвался графом Готланда, Потёмкин встретил его и сопровождал на протяжении всей поездки. План Потёмкина состоял в том, чтобы свергнуть Панина, отказаться от «северной системы» и создать новый альянс, который поможет ему реализовать все свои замыслы в южных землях.

В начале 1778 года на востоке Европы резко обострились два конфликта, в результате чего союз с Пруссией окончательно утратил смысл, и Потёмкин получил возможность развить бурную деятельность на юге. В обоих случаях Екатерина и Потёмкин согласовывали между собой и военные, и дипломатические меры.

Первая проблема получила название «картофельной войны». В декабре 1777 года скончался курфюрст Баварии. Этим моментом решил воспользоваться император Иосиф II, который приобретал все большее влияние по мере того, как старела его мать Мария Терезия. Он давно планировал обменять австрийские Нидерланды на Баварию – это усилило бы его власть в немецких землях и возместило потерю отошедшей к Пруссии Силезии. В январе 1778 года Австрия заняла почти всю территорию Баварии, тем самым поставив под угрозу статус Пруссии как великой державы в составе Священной Римской империи. Поэтому Фридрих, которому уже исполнилось шестьдесят пять лет, мобилизовал немецких принцев, напуганных усилением Австрии, и в июле пересек границу габсбургской Богемии. Союзница Австрии Франция была занята войной с британцами и не могла оказать Иосифу содействие. Екатерина тоже не горела желанием помочь своему союзнику. Иосиф двинул войска навстречу Фридриху. Центральная Европа вновь оказалась перед лицом войны, однако обе стороны медлили, не решаясь дать генеральное сражение. Время от времени вступая в перестрелки, солдаты провели зиму, питаясь одной лишь мелкой богемской картошкой – отсюда и название этого конфликта.

В это время в Крыму, который после Кючук-Кайнарджи обрел независимость от Стамбула, ставленника России хана Шахина Гирея свергли с престола собственные подданные. Потёмкин отправил в Крым войска, чтобы вернуть власть хану. Турки нуждались в союзнике, чтобы противостоять русским (предпринятая ими в августе 1777 года экспедиция для свержения Шахина Гирея окончилась неудачей), но Австрия и Пруссия были заняты сбором картофеля в Богемии, а Франция собиралась присоединиться к американцам в их Войне за независимость.

Потёмкин и Панин, по сути оказавшиеся лидерами проавстрийской и пропрусской партий, были согласны с Екатериной в том, что Россия, обязанная по условиям мирного договора помогать своим прусским союзникам, все-таки совершенно не заинтересована в войне в немецких землях, которая неминуемо ослабит российские позиции в Крыму. Франция тоже предпочла бы, чтобы столкновения не превратились в полноценную войну. Ее единственной целью было помешать Британии найти себе союзников на континенте, поэтому Франция не разжигала ни одну из войн, а напротив, пыталась примирить соперников. Россия поддержала ее и предложила содействие в переговорах между Пруссией и Австрией. В знак благодарности за то, что Екатерина отказала в поддержке Пруссии, Франция согласилась стать посредником в русско-турецком конфликте.

Посредники призвали Австрию сложить оружие. Екатерина и Потёмкин трудились сообща и при этом препирались из-за своих отношений, ее фаворитов и его племянниц. «Батя, – писала она князю, – план операции из рук Ваших с охотою прийму ‹…› Пеняю, сударь, на тебя, для чего в притчах со мною говорить изволишь» [15]. Потёмкин отправил войско под предводительством князя Репнина на запад, на помощь пруссакам. По всей вероятности, обе стороны конфликта пытались подкупить светлейшего огромными взятками. Австрийский канцлер Кауниц предложил ему «весомую сумму», а Фридрих – герцогство Курляндское. «Если бы я согласился стать герцогом Курляндии, мне бы не составило труда получить польскую корону – императрица убедила бы короля отречься в мою пользу», – якобы заявлял позднее Потёмкин [16]. На самом деле не сохранилось никаких доказательств того, что кто-то предлагал или принимал деньги, к тому же надо учесть, что подлость Фридриха не знала границ[51]51
  И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».


[Закрыть].

Второго (13) мая 1779 года был подписан Тешенский мирный договор, согласно которому Россия становилась гарантом статуса кво в Священной Римской империи. Россия и Турция достигли соглашения в марте того же года, заключив Айналы-Кавакскую конвенцию, по которой они признали независимость Крыма и утвердили на престоле хана Шахин Гирея. Эти мирные договоры придали Екатерине уверенности и повысили ее престиж в Европе.

В 1778 году светлейший князь вновь встретился с принцем Генрихом в Петербурге, чтобы укрепить разваливавшийся на глазах русско-прусский союз. Гогенцоллерн изо всех сил старался добиться расположения Потёмкина, льстиво уверяя, что он более выдающийся человек, чем два европейских императора. Генрих остался доволен «знаками внимания императрицы, дружеским отношением великого князя и вашим вниманием, мой дорогой князь» [17]. К тому времени Генрих в совершенстве изучил характер Потёмкина, но наверняка даже он был удивлен, когда тот во время беседы с императрицей спустил с поводка свою ручную обезьянку и Екатерина принялась играть с ней. Императрице его удивление доставляло удовольствие. Мы не знаем, отдавал ли Генрих себе в этом отчет, но обезьяньи выходки определенно были знаком того, что Потёмкин больше не был заинтересован в союзе с Пруссией. Светлейший князь использовал любую возможность, чтобы уязвить Панина и воплотить в жизнь свою новую стратегию.

Пятнадцатого декабря 1777 года Потёмкин обзавелся неожиданным сторонником. В качестве полномочного министра и чрезвычайного посланника Сент-Джеймсского двора в Петербург прибыл сэр Джеймс Харрис. Он представлял собой совсем другой тип англичанина, нежели приятели Потёмкина Семпл и Кингстон, и являлся образцовым британским джентльменом, учтивым и прекрасно образованным. К тридцати двум годам он обладал репутацией, которую приобрел на своем первом посту в Мадриде самым типичным для XVIII века способом. В тот момент, когда Испания и Британия чуть не ввязались в войну, не поделив богом забытые Фолклендские острова, он уже должен был уехать на родину, но задержался в двадцати милях от Мадрида из-за любовной интрижки. Таким образом Харрис оказался в чрезвычайно выгодном положении и смог быстро принять разумные меры, когда угроза войны отступила. С этого момента его карьера пошла в гору [18].

Британцы сражались в войне за независимость с американцами, которых поддерживали французы, поэтому граф Саффолк, государственный секретарь Северного департамента, поручил ему заключить наступательный и оборонительный союз с Россией, что обеспечило бы усиление английского флота. Сперва Харрис обратился с этим предложением к Панину, но тот не поддержал идею. Тогда, уже зная о «злостной ненависти Потёмкина к Панину», он решил попытать счастья со светлейшим князем [19].

Двадцать восьмого июня 1779 года сэр Джеймс собрал всю свою смелость и подошел к Потёмкину в передней апартаментов императрицы в надежде, что дерзость и лесть помогут ему привлечь внимание князя. «Я сказал ему, что пришла пора России стать главным игроком на европейской арене, и только он один был способен взять на себя руководство». Харрис заметил растущий интерес Потёмкина к международным отношениям и восхищался его «чрезвычайной проницательностью и безграничными амбициями». Этот разговор стал началом близкой дружбы, впрочем, свидетельствовавшей скорее о потёмкинской англомании, а не о его искренней преданности идее союза с Британией [20].

Во время своего пребывания в России сэр Джеймс Харрис, как и его французские оппоненты, предполагал, что Потёмкина и Екатерину больше занимал англо-французский, нежели русско-турецкий конфликт. Потёмкин извлек выгоду из устаревшего англоцентризма вига, представлявшего распадавшуюся первую Британскую империю. Поэтому соперничество западных дипломатов и тайные замыслы Потёмкина и Екатерины развивались. То немногое, что по-настоящему объединяло Потёмкина и Харриса, – это любовь к Англии и враждебность по отношению к Панину.

Светлейший князь пришел в восторг от смелого жеста Харриса и, проникшись к нему симпатией, пригласил на семейный ужин в загородный дом своего племянника. Поначалу англичанин осуждал безнравственность Екатерины и «распущенность» Потёмкина, но теперь почти влюбился в бившую через край энергию человека, которого отныне стал называть «своим другом» [21]. Харрис умолял Потёмкина снарядить военно-морскую экспедицию для помощи Англии и сулил за это некие смутные выгоды. Эта экспедиция должна была бы восстановить равновесие сил и усилить международное влияние России. Потёмкин, по-видимому, был удивлен и сказал: «Кому же мы можем поручить составить этот приказ и подготовить войска? У графа Панина на то нет ни желания, ни способностей… он пруссак, и не более; граф Чернышев [военный министр] – негодяй и не выполнит ни одного данного ему приказа» [22].

Корберон и новый прусский посол по имени Герц также добивались расположения Потёмкина; оба они характеризовали его как экстравагантного, веселого и капризного человека. Особенно сильное впечатление князь произвел на Герца, писавшего, что его «выдающиеся таланты… заставляют всех преклоняться перед ним». Харрис победил в этом состязании: Потёмкин согласился устроить личную ему аудиенцию с императрицей, чтобы посол смог подробно изложить свои соображения [23].

Двадцать второго июля 1779 года тогдашний фаворит Корсаков подошел к Харрису после того, как императрица закончила карточную партию на маскараде, и провел его в гардеробную Екатерины. Харрис рассказал ей о своем проекте союза, и она отреагировала доброжелательно, но сдержанно. Екатерина понимала, что из-за «экспедиции» Харриса Россия окажется втянутой в войну Англии и Франции. Харрис спросил, следует ли, по мнению императрицы, дать Америке независимость. «Я скорее лишусь своей головы», – с негодованием ответила она. На следующий день Харрис передал Потёмкину меморандум с изложением дела [24].

Соперничество Потёмкина и Панина, очевидно, было на руку Харрису, однако ему приходилось действовать осмотрительно. Когда Совет собрался для обсуждения британского предложения, Екатерина через Потёмкина попросила Харриса составить еще один меморандум. Харрис писал, что в ходе разговора о стратегиях Панина Потёмкин ошарашил его, заявив, что «мало осведомлен о международных делах и большая часть того, что я ему сообщил, была для него неведома». Но на свете не было более способного ученика, чем Потёмкин.

Светлейший князь и сэр Джеймс дни и ночи напролет беседовали, выпивали, разрабатывали план действий и играли в карты. Может быть, Потёмкин водил Харриса за нос, словно в партии в покер, но он и в самом деле симпатизировал англичанину. Создается впечатление, что, пока Харрис толковал о делах, Потёмкин приобщался к английской культуре. Между ними то и дело сновали гонцы с письмами. Опубликованная переписка Харриса свидетельствует об их дружбе, а его неопубликованные письма Потёмкину из русских архивов демонстрируют высокую степень их откровенности: в одном из них говорится о гардеробе, который один из должников Харриса отдал ему вместо 1500 гиней. «Бесспорным доказательством нашей дружбы, – пишет чрезвычайный посол, – была бы ваша попытка уговорить императрицу выкупить эти платья… Простите мою прямолинейность…» Совершила ли Екатерина эту покупку, история умалчивает, но мы знаем, что Потёмкин был щедр со своими друзьями. В мае 1780 года Харрис отправил своему отцу, уважаемому филологу-классику, «посылку с греческими изделиями, которые мне передал для вас князь Потёмкин». Когда отец Харриса скончался, Потёмкин проявил деятельнейшее сочувствие. В недатированной записке посол благодарит его: «Мой князь, я все еще не в силах навестить вас, но ваша доброта и участие бесконечно смягчили мою печаль… Я дорожу вами, ценю вас и уважаю более, чем кто-либо иной» [25].

Один раз они встретились в Зимнем дворце, и Потёмкин увлек Харриса в апартаменты Екатерины, как будто они были его собственными, и они проговорили там весь вечер [26]. Друзья наверняка кутили вместе. «Я устроил прием с танцами для князя Потёмкина и его приближенных», – писал Харрис своей сестре Гертруде в 1780 году; на этом ужине они выпили «три бутылки токайского вина, присланного королем Польши, и дюжину бутылок красного вина и шампанского». Харрис сообщал, что сам пил лишь воду.

Эта русско-английская дружба стала причиной новых интриг в Петербурге: другие дипломаты усердно наблюдали, подслушивали и раздавали взятки, пытаясь узнать, что же обсуждали Потёмкин с Харрисом. Шпионаж и слежка были до смешного очевидны – мы почти слышим шуршание занавесок и замечаем чей-то взгляд в замочной скважине. Французы беспокоились сильнее остальных. Корберон только и делал, что шпионил за Потёмкиным во всех его особняках: он записал, что в саду Харриса стоял шатер «на десять человек», который ему якобы подарил Потёмкин. Корберон считал личного врача Екатерины Роджерсона «шпионом Харриса» и однажды даже заявился к Потёмкину, чтобы обвинить его в ненависти к Франции. Затем он «достал из кармана лист бумаги и зачитал список» неформальных встреч Харриса с Потёмкиным. Светлейший князь оборвал этот ненужный разговор, сославшись на занятость. Вероятно Харрис узнал об этом эпизоде от своей шпионки – Александры, вездесущей племянницы и любовницы Потёмкина. Англичанин так сблизился с ней, что Корберон начал подозревать, что тот за ней ухаживает. Пруссаки тоже пристально наблюдали за происходящим. Двадцать первого сентября 1779 года Герц сообщил Фридриху: «Весь месяц в доме и за столом британского посла присутствовали родственники и протеже фаворита» [27].

Эти изящные махинации приобрели новый размах, когда Харрис передал Потёмкину второй меморандум, и князь рассеянно положил его в карман халата или «под подушку». Каким-то образом документ извлекли и передали Корберону, а тот показал его Панину. Свою роль в этом сыграл шевалье де ла Тессоньер, прибившийся к потёмкинской свите, но украла документ француженка мадемуазель Гибаль, любовница князя и гувернантка его племянниц. Согласно более поздним свидетельствам, Панин добавил в меморандум свои критические замечания и оставил документ на столе Екатерины, чтобы она решила, что эти пометки оставил Потёмкин. Все это было задумано, чтобы у императрицы возникло ощущение, что в доме Потёмкина полный хаос, и поэтому многие историки сочли как сам эпизод, так и рассказ о мадемуазель Гибо всего лишь слухами. Екатерина, разумеется, прекрасно знала почерк Потёмкина и его точку зрения, поэтому история о пометках наверняка является выдумкой. Однако Тессоньер действительно ошивался вокруг потёмкинского двора, а письма Татьяны Энгельгардт к дядюшке свидетельствуют о том, что мадемуазель Гибо действительно существовала. К тому же практически каждый из домашних Потёмкина когда-либо получал взятки, и Гибо едва ли была исключением. После этого инцидента она еще несколько лет оставалась в доме Потёмкина, так что в этой истории, возможно, есть крупица правды [28].

Светлейший князь проводил время не только с Харрисом. В тот момент, когда разворачивалась русско-английская интрига, в Петербург прибыла европейская знаменитость – так называемый граф Алессандро ди Калиостро в обществе своей хорошенькой жены. Он представился испанским полковником и открыл магазин целебных снадобий, где стал проводить египетские масонские обряды, заниматься алхимией, магией и колдовством. Знаменитого шарлатана на самом деле, по-видимому, звали Джузеппе Бальзамо; этот приземистый, смуглый и лысоватый сицилиец с черными глазами и пульсирующей жилкой на лбу несомненно обладал огромной харизмой и самоуверенностью.

В век Разума власть религии ослабела, и вполне объяснимо, что человеческая душа стремилась чем-то заполнить образовавшуюся пустоту. Это была одна из причин возраставшей популярности масонства, развивавшегося как по рационалистическому, так и по оккультному направлениям. Во втором из них расцвели всевозможные эзотерические практики – гипноз, колдовство, алхимия, каббалистика, которыми занялись мартинисты, иллюминаты, розенкрейцеры и последователи Сведенборга. Эти идеи распространялись через масонские ложи и через целую цепочку целителей и шарлатанов. Некоторые, как Сведенборг, Месмер и Лафатер, считали себя магами; может быть, они и не обладали целительными силами, но их знание тонкостей человеческой природы могло помочь людям в ту эпоху, когда достижения науки и медицины были еще слишком незначительны [29]. Многие из этих деятелей были чистой воды мошенниками – как Казанова или небезызвестный Джордж Салманазар. Они странствовали по Европе и обманывали наивных богачей сказками о философском камне и источнике вечной молодости. Они представлялись обладателями невероятных титулов, богатства, хорошего вкуса и уникальных секретов. У каждого из них были свои способы завлечь в сети невинную жертву – их речи представляли собой причудливую смесь из здравого смысла, медицинских рекомендаций, обещаний вечной молодости, руководств по загробной жизни и бахвальства, что они якобы способны обратить в золото не только другие металлы, но даже мочу.

Их старейшина, так называемый граф де Сен-Жермен, заявлял, что прожил почти две тысячи лет и в юности был свидетелем распятия Христа (его слуга тоже припоминал это событие). Граф смог произвести впечатление на Людовика XV тем, что создал из эфира бриллиант ценностью 10 000 ливров. В те времена в масонских культах так или иначе участвовала немалая часть европейской аристократии.

Калиостро покорил Митаву, столицу Курляндии, но затем ему пришлось спешно уехать. Теперь он надеялся повторить свой успех в Петербурге. Как писала Екатерина Гримму, этот истолкователь таинств «прибыл как раз вовремя – несколько масонских лож хотели вызвать духов…». «Мастер колдовства» должным образом обеспечил столько духов, сколько требовала публика, а также устроил и другие представления – не обошлось без чудесного исчезновения монет, продажи волшебных микстур и «химических снадобий, которые оказались бесполезны». Особенно насмешило императрицу его заявление о том, что он может сотворить золото из мочи и знает секрет вечной жизни.

Тем не менее Калиостро провел несколько обрядов исцеления, а его ритуалы египетского масонства обеспечили ему последователей среди аристократов. Корберон и некоторые придворные (в их числе – Иван Елагин и граф Александр Строганов) страстно желали обрести колдовскую силу. Многие русские вступили в масонские ложи, позднее некоторые из них превратились в оппозиционные кружки, настроенные против Екатерины – что вполне объясняет ее подозрительное отношение к масонству.

Потёмкин посетил несколько сеансов Калиостро, но никогда не верил ему и в отличие от многих других придворных не стал масоном. Они с Екатериной вовсю насмехались над трюками Калиостро. На самом деле Потёмкина куда больше интересовала его супруга [30]. Говорят, что у светлейшего князя был роман с графиней Калиостро. Родители нарекли ее Лоренцей, но потом она сменила имя на Серафину, а порой называла себя принцессой ди Санта Кроче. Вероятно, Калиостро не представлял, какой удар ему нанесен. Екатерина поддразнивала Потёмкина, намекая, что он проводит в доме Калиостро слишком много времени: похоже, ему стоит сказать графу, чтобы тот держал своих духов в узде… Может быть, она имела в виду псевдопринцессу-графиню? [31]

Потёмкин так часто посещал роскошное жилище погрязшего в долгах Калиостро, что, согласно легенде, одна из русских любовниц светлейшего решила подкупить графиню-авантюристку, чтобы та рассталась с ним и уехала. Во время одной из душераздирающих, но всегда остававшихся в рамках приличий встреч эта знатная дама заплатила куртизанке 30 000 рублей – существенную по тем временам сумму. Потёмкин был польщен. Он сказал графине, что она может не уезжать и оставить себе деньги, а сам выплатил всю сумму обиженной даме. Кто-то даже пустил глупый слух, что «знатной дамой» была сама императрица [32].

В конце концов авантюристы почувствовали, что и в России, несмотря на всю здешнюю распущенность, им не избавиться от долгов и от угрозы разоблачения. Вскоре посол Испании сообщил, что Калиостро на самом деле не является ни испанским грандом, ни полковником. Екатерина радостно написала Гримму, что колдун и его «графиня» изгнаны из России.[52]52
  Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.


[Закрыть]

В начале февраля 1780 года Панин вызвал к себе Харриса, чтобы зачитать ему постановление об отказе от союза с Британией, и сэр Джеймс тут же поспешил к Потёмкину, чтобы узнать о причине отказа. На этот раз Потёмкин откровенно заявил, что страх Екатерины «вступить в новую войну был сильнее, чем жажда славы». Харрис, по всей вероятности, не понял его. Потёмкин разъяснил, что новый фаворит, Ланской, серьезно заболел, что очень расстроило императрицу. Сэр Джеймс поверил ему, когда князь сказал: «Мое влияние пока ограничено». Харриса привели в негодование эти «постыдные объяснения», в ответ Потёмкин вспылил и принялся хвалиться, что не успеет сегодня спуститься ночь, как он «докажет, есть ли у кого-либо во всей империи больше могущества, чем у него». Харрис поначалу воодушевился, но тут Потёмкин, как это было ему свойственно, захворал и не принимал его несколько недель.

Затем светлейший князь поведал доверчивому англичанину, что императрица – излишне предусмотрительная женщина, которая способна на истерические поступки, когда дело касается ее любимцев. Сам же Потёмкин то хвастался своим политическим всемогуществом, то пускался в пустые разглагольствования. Он гневался на Панина, называя его «ленивым и вялым министром», хотя сам нежился в постели до обеда. Харрис был почти околдован дружеским расположением Потёмкина, его напыщенностью и кажущейся честностью [33].

В феврале 1780 года светлейший князь пригласил к себе Харриса, чтобы объявить «со свойственной ему бурной радостью», что Россия отправляет экспедицию из пятнадцати линкоров и пяти фрегатов с целью «поддержать русскую торговлю». Потёмкин не мог не понимать, что это был сокрушительный удар по всей миссии Харриса [34]. Экспедиция стала следствием успешного посредничества Екатерины в войне за баварское наследство. Британия заявила о своем праве задерживать нейтральные суда и конфисковывать их грузы и в самом деле задержала российские корабли, что было большой ошибкой. Подобная бесцеремонность рассердила нейтральные страны, в том числе Россию.

В марте 1780 года Екатерина подписала декларацию о вооруженном нейтралитете, которая уязвляла британскую самонадеянность, способствовала развитию российской морской торговли и поднимала престиж России. Чтобы привлечь внимание императрицы, Харрису нужно было предложить нечто большее.

Сэр Джеймс беспокоился, не подкупили ли Потёмкина французы или пруссаки. В это же время Франция и Пруссия вдруг заподозрили, что Потёмкина подкупили англичане. Эти параноидальные подозрения породили целый водопад взяток, которые достались жадным государственным служащим Петербурга и, должно быть, казались им манной небесной.

Харрис был уверен, что Корберон, «как истинный француз», подкупил всех «лакеев и слуг в каждом русском доме». Версаль в самом деле был готов на все, чтобы не допустить участия России в войне, – в том числе усыпать весь Петербург деньгами; французы даже похвалялись, что у них достаточно средств, чтобы подкупить Потёмкина [35]. «Я склонен подозревать, что мой друг предан мне уже не так, как раньше», – признался Харрис виконту Стормонту, государственному секретарю Северного департамента. Корберон уже доложил в Версаль, что Харрису был выделен кредит в 36 000 фунтов и он вручил Потёмкину 100 000 рублей. Орлов-Чесменский обвинил князя в получении 150 000 британских гиней. Харрис же полагал, что Франция дала взятку Паниным в размере четырех-пяти тысяч фунтов.

К концу марта 1780 года Харрис больше не мог держать себя в руках. Если французы подкупили «моего друга», то Британия должна «перебить цену». Так начался финансовый бум на петербургском рынке взяток. Напомнив Стормонту, что он имеет дело с «баснословно богатым человеком», Харрис заявил, что необходимо выделить сумму, равную той, которую «де Торси тщетно предлагал герцогу Мальборо» [36]. Даже главный казначей Европы был бы ошеломлен этими цифрами.[53]53
  Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.


[Закрыть] Пруссия и Австрия тоже старались угодить Потёмкину. Харрис заметил, что прусский посол ежедневно встречается с Потёмкиным, и услышал, что светлейшему князю вновь предлагают Курляндию и «сулят защитить его жизнь, титулы и имущество в случае перехода престола» к наследнику императрицы Павлу. Австрияки в свою очередь тоже якобы предлагали ему какое-то свое княжество [37].