Текст книги "Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»"

Поскольку ни «Барбаросса», ни намеченные немцами сроки не были для Сталина тайной, он мог бы утверждать (нанеси он удар первым), что Гитлер не оставил ему выбора. Заявление же Гитлера в речи 22 июня о том, что он сорвал советское нападение, было чисто пропагандным. К такому утверждению нас подводит исключительной важности вывод профессора Р.-Д. Мюллера из Центра изучения военной истории Бундесвера ФРГ. Многолетнее изучение им архивов германской разведки показало следующее: Гитлер был убеждён, что Красная Армия первой не нападёт на Германию ни в 1941 году, ни в ближайшие годы. Значит, как бы фюрер ни заверял немецкий народ в том, что лишь упредил «русский удар», на самом деле ничего подобного он со стороны СССР не ждал. Стало быть, не двигал Гитлером и страх, что бесценный для Германии румынский источник нефти настолько неодолимо искушает Советы, что они вот-вот могут подвергнуть Рейх топливной кастрации, предприняв двухсоткилометровый танковый бросок на Плоешти (по предположению В. Суворова, к роковому шагу Гитлера мог подтолкнуть именно страх за нефть).

Истинное положение дел

Что же двигало нацистским диктатором? Что заставило, например, обречь на неуспех свою африканскую кампанию? Он решился на эту кампанию совсем недавно, 11 января 1941 года, осознав наконец, что закупорка Суэцкого канала есть для Германии (коль скоро ей не грозит удар со стороны СССР) приоритет № 1. Гросс-адмирал Эрих Редер объяснил своему фюреру, что овладение Суэцом «окажется для Британской империи более жестоким ударом, чем захват Лондона». Канал был теми воротами, через которые противники Гитлера сохраняли надёжный доступ к мягким частям нацистской «новой Европы». По каналу шла доставка в Средиземное море войск, вооружений и боеприпасов со всех концов Британской империи – из Австралии, Индии, Новой Зеландии, Южной Африки, Канады. Каналом пользовались все враги стран «Оси», по нему доставлялось военные грузы из третьих стран, прежде всего из США.

Действия контингента, первоначально отправленного Гитлером в Африку, выявили к маю, что для гарантированного решения задачи здесь необходимо около тридцати дивизий. Но у фюрера уже сменились приоритеты. Он всецело увлёкся идеей разгрома СССР (хотя в угрозу с его стороны не верил). По словам британского историка Уильяма Ширера, «в конце мая 1941 года Гитлер, используя только часть своих сил, мог нанести сокрушительный, вероятно, даже роковой удар по Британской империи. Никто не понимал этого лучше, чем оказавшийся в тяжелейшем положении Черчилль»⁵. Был ли тогда на земле человек, который бы более пылко, чем Черчилль мечтал о том, чтобы внимание Гитлера переключилось с Ближнего Востока на СССР? Мечта Черчилля едва ли была большой загадкой для Кремля. Вот о чём следует помнить историкам, которые называют абсурдным страх Сталина перед «английскими провокациями», якобы нацеленными на сталкивание Германии с СССР, и его «психопатическую мнительность», особенно возросшую после загадочного перелёта Гесса в Англию.

Гитлер же переключил своё внимание на «государство рабочих и крестьян» не для того, чтобы сделать приятное Черчиллю, а по какому-то необоримому внутреннему императиву. С конца весны немецкие подкрепления в Африку идут уже по остаточному принципу, то есть их всегда меньше, чем нужно. В результате все дальнейшие африканские усилия Роммеля можно описать как попытку с негодными средствами. Шестнадцать месяцев здесь длятся скромные, по сравнению с Восточным фронтом, перемещения и бои. За это время англичане наращивают свою группировку (Суэц открыт) до 230 тысяч человек, 1 440 танков, 1 500 самолётов, 2 311 орудий, после чего танковой армии Роммеля «Африка» приходит конец. Что можно было прогнозировать прямо с 22 июня 1941 года. Ничем иным дело здесь кончиться не могло.

Но не могло и ограничиться. Смена приоритетов фюрера имела в данном регионе дальнейшие последствия для его Рейха. 8 ноября 1942 года началась высадка американцев и англичан под командованием Эйзенхауера в Алжире, Оране и Касабланке. Через полгода уже вся Северная Африка в руках союзников, в июле 1943-го они высаживаются на Сицилии, затем – на Апенинском полуострове и в Греции. Если бы по каким-то причинам высадка в Нормандии оказалась невозможной, союзники с тем же успехом высадились бы на Лазурном берегу.

Так отомстило за себя пренебрежение средиземноморским Подбрюшьем. А ведь неизбежность подобного хода событий читалась в 1941-м яснее, чем читается простая шахматная задача. Что же заставило его игнорировать очевидные угрозы? Что побудило отказаться от логичных и осуществимых планов «Феликс» (захват Гибралтара), «Геркулес» (высадка на Мальте) в пользу «Барбароссы», что гнало на восток?

Легко говорить теперь: он надеялся на быструю победу над СССР, на блицкриг. Вот именно, надеялся. Понимая при этом – как бы низко он ни оценивал Красную Армию – что идёт на огромный риск. При всей своей удачливости, мог ли он твёрдо рассчитывать на абсолютную внезапность удара, рассчитывать на уничтожение авиации Красной Армии ещё на аэродромах, на захват складов топлива и боеприпасов – то есть на то, что, вопреки вероятию, затем случилось в жизни?

Если бы твёрдо рассчитывал, не повторял бы: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». А в чём, собственно, состоял «ужас без конца», если он не ждал, что его большевицкий партнёр нападёт первым?

Обоснование восточного похода, выдвинутое им для своих генералов: «Мы не можем окончательно разбить Англию с помощью десанта. Поэтому необходимо в 1941 году настолько укрепить свои позиции на континенте, чтобы в дальнейшем мы оказались в состоянии вести войну с Англией (и Америкой)… Решение: как можно скорее свалить Россию, через два года Англия будет иметь 40 дивизий. Это может побудить Россию к сближению с Англией» (дневник начальника Генерального Штаба генерала Франца Гальдера, 1 б января 1941 года)⁶. Заметьте, ни слова о том, что СССР собирается напасть на Германию и его надо опередить. Видите ли, через два года, в 1943-м, может начаться русско-английское сближение, какой ужас. Но к тому времени немцы уже решили бы проблемы Ближнего Востока и морского периметра Европы.

А вот оценка, данная самим Гальдером (запись 28 января): «Операция “Барбаросса”. Смысл операции неясен. Англию мы этим нисколько не затрагиваем. Наша экономическая база от этого существенно не улучшится. Рискованность нашего положения на западе не следует недооценивать»⁷. Поскольку Гальдер заметно осторожничает в своём дневнике, такой отзыв означает только одно: он находит план фюрера попросту дурацким. Правда, через два месяца Гальдер, сломленный 2,5-часовой (!) речью Гитлера, уже с восторгом пишет, что «Россия будет разгромлена и расчленена», причём «новые государства должны быть социалистическими, но без собственной интеллигенции… здесь достаточно будет лишь примитивной социалистической интеллигенции» (запись 30 марта)⁸.

Возразить Гитлеру тогда не посмел никто. Вопрос о начале вторжения в СССР был, таким образом, окончательно решён. Будучи человеком последовательным, нацистский диктатор ушёл в могилу вместе со своим порождением. Его беспримерная удачливость выразилась в том, что это произошло лишь через три года, десять месяцев и неделю после 22 июня 1941 года.

Один из возможных мотивов Гитлера

В «Моей борьбе» Гитлер осуждал кайзера Вильгельма за безумие одновременной войны на востоке и на западе, подчёркивая, что для Германии это было – и будет – самоубийством. Уже стоя на пороге войны с Великобританией и Францией, Гитлер продолжает следовать этому принципу Лучшее тому доказательство – договор с СССР о ненападении 23 августа 1939 года. Необыкновенно дорогой ценой, отдавая большевикам Прибалтику, почти пол-Польши и куски дружеской Румынии, своей единственной поставщицы нефти, Гитлер откупался от войны на два фронта. И вдруг, полтора года спустя он изменяет столь разумному принципу. За непоследовательными и нелогичными действиями германского вождя ощущается тщательно скрываемая цель и какое-то невротическое нетерпение. Своему окружению он даёт резоны, специально приспособленные к менталитету этого окружения, но, возможно, не те, которые сам имеет в виду.

Человек, который единолично принимал тогда все решения от имени Германии, имел собственную шкалу ценностей и предпочтений. Среди его важнейших побудительных мотивов была жажда переделки неправильного мира, где слишком много некрасивых, неарийских лиц и некрасивых, не во вкусе фюрера, зданий.

Согласно воспоминаниям Альберта Шпеера, обер-архитектора Гитлера (а в конце войны – министра вооружений), фюрер до дрожи обожал архитектуру, в 1920-е годы в ущерб партийным делам чертил альбом «архитектурных фантазий», позже утерянный. Он считал себя великим зодчим, бредил исполинскими постройками. В Нюрнберге он задумал стадион на 400 тысяч мест (объемом в 3,3 раза больше пирамиды Хеопса) и центр для партсъездов на 160 тысяч. Главным его детищем был проект перестройки Берлина. Здесь должна была вырасти триумфальная арка в память I мировой войны, по объёму превосходящая парижскую в 49 раз. Гитлер замыслил её ещё в 1920-х. Он и к власти-то рвался во многом ради воплощения своих архитектурных грёз.

«Для чего делать всё максимально большим? – задаёт он риторический вопрос в речи 9 января 1939 года. – Я делаю это, чтобы восстановить в каждом немце самоуважение. В сотнях мест я говорю каждой личности: мы не являемся неполноценными; напротив, мы во всём равны любой другой нации». Красноречивое объяснение!

Но ни с чем Гитлер так не носился, как с Grosse Halle, «Дворцом общественных форумов» на 180 тысяч стоящих человек. Здание должно было иметь высоту 293 метра, а его купол патинированной меди – диаметр 250 метров. Здесь вождь собирался выступать с речами и докладами. Дворец был обращён к площади (имени Гитлера) для первомайских празднеств вместимостью в миллион человек. На собственноручной акварели Гитлера 1925 года перед купольным зданием видны парадирующие со знамёнами люди. Он был способен бесконечно наслаждаться трёхметровой деревянной моделью своего детища, у которой вынимался пол, так что, просунув голову, можно было рассматривать модель изнутри. Дворец должен был быть закончен к 1950 году, были уже заказаны гранитные колонны в Швеции. Шпеер утверждает, что Гитлер «был одержим своим купольным зданием». Гитлер даже сделал своему «наследнику» Герингу такое распоряжение на случай своей внезапной смерти. Он, Геринг, волен руководить всеми прочими делами так, как найдёт нужным, но в одном должен поклясться: что оставит Шпеера во главе строительства, и будет отпускать столько денег, сколько тот запросит. Геринг поклялся.

Выходит, для Гитлера «все прочие дела» (а он их затеял, мы помним, немало, и одно интереснее другого – установить «новый порядок» в Европе, перекроить карту мира, разобраться с большевизмом, мировым еврейством, плутократией, олигархией, масонами, произвести социальную революцию, сделать расовую теорию расовой практикой и так далее) были важны меньше, чем его «архитектурные фантазии»?!

А почему, собственно, это должно нас удивлять? Сверхценные идеи – это то, что отличает параноиков, а паранои-дальность Гитлера не оспаривается уже давно. Этот диагноз согласуется не только с его многочасовой говорливостью, но и практически с любыми действиями, с его системой ценностей и целей, во многом объясняет весь его путь. Непоколебимая и высокоупорядоченная бредовая система параноика, его презрение к чужому мнению в сочетании с отсутствием жалости и личным бескорыстием воспринимаются окружающими чаще не как безумие, а как сильно выраженная целеустремлённость. Стальная воля, спутница параноидного сознания, завораживающе действует на окружающих и помогает её обладателям одолевать такие преграды, перед которыми обычный человек неминуемо спасовал бы. Сочетаясь с везением, подобная воля не раз в истории приводила параноиков к власти.

Особо одарённые параноики прекрасно отдают себе отчёт в том, что некоторые из своих заветных предпочтений им лучше держать при себе, не заявлять о них во всеуслышанье. Этим они делают поправку на умственную, по их мнению, ограниченность своего окружения, на его бескрылость и филистёрскую мелкотравчатость. Истинные масштабы той страсти, которую Гитлер питал к зодчеству могли приоткрыться – и приоткрылись – только Альберту Шпееру.

Неомрачённое архитектурное счастье фюрера длилось до того дня в 1940 году (ужасно жаль, но Шпеер не называет точную дату), когда «он узнал, что в СССР также запланировано огромное здание для ассамблей». Речь шла о Дворце Советов на месте уничтоженного Храма Христа Спасителя. Эта Вавилонская башня большевизма должна была иметь высоту 415 метров, а украшавший её Ленин стоял бы в 14-метровых ботинках и указывал вдаль 6-метровым пальцем⁹. Новость сразила Гитлера. «Он был глубоко уязвлён, ощущал, что у него обманом похитили славу возведения самого большого монументального здания в мире. Рука об руку с этим шла крайняя досада, что он не может приказать Сталину остановиться».

А вот и самое важное свидетельство. «После начала войны с СССР я время от времени становился свидетелем того, что идея московского здания-соперника терзала Гитлера больше, чем он хотел признавать.

– Теперь, – сказал он однажды, – это будет конец их зданию раз и навсегда».

Поразительное признание!

Углубляясь в те или иные события прошлого, исследователь ставит себя на место изучаемых персонажей, мыслит за них категориями политики, первоочерёдной экономической необходимости, государственной стратегии. Удивляясь порой нелогичности их поступков, он просто забывает, что объекты его исследований не обязательно мыслили теми же категориями, хотя, наверное, всегда делали вид.

Могла ли архитектурная ревность стать для Гитлера дополнительной (хоть и тайной) причиной его решения напасть на СССР? Вопрос, собственно, излишний. Свидетельство Шпеера не оставляет сомнений: и могла, и стала. Там, где все решения в руках одного лица, войны затевали, случалось, и по более нелепым поводам. Причин для рокового нападения у нацистского диктатора было в любом случае несколько – доктринальная, романтическая, политическая, продовольственно-сырьевая – кто вычислит главную? Каждая причина главная, если она наличествует. Ведь ничуть не менее вескими и многочисленными были у него причины в русский капкан не лезть. Его решение было трудным, и мы никогда не узнаем, какая соломинка перевесила.

Удача отворачивается от фюрера?

Изъян всех доселе предлагавшихся объяснений загадки поведения Сталина состоит в том, что эту загадку пытались решать отдельно от мирового контекста. А он не мог его не учитывать. Если мы изучим расстановку сил и динамику событий на мировой сцене первой половины 1941 года, то придём к удивительному выводу: положение немцев, несмотря на все их завоевания, крайне шатко, и Сталин со своим Генштабом, разумеется, это видели.

Для начала взглянем на вещи с точки зрения нацистской Германии. Её целью было безраздельно и окончательно утвердиться в Старом Свете, обезопасив себя от любых сюрпризов с запада, через Атлантику, и с юга, через Средиземное море, а на востоке – отодвинуть свою границу до Волги и Архангельска, а может быть и до Урала. Достичь этой цели Гитлер мог лишь в несколько этапов, каждый из которых достаточно рискован, но не безнадёжен. Первый, очень важный этап уже позади – континентальные враги Германии в Западной Европе повержены. Второй этап – победа над последним, но самым сильным европейским врагом, Англией – никак не удавался. Только что, в мае 1941 года, немцы окончательно проиграли воздушную «Битву за Англию», длившуюся с августа 1940-го. Допустимо ли было для них, ввиду патовой ситуации с упрямым островом, перейти к следующему этапу – походу на восток против СССР?

В принципе, да. Однако это вело к резкому росту всех рисков и поэтому, прежде чем хотя бы подумать о восточном походе (при условии, что с востока нет прямой и немедленной угрозы), немцы были просто обязаны:

а) Обезопасить (о чём уже шла речь выше) своё открытое для вторжений с юга средиземноморское «мягкое подбрюшье». Для этого требовалось, ни много, ни мало, сделать Средиземное море, на котором господствовали англичане, итало-немецким озером. Следовало отбить у англичан Суэц и Гибралтар; вытеснить их с таких вероятных трамплинов вторжения на юг материковой Европы, как Крит (занятый англичанами в ноябре 1940 года, причём повод для этого им подарил Муссолини), Мальта и Египет; лишить английский флот всех баз, раз нет сил победить его на море; надёжно утвердиться на Ближнем Востоке и в ключевых узлах Северной Африки; овладеть Кипром; перетянуть на свою сторону нейтральную, но проанглийскую Турцию;

б) Сделать морскую блокаду Англии эффективной и обезопасить себя от вторжений из-за Атлантики, захватив, как минимум, Фаррерские острова и Исландию, а как максимум, также Азорские и Мадейру;

в) Достичь согласованности действий со странами «Оси» и попутчиками, добиться дипломатического обеспечения русской кампании.

Лишь при выполнении этих условий можно было оставить у себя в тылу непобеждённую, но в разумных пределах нейтрализованную Англию и рискнуть на удар по СССР.

Всё это – не какие-то там «тайны Третьего Рейха», только теперь ставшие доступными. Это очевидности сорок первого года. Однако из всего перечня немцами был осуществлён лишь захват Крита (что стоило Рейху почти всех его тогдашних авиадесантных сил).

Но, может быть, в Берлине царила какая-то особая эндемичная тупость, и там всего этого не понимали? Да нет же, понимали. Вот немцы пытаются разместить свои авиабазы в Сирии и 12 мая туда прибывают самолёты Люфтваффе. (Сирия находилась под властью нового французского правительства, созданного с разрешения немцев, находившегося в городе Виши, контролировавшего неоккупированный юг Франции.) Вот они устраивают пронемецкий переворот аль-Галайни в Ираке (1 апреля). Вот под бомбёжками на альпийских перевалах и в порту Генуи они перебрасывают свои дивизии в Ливию, чтобы остановить там бегство итальянцев и вместе двинуться на Египет, к вожделенному Суэцу.

Однако все их попытки на этих направлениях были обречены с самого начала по простой причине: у немцев мало кораблей, мало вооружения, мало топлива, мало сырья, мало сил. Ничего, кроме неудач, на долю стран «Оси» в Средиземноморском регионе (исключая, повторяю, Крит) за предшествовавший нападению на СССР год, не выпало.

Вот факты. На Ближнем Востоке англичане и сторонники главы французского правительства в изгнании, руководителя движения Сопротивления генерала де Голля между 3 апреля и 30 мая 1941-го оккупируют Ирак, подавив пронемецкий мятеж, а в июне ими заняты также Сирия и Ливан. У немцев больше нет авиабаз на Ближнем Востоке. В Африке итальянцы выбиты из Сомали, Судана, Эритреи и Эфиопии (Аддис-Абеба взята англичанами б апреля). Это очень важное событие: пути из Индийского океана к Суэцкому каналу для противников Гитлера более не угрожаемы, военные суда, войска и грузы союзников поступают на средиземноморский театр беспрепятственно. Немецкие войска в Ливии (об этом уже шла речь в предыдущей главке), правда, начинают 30 марта свой «египетский поход» и к началу третьей декады июня имеют местные успехи, но достижение ими конечной цели уже тогда представлялось неправдоподобным, что и оправдалось затем.

Чтобы запереть Средиземное море, странам «Оси» надо было иметь вдвое, а то и втрое более сильный флот. А тут ещё гордость Германии, линкор «Бисмарк», потоплен англичанами 27 мая. Перед тем был надолго выведен из строя линкор «Гнейзенау», а итальянский флот вообще потерял половину своего состава в сражениях у Калабрии, при Таранто и у мыса Матапан. Вдобавок итальянцев крепко побили на суше, в Греции.

Может показаться, правда, что за все неудачи «Ось» была вознаграждена немецким успехами на Балканах. Однако одержанные там победы были хуже поражений, ибо породили ещё один, совершенно ненужный фронт и чудовищные проблемы в Греции, Югославии и Албании.

Но возможно Гитлер сумел возвести вокруг своих планов восточного похода мощную дипломатическую стену, обеспечил себе поддержку друзей и пассивность недоброжелателей? Ничуть не бывало. По этой части у фюрера и его любимца Риббентропа успехов было менее всего. Они не смогли (хоть и пытались) склонить к выступлению против Англии не только Испанию генерала Франко, но и разбитую (!) вишистскую Францию маршала Петэна. Они даже не сумели настоять на передаче Германии уцелевшей части французского флота (включавшей самый мощный в мире линкор «Ришелье», линкоры «Жан Барт», «Прованс», «Страсбург» и много другой бесценной с точки зрения битвы за Средиземноморье боевой техники). Историк Дж. Батлер считает, что эти линкоры в руках немцев могли изменить весь ход войны¹⁰.

Германия проявила дипломатическое бессилие в таких стратегически ключевых нейтральных странах как Ирландия, Португалия и Иран, не помешала заключению архиважного для СССР японо-советского пакта о ненападении. Высшее достижение Риббентропа – мало к чему обязывающий договор с Турцией.

Зато все совместные действия Великобритании и США уже тогда содержали такой обращённый к Гитлеру и не оставлявший места для манёвра подтекст: мы тебя удавим, рано или поздно. США не оставили сомнений относительно своих планов, приняв (впервые в истории) закон о воинской повинности и доведя военные расходы до 62 % бюджета. Американские войска высаживаются в Гренландии и Исландии, строят там аэродромы. 27 мая 1941 года Рузвельт вводит в стране «неограниченное» чрезвычайное положение. Не объявляя войны, он делает рассчитанно-оскорбительные жесты: конфискует немецкие и итальянские суда в портах США, замораживает авуары стран «Оси» в американских банках, односторонне расширяет «зону безопасности» США в Атлантике до 25 градуса западной долготы, почти до Африки. И всё это – ещё до 22 июня 1941 года.

Сегодня мало кто осознаёт, насколько плохим было положение Германии к этой дате, но Сталин не мог не видеть это. Вот откуда его спокойствие. Он должен был исходить из убеждения, что Гитлер кто угодно, но не самоубийца и не безумец. Что бы ни писал Сталину Черчилль (верить которому, повторюсь, у Сталина особых причин не было, а не верить – были), стоило большевицкому вождю перевести взгляд на карту, как убеждение: «Гитлер блефует!» должно было возвращаться к нему с новой силой. И в самом деле, кто, имея уязвимые тылы, дрянных союзников, полный набор самых суровых проблем, посмеет напасть на противника, чьё стратегическое положение подобно скале, а вооружение превосходно? Но именно тут и мог крыться роковой сталинский просчёт.

Все страны борются с чужеземными разведками, но при этом хотят, чтобы вероятный враг не сомневался в их мощи. Ставя себя на место Сталина, понимаешь, что он был заинтересован в июне 1941 года в двух малосовместимых вещах: чтобы Гитлер ясно представлял силу Красной Армии и количество накопленного ею оружия, но совсем не представлял, что замышляет его кремлёвский друг. То есть идеально, если разведка у Германии хорошая, но не слишком.

На деле же, по оценке ряда историков, стратегическая разведка у Гитлера в СССР была никудышная. Как видно, предвоенная шпиономания в СССР, выкашивая двадцать невинных, захватывала и одного шпиона. Уровень немецкой разведки сквозит в таком анекдотическом пассаже из «Мемуаров» шефа нацистской политической разведки В. Шелленберга: «Канарис утверждал, что у него есть безупречные документы, согласно которым Москва связана с Уралом всего лишь одной одноколейной железной дорогой»¹¹. Едва ли Сталин мог предположить, что потенциал СССР оценивается немцами столь низко.

Но и тут не всё так просто. Помимо хрестоматийных шпионов, поставляющих сведения прямо из вражеских штабов, всегда действует армейская разведка, и когда в мае 1941-го будущие противники максимально сблизились, каждый не мог не раскусить, чем занят его партнёр. Патрулировавшие вдоль границы (а часто и нарушавшие её) самолёты-разведчики забирались на высоту до восьми километров. В ясную погоду с этой высоты можно снимать объекты на сорок километров вглубь чужой территории. Ясно, что немецкие разведчики докладывали своему командованию как о строительстве аэродромов и сосредоточении пехоты, конницы и бронетехники Красной Армии у самой границы, так и об имитации возведения оборонительных сооружений. В советском Генштабе в Москве должны были понимать, что и снимают, и докладывают.

Но там же могли логично говорить себе – эту логику реконструировал современный исследователь: Сталин «видел, что с такими мизерными силами, что были у Гитлера, говорить о нападении смешно (3,5 тысяч устаревших, ни на что не годных танков против по крайней мере 15 тысяч танков, в среднем гораздо лучших)»¹² и поэтому полагал, что может себе позволить сильно не беспокоиться.

При этом Сталин должен был допускать, что противной стороне могли стать известны его военные планы. Никто в мире не вправе считать себя полностью застрахованным от утечек информации. Он не только получал гитлеровские письма, но и отвечал на них. Когда они будут рассекречены, мы узнаем, как он объяснял своему коллеге стягивание Красной Армии к западной границе. Видимо, объяснял не менее убедительно, чем Гитлер ему (помните: величайший в истории дезинформационный манёвр, отдых войск вне досягаемости английских бомбардировщиков?). Делая обратный – от известного – расчёт действий советского военного руководства, трудно не прийти к такому выводу: оно рассчитывало, что Гитлер, скорее всего, не понял плана «Гроза», а если понял, то из-за неравенства сил не решится на упреждающий удар, а предпримет некую срочную дипломатическую инициативу

Ясно видя уязвимость положения Германии начала лета 1941 года и её экономические трудности, Сталин был абсолютно вправе ждать, что Гитлер будет искать его союза. Без такого союза Гитлеру не решить свои проблемы на западе, юге и юго-востоке, а раз так, все дальнейшие перспективы гитлеровской глобальной авантюры оказывались попросту безнадёжными. В рамки такой гипотезы вполне вписывались и «утечки» о предстоящем немецком ультиматуме. Ведь каждый хочет придти на решающие переговоры максимально сильным и страшным.

Во всей этой логике отсутствует, правда, одно, очень простое допущение: что Гитлер попросту не принимает мощь СССР всерьёз. При переборе вариантов Сталину такое, видимо, просто не пришло в голову. Он не допускал «возможности любительской реакции». Которая, на самом деле, бывает порой вернее самой тонко-профессиональной.

Реальный ход грянувшей советско-германской войны, а особенно ошеломляющий успех первых четырёх месяцев блицкрига, создали впечатление, что у Гитлера был в этой войне шанс на успех, тогда как никакого шанса, трезво взвешивая все факторы, у него не было. Правда, этот шанс он, вопреки всему, всё же получил. Получил в качестве подарка из рук тов. Сталина, ничего не сделавшего, чтобы подстраховать своё государство на случай совсем уж нелогичных, полностью идиотских или совершенно гениальных решений своего оппонента.

Не на штабных играх; а в жизни

Историк Михаил Мельтюхов, рассмотрев стратегическое сосредоточение и развертывание Красной Армии, скрытый призыв 802 тысяч человек под видом учебных сборов, выдвижение к границе семи армий под видом выхода в лагеря и так далее, предполагает, что «День-М» – день начала мобилизации – намечался на 10 июля, а начало боевых действий против Германии – на 15–16 июля¹³. В том, что Красная Армия создавала наступательную группировку не оставляют сомнений и работы военных историков В. Киселёва и Б. Петрова¹⁴: 4 июня 1941 года Политбюро ЦК ВКП(б) предписало сформировать к 1 июля в составе Красной Армии 238-ю дивизию из поляков. Это нарушало тайный пакт с Гитлером, могло обнаружиться и имело смысл лишь если собрались вот-вот идти «освобождать Польшу». Архивные находки кандидата исторических наук полковника В. Данилова¹⁵ подсказывают более раннюю дату: уже между 21 и 25 июня фронтовые управления Красной Армии должны были переводиться на полевые командные пункты. Вывод Данилова: «Наиболее убедительным подтверждением того, что Красная Армия готовилась не к обороне, а к наступлению, является трагедия 22 июня 1941 года… Войска развертывались для нападения. На деле пришлось начинать войну неорганизованными оборонительными действиями» застигнутых врасплох войск.

Советские военачальники не раз говорили, что немцы опередили их на три недели в развёртывании. Хельмдах, бывший начальник разведки одной из германских армий, ставший после войны историком, пришёл к выводу, что Сталин собирался напасть на Германию в августе 1941-го. Но возможно, мы уже не узнаем, на какой день Сталин наметил свой удар. В жизни, как известно, всё вышло иначе.

В детстве я видел, как это бывает. Маленький шибздик ударил огромного дядьку ногой в промежность, тот сложился пополам от боли, а шибздик продолжал его молотить руками и ногами и мог, наверное, совсем забить, но дядька, неловко махая руками, задел шибздика по челюсти, чем сразу и закончил бой.

Но остаются законные вопросы: почему потеря в первые дни войны 1 200 самолётов (уничтожены на аэродромах) и 600 танков – катастрофа? Их же было 11 000 и 15 000 соответственно; как могли немцы с их чуть не вдвое меньшими силами пробиться сквозь такую массу войск и боевой техники, пусть даже не готовых к обороне? При всей тактической внезапности удара они должны были быть остановлены к 1 июля, а вырвавшиеся вперёд немецкие танковые группы, сильно опережавшие пехоту, отрезаны, окружены и смяты. Почему вопреки огромному эшелонированному скоплению войск Красной Армии на границе гитлеровские войска меньше чем за четыре месяца дошли до Москвы?

Стойко усвоенный послевоенным поколением образ Красной Армий, застигнутой без оружия (что-то типа: «одна трёхлинейка на семерых») и чуть ли не без сапог совершенно не соответствует истинному размаху подготовки СССР к войне, масштабу мобилизации людей и вооружений, сосредоточению войск в западных районах страны.

В книге Игоря Бунича «Операция “Гроза”» содержатся такие утверждения: Красная Армия по сути не оказала сопротивления Вермахту (кроме общеизвестных примеров) – за июнь-сентябрь 1,5 миллиона человек перешли к немцам с оружием в руках, даже под звуки дивизионных оркестров; 2 миллиона сдались в плен, бросив оружие; 0,5 миллиона пленено при различных обстоятельствах; 1 миллион дезертировали, из них треть исчезли без следа; 0,8 миллиона убиты или ранены; 1 миллион рассеялись по лесам; собственно отступавших на сентябрь оставалось 980 тысяч¹⁶. Отсюда и фраза Сталина: «У нас нет военнопленных, есть изменники Родины». Всё это поразительно перекликается с тем, о чём говорил Солженицын: «Масса населения радостно, когда началась война, вздрогнула: “Ну, конец вам теперь пришёл там, наверху. Теперь-то вас свалят”»¹⁷. Не жившим в то время, боюсь, трудно себе представить степень ненависти людей к большевикам и силу мечты об избавлении от них, кто бы это избавление ни нёс – хотя бы и немцы.