Текст книги "Добыча золотого орла. Пророчество орла"

Когда костер медленно угас, легионеры, уже покончив со своими порциями, набросились на быстро остывавшие остатки туши, отдирая и обгладывая с костей что только возможно. Катон хотел было приказать им оставить хоть что-то на потом. Никто не мог предвидеть, когда снова удастся раздобыть еды, а как только головокружительное ощущение сытости пройдет, мучительный голод скрутит им животы с еще большей силой. Но, видя отчаяние на лицах людей, которые, сидя на корточках, пытались кто ножами, кто пальцами оторвать хоть что-то от костей, Катон понял, что, если попытается отдать подобный приказ, это, возможно, будет последний приказ в его жизни. Здравый смысл требовал растянуть добытую пищу по крайней мере на несколько дней, но голод пересиливал доводы рассудка, и он понял, что сейчас должен обращаться с людьми осторожнее, чем когда-либо. В результате все косточки маленького поросенка были с жадностью обглоданы, от него остались лишь объеденная голова с насмешливо скалящимися челюстями, голые кости да обсосанные хрящи. Правда, следующим вечером голову и копыта тоже отправили в котел, но от этого варева Катон отказался в пользу солдат, чтобы по возможности оттянуть момент, когда пища закончится. Но этот момент все равно наступил, и голод, словно вор, снова пробрался в лагерь. «А ведь это было два дня назад», – подумал Катон, проснувшись и морщась от боли в пустом желудке. Он лежал на боку в тени одного из деревьев, окружавших их спартанский лагерь.

Катон перевернулся на спину и прищурился, глядя, как солнечные лучи, мерцая, пробиваются сквозь мягко шелестящую над головой листву. Было уже хорошо за полдень, но Катон провел ночь в карауле и был не прочь поспать подольше. Тем паче было бы ради чего просыпаться. Им остается только дожидаться возвращения высланных на разведку патрулей в надежде на то, что они все же раздобудут еды. И скорее всего, надежда вскоре сменится отчаянием, поскольку станет ясно, что и в эту ночь их желудки останутся пустыми.

Разведчики не только возвращались с пустыми руками, кроме того, они не доставляли и никаких сведений о Каратаке и его воинах, тоже скрывавшихся среди здешних топей. Создавалось впечатление, будто исходящая миазмами трясина поглотила остатки армии варваров так же, как сделала это с несчастным Прокулом.

Катон поспешно подавил страшное воспоминание и вновь вернулся мыслями к плану, который, как он надеялся, даст им шанс на пересмотр приговора и возможность вернуться в ряды Второго легиона. Он ясно воображал себе эту картину: колонна грязных, оборванных, вооруженных чем попало легионеров горделиво марширует в расположение части, и изумленный легат выслушивает подробный доклад Катона о том, где находятся Каратак и его воины, с указанием точных мест на карте, развернутой на походном столе Веспасиана. «Сладкие мечты, не более того», – с печальной улыбкой подумал Катон. Чем дальше, тем меньше он сам верил в свою способность осуществить задуманное, и сейчас, когда он лежал на спине, рассеянно глядя вверх, это видение уже не сулило ему надежду, а только дразнило.

Через некоторое время стало невмоготу мучить себя подобными мыслями. Центурион присел и оглядел лагерь. Люди по большей части сидели на корточках небольшими группами и тихонько переговаривались. Двое или трое посмотрели в его сторону и заметили, что он проснулся. Катон подумал: о чем же таком они шептались, если побоялись встретиться с ним взглядом и тут же отвели глаза? Потом он напомнил себе, что сам отдал приказ производить как можно меньше шума. В последнее время центурион во всем выискивал признаки угрозы, хотя и сам порой думал, что его осторожность начинает граничить с манией. Но нет, это не мания, что-то здесь не так…

Катон снова оглядел лагерь и остановил взгляд на Фигуле, который сидел под низкой веткой неподалеку от него и, срезав, обстругивал ножом тонкий, относительно прямой сук. Центурион быстро поднялся на ноги и подошел к нему.

– Ты что тут делаешь? – спросил он. – Ты же должен быть в патруле.

– Так точно, командир, должен. Но кое-кто добровольно вызвался меня подменить.

– Кое-кто? – Катон снова огляделся и посмотрел на оптиона. – Метелл, да?

– Так точно.

– И куда он отправился? – спросил Катон с неприятным ощущением того, что ответ ему уже известен.

– Ну, отправился проверить местность за той усадьбой, где мы побывали несколько дней назад. Он считает, что там может найтись дорога, ведущая к другому, более крупному поселению в самом сердце топей.

– Он, стало быть, так считает? – с горькой иронией уточнил Катон.

– Так точно, командир.

– И ты ему поверил?

– А почему бы и нет? – Фигул пожал плечами. – Он может найти что-нибудь полезное, командир.

– О да, конечно, что-нибудь он найдет. Можешь на это рассчитывать. – Катон хлопнул ладонью по бедру. – Ладно… поднимайся. Пойдешь со мной. Возьми копья для нас обоих.

Оптион мгновенно вскочил и направился за копьями в центр поляны, где было сложено оружие. Катон в это время тер глаза, решая, что же им делать.

– Командир?

Катон оглянулся. Фигул протягивал ему древко копья. Он взял оружие, положил на плечо и проверил, надежно ли заткнут кинжал за кушак, заменявший ему кожаный ремень.

– Прошу прощения, командир, – тихо произнес Фигул. – Я не подумал, что он может отмочить какую-нибудь глупость.

– Правда? – буркнул Катон. – Ну это мы скоро выясним. Пойдем.

Он повернулся и повел оптиона прочь из лагеря. На самом краю маленькой поляны он обернулся и крикнул через плечо остальным:

– Лагерь никому не покидать. Быть настороже!

Катон двинулся по тропе, уходящей в болото. Он шел, мысленно нанося на карту все те тропы, по которым проходил с тех пор, как они обосновались на поляне. Если Метелл вознамерился наведаться на хутор, то должен был воспользоваться той самой тропой, по которой они шли в тот день, когда убили поросенка. Тогда была одна из немногих разведывательных вылазок с участием Метелла: центурион считал, что грубость и недисциплинированность этого солдата могут в случае чего породить серьезные проблемы, и предпочитал по возможности держать его в лагере. К усадьбе вел и более короткий путь – узкая тропка, местами просто исчезающая в болоте. Идти по ней было нелегко, но зато, поторопившись, Катон с Фигулом могли добраться до места раньше Метелла и не дать ему наделать глупостей.

Центурион спешил, ради быстроты жертвуя даже осторожностью, ставшей для него привычной при передвижении по этой унылой местности. С ясного неба припекало солнце, а всякий раз, когда тропа ныряла в болото, превращаясь в полоску липкой, дурно пахнущей грязи среди камышей, вспотевших римлян с писком облепляли тучи насекомых.

– Что они, интересно, делают, когда рядом нет римлянина, чьей крови можно попить? – пробормотал Фигул, прихлопнув севшего на шею слепня.

Катон оглянулся:

– Если мы не успеем остановить Метелла, им на прокорм достанется куда больше римлян. Вперед!

Они шли уже около двух часов, когда Катон вдруг сообразил, что местность вокруг совершенно ему незнакома. Если судить по солнцу, они двигались в правильном направлении, но в таком случае им следовало уже давно выйти к усадьбе. По всему получалось, что они прошли мимо, не заметив ее, а стало быть, не смогли остановить Метелла. «Теперь наверняка уже поздно», – подумал Катон с упавшим сердцем. А когда он оглянулся назад, помогая Фигулу выбраться из очередной перекрывавшей тропу вязкой лужи, то вдруг застыл как вкопанный.

– Что там такое, командир?

Несколько мгновений Катон молча смотрел вдаль, а потом указал направление.

– Посмотри туда…

Выбравшись на сухое место, Фигул вытянул шею, всматриваясь туда, куда показывал центурион. Поначалу он ничего необычного не замечал, но потом углядел вдали клубы грязноватого дыма.

– Вижу.

Прямо у них на глазах дым загустел, превратившись в серый столб, поднимавшийся к ясному небу. Место, откуда валил этот дым, можно было определить безошибочно.

Катон обернулся и бросил взгляд на солнце, все еще висевшее над горизонтом.

– Стемнеет не скоро, через час, а то и через два. Это слишком долго. Нам нужно вернуться, и поскорее.

Он пошлепал обратно через грязь, из которой они только что выбрались. Фигул, тяжело вздохнув, повернулся и нехотя поплелся за центурионом. Обратный путь оказался вдвое тяжелее, потому что Катон и сам торопился, и оптиона заставлял идти так быстро, насколько хватало сил, не обращая внимания на усталость и боль в слабеющих ногах. При этом он постоянно с тревогой поглядывал на дымовой столб, который, как казалось ему в убывающем свете, даже не приближался.

Визг поросят они услышали задолго до того, как сошли с пролегающей через болото тропы. Из последних сил, задыхаясь и с трудом переставляя ставшие свинцовыми ноги, они припустили к лагерю.

Солнце раскаленным медным диском висело низко над горизонтом позади них, и вместе с ними по маленькой поляне к лагерю неслись длинные искаженные тени. В центре поляны, рядом с прогоревшим костром, лежали два нанизанных на вертел поросенка. Привязанная к дереву свинья истошно визжала, оплакивая участь своих детенышей. Остальные поросята, еще живые, сгрудились вокруг свиноматки, испуганно тычась в нее розовыми пятачками.

Солдаты, жадно поглощавшие жареную свинину, один за другим с виноватым видом поднимали глаза на вернувшихся командиров. Кто-то слегка подтолкнул Метелла локтем, и тот медленно поднялся на ноги, когда Катон и Фигул, тяжело дыша, подошли к костру. Изобразив на лице улыбку, легионер наклонился, взял из кучки нарезанного мяса сочный кусок, выпрямился и протянул его центуриону.

– Вот, командир. Смачный кусок брюшины. Угощайся.

Катон остановился в нескольких шагах от костра, опершись на копье. Грудь его ходила ходуном.

– Ты… проклятый болван, – запинаясь, так и не отдышавшись, произнес он. – И вы… тоже сплошное дурачье. Этот ваш костер… его видно за много миль.

– Ничего подобного, – покачал головой Метелл. – Увидеть его некому, потому как далеко вокруг нас никого нет. Никого, командир. Нет и в помине.

– Где ты взял мясо? – спросил Катон, глядя на легионера.

– На том хуторке, который нашел ты, командир.

– А люди?.. – Катон почувствовал тошноту. – Что с ними?

Метелл ухмыльнулся:

– Не беспокойся, командир. Они никому не нажалуются. Я об этом позаботился.

– Все?

– Так точно, командир, – ответил Метелл, наморщив лоб. – А как же иначе?

– Ага, командир, – хмыкнув, подтвердил один из солдат. – Только сначала мы позабавились с бабенкой.

Катон закусил губу и опустил голову, чтобы солдат не увидел его лица.

Он сглотнул и попытался дышать ровнее, хотя сердце в груди неистово колотилось, а руки и ноги дрожали от усталости и ярости. Все это для него было уже слишком, и в какой-то момент желание отказаться от каких-либо притязаний на главенство над этими людьми было почти непреодолимым. Раз эти недоумки сами хотят навлечь на себя погибель, так и ладно, пусть привлекают к себе внимание вражеских воинов, разжигая костры, дым от которых виден за много миль. Ему-то что? Он делал все возможное, чтобы, невзирая на все препоны, продлить их жизни. И чем, спрашивается, ему за это отплатили?

Но тут запах жареного мяса растревожил его пустой желудок, и тот громко заурчал в предвкушении пиршества. На Катона накатила холодная волна презрения к самому себе и возмущение своей слабостью. Он же центурион. К тому же центурион Второго легиона. И будь он проклят, если допустит, чтобы это ничего не значило.

– Командир?

Катон поднял голову и посмотрел на Метелла. Легионер с умиротворяющей улыбкой протягивал ему кусок мяса. Ощущение, будто с ним обращаются как с капризным ребенком, подсказало Катону, что он должен делать. Усилием воли центурион заставил себя смотреть не на мясо, а на легионера, эгоистично подвергнувшего опасности их всех.

– Ты дурак! Что хорошего, если завтра мы умрем в тот самый момент, как только они нас найдут?

Метелл не ответил, он просто смотрел на центуриона, сначала с удивлением, потом с угрюмым вызовом. Потом бросил порцию мяса к остальным кускам со словами:

– Воля твоя, командир.

Катон мгновенно взмахнул копьем и ткнул Метелла тупым концом древка в грудь, так что тот полетел назад, прямо на сидевшего позади него на корточках и евшего легионера. Напряжение, висевшее в воздухе, разрядилось хором негодующих возгласов.

– Молчать! – рявкнул Катон срывающимся от ярости голосом. – Заткните ваши хреновы пасти!

Он гневно уставился на них, словно спрашивая, кто дерзнет бросить ему вызов, а потом снова глянул на Метелла.

– Ну а ты… никакой ты не солдат, одна только видимость… Ты арестован!

Брови Метелла поползли на лоб, а потом он неожиданно рассмеялся.

– Арестован? Ты помещаешь меня под арест, да, командир?

– Заткнись! – крикнул Катон, отводя древко назад, чтобы нанести второй удар. – Заткнись! Здесь командую я!

Метелл расхохотался:

– Пустые слова, ничего больше! И какое, хотелось бы знать, ты мне назначишь наказание, командир? Пошлешь нужники чистить? Велишь отстоять лишнюю стражу у главных ворот? – Он обвел рукой поляну. – Открой глаза, оглядись. Это никакой не лагерь. Здесь нет валов, чтобы выставлять часовых, нет казарм, чтобы наводить там порядок, нет нужников, чтобы их чистить… ничего нет. Нечем тебе тут командовать. Кроме нас. Заруби это на носу, парень.

Катон перехватил копье острием вперед, так что наконечник оказался меньше чем в локте от горла мятежного легионера. Остальные, забыв о еде, потянулись к рукоятям мечей и кинжалов, недобро поглядывая на центуриона.

На миг все застыло в неподвижности и молчании. Сердца неистово колотились, мускулы были напряжены, но тишину нарушал лишь непрекращающийся визг свиньи, доносившийся с края поляны.

И тут вперед выступил Фигул. Он мягко отвел наконечник Катонова копья в сторону и сказал:

– Командир, с этим куском дерьма я разберусь.

Катон взглянул на него, сведя брови, и опустил копье, потом перевел взгляд на Метелла и плюнул на землю радом с легионером.

– Ладно, оптион. Он в твоем распоряжении. Займись им немедленно.

Произнеся эти слова, Катон поспешно отвернулся, чтобы блеск слез в уголках глаз не выдал эмоционального напряжения, и зашагал к краю поляны, где возвышался травянистый бугор, с которого открывался вид на болото.

Позади него Фигул рывком поднял Метелла на ноги:

– Сдается мне, пришло время преподать тебе урок.

Оптион вытащил из-за пояса меч, бросил его в сторону и поднял кулаки. Метелл, смотревший на него с опаской, вдруг улыбнулся. Оптион был высок ростом и широк в плечах – сказывалась текшая в его жилах галльская кровь. Метелл был худощав, но годы суровой службы под сенью Орлов закалили его, сделав безжалостным и опасным бойцом. Предстояло состязание между силой и опытом, и Фигул, судя по тому, как Метелл, приняв низкую стойку, поманил его рукой к себе, понял, что его противник высоко оценивает свои шансы.

Сделав быстрый шаг вперед, легионер вдруг взревел и бросился в атаку, но цели так и не достиг. Фигул мгновенно, так что не уследить глазом, выбросил перед собой правый кулак, и тот с приглушенным хрустом врезался легионеру в лицо. Метелл рухнул наземь, вырубленный единственным ударом. Пнув неподвижное тело сапогом, Фигул повернулся к остальным солдатам, улыбнулся и мягко осведомился:

– Есть еще желающие оспорить власть командиров?

Ночь прошла спокойно. Заступив в раннюю стражу, Катон сидел в тени под деревом и оглядывал болота, затянутые молочным туманом и омываемые серебристым светом яркого полумесяца. Внизу, в лагере, царила тишина: солдаты под грозным надзором оптиона отправились спать. Пока противостояние завершилось, однако Катон понимал: теперь любая провокация может привести к тому, что командиры и рядовые вцепятся друг другу в глотки. Их отношения, держащиеся на традиции и привычке, вбитой в головы муштрой, рвались куда быстрее, чем он мог предвидеть, и очень скоро легионеры превратятся в неорганизованный сброд, шайку, где все отчаянно пытаются выжить во враждебном окружении, пусть даже за счет друг друга. Как бы ни был велик его стыд, Катон признался себе в том, что потерпел неудачу. Он утратил доверие своих солдат, и в результате все они сгинут в этой забытой богами глухомани, в сердце варварского острова.

Но, несмотря на мучительные раздумья, сменившись с караула, Катон едва лишь свернулся калачиком на земле и закрыл глаза, как провалился в мертвый глубокий сон. Даже кошмары, обычно не дающие покоя растревоженному сознанию, не мучили его. Он слишком устал.

Он пробудился, когда чья-то рука настойчиво потрясла его за плечо. Катон не сразу понял, что происходит, но спустя мгновение уже сел и, прищурившись, всмотрелся в склонившееся над ним лицо.

– Фигул, в чем дело?

– Тсс, – шепотом произнес оптион. – Похоже, у нас скоро появится компания.

Сон мгновенно выветрился из головы, и Катон инстинктивно потянулся к рукояти меча. Все вокруг было затянуто тонкой пеленой тумана, не позволявшей толком разглядеть что-то дальше чем в двадцати или тридцати шагах. На тунике поблескивали капельки росы, пахло сырой землей.

– Часовые докладывают, что неподалеку движутся люди, они слышали голоса. Сразу же позвали меня.

– Ну и?..

– Я тоже слышал. Их там много.

– Ладно. Буди всех. Только тихо.

– Есть, командир.

Громоздкая фигура оптиона скользнула в туман, а Катон поднялся на ноги и, стараясь не топать, направился к тропе, что вела от поляны к небольшой возвышенности, где стояла на дежурстве ночная стража. Взобравшись на холм, он присел на корточки и прислушался. Расспрашивать надобности не было: воздух был полон звуков – легко позвякивало оружие, слышались приглушенные голоса. Судя по тону, звучали приказы, но слов разобрать не удавалось.

Пока он сидел на корточках, напрягая слух, голоса приближались. Казалось, они доносятся со всех сторон.

– Мы окружены? – прошептал один из легионеров. – Что делать, командир?

Катон узнал солдата. Это Непот, приятель Метелла, прошлым вечером бывший на его стороне. Центуриону очень хотелось напомнить ему, что нынешняя ситуация – прямое последствие нарушения дисциплины, и в этом виноваты сам Непот и ему подобные. Но обстоятельства не оставляли времени для обвинений, сейчас это было неуместно.

– Отходим. Вернемся в лагерь… и будем надеяться, что они пройдут мимо. Кем бы они ни были.

Он повел караул обратно на тропу и, возвратившись на поляну, обнаружил, что все уже встали, вооружились и ждут его приказов.

– Прятаться тут негде, – тихо сказал центурион, – к этой поляне ведет только одна тропа. Если мы попытаемся уйти по болоту, то все равно застрянем в топях и нас настигнут. Остается только стоять тут наготове, соблюдать тишину и надеяться, что туман не позволит им нас заметить.

Легионеры образовали тесное кольцо и напрягали слух, стараясь не упустить ни звука из тех, что доносились из-за окружавшей их серой завесы. Скоро звуки стали слышны совсем рядом: шелест кустов, треск, то и дело раздававшийся, когда кто-нибудь наступал на сучок.

– Чего ради мы тут стоим? – прошипел Метелл. – Бежать надо.

Катон повернулся к нему:

– Еще раз пикнешь, я сам тебе глотку перережу. Понял?

Метелл смерил его взглядом, потом кивнул и снова повернулся туда, откуда все громче доносились голоса приближавшихся людей.

Катон не сводил взгляда с тянувшейся от дерева к дереву завесы тумана, и скоро ему показалось, что он заметил между деревьями движущиеся призрачные тени.

Но постепенно все звуки стихли, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь возней поросят возле заснувшей свиньи.

– Римляне! – сказал на латыни кто-то из тумана, и Катон обернулся на звук. – Римляне, бросайте оружие и сдавайтесь!

Катон набрал в грудь воздуха и крикнул:

– Кто здесь?

Ответ последовал мгновенно.

– Я говорю от имени Каратака! Он требует, чтобы вы сложили оружие и сдались. Иначе вы умрете.

– Кого он пытается обдурить? – пробормотал Фигул. – Умрем мы в любом случае, но смерть в бою быстрая и не такая мучительная, как под пытками. К тому же есть возможность прихватить с собой кое-кого из этих ублюдков.

Катон лишь кивком ответил на его слова о неминуемости скорой смерти. Понятно, что конец близок, и сейчас ему казалось, будто хребет и шея зажаты в ледяном кулаке. Часть сознания, сохранившая способность мыслить рационально, подсказывала ему, что этот холод порожден страхом. Теперь, перед лицом смерти, оказалось, что он отчаянно ее боится. Однако это не помешало Катону признать правоту Фигула. Если уж умереть, так лучше здесь и сейчас, чем отдаться в руки варваров и обречь себя на долгие мучения.

– Римляне, сдавайтесь. Каратак дает слово, что вам не причинят вреда.

– Пошел ты!.. – проревел в ответ Фигул.

Неожиданно в тумане вокруг них обозначилось движение. Тени выдвинулись вперед и, уплотнившись, приняли облик сотен воинов, которые замкнули кучку римлян в сплошное кольцо. Варвары медленно приблизились и остановились лишь локтях в шести перед остриями римских копий. Голос зазвучал снова, теперь гораздо ближе, хотя говоривший все равно оставался невидим.

– Каратак в последний раз снисходит до того, чтобы повторить вам свое предложение. Сдавайтесь, и останетесь в живых. Считаю до десяти…

Катон обвел взглядом яростные лица воинов в боевой раскраске под жесткими остроконечными гребнями выбеленных известкой волос. Они стояли наготове, способные в любой миг устремиться вперед и разорвать горстку легионеров в клочья. Послышался стук, и Катон, оглянувшись, увидел, что Метелл бросил меч. Еще несколько человек тут же последовали его примеру. В первое мгновение Катон не ощущал по отношению к Метеллу ничего, кроме гнева и презрения, и был на грани того, чтобы в одиночку броситься на врагов. Однако он взял себя в руки, понимая, что это была бы бесполезная смерть. Совершенно бесполезная. А пока человек жив, всегда остается надежда.

Глубоко вздохнув, Катон выпрямился:

– Сложить оружие.

Глава 30

– И что, по-твоему, они с нами сделают? – пробормотал Фигул.

Они сидели в коровнике. Прежних обитателей куда-то угнали, но унавоженная солома осталась, и теперь затвердевший помет домашних животных добавлялся к той глубоко въевшейся грязи, которая уже стала для римлян второй кожей.

Катон сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на свои сапоги.

– Понятия не имею. Не представлю себе… Я даже не очень-то понимаю, почему они оставили нас в живых. До сих пор они редко брали римлян в плен.

– А что стало с теми, кого они захватывали?

Катон пожал плечами:

– Кто знает. Мы находили только тела… или части тел. Я бы и рад тебя обнадежить, да нечем.

Фигул повернул голову и заглянул в маленькую дырочку, процарапанную в плетенной из ивовых прутьев стенке коровника. Там, снаружи, занимая весь остров, раскинулся вражеский лагерь: сотни круглых хижин, обнесенных невысоким частоколом. Подход к лагерю имелся лишь один – по узкой дамбе, пересекавшей окружающее остров мелководье. Дамбу прикрывали два грозных укрепления из толстых, прочных дубовых бревен, сооруженные с обеих сторон от главных ворот. Там, за воротами, уцелевшие бойцы армии Каратака отдыхали и зализывали раны, ожидая, пока их командир решит, что делать дальше.

Когда маленькую колонну пленных римлян привели в лагерь, им навстречу высыпала огромная толпа воинов в сопровождении небольшого количества женщин и детей. Они с презрительной насмешкой забросали грязных, оборванных, голодных представителей высокомерного народа-завоевателя комьями грязи, камнями и сухим навозом. Прикрывая голову, Катон, однако, присматривался к лагерю взглядом профессионального воина. Он обратил внимание, что армейское снаряжение содержалось в порядке, а у многих, стоявших в толпе, лица в поту: надо полагать, перед прибытием пленников они упражнялись в боевых искусствах. Катон думал, что после разгрома дикари должны быть деморализованы и сломлены, но те, кого он видел сейчас, несомненно, были готовы к новым схваткам и стремились в бой.

Торжествуя, бритты провели пленников по всему лагерю, подвергая их обычному в таких случаях осмеянию, после чего загнали в коровник, где они оставались уже на протяжении тридцати дней, связанные по рукам и ногам. Кормили их объедками.

В тесном загоне, где раньше пахло навозом, теперь отвратительно смердело еще и мочой, калом, рвотой и пóтом пленных, неспособных куда-либо переместиться для отправления своих надобностей без того, чтобы не потревожить товарищей, потому что все были скованы одной цепью. Днем под палящим солнцем вонь и духота становились совершенно нестерпимыми, и каждый вдох отзывался внутри тошнотой. А снаружи доносился лязг оружия, сопровождающийся резкими выдохами и боевыми кличами: бритты неустанно тренировались, и чувствовалось, что эти люди всеми фибрами души стремятся посчитаться в бою с римскими легионами.

– Да, немного шансов проложить себе путь сквозь всю эту толпу, – пробормотал Фигул, повернувшись и привалившись спиной к плетеной стенке.

Оптион нагнулся и попытался сместить стягивающий лодыжки ремень, чтоб меньше натирало.

– Даже если бы нам удалось выбраться из сарая…

Катон пожал плечами. Объективно оценив ситуацию, он уже давно отказался от мысли о побеге. Коровник день и ночь охраняли трое часовых.

К тому же если стена сарая сама по себе не представляет серьезного препятствия для тех, кто решится на побег, то этого никак нельзя сказать о сковывавшей пленников длинной цепи. Бежать из коровника невозможно.

Выбросив из головы помыслы о побеге, Катон бóльшую часть времени гадал, почему варвары вообще оставили их в живых. Это, казалось, полностью лишено смысла, поскольку для целей врага они были совершенно бесполезны. Что вообще могли значить для командующего Плавта жизни горстки легионеров? А уж тот факт, что эти легионеры бежали от римского правосудия, делал их еще менее ценными в качестве заложников. Но если их взяли не в заложники, то зачем тогда? Альтернатива, казалось, была только одна, и мысль о ней наполняла Катона леденящим ужасом. Он думал о человеческих жертвоприношениях.

Каратак, как и все предводители кельтов, почитал тех, кто по местным понятиям занимал положение даже выше, чем цари, правившие крупнейшими племенами острова, – друидов. Катону уже доводилось иметь с ними дело, и на память об этом у него остался шрам от страшной раны, которую нанес серпом кельтский жрец. Но куда страшнее были свидетельства о том, что вытворяют друиды с теми мужчинами, женщинами и детьми, которых они приносят в жертву своим богам. Неудивительно, что все то время, пока Катон сидел в коровнике в одной связке с товарищами, его изводили кошмарные видения. Он видел себя то терзаемым на каменном алтаре, то сжигаемым заживо в деревянной клетке.

Легионеры в большинстве своем разделяли его мрачные предчувствия и пребывали в угрюмом молчании, сидя совсем неподвижно и меняя позу лишь тогда, когда становилось совсем невмоготу из-за затекших членов. Даже Метелл и его приятели больше не распускали языки и молча ожидали неминуемого конца. Боевой дух, похоже, сохранил только Фигул, внимательно присматривавшийся и прислушивавшийся ко всему, что происходило в лагере. И хотя Катону неугомонность оптиона казалась бессмысленной, он восхищался им и не предпринимал попыток уговорить его смириться со своей участью.

На исходе третьего дня Катона вырвал из дремоты внезапно грянувший снаружи оглушительный хор ликования.

Даже караульные у коровника кричали вместе со всеми, при каждом возгласе потрясая в воздухе копьями.

– Что за шум? – не понял Катон.

Фигул прислушался, а потом ответил:

– Каратак. Это Каратак – они выкрикивают его имя.

– Вроде бы его несколько дней не было в лагере. Интересно, куда его носило?

– Наверняка разъезжал от племени к племени, стараясь подбить их на сопротивление легионам Рима, командир. Только, думаю, скоро он останется совсем без союзников.

– Может быть, – уныло согласился Катон. – Только вот нам с тобой это вряд ли поможет, верно?

– Похоже на то…

Восторженные крики раздавались довольно долго, но наконец воины вернулись к своим упражнениям и прочим повседневным занятиям. Солнце опустилось ниже края стены, так что пленники оказались в тени. Обычно караулившие их воины в это время заходили внутрь с корзиной объедков, и сейчас пленные уже нетерпеливо зашевелились, предвкушая возможность заглушить мучительный голод. Катон поймал себя на том, что облизывает губы, глядя на ворота. Ждать пришлось несколько дольше, чем обычно, и Катон даже успел испугаться: вдруг сегодня их оставят без еды. Но вот звякнула запиравшая створы цепь и ворота распахнулись, впустив в грязный, загаженный коровник бледный свет снаружи. На фоне проема обрисовалась фигура могучего воина, который осматривал скованных вместе чумазых оборванцев.

– Кто из вас старший по званию?

Несмотря на сильный акцент, латынь говорившего была вполне внятной, и Катон поднял руку. Фигул тут же попытался остановить его и хотел вызваться сам, но Катон отстранил его руку и громко произнес:

– Я.

Воин оглядел Катона и поднял брови.

– Ты? Мне нужен твой командир, а не ты, щенок. Итак, кто из вас главный?

Катон вспыхнул от гнева, откашлялся и как можно отчетливее произнес:

– Я центурион Квинт Лициний Катон, командир Шестой центурии Третьей когорты Второго легиона Августа. Выше меня рангом здесь никого нет.

Воин улыбнулся, оглядел Катона с ног до головы, а потом, уже на своем языке, промолвил:

– Вот не думал, что в ваших легионах солдатами командуют мальчишки. На тебя посмотреть, так ты, похоже, еще и бриться не начал.

– Может быть, – ответил Катон по-кельтски, – но зато я уже усвоил, что за дерьмо бритты. Иначе как бы я смог перебить такое множество вашего брата?

Улыбка воина стаяла, и он вперил в молодого центуриона холодный взгляд:

– Мальчик, я бы на твоем месте попридержал язык, пока он у тебя есть. Это ты сейчас по шею в дерьме, а вовсе не я. Тебе стоит хорошенько это запомнить.

Катон пожал плечами:

– Так или иначе, зачем я тебе нужен?

Воин наклонился, расстегнул стягивающий лодыжки Катона ремень, открепил его от общей цепи и рывком поставил на ноги, прорычав в лицо:

– Кое-кто хочет тебя видеть, римлянин.

Оскаленные зубы и горящие глазищи варвара внушали такой ужас, что Катон едва не отпрянул, но вовремя сообразил, что бритт как раз и хочет, чтобы он выказал страх. Знал Катон и то, что за ним внимательно наблюдают товарищи. Они напуганы, да, но им любопытно, как поведет себя молодой командир.

– А пошел ты… – произнес Катон на латыни с усмешкой и плюнул воину в лицо.

Правда, во рту у него пересохло, слюны почти не было, и получилось, что он не столько плюнул, сколько дунул, но это произвело должный эффект. Катон тут же получил от варвара кулаком под дых, сложился пополам и осел, пытаясь набрать в грудь воздуха. Зато в ушах звучали одобрительные, восхищенные возгласы легионеров.