Текст книги "Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»"

Коммуно-нацистский блок

Кто развязал II мировую?
В. Сендеров

«Посев», 2001, № 6

II мировая война – одно из самых тёмных для общественного сознания, самых запутанных и непонятных событий века. Восприятие этого события сформировано советской пропагандой. А она не только впрямую лжёт, не только подтасовывает и искажает факты. Это было бы ещё полбеды: с прямым искажением истории в сегодняшних условиях не так уж трудно бороться. Но для того, чтобы отличить правду ото лжи, надо поначалу чётко сформулировать подлежащие выяснению вопросы. А пропаганда вытесняет, подменяет собой логику, она табуирует ясные вопросы и налагает на них психологический запрет.

Кто начал эту войну? У правительства есть ответ, им был и остаётся металлический голос из репродуктора: «22 июня немецкие войска, вероломно нарушив…» Странное это занятие: возмущаться гитлеровским вероломством; кажется, что только сталинская моральность с молотовским интеллектом в придачу могли продиктовать этакое объяснение начала войны. Но, увы: и сегодня это «объяснение» устраивает большинство наших сограждан. И сегодня иная трактовка (скажем, того же Виктора Суворова) кажется многим кощунственной, оскорбляющей память героев войны.

Интересно, почему так? Допустим, что В. Суворов прав, и Сталин действительно готовился сокрушить нацизм. Какое похвальное намерение! Похоже, что наш президент прав, и не всё в советской истории было дурно. Для вящей национальной гордости нынешним совпатриотам надо бы скорбеть не по поводу гитлеровской безнравственности, а по случаю вероломного нападения на нас Финляндии, Бессарабии, Литвы и Польши. Героические победы 1939–1940 годов воистину делают Советской стране немного чести.

«Так называемое польское “государство”, это уродливое детище версальского договора, мгновенно пало под доблестными ударами советских и германских войск», – заявил в 1939 году Молотов. Кажется, все мы сегодня знаем: с этих доблестных совместных ударов по малым странам Европы II мировая и началась. Знаем – но не понимаем. Мы по-прежнему уверены внутренне: война начинается, когда нападают на нас. Но как ни грустно такое смещение понятий, оно всё-таки психологически естественно: своя боль всегда больней, а русские потери в этой войне чудовищны. Есть более мрачная причина того, почему мы так самозабвенно лжём себе об этой войне – лжём уже полвека. И причина эта станет ясней, если мы вглядимся в помянутые уже годы, в 1939-1940-й. Годы эти забыты нами, мы словно вычеркиваем их из своей истории. А зря.

 
«И вот опять к границам сизым
Составы тайные ползут.
И коммунизм опять так близок,
Как в восемнадцатом году
 
 
Номы ещё дойдем до Ганга.
Номы ещё умрем в боях.
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя».
 

Так писали комсомольские поэты 1930-х, это было общим настроением – речей, статей, собраний.

Для людей той поры «незабываемый 1918-й» был ещё не историей, не прошлым – он полыхал заревом, зовущей вперёд датой революционного календаря.

Именно в восемнадцатом ленинская мечта о «Всемирной Советской социалистической республике» предстала явью. Обстановка благоприятствовала: Красная Бавария – над трупом Германии, охваченная забастовками Европа… Но главная надежда была на внутренний резерв: в 1918-м боеспособная Красная Армия уже была создана. «Пускай горит! Пускай пожар кругом!.. Даёшь Варшаву! Бьём Берлин!» – ревели завтрашние освободители человечества. Казалось, вот-вот… Но пока не вышло: роковой ошибкой стал поход на Польшу, крушением надежд на мировую революцию представал нэп.

Впрочем, представал напрасно: ни Основатель, ни Верный Ученик от своих планов не отказывались ни на секунду. Выполнялись, ценой десятков миллионов жизней, чудовищные пятилетки. Ютящиеся в бараках «души населения» производили чугун и сталь – для нужд светлого будущего. И к лету 1941-го у СССР будет почти 24 тысячи танков (для захвата Европы с избытком хватило бы трети).

В конце 1930-х казалось: время пришло, история опять двинулась по прежнему кругу – с новой силой. В Германии опять у власти пролетариат, пала (наконец!) ненавистная Польша. (Зато СССР обзавёлся весьма протяжённой границей с завтрашним агрессором вместо буферной зоны.) Тогда о «гренадской волости» лишь мечтали – теперь заполыхало и там: война в Испании была новой пробой мировой революции. Но не получилось – отсюда и истошная (при сильных симпатиях к Гитлеру) ненависть к Франко в Советском Союзе тех лет.

Терминология после II мировой войны умышленно спутана, даже для названия гитлеровской национал-социалистической партии придумали уродливое словообразование: «национал-социалистская». В СССР нельзя было даже на речевом уровне допустить, что у Гитлера был социализм. А вот тогда, в 1939-м, терминология была совсем иной: на чём свет стоит, кляли фашизм и приветствовали немецких социалистических товарищей. «Майн Кампф» менее чем за два года выдержала в СССР два издания.

Борцы с «англо-американской плутократией» и враги «мирового капитализма» прекрасно нашли общий язык, общей была у них и цель: завоевание мира. На политическом уровне Сталин свои планы тщательно скрывал. А на идеологическом – не мог: надо же было воспитывать народ для грядущих битв. И воспитание удавалось. «Задохнувшись Интернационалом/Упасть лицом на высохшие травы» вновь мечтали кровавые романтики-энтузиасты. Где, интересно, они опять собрались «Интернационалом» захлебываться? На полях «Великой Отечественной»? Защищая «Родину-мать»? Впрочем, строго говоря, искать общий язык коммунизму и нацизму и нужды не было. Возьмите первое, ещё не вычищенное собрание сочинений Ульянова-Ленина. Среди отборной ругани в адрес чужих, не из собственной партии, социалистов вы неожиданно встретите дифирамб: вождя привело в восторг сочинение немецкого теоретика по национальному вопросу. Фамилия теоретика-социалиста – Штрассер. Да-да, тот самый, прирезанный Гитлером в «ночь длинных ножей». Не сделай Штрассер ставку на Эрнста Рема, конкурента фюрера, – именно он, а не бездарный Розенберг был бы кандидатом на нюрнбергскую виселицу как выдающийся нацспециалист.

Не хотите читать Ленина, неинтересно? Тогда обратитесь к литературе 1920-х: писателям в эти годы ещё разрешали воспевать революцию не как прикажут, а от души. Пропуском в печать служила не столько ложь, сколько классовая правильность нравственных оценок: советские герои 1920-х швыряют офицеров в топки и гордятся этим. (При Сталине литература нормализовалась, она была рассчитана уже на среднеобывательское восприятие, а не на фанатиков – и теперь офицеры стали бросать в топки простых советских людей.) Многое можно узнать из романов той поры, в том числе на интересующую нас в этой статье тему: в талантливой книге Федина «Города и годы» самым правильным коммунистом оказывается вчерашний отпетый нацист.

Современников такие вещи, по-видимому, не удивляли: менталитет был общий, а нюансы грядущего социализма в лихорадке завтрашней победы различать не было нужды.

Завтрашняя мировая победа – вот это и было смыслом развязанной в 1939-м войны. Революционный социализм уже победил в двух великих странах. И почувствовал себя безнаказанным – отсюда и кажущиеся сегодня странными откровенности тех лет. И пошёл хрупать мир.

К братскому дележу добычи крокодилы обычно не склонны. Но дело не в отсутствии у рептилий нежных чувств друг к другу – всё дело в том, что они кидаются на людей.

Когда об этом забывают, история искажается. Так искажалась ещё недавно история первых послекатастрофных десятилетий: она исчезала, подмененная борьбой внутри-большевицких «уклонов». «Левых» и «правых», «либералов» и «догматиков»…

Это было убедительно. Это было эффектно. Но за кадром оставалось самое главное: за кадром оставалась террористическая война, развязанная троцкими-лениными-бухариными вместе.

Но и сегодня, разобравшись уже немного в той истории, мы продолжаем по советской «методике» рассуждать о войне. О событиях, по времени не так уж от нас и удалённых.

Когда вождь планировал закусить фюрером? Почему фюрер укусил первым? Оставим эти вопросы крокодиловедам: для самосознания нашей страны важны не они. Важно другое. Хотели вместе пообедать Европой, да пирушки не вышло: великий Сталин патологически бездарно подставился соратнику и другу. А потом выпутался с обычной своей мудростью, уложив в землю ещё три или четыре десятка миллионов людей.

Вот и причина советской полувековой лжи. Можно, конечно, признать «своими» и такое государство, и такую власть. Можно сказать: «Это и есть позитив нашей истории».

Как хочется нынешней власти от всех, от всех вести своё преемство. И от такого государства, от такого строя. И от сумевшего выстоять, выжить под этим строем народа.

Как хочется ей гармонии…

Только ведь – не получится.

Перед войной 1941–1945 годов
Ю. Фельштинский

«Посев», 1985, № 5

Советско-нацистский сговор о разделе мира

В связи с 40-летием победы над Германией в СССР будут опубликованы сотни книг, посвящённых войне 1941–1945 годов – мемуары, монографии, сборники документов. И хотя, конечно, этот поток литературы ни по количеству, ни по качеству не может сравниться с западной – более многочисленной, более исчерпывающей и более объективной, он всё-таки знаменателен, особенно сегодня, когда над Европой снова сгущаются тучи, когда над миром нависла угроза ядерно-коммунистическая. Можно с уверенностью сказать, что ключ к пониманию причин, приведших к войне и к гибели 20–30 миллионов людей, надо искать в советско-германских отношениях непосредственно перед нею. Надо думать, что именно по этой причине документы советско-германских отношений 1939–1941 годов так и не опубликованы советским правительством.

В этой статье на основании составленного мною двухтомника документов («СССР – Германия, 1939–1941», издательство «Телекс», США, 1983) я постараюсь дать краткий очерк событий, приведших нашу страну к 22 июня 1941 года и к гибели миллионов, а Сталина и советское правительство – к господству в послевоенном мире.

II мировая война, частью которой была война между СССР и гитлеровской Германией, началась не 1 сентября 1941 года, в день германского нападения на Польшу, а раньше, по крайней мере в 1938 году, во время так называемого Мюнхенского сговора и раздела Чехословакии. По сей день советская историческая наука использует это событие для того, чтобы подчеркнуть вину Запада, отказавшегося прийти на помощь Чехословакии. Но, обвиняя один лишь Запад, историк рискует впасть в ошибочную односторонность. Да, в отличие от Франции, советское правительство предложило

Чехословакии «братскую помощь». Но что стояло за этим предложением?

Общей границы с Чехословакией СССР до войны не имел. Помощь предлагалась на условии прохода советских войск через Польшу. Но и польское правительство, и чехословацкое понимали, что, придя в их страны, советские войска не уйдут обратно. Тогдашний президент Чехословакии Бенеш говорил об этом вполне открыто. И именно по этой причине он отказался от советского предложения.

Потеряв для себя Чехословакию, советское правительство продолжало предпринимать дипломатические усилия для обеспечения за собой захвата Польши. Во время переговоров летом 1939 года о заключении пакта о взаимопомощи между Францией, Англией и СССР, советское правительство снова потребовало для себя права ввода советских войск в Польшу в случае возникновения кризиса во франко-германских отношениях. Но это предложение было отвергнуто польским правительством: «С немцами мы потеряем нашу свободу; с русскими мы потеряем нашу душу», – ответил главнокомандующий польской армией на предложение разрешить ввод советских войск.

Сталин понял, что Англия и Франция не могут заставить Польшу капитулировать перед Советским Союзом, как заставили они Чехословакию капитулировать перед Германией. Значит, в деле захвата Польши советскому правительству нужен был другой союзник. Этим союзником стала Германия.

Ещё в марте 1939 года в отчётном докладе на XVIII съезде партии Сталин сделал первый шаг к советско-германскому сближению. Он указал, что рассматривает «антикоминтер-новский пакт» между Германией, Италией и Японией, как направленный против Англии, Франции и США, а не против СССР. Он сказал также, что «шум» о существующих якобы у Германии агрессивных планах в отношении Украины «поднят англо-французской и североамериканской прессой» с целью «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований».

Эта речь стала предложением Гитлеру начать советско-германские переговоры о нормализации отношений. В апреле советский полпред в Берлине Мерекалов в разговоре со статс-секретарём Германии Вейцзекером поднял вопрос о германо-польских делах, а затем заявил, что с точки зрения советского правительства «нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям» СССР и Германии, и что «идеологические расхождения… не должны стать камнем преткновения в отношении Германии».

Вскоре после этого, 3 мая, Литвинов, сторонник, как считалось на Западе, сближения с Англией и Францией, был снят с поста наркома иностранных дел и заменён Молотовым. А 5 мая советник посольства СССР в Германии Астахов в беседе с сотрудником германского МИД Шнурре попытался узнать, приведёт ли это (Литвинов был евреем) к изменению германской позиции в отношении Советского Союза.

К этой теме Астахов снова вернулся через две недели, когда в другой беседе со Шнурре указал, что «в вопросах международной политики у Германии и Советской России нет противоречий и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами».

В доказательство того, что сотрудничество возможно, Астахов сослался на дружеские отношения между Советским Союзом и фашистской Италией. У этих государств, по словам Муссолини, нет препятствий «для нормального развития политических и экономических отношений».

В июне 1939 года Гитлер сделал вывод, что намерение советского правительства пойти на сближение с Германией вполне серьёзно. Выгоды от такого сотрудничества для Германии были очевидны. Как писал 5 июня в Берлин германский посол в Москве Шуленбург, «германское государство может занять более твёрдую позицию по отношению к Франции, если Советский Союз будет держать на прицеле Польшу, уменьшая давление на нашу восточную границу».

Шуленбург, кстати, подчеркнул, что советское правительство заинтересовано прежде всего в политическом сближении, а не в экономическом сотрудничестве: «Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу. Наше предложение о проведении только экономических переговоров не удовлетворило его… Мне кажется очевидным…. что путь для дальнейших переговоров открыт».

Но, быть может, именно потому, что Гитлер уже убедился в искреннем желании Сталина пойти на сближение с Германией, он дал германской дипломатии указание «не проявлять дальнейшей инициативы, а ждать инструкций». Только 27 июля Шнурре на высказанное Астаховым пожелание «о тесном сотрудничестве» ответил, что «во всём районе от Балтийского моря до Чёрного моря и Дальнего Востока нет… неразрешимых политических проблем между нашими странами. В дополнение к этому…. есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям»… «Астахов назвал путь сближения с Германией соответствующим интересам обеих стран».

Тогда же Астахов намекнул на заинтересованность Советского Союза в странах Балтии и в Польше. И 29 июля в инструкции германскому послу в Москве Вейцзекер сообщил: «При любом развитии польского вопроса, мирным ли путём… или любым другим путём, т. е. с применением нами силы, мы будем готовы гарантировать все советские интересы и достигнуть понимания с московским правительством… Наша позиция в отношении Прибалтики будет откорректирована таким образом, чтобы принять во внимание жизненные интересы Советов на Балтике». 3 августа Вейцзекер добавил: «Мы готовы к более конкретным обсуждениям, если советское правительство также желает этого».

Можно с уверенностью сказать, что 3 августа стало переломным днём в советско-германских отношениях. В этот день имперский министр иностранных дел Риббентроп сообщил советскому поверенному в делах Астахову, что на Балтике «нам двоим хватит места» и «русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими». Риббентроп, кроме того, «сделал тонкий намёк на возможность заключения с Россией соглашения о судьбе Польши». В Москве поняли, что это – приглашение принять участие в войне против Польши, и промолчали. Когда 14 августа Шнурре спросил Астахова, «каким по очереди Советский Союз считает польский вопрос, Астахов ответил, что не получил никаких особых инструкций, но что главный упор в его инструкциях сделан на слове “постепенно”».

Но Германия уже не могла ждать. Война против Польши должна была начаться со дня на день. 14 августа Риббентроп направил Шуленбургу пространную телеграмму, в которой, в частности, говорилось:

«Я прошу Вас лично связаться с господином Молотовым и передать ему следующее:… События последнего периода, кажется, показали, что разница в мировоззрениях не препятствует деловым отношениям двух государств и установлению нового и дружественного сотрудничества. Период противостояния во внешней политике может закончиться раз и навсегда; дорога в новое будущее открыта обеим странам… Интересы Германии и СССР нигде не сталкиваются…. В столкновениях нет естественной потребности… У Германии нет агрессивных намерений в отношении СССР…. Между Балтийским и Чёрным морями не существует вопросов, которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обоих государств. Среди этих вопросов есть и такие, которые связаны с Балтийским морем, Прибалтикой, Польшей, юго-восточным районом и т. д. В подобных вопросах политическое сотрудничество между двумя странами может иметь только положительный результат. То же самое относится к германской и советской экономике, сотрудничество которых может расширяться в любом направлении… Имперское правительство и советское правительство должны на основании всего своего опыта считаться с тем фактом, что капиталистические демократии Запада являются неумолимыми врагами как национал-социалистической Германии, так и Советского Союза… Кризис в германо-польских отношениях… делает желательным скорейшее выяснение германо-русских отношений. В противном случае… оба правительства лишатся возможности… совместно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой… Насколько нам известно, советское правительство также желает внести ясность в германо-советские отношения…. Риббентроп готов прибыть в Москву с краткосрочным визитом, чтобы от имени фюрера изложить взгляды фюрера господину Сталину… Условием моего визита являются широкие переговоры со Сталиным».

15 августа в 8 часов вечера Шуленбург встретился с Молотовым и передал содержание телеграммы Риббентропа. Молотов, по словам Шуленбурга, «довольно неожиданно… оказался угодлив и откровенен» и высказал пожелание о заключении пакта о ненападении. И всё-таки советское правительство, которое всё ещё надеялось выторговать Польшу в переговорах с англичанами и французами, предпочитало не торопиться, что никак не устраивало Германию. 18 августа Риббентроп послал Шуленбургу новую телеграмму:

«Немедленно передайте Молотову, что германо-польские отношения изо дня в день становятся всё более острыми…. что в любой день могут произойти столкновения, которые сделают неизбежным начало военных действий…Мы полностью согласны с идеей о заключении пакта о ненападении…» Теперь, однако, советское правительство требовало ещё и одновременного подписания «специального (то есть секретного – Ю.Ф.) протокола по внешнеполитическим вопросам».

20 августа Гитлер дал на это согласие, оговорив, что Риббентроп должен прибыть в Москву не позднее 2 3 августа. 21 августа эту дату, со своей стороны, утвердил Сталин.

Во время первой трёхчасовой встречи Риббентропа со Сталиным был в целом обсуждён вопрос о подписании «секретного протокола о взаимном разграничении сфер влияния во всей восточной зоне» Европы. В результате этих переговоров в тот же день был заключён известный пакт о ненападении и секретный протокол. В протоколе указывалось:

«…Нижеподписавшиеся представители обеих Сторон обсудили в строго конфиденциальных беседах вопрос о разграничении сфер влияния в Восточной Европе. Эти беседы привели к соглашению в следующем:

В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР…

В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла, Сан.

Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства, и о границах такого государства будет окончательно решён лишь ходом будущих политических событий.

…Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии…»

Таким образом, секретный протокол предопределил судьбу Латвии, Литвы, Эстонии, Польши, Бессарабии и Финляндии. Раздел Восточной Европы между Гитлером и Сталиным произошёл. На следующий день во время торжества, посвящённого успешному подписанию соглашений, Сталин предложил тост за Гитлера:

«Я знаю, как германская нация любит своего Вождя, – сказал он, – и поэтому мне хочется выпить за его здоровье».

А Молотов, в свою очередь, предложил тосты за здоровье Риббентропа, Шуленбурга и Сталина. И уже при прощании (Риббентроп торопился в Берлин) Сталин сказал имперскому министру иностранных дел, что «он может дать своё честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнёра».

Так закончился первый период советско-германских отношений: от сближения до заключения пакта. 31 августа пакт был официально ратифицирован советским правительством. На следующий день Германия напала на Польшу. А 3 сентября Германия обратилась к советскому правительству с просьбой напасть на Польшу с востока. Риббентроп писал Шуленбургу:

«Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно… не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере влияния и, со своей стороны, оккупировала эту территорию…. Это не только помогло бы нам, но также… было бы и в советских интересах».

Молотов ответил: «Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время ещё не наступило».

Если в деятельности советского правительства и был период, приближенный к искреннему, то именно тогда. После нападения Гитлера на Польшу Молотов звонил Шуленбергу, поздравлял его: «Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской Империи».

В ответ Германия вновь попросила Молотова о скорейшей военной интервенции в Польшу. 9 сентября Молотов сообщил, что «советские военные действия начнутся в течение ближайших нескольких дней… Будут также призваны многочисленные резервисты».

На следующий день Молотов согласовал с немцами официальное объяснение причин советского вторжения, которые будут объявлены всему миру: «Польша развалилась на куски и… вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым “угрожает” Германия». Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором.

Молотов просил также, чтобы Германия ни в коем случае не объявляла об окончании военных действий в Польше до начала советского вторжения, которое «было бы крайне важно не начинать… до того, как падёт… Варшава». Молотов поэтому просил, чтобы ему «как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы».

15 сентября Германия ответила, что рассчитывает занять Варшаву «в течение ближайших нескольких дней».

«Из сообщения, сделанного Вам Молотовым 14 сентября, – продолжал в своей телеграмме Шуленбургу Риббентроп, – мы заключили, что в военном отношении советское правительство подготовлено и что оно намерено начать свои операции уже сейчас. Мы приветствуем это. Советское правительство, таким образом, освободит нас от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы».

16 сентября Молотов официально сообщил, что советская военная интервенция в Польшу произойдет 17-го числа. Он указал, что официальный советский предлог для вторжения «содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию» не придавать этой формальности никакого значения. «Советское правительство, к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше и должен был так или иначе оправдать за границей своё теперешнее вмешательство», – закончил Молотов.

17 сентября, как и обещал Молотов немцам, Красная Армия перешла границу с Польшей «на всём её протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска». Четвёртый раздел Польши стал фактом. Он был официально оформлен договором «о дружбе и границе», подписанным СССР и Германией 28 сентября. Но уже 25 сентября Сталин сообщил Шуленбургу, что желает немедленно взяться «за решение проблемы прибалтийских государств, в соответствии с Протоколом от 23 августа, и ожидает в этом деле полную поддержку со стороны германского правительства. Сталин подчёркнуто указал на Эстонию, Латвию и Литву, но не упомянул Финляндию».

Германия не возражала. Но Сталин начал именно с Финляндии.

1 декабря 1939 года СССР напал на Финляндию. К этому времени в Москве из находившихся в СССР финских коммунистов было сформировано так называемое «народное правительство Финляндии» под председательством члена ЦК ВКП(б), финна по происхождению, Отто Куусинена. Однако, вопреки ожиданиям советского правительства, финский народ оказал мужественное сопротивление. Война затянулась, закончилась лишь в марте 1940 года. Советский Союз захватил часть финской территории, но свою независимость Финляндия смогла отстоять. Всё это время Германия поддерживала советское правительство. Ещё в самом начале советско-финской войны, 2 декабря 1939 года, Вейцзекер сообщал в циркулярной телеграмме всем германским дипломатическим миссиям:

«В ваших беседах, касающихся финско-русского конфликта, пожалуйста, избегайте антирусского тона. В зависимости от того, с кем вы беседуете, вами могут быть использованы следующие аргументы. Неизбежное развитие событий в пользу пересмотра договоров, заключённых после (Первой – Ю.Ф.) мировой войны. Естественная потребность России в укреплении безопасности Ленинграда и входа в Финский залив…. Финляндия избегала сближения с Германией… Враждебность к Германии… Широкие слои населения Финляндии придерживаются экономической и идеологической ориентации в сторону демократической Англии». А 6 декабря в отдельной телеграмме Шуленбургу Вейцзекер добавил: «В ваших беседах должна высказываться симпатия относительно точки зрения русских. Пожалуйста, воздерживайтесь от выражения какой-либо симпатии в отношении позиции финнов».

Между тем за нападение на Финляндию Советский Союз был исключен из Лиги Наций (и даже в этом присоединился к Германии, вышедшей из Лиги Наций в 1933 году). Торговые отношения с Германией развивались: СССР снабжал её стратегическим сырьём, необходимым для ведения войны с Англией и Францией. Кроме того, в виде компенсации за поддержку Германией советского правительства во время войны с Финляндией, СССР не возражал теперь против оккупации Германией Дании и Норвегии. Когда 9 апреля 1940 года Шуленбург сообщил Молотову о начале военных действий против этих двух стран, Молотов ответил: «Советское правительство понимает, что Германия была вынуждена прибегнуть к таким мерам… Мы желаем Германии полной победы в её оборонительных мероприятиях».

И в рамках уже привычных дружеских советско-германских отношений германскому военно-морскому флоту было разрешено использовать в качестве базы порт Мурманск.

Молотов отнёсся с симпатией и к решению Германии начать активные наступательные действия против Франции.

Как сообщал в Берлин Шуленбург, информацию об этом Молотов оценил по достоинству и сказал, что Советский Союз понимает, что Германия должна была защитить себя от англо-французского нападения. «У него нет никаких сомнений в нашем успехе». Но за это советское правительство требовало от Германии согласия на новые советские аннексии. Это согласие Германией было дано. 17 июня 1940 года Вейцзекер в циркулярной телеграмме всем германским дипломатическим миссиям сообщил следующее:

«Беспрепятственное укрепление русских войск в Литве, Латвии и Эстонии и реорганизация правительств, производимая советским правительством… касается только России и прибалтийских государств. Поэтому, ввиду наших неизменно дружеских отношений с Советским Союзом, у нас нет никаких причин для волнения…»

На следующий день Молотов посетил Шуленбурга, выразил ему «самые тёплые поздравления советского правительства по случаю блестящего успеха германских вооружённых сил» во Франции и официально информировал его о состоявшейся оккупации стран Балтии. А уже 23 июня советское правительство уведомило Германию, что намерено в ближайшее время оккупировать Бессарабию и Буковину, «в которой проживает украинское население».

«Советское правительство ожидает, – указал в беседе с Шуленбургом Молотов, – что Германия не будет препятствовать проведению советской акции, а поддержит её. Советское правительство, со своей стороны, сделает всё возможное для охраны германских интересов в Румынии».

Кроме того, 26 июня в беседе с послом фашистской Италии в СССР Россо Молотов намекнул на заинтересованность СССР в захвате Турции. Молотов указал Россо, что «в Средиземноморье советское правительство признает гегемонию Италии при условии, что Италия признает гегемонию Советского Союза на Чёрном море». Россо ответил, «что он считает это заявление весьма разумным и рекомендует действовать как можно скорее».

На решение СССР захватить Бессарабию Германия ответила согласием. Вечером того же дня советские требования были сообщены Румынии в виде ультиматума, срок которого истекал на следующий день. И поскольку ещё утром 27 июня Германия сообщила румынскому правительству о том, что поддерживает советские планы оккупации, и посоветовала Румынии отступить, последняя приняла советский ультиматум.