Текст книги "Добыча золотого орла. Пророчество орла"

– Стоять! Ни с места! Не дать им уйти!

Миг – и батавы налетели на них. Катон поднял меч, направил острие в лоснящуюся конскую грудь и расставил ноги, стараясь держаться крепче: конь на полном скаку сам налетел на клинок, пронзивший шкуру, рассекший мышцы и поразивший сердце. Катон вложил в удар весь свой вес: от столкновения он отлетел в сторону и с такой силой грохнулся на землю, в высокую придорожную траву, что из легких выбило весь воздух. На миг его ослепила белая вспышка, потом перед глазами замелькали яркие искры. Когда наконец зрение прояснилось, Катон обнаружил, что лежит навзничь и смотрит прямо в серое небо, перечеркнутое темными травинками. Он не мог вздохнуть и лишь беспомощно пытался хватать воздух широко открытым ртом. В ушах словно звенели колокола, и когда над ним с озабоченным видом склонился Фигул, Катон поначалу никак не мог разобрать, что говорит его оптион. Однако скоро звон стих, и он снова стал слышать.

– Командир! Командир! Ты меня слышишь, командир?

– Кончай… – прохрипел Катон и попытался набрать еще воздуху.

– Кончать? Что кончать, командир?

– Кончай… на хрен, орать мне прямо в лицо.

Фигул улыбнулся, взял Катона за плечи и усадил. На залитой кровью дороге валялись мертвые человеческие и конские тела. Несколько лошадей еще слабо дергались, находясь при последнем издыхании. Остальные, потеряв всадников, разбежались. Один конь оставался на ногах, но не убежал, а стоял, обнюхивая тело батавского командира.

– Что тот, последний? – первым делом спросил Катон.

– Удрал. Умчался в сторону легиона быстро, точно сам Меркурий.

– Проклятье… каковы наши потери?

Улыбка Фигула стаяла.

– Треть, а если считать с ранеными, может, и половина. Некоторые из раненых умрут, в любом случае нам придется их оставить.

– Ох…

На Катона, как это всегда бывало после боя, накатил озноб. Его буквально затрясло.

– Давай, командир, поднимайся, – промолвил Фигул. – Нужно разобраться с тем, что мы имеем, и найти безопасное место для отдыха, пока не стемнело.

– А потом? – живо осведомился Катон.

Фигул усмехнулся:

– А потом угостимся жареной кониной.

Глава 26

На следующий день армия командующего Плавта снялась с лагеря. Веспасиан следил за этим с наблюдательной вышки на валу Второго легиона, с южного берега Тамесиса. Он встал рано и, облокотившись о деревянные перила, смотрел, как в огромном укрепленном лагере, раскинувшемся за рекой, копошатся, сворачивая палатки, крошечные фигурки. Зрелище, разворачивающееся в рассеянных утренних лучах солнца, уже изрядно затуманивала пыль, поднятая при возне и смешавшаяся с дымом лагерных костров. Небольшие команды солдат деловито разбирали частокол и собирали со дна рва шипастый металлический «чеснок». Когда они закончат, сменщики поднимутся на валы с лопатами и сроют их, забросав землей ров. В течение нескольких часов походный лагерь полностью исчезнет, и на его месте не останется ничего, что могло бы принести хоть какую-то пользу врагу.

Веспасиан многократно наблюдал все это и раньше, но всякий раз испытывал удовлетворение и гордость от увиденного. Около тридцати тысяч человек способны за короткое время соорудить нечто вроде маленького города, а потом, прежде чем рассветное солнце успеет прогреть землю, могут сровнять все сооружение с землей. Это похоже на чудо. Правда, он тут же напомнил себе, что чудеса ни при чем: такое умение достигается годами опыта, который нарабатывают в нелегких трудах, на учениях и в походах. То был римский способ ведения войны, на котором зиждилось будущее империи.

С дальней стороны лагеря, через проем в валу на месте уже демонтированных ворот выступала плотная колонна солдат. Веспасиан прищурился, чтобы рассмотреть все детали. Случайные блики света, отражавшегося от полированных шлемов, вспыхивали то здесь, то там над колонной, из-под солдатских сапог поднималась густая пыль, которая уже начала заволакивать строй легионеров.

Девятый легион, подкрепленный двумя кавалерийскими формированиями и двумя когортами вспомогательной пехоты, поворачивал в сторону от Тамесиса, направляясь на восток, дабы подавить в умах икенов и триновантов саму мысль о сопротивлении. Когда цель будет достигнута, легат Хосидий Гета примется выполнять задачу по строительству множества небольших крепостей, что позволит держать под постоянным контролем обширные плодородные земли, простирающиеся до непроходимых топей, которые лежат вдоль северной границы царства икенов. Среди этих болот запросто могла укрыться намного большая армия, чем жалкие остатки Каратакова войска, и римским разъездам вряд ли удалось бы ее обнаружить.

Сейчас, когда бритты потерпели поражение на поле боя, Плавт получил возможность не держать все свои силы собранными в кулак, а рассредоточить их, начав процесс превращения разоренной войной южной части острова в полноценную новую провинцию. Там предстояло основать колонии и связать их между собой сетью дорог. Одновременно потребуется создать систему управления провинцией, набрать штат чиновников и писцов и проследить за тем, чтобы все заработало как можно скорее.

Уже сейчас, всего через несколько дней после поражения Каратака, командующий получил предписание назначить на завоеванных землях местных гражданских чиновников, которым предстоит готовить систему налогообложения. Нужна полная инвентаризация имущества и угодий вкупе с переписью населения на землях тех царств и племен, которые полностью перешли под власть Рима.

Для целого ряда подвластных царств следовало определить приемлемый уровень регулярных платежей, которые будут вноситься в имперскую казну.

Это деликатная задача, поскольку одни подвластные царства были в стратегическом отношении важнее других. Например, кантианы никак не могли повлиять на ход текущей кампании, а вот с икенами, народом многочисленным и воинственным, чьи владения лежали правее от основных, освоенных римлянами территорий, следовало обращаться весьма осторожно и уважительно, по крайней мере до тех пор, пока не появится возможность направить туда достаточные силы, чтобы указать им их место. Дальше, гораздо дальше на север, находилось царство бригантов. Управляла им молодая, но властная и обладавшая колоссальной силой воли царица Картимандуа. Она решила, что от мира с Римом выиграет больше, чем от противостояния. Во всяком случае, пока. Со временем всем таким царствам предстояло стать частью империи и перейти непосредственно под управление римлян. Обычно появления поблизости укрепленных римских лагерей было достаточно для того, чтобы отбить у местных всякое желание восставать против нового порядка. Если же кто-то все-таки попытается противиться, им преподнесут быстрый и кровавый урок, показав, что в реальности представляет собой новый порядок. Отправка на юг колонны под началом Геты была лишь первым шагом по присоединению земель икенов к новой провинции.

Между тем командующий Плавт намеревался отправить Двенадцатый и Четырнадцатый легионы наряду с большей частью вспомогательных когорт прямо на север от Тамесиса, ибо там предстояло проложить еще одну границу новой провинции. Необходимо было быстро построить военные дороги, чтобы связать между собой гарнизоны и формирования, рассредоточенные по всему острову.

Третья колонна, возглавляемая Веспасианом, состояла из его собственного Второго легиона, четырех батавских конных когорт, двух когорт батавской пехоты и двух больших смешанных отрядов иллирийцев. Кроме того, как только легат, покончив с Каратаком, займется усмирением тех южных племен, которые пока еще не признали верховенство Рима, командующий обещал ему возможность использовать для этой цели корабли флота, базировавшегося в Гесориакуме, в Галлии.

Но это будущее, пока же Каратак скрывался, и Веспасиан прекрасно понимал, что выманить хитрого и коварного бритта из норы будет не так-то просто. А сделать это желательно как можно скорее. Лето подходило к концу, очень скоро листья на деревьях пожелтеют и начнут опадать. Пойдут затяжные осенние дожди, дороги превратятся в месиво вязкой грязи, и транспорт, особенно обозы и подводы с припасами, станет передвигаться по ним изматывающе медленно. Устранить угрозу со стороны Каратака – это, пожалуй, последняя операция, которую Веспасиан может осуществить до завершения сезона активных действий.

Он командовал легионом уже почти три года, но теперь сомневался в том, достаточны ли его заслуги на этом поприще для того, чтобы продлить пребывание на этом посту. Пришел конец сердечным отношениям, установившимся у него с командующим за прошедшие два года. Теперь военачальники относились друг к другу с нескрываемой враждебностью, и Веспасиан был убежден, что Авл Плавт заменит его при первой же возможности. Как правило, легат командовал своим легионом от трех до пяти лет, после чего возвращался в Рим и строил политическую карьеру, но Веспасиана это поприще особо не увлекало. Какой смысл формально занимать высокий политический пост в сенате, если все настоящие рычаги управления сосредоточены в императорском дворце? Кроме того, получение поста, дающего реальную власть, напрямую зависело от благорасположения императорского секретаря Нарцисса, а Веспасиану делалось тошно от одной мысли о том, что придется подольщаться к вольноотпущеннику-греку, выходцу из народа, пребывающего в упадке. С другой стороны, он мыслил достаточно здраво и понимал, что старые республиканские добродетели, коим был так привержен его отец, совершенно чужды современному миру. Если прежде судьба Рима определялась в дебатах сотен сенаторов, нынче им правил император. Такова действительность, с которой приходится считаться.

С момента начала командования Вторым легионом Веспасиан чувствовал себя на своем месте. Армейская жизнь избавлена от бесконечных интриг, лицемерия и подобострастия, столь характерных для политической жизни столицы. Служа под сенью Орлов, человек по большей части сам определял свою судьбу, и его продвижение в основном зависело от боевых заслуг. Здесь не было места хитроумным заговорам и коварству. Все было просто: перед солдатом ставилась простая и четкая задача, а то, какие действия необходимы для исполнения приказа, определял, исходя из ситуации, сам исполнитель. Конечно, если уж быть до конца честным, то громоздкая машина римской бюрократии не оставляла в покое и армию, так что львиную долю времени любого командира поглощала возня с документами, и времени на отдых у Веспасиана почти не оставалось. Зато даже после нескольких часов сна он всегда поднимался с ощущением того, что жизнь исполнена смысла, поскольку он занят действительно важными делами, которые имеют значение для судеб как его подчиненных, так и самого Рима.

Мысль о том, что Флавия будет довольна, когда ему придет время покинуть легион, порождала у него чувство вины. Жена всегда рассматривала пост легата как неприятную, но необходимую формальность, своего рода испытание, предваряющее назначение мужа на какую-нибудь высокую должность. Неудобства жизни в крепости на Рейне навсегда отвратили ее от армии, и теперь она нетерпеливо ждет его возвращения в фамильном особняке в Риме.

Но ждет не в одиночестве, – мысленно улыбнулся Веспасиан. Компанию ей составляет маленький Тит, хотя, как она тактично замечает в письмах, мальчик доставляет немало хлопот. Это, по мнению Веспасиана, к лучшему, пусть уж она будет полностью занята мальчишкой и не тратит времени ни на что другое.

Вся тихая радость утра истаяла при мысли о неизбежном возвращении в змеиный ров римской политики. Даже здесь, на краю мира, в окружении собственных солдат он чувствовал, как из самого сердца империи тянутся к нему зловещие щупальца вероломства и коварства, желая опутать и сокрушить.

Веспасиан с горечью думал, что простая солдатская жизнь, увы, не для него. Он был дураком, рассчитывая на иное. Воздух, которым дышал высший класс империи, был пропитан политикой, и поделать с этим он ничего не мог.

Боковым зрением он заметил какое-то движение, и это привлекло его внимание. Веспасиан повернулся и бросил взгляд за валы, туда, где Третья когорта его легиона закончила демонтаж временного лагеря и теперь строилась в походную колонну. За передней центурией следовала знаменная группа, затем еще четыре центурии, маленький обоз и тыловое охранение. Менее четырехсот человек. По сравнению с огромными маршевыми колоннами, которые только что выступили в поход на том берегу Тамесиса, когорта казалась совсем маленькой, и Веспасиан взирал на нее со смешанным чувством неприязни и надежды. Они запятнали репутацию его легиона, и лишь гибель могла стереть это пятно позора или великий подвиг, который оправдал бы их в глазах товарищей по легиону и всей армии. В этом и коренилась надежда: в любом случае неприятная проблема Третьей когорты будет решена. Веспасиан почти наверняка знал, что, если его план сработает и Каратак выйдет из убежища и заглотит приманку, Максимия и его бойцов безжалостно уничтожат задолго до того, как их товарищи захлопнут ловушку, в которую заманили врага.

Некоторое время легат смотрел на центурионов, которые выравнивали ряды подразделений и занимали места во главе своих центурий. Командир когорты провел последнюю проверку готовности, после чего присоединился к знаменной группе, сложил руки чашечкой и поднес ко рту. С того расстояния, на котором находился Веспасиан, приказ Максимия был едва слышен, однако колонна моментально пришла в движение.

– Командир, а командир, – промолвил, обращаясь к Макрону, его оптион, кивком указывая на лагерь. – На нас, никак, легат смотрит.

Повернувшись, Макрон увидел на смотровой вышке фигуру в золотистой, сверкающей на солнце тунике и наброшенном на плечи алом плаще. Даже издалека легата можно было легко узнать по большой голове и бычьей шее.

– Чего он теперь-то хочет? – пробормотал оптион.

Макрон издал тихий, горький смешок:

– Просто вышел удостовериться, что отделался от нас.

– Чего?

Оптион резко повернулся к Макрону, и центурион тут же пожалел о своей неосторожности. Он посмотрел на оптиона:

– А ты что думал, Сентий? Старина так хорошо к нам относится, что вышел помахать на прощание ручкой?

Оптион покраснел и, бросив взгляд через плечо, крикнул:

– Выровнять ряды. Вы же легионеры, а не какие-то засранцы из вспомогательных сил!

Макрона не обманула эта попытка Сентия замаскировать смущение, но мешать помощнику наводить порядок он не стал. Нет никакого вреда в том, чтобы не давать солдатам расслабляться. К тому же, пусть и опозоренные, они все равно оставались легионерами, и Макрон был намерен не позволить им об этом забыть. Кроме того, его серьезно тревожило то, что ждало их впереди, и не только потому, что когорте предстояло вызвать опасность на себя. В этом как раз нет ничего необычного, просто часть солдатской службы. Вчера вечером Максимий изложил командному составу когорты суть поставленной задачи со столь невозмутимым видом, словно речь шла лишь о возможности сурово посчитаться с родичами тех вражеских воинов, которых командир когорты обвинял в подрыве своей репутации. «Да, много крови прольется после того, как Третья когорта явится в маленькую мирную долину, раскинувшуюся рядом с болотом. И не только из-за бойцов когорты, – подумалось Макрону. – Если Катон и его товарищи попадут в руки бриттов в то время, когда когорта примется за свою кровавую работу, вражеские воины наверняка сочтут необходимым предать каждого пленного римлянина долгой и мучительной казни».

Пока когорта уныло маршировала по тропе, ведущей на запад, Макрон оглянулся назад, на укрепленный лагерь. Центурион поневоле задумался, не в последний ли раз он смотрит на Второй легион. А уж в том, что никогда не увидит Катона живым, Макрон был почти уверен. Преследуемый бывшими соратниками и пытающийся спрятаться от врагов неопытный юнец рано или поздно будет обнаружен – или теми или другими. И тогда ему предстоит смерть с мечом в руке в ходе короткой кровопролитной стычки или неизбежная казнь. Вероятно, решил центурион, он уже мертв. В таком случае и сам Макрон скоро встретится с ним среди теней, на том берегу Стикса.

Глава 27

– Ночью умер Гонорий, – пробормотал Фигул, присев на корточки рядом с тлеющими остатками походного костра.

Катон сидел напротив на давным-давно упавшем, покрытом лишайником и ярко-желтыми грибами древесном стволе. Центурион кутался в батавский плащ и изо всех сил старался не дрожать.

– Ну он из них последний.

– Так точно, командир.

Фигул кивнул, протянул руки к серому пеплу и слегка улыбнулся, чувствуя, как согреваются пальцы.

– Нас осталось двадцать восемь.

Катон поднял голову и обвел взглядом лужайку, где лежали спящие люди. Когда первый слабый свет стал пробиваться сквозь кроны приземистых деревьев, некоторые заворочались и закашляли, просыпаясь, двое тихонько переговаривались, но умолкли, когда заметили, что центурион смотрит в их сторону. Лужайка находилась в лощине, и со всех сторон ее окружали густые заросли дрока. Дальше лежало болото, над которым каждый вечер поднимался густой туман. То, что на следующий день после стычки с батавскими всадниками беглецы набрели на это место, было несомненной удачей. Шестерых павших они оставили рядом с мертвыми батавами, а тяжелораненых унесли с собой по извилистым тропам, вглубь болотной страны. Катон помогал раненым как мог, они один за другим слабели и умирали. Гонорий получил глубокую рану копьем в живот. Крепкий и стойкий, он упорно цеплялся за жизнь до последней возможности, скрежетал зубами, превозмогая страшную боль, лицо его блестело от пота. Теперь он отмучился и лежал неподвижно, вытянув руки вдоль тела. Таким его оставил Фигул, таким тело увидел Катон.

Центурион поднялся на ноги и на миг скривился, напрягая затекшие мышцы. Глядя на своего оптиона, он сказал:

– Надо раздобыть еды. Мы уже не первый день голодаем.

Устроив в лощине лагерь, Катон выбрал несколько человек и отправился с ними на поиски припасов. Двинувшись по дороге мимо лощины, они через пару миль набрели на мазанку и возле нее нашли в загоне четырех овец. В хижине лежал мертвый старик. Он умер уже довольно давно, запах разложения они учуяли раньше, чем увидели труп. Катон решил, что старик, должно быть, заболел и умер у себя дома. Поживиться в лачуге было нечем, кроме жалкого тряпья, но римляне забрали и это, а потом попытались загнать в лощину овец. Увы, едва они вывели из загона животных, три овцы из четырех со всех ног припустили в болото. Некоторое время из камышей доносилось блеяние и плеск воды, потом все стихло. Когда совсем стемнело, Катон разрешил своим людям развести огонь, и четвертую овцу зарезали и поджарили на костре. Животное оказалось совсем тощим, видимо, поэтому и не удрало вместе с остальными. Кое-как запас постного мяса удалось растянуть на пару дней, но теперь в животах вновь урчало от голода, и солдаты все чаще поглядывали на Катона, ожидая, что он решит эту проблему. По правде говоря, животные в окрестностях водились, но им пока не удалось изловить даже птицу, и только однажды на глаза попался маленький олень, тут же скрывшийся в густом кустарнике. Копья, которые люди Катона забрали у убитых батавов, так и не отведали крови, и животы изголодавшихся солдат бурчали все громче, норовя заглушить отдаленные крики выпи.

– Я поведу отряд на поиски, когда полностью рассветет, – промолвил Катон. – Уверен, мы раздобудем что-нибудь поесть.

– А что, если нет, командир?

Катон внимательно посмотрел на оптиона, но не заметил в выражении его лица никаких сомнений в авторитете командира и ощутил угрызение совести. Уж конечно, после того как Фигул помог бежать Катону и остальным, ему не нужно было ничего доказывать. Верность своему центуриону сделала его изгоем и обрекла на полные опасности скитания, и Катон ощутил вину и сострадание к соратнику. То был долг, оплатить который ему, скорее всего, не удастся никогда.

Но если верность Фигула сомнению не подлежала, то относительно остальных несчастных беглецов нельзя было с уверенностью сказать то же самое. За четыре дня, с тех пор как они углубились в болото, Катон проникся ощущением, что дистанция между ними и легионом увеличилась не только в прямом смысле слова. Люди еще только начинали осознавать истинную безысходность своего положения, а наступит время, когда они откажутся признавать, что звание центуриона дает ему право командовать ими, и когда это случится, поддержать авторитет командира сможет один лишь Фигул. Если Катон утратит преданность оптиона, ему крышка. Да и остальным тоже, поскольку для выживания им необходимо сохранять сплоченность и действовать как единое целое.

Интересно, как бы справился со всем этим Макрон? Катон ничуть не сомневался, что будь его друг здесь, уж он-то сумел бы удержать все под контролем.

Катон опустил голову, чтобы оптион не заметил неуверенность на его лице, и лишь тогда ответил на вопрос:

– Тогда мы продолжим поиски снеди до тех пор, пока что-нибудь не найдем. А если так ничего и не найдем, умрем с голоду.

– Даже так?

– Даже так, оптион. Других возможностей для нас нет.

– Но что же будет, когда придет зима, командир?

Катон пожал плечами:

– Сомневаюсь, что мы протянем так долго…

– А вот это зависит от тебя, командир.

Фигул огляделся по сторонам и, наклонившись, стал ворошить тлеющие угольки. Он придвинулся к центуриону так близко, что можно было говорить совсем тихо, не рискуя быть услышанными.

– Тебе лучше бы предложить какой-нибудь план. Людям необходимо что-то, что будет постоянно занимать их мысли и удержит от размышлений о будущем. И лучше бы тебе, командир, придумать что-нибудь поскорее.

Катон от безысходности развел руками:

– Что придумать-то? У них нет снаряжения, чтобы поддерживать его в порядке, нет казарм, чтобы проводить там проверки, мы не можем заниматься муштрой и в нынешнем своем состоянии не способны вести боевые действия. Нам ничего не остается, кроме как не высовываться.

Почувствовав, как у него скручивает желудок, и услышав противный урчащий звук, Катон добавил:

– И надо раздобыть что-нибудь поесть.

Фигул покачал головой:

– Этого недостаточно, командир. Ты способен на большее. Люди смотрят на тебя.

– И что же делать?

– Ну не знаю. Ты центурион. Просто в нынешних обстоятельствах, что бы мы ни решили делать, это надо делать быстро… командир.

Катон поднял глаза на оптиона и кивнул.

– Мне нужно подумать. Но пока я буду на охоте, займи тут людей устройством пристанища.

– Пристанища, командир?

– Да. На какое-то время мы здесь задержимся, поэтому надо устроиться поудобнее, насколько это вообще возможно в нашем положении. Кроме того, – Катон кивнул в сторону солдат, – они будут при деле.

Фигул встал на ноги, тяжело вздохнул, повернулся и побрел на другой край поляны. Там он достал свой короткий меч, прилег на землю, выудил точильный камень, который носил с собой завернутым в тряпицу, и начал медленно, в размеренном ритме, со скрежетом водить им по клинку. Катон понаблюдал за ним. Ему очень хотелось приказать Фигулу немедленно прекратить, чтобы исчез этот раздражающий звук, но с огромным трудом он сумел сдержаться. Катон вдруг осознал, насколько Фигул прав. Если солдат ничем не занят, у него нет цели. А без цели любой отряд рано или поздно превратится в заурядную разбойничью шайку. Это только вопрос времени.

Но чего могут добиться двадцать восемь человек, у которых нет ничего, кроме мечей да нескольких щитов и копий, отобранных у батавов? Простое выживание, казалось, предел их возможностей, и это погружало Катона еще глубже в темное марево уныния.

Прежде чем солнечные лучи разогнали висевший над болотом туман, Катон отобрал четверых бойцов и отправился с ними на поиски провизии. Среди прочих был и Прокул, который просто места себе не находил, если ему нечего было делать. Это действовало на нервы остальным легионерам, и Катон решил, что всем будет лучше, если Прокул отлучится на несколько часов из лагеря. Они взяли с собой лучшие батавские копья и заткнули за пояса кинжалы. Приказав Фигулу заняться обустройством лагеря, центурион вывел свой маленький отряд с поляны на извилистую дорогу, пролегавшую между двумя вытянутыми холмами и уходившую дальше в болото. К дороге подступала темная неподвижная вода, вокруг рос густой тростник, а воздух был полон запахами гниения и назойливым комариным писком.

Этой дорогой они ходили уже несколько раз и уже запомнили все ее причудливые изгибы на протяжении первых нескольких миль. Несомненно, дорога проложена человеком, это вовсе не звериная тропа, но ею, однако, пользовались очень редко, и постепенно путь зарастал травой. Катон шел впереди, Прокул за ним. Римляне шагали, напрягая зрение и слух в стремлении обнаружить какие-либо признаки живых существ. Время от времени уровень дороги понижался, и ее покрывал тонкий слой воды или густая грязь. Эти участки легионеры преодолевали, сыпя приглушенными проклятиями, но зато с таким громким хлюпаньем, что Катону казалось – шум разносится на целые мили. Однажды их тропа пересекла дорогу пошире, ведущую с севера на юг. Она, судя по всему, была главной дорогой по безлюдному болотному краю для местных жителей. Римляне перебежали ее, тревожно поглядывая по сторонам, чтобы их не заметил какой-нибудь бредущий через топи путник.

По прикидкам Катона, они шли по тропе уже около двух часов, когда добрались туда, куда раньше никогда не ходили. Здесь тропа выводила к полосе твердой земли, густо поросшей дроком. Туман почти рассеялся и висел лишь над несколькими участками унылого пейзажа. Солнце начинало припекать, усиливая испарения с болот, воздух густел, становилось душно. Катонова туника промокла от пота и прилипала к спине, кожу пощипывало, и это очень раздражало.

– Отдохнем – и назад, – решил центурион.

Один из солдат покачал головой:

– Командир, но ведь мы так и не добыли никакой еды.

– Придется попробовать еще раз, Метелл, – промолвил Катон с вымученной улыбкой. Пусть хождение по топям ни к чему и не привело, но, по крайней мере, люди были при деле. – Может быть, нынче вечером.

Легионер открыл было рот, чтобы возразить, но слова застряли у него в горле, когда он увидел, как исчезла улыбка Катона и в глазах у того вспыхнул угрожающий блеск.

Миг они смотрели друг другу в глаза, потом Метелл опустил взгляд и кивнул:

– Как скажешь, командир.

– Вот именно, как я скажу… Давайте поищем тень и отдохнем. А потом отправимся назад, в лагерь. Если повезет, найдем что-нибудь на обратном пути.

Остальные смотрели на него с угрюмым сомнением, и, заметив это, центурион пожал плечами:

– Все, сейчас отдыхаем.

Велев людям искать укрытие от солнца, Катон пробрался сквозь кусты и спустился к самому берегу. Он встал на колени и набрал в пригоршни воды. Она была бурого оттенка, а уж запах и вовсе тошнотворный. Некоторые беглецы попробовали пить воду из ближайших к лощине топей, после чего их пробрал тяжелейший понос и они долго мучились животами. Катон принюхивался с подозрением, но в горле страшно пересохло, и он, облизывая распухшим липким языком сухие губы, прикидывал, насколько велик риск. Затем, решив, что смерть от жажды ничем не лучше всякой другой, Катон выпил воды, потом зачерпнул еще несколько раз, пока не напился. Он встал и пошел обратно, тихонько пробираясь сквозь заросли дрока. Трое солдат уже спали, а Прокул, мягко покачиваясь, сидел в пестрой тени куста.

Катон собрался было сказать ему что-нибудь ободряющее, но тут Прокул вдруг застыл, уставившись на тропу, по которой они сюда пришли. Проследив за его взглядом, Катон увидел маленького оленя. Вытянув шею и раздувая тонкие ноздри, тот нюхал болотный воздух. На глазах у замершего центуриона олень выбежал на тропу и опустил голову, фыркая в высокой траве. Прокул протянул было руку, собираясь растолкать Метелла, но Катон предостерегающе поднял палец. Неожиданно разбуженный солдат вряд ли не издаст ни звука, а оленя мог спугнуть любой шум.

Поэтому оба не шевелились, а лишь алчно взирали на животное, волей случая приближавшееся к ним. Катон уже слышал постукивание маленьких копытец по сухой земле и, перехватив покрепче древко кавалерийского копья, взвесил его в руке. Добравшись до открытого участка, олень остановился: он слышал храп, настороженные уши подергивались. Олень ударил передним копытом оземь, выждал и топнул еще раз. Все оставалось неподвижным, и олень, выждав еще немного, ступил в тень между Катоном и Прокулом.

Затем зверь сделал еще один шаг, отвернул изящно очерченную голову от Катона и внимательно уставился на застывшего как изваяние Прокула.

Катон расслабил правую руку и спину, глядя вдоль железного наконечника копья на желтовато-коричневое животное. Поверх спины оленя он видел лицо Прокула, с болезненным раздражением понимая, что тот находится прямо на линии полета копья. Если животное увернется, наконечник угодит Прокулу прямо в грудь.

– Проклятье! – беззвучно произнес Катон.

Добыть оленя – значит разжиться пропитанием на несколько дней. В случае неудачи они обречены на голод, а стало быть, скоро ослабнут и вовсе не смогут охотиться. Это, в сущности, означает долгую и мучительную смерть. Но если он, метнув копье, промахнется, Прокул наверняка погибнет. Катон молил Диану заставить животное сделать еще пару шагов, но олень, как назло, застыл словно статуя. Потом центурион поймал полный отчаяния взгляд Прокула: тот едва заметно кивнул.

С резким выдохом Катон метнул копье по кратчайшей прямой траектории. Этот звук испугал оленя, он нервно подпрыгнул, и копье с чмокающим звуком перехватило его в прыжке, пробив шкуру, разорвав мышцы и уткнувшись в кость под крестцом. С криком боли и ужаса животное упало, но тут же попыталось подняться на ноги.

– Держи его! – заорал Катон, устремляясь вперед.

Прокул бросился к оленю, расставив руки. Крик пробудил остальных легионеров, и они спросонья схватились за оружие.

– Держи его! – кричал Катон. – Держи, пока не удрал.

Олень вскочил-таки на ноги, увернулся от Прокула и бросился напролом сквозь кусты, волоча за собой застрявшее копье. Из раны лилась яркая горячая кровь.

Древко цеплялось за кусты, и при очередном прыжке олень чуть не упал, однако же ухитрился устоять. Он выпрямился и, подгоняемый слепящей паникой, устремился дальше. Прокул со всех ног гнался за ним, Катон отставал от солдата только на несколько шагов. Все остальные тоже вскочили и присоединились к погоне.

– Прокул! Не дай ему уйти!

Раненый олень с хрустом и треском проламывался сквозь заросли, уходя от преследователей, но при каждом повороте древко копья снова и снова застревало в кустах, замедляя его, и в конце концов Прокул, исцарапанный, весь в крови, настиг животное. Тем временем заросли расступились: за ними открылась полоска травы, а дальше широкое темное пространство трясины, которую покрывала пропеченная солнцем, растрескавшаяся корка подсушенной почвы. Олень, продолжая бег, совершил отчаянный прыжок где-то в шесть локтей, но когда зверь с глухим стуком приземлился, его копыта пробили засохшую поверхность и застряли в грязи. Животное дергалось, но его ноги основательно увязли. Прокул, углядев в этом свой шанс, прыгнул вслед за оленем и, точно так же проломив корку, чуть ли не по колено погрузился в трясину. Кряхтя от напряжения, он выпростал одну ногу и попытался освободить вторую, но она слишком глубоко увязла. Впереди него, тоже пытаясь высвободиться, отчаянно вертелся олень, взбивая копытами вонючую грязь. Вместе с ним вертелось и копье, и когда древко на миг оказалось в пределах досягаемости Прокула, тот мгновенно ухватился за него и вырвал из раны, как раз в тот миг, когда Катон и остальные выбежали на травянистый берег.