Текст книги "Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)"

Как и почему бессознательная фантазия и перенос определяют суть психоаналитической практики
Люси Лафарж[17]17
  Я употребляю термин «фантазия» – «phantasy», используемый британцами для разграничения бессознательной формы этого явления и сознательной, обозначаемой словом «fantasy». Американцы, как правило, употребляют «fantasy» для обеих форм и называют бессознательную форму «бессознательной фантазией».


[Закрыть]

Lucy LaFarge. How and why unconscious phantasy and transference are the defining features of psychoanalytic practice. Int J Psychoanal (2014) 95:1265–1278.

239 Central Park West, Ste. 1-E, New York, NY 10024, USA.

Я считаю, что фантазия и перенос являются определяющими чертами психоаналитической практики. Я считаю так потому, что убеждена: любая сторона человеческого опыта – чьи-либо мысли и воспоминания, восприятие мира и людей в нем, все, что мы говорим и делаем, а также способ и последовательность, с которыми раскрываются все эти взаимосвязанные измерения опыта, – все это может рассматриваться в двойной перспективе: как появившееся и сформировавшееся в результате сознательного опыта настоящего времени, с одной стороны, и как возникшее под влиянием воспоминаний и фантазий, населяющих бессознательное, с другой. Психоаналитический сеттинг и метод обеспечивают уникальную арену, на которой может появиться и быть осознана двойственность психической жизни. Здесь могут отслеживаться и в некоторой степени изменяться структура и множественные значения бессознательной стороны опыта, пациент же может развивать способность к их изучению, а значит, обеспечивать возможность меняться и дальше, после окончания анализа, без помощи аналитика. Моя модель психоаналитической техники исходит из моего убеждения в центральном значении этой функции психоанализа.

Множественные, сложные и часто фантастические значения, конденсируемые внутри любого отдельного примера человеческого поведения, поддерживают идею, что в наш повседневный сознательный опыт вплетаются бессознательные желания, страхи и убеждения, которые лишь частично объясняются внешней реальностью текущего момента. Вторая, бессознательная реальность постоянно формирует наш опыт и пробуждается им. Мы воспринимаем настоящее сквозь линзы бессознательной, психической реальности. В то же время имеющаяся в настоящем сознательная реальность, очевидно, вызывает к жизни элементы психической реальности, которые, смешиваясь и воплощаясь в текущих событиях, вынуждают к повторению знакомых переживаний (Arlow, 1969; Isaacs, 1952). Хотя данные элементы опираются на исторические события и связаны со специфическими фазами развития, пристальное изучение показывает, что они не являются слепками с исторической реальности. Скорее они представляют собой построения фантазии. Будучи решениями прошлых ситуаций, в которых нужно было согласовывать между собой желание, страх и внешнюю реальность, они часто приобретают довольно фантастические очертания. Репрезентации себя [self – Я] и объекта могут быть сильно искажены или расщеплены либо части самости могут посредством проекции ощущаться принадлежащими объекту (Klein, 1946). Мы не осознаем фантазии напрямую – они по определению бессознательные, – но можем приходить к заключению об их присутствии и формулировать идеи о них, наблюдая их воздействие на сознательное поведение и мышление. Наиболее значимые из них – те, что оказывают наибольшее влияние на сознательный опыт, – связаны с ранними воспоминаниями, желаниями удовлетворения и пугающими тревогами по отношению к телу и самости со стороны ранних объектов.

На мой взгляд, невозможно точно определить момент развития, в который самые ранние переживания ребенком своего тела и Я стали сплетаться с переживаниями объектов. Тем не менее представляется, что начиная с очень раннего периода в психической жизни фантазии неразрывно связаны с объектными отношениями. Они складываются внутри объектных отношений и чаще всего входят в текущий сознательный опыт в процессе их пробуждения текущими объектными отношениями. Фантазии, воплощающие образы объекта и себя, как и остальные, взаимодействуя друг с другом, не просто дублируют исторический опыт. Они представляют собой решения противоборствующих требований конфликтующих между собой желаний, которые вызваны внешней реальностью и ограничены ею. Образы себя и объекта формируются под влиянием желаний и защитных потребностей: любимый объект рассматривается, например, как сильно любящий в ответ, а ненавидимый объект представляется переполненным ненавистью. Я использую термин «перенос» для обозначения появления фантазий и связанных с ними объектных отношений в том виде, как они вызываются сегодняшними объектными отношениями – отношениями, которым они также придают их форму; в психоанализе такими сегодняшними, или современными, объектными отношениями являются отношения между пациентом и аналитиком.

В психоаналитическом сеттинге общая цель понимания и придания смысла опыту пациента основана на фундаментальном соглашении между пациентом, обратившимся к аналитику за помощью, и аналитиком, посвятившим себя помощи пациенту. Это объединяет пациента и аналитика во взаимоотношении, при котором для обоих участников оживают бессознательные значения этих целей во взаимосвязанных переживаниях переноса и контрпереноса. Как любые отношения, аналитические отношения существуют в двух аспектах: как сознательный текущий опыт с объектом во внешней реальности и как бессознательные отношения, существующие в фантазии и воспоминании, вызванные этой текущей реальностью и, в свою очередь, формирующие ее.

Психоанализ сосредотачивает на этом внимание и активизирует возникающие двояко детерминированные отношения. В то же время по мере разворачивания аналитического процесса эта двойственность находит свое выражение и привлекает к себе внимание, создавая переходную зону опыта, в которой пациент и аналитик оказываются способны увидеть многочисленные реальности, обитающие внутри сознательного опыта, – многие способы, с помощью которых его можно понять или почувствовать, и то, как эти способы понимания соотносятся с желаниями и страхами каждого участника. Как интерпретативная функция аналитика, так и разворачивающиеся отношения с аналитиком открывают для пациента важные области нового опыта. Тем не менее эти новые переживания, как и предшествующие, остаются связанными с бессознательным опытом и приобретают большую часть своего значения и силы через помещение в них желаний, страхов и воспоминаний прошлого.

Аналитический процесс

Идея, что весь человеческий опыт двойственен и формируется под влиянием тесно переплетенных между собой текущей внешней реальности и бессознательной фантазии, имеет ряд важных следствий для понимания процесса, который разворачивается между аналитиком и пациентом. Первое следствие связано с природой переноса и контрпереноса и их отношением к прошлому опыту. Если мы исходим из того, что весь опыт двойственен и обладал этим качеством с самых ранних этапов, перенос и контрперенос не могут рассматриваться просто как отпечатки внешней исторической реальности. Воспоминания, сложившиеся в прошлом, должны сами по себе отражать ту же двойственность человеческого опыта. Они были сформированы как желанием и тревогой, так и внешней исторической реальностью. Несмотря на то что в организующих исторических нарративах, создаваемых нами о своей жизни, мы стремимся разделить воспоминания и фантазии, рассматривая первые как более достоверные, а последние – как в большей степени определяемые желанием, на практике они не являются полностью отличимыми друг от друга. Воспоминания всегда – по меньшей мере частично – являются воспоминаниями о фантазиях (Freud, 1899).

По аналогии с этим вызываемые воспоминания должны нести на себе отпечаток текущей ситуации, в которой они ожили. Переработанные множество раз в процессе их реактивации в ходе развития, ранние воспоминания вплетаются в последовательность фантазий. Это не цельные единицы, а последовательности, существующие в разнообразно организованных вариантах, которые отражают разные важные для развития желания и тревоги, так же как и разнообразные способы функционирования эго (Arlow, 1969). Эти значения могут наслаиваться; одна версия, не всегда последняя или самая ранняя, может служить защитной мерой против другой. В аналитической ситуации перенос и контрперенос представляют собой взаимодействие текущего отношения между аналитиком и пациентом и резонирующей с ним системы бессознательной фантазии и сформированных под влиянием фантазии воспоминаний, которые приносит в анализ каждый из участников.

Второе следствие идеи, что любой аспект человеческого опыта (его форма, содержание, то, как он появляется и когда) формируется в результате взаимодействия текущей внешней реальности и фантазии, состоит в том, что процесс, разворачивающийся между пациентом и аналитиком, сам по себе является центральным объектом психоаналитического изучения. Важно все, что происходит в анализе, в словах или действии, и все приобретает значение не только из своего содержания, но и из контекста, в котором оно появляется. А так как значения наслаиваются, ни одному событию в анализе не может быть приписано какое-либо окончательное значение. Скорее очень важная история, конструируемая пациентом и аналитиком, – это история самого анализа (Schafer, 1983). История, которая переписывается много раз в ходе анализа и в рефлексии после его окончания индивидуально каждым участником.

Последнее следствие взаимообразного влияния сознательного опыта и бессознательной памяти и фантазии имеет отношение к статусу и функции опыта аналитика. Если сознательный опыт пациента в любой момент времени формируется бессознательными силами, это же должно быть верным и в отношении аналитика. Восприятие аналитиком пациента и история, которую аналитик конструирует из аналитического процесса, в любой момент времени окрашиваются бессознательными воспоминаниями и фантазиями, которые аналитик приносит в анализ по мере того, как они активируются сообщениями пациента и под влиянием самого процесса. Признание того, что бессознательное самого аналитика вносит существенный вклад в его сознательный опыт, приводит к пониманию: аналитик не может быть полностью объективен. Наилучшее состояние для понимания латентного значения того, что сообщает пациент, – любопытство и саморефлексия по отношению к собственным слепым пятнам в той же степени, что и к имеющимся у пациента (Racker, 1957). В то же время признание того, что опыт аналитика также стимулируется бессознательными аспектами опыта пациента, приводит к пониманию, что контрперенос аналитика служит важным источником информации о пациенте. Бессознательные элементы, происходящие как от аналитика, так и от пациента, включаются в анализ посредством ассоциаций аналитика и его мечтания. Психическая обработка аналитиком этих элементов – раскрывает он их пациенту или нет – формирует разворачивающийся аналитический процесс, в то время как его рефлексия разворачивающегося процесса во время сеансов и между ними способствует дальнейшему развитию их значений, а также служит разрешению собственных сопротивлений и пониманию причин их появления.

Аналитический сеттинг

Идея, что весь человеческий опыт двойственен и формируется под взаимным влиянием тесно переплетенных между собой текущей внешней реальности и бессознательной фантазии, имеет ряд важных следствий для понимания не только аналитического процесса, но и аналитического сеттинга. С этой точки зрения аналитический сеттинг также можно рассматривать как двойственный. Он обеспечивает пространство, в котором изменчивые переживания, рожденные резонирующей системой текущих взаимодействий аналитика и пациента и бессознательных переживаний, могут быть оживлены в словах и действиях между пациентом и аналитиком. В этом случае сеттинг является своего рода сценой, а работа аналитика и пациента позволяет обнаруживать и понимать разыгрываемые на ней переживания.

В то же время можно увидеть, как, будучи сценой, на которой разыгрываются аналитические ситуации, сеттинг сам по себе может наделяться бессознательной фантазией. Это относится к обоим измерениям сеттинга: одно измерение состоит из конкретных, определяемых элементов, другое представляет собой договорное отношение между аналитиком и пациентом, отраженное в обращении пациента за помощью к аналитику и в осуществлении последним слушания, понимания и интерпретирования. Рамка, отражающая соглашение между аналитиком и пациентом по поводу конкретных условий анализа и определяющая пространство, в котором может происходить анализ, также является местом хранения для не высказанных как аналитиком, так и пациентом, часто бессознательных убеждений об аналитическом процессе (Bleger, 1967). Если говорить о переносе, то эти бессознательные убеждения имеют отношение к более ранним контейнерам и рамкам, которые были или не были предоставлены.

Таким же образом слушающий аналитик представляет собой фигуру во внешней реальности пациента, которая слышит, понимает пациента и взаимодействует с ним новым способом. В то же время слушающий аналитик наделяется переживаниями и фантазиями, относящимися к ранним объектам, которые откликались на послания пациента и наделяли смыслом ранние переживания им себя и реальности. В этой роли аналитик, возможно, возобновляет процесс контейнирования, прерванный или искаженный на ранних стадиях жизни. При этом в фантазии аналитик может восприниматься как ранний объект, который не смог принять, отверг или исказил переживания пациента. Как и другие репрезентации самости и объекта, репрезентации самости и слушающего другого могут быть сильно искажены в фантазии, а разные версии взаимодействия могут быть расщеплены. Хотя предписанные роли в аналитической ситуации подразумевают, что пациент – это ребенок, а аналитик – слушающий родитель, в анализе, так же как в фантазии, эти роли могут меняться местами: пациент может брать на себя роль раннего фантазийного родителя, который формирует и создает переживание реальности, в то время как аналитик берет на себя роль фантазийного ребенка, чья реальность формируется (LaFarge, 2004a).

Технические следствия

Предлагаемая мною модель предполагает ряд важных требований к психоаналитической технике. Если цель психоанализа – создание среды, способствующей оживлению многочисленных смыслов бессознательных воспоминаний и фантазий в переносе и контрпереносе и их признанию, то ключевую важность для аналитика приобретает содействие процессу, в котором можно испытать самый широкий спектр бессознательных смыслов. В модели, в которой при определении смысла появляющегося материала большую важность имеет не только содержание, но и контекст, аналитик тоже должен стремиться к развитию процесса, где не только содержание, но и порядок и интерперсональный контекст того, что поднимается на поверхность, должны разворачиваться без сознательной направленности и подвергаться наблюдению и интерпретированию, насколько это возможно. В системе, где появление многочисленных смыслов есть центральный агент изменений и ключевым является процесс, посредством которого рождается смысл, а не процесс установления единственного и окончательного значения, для аналитика важно поддерживать фоновое ощущение того, что во всем, что происходит в психоанализе, есть многочисленные, постоянно меняющиеся смыслы, которые могут развиваться и дальше, что анализ скорее начинает непрерывный процесс развития смысла, нежели предлагает завершение.

Эти соображения формируют аналитический подход как к пациенту, так и к собственному субъективному опыту аналитика. Аналитику, который действительно убежден в том, что любой аспект аналитического процесса характеризуется двойственностью, важно замечать, а также помогать пациенту замечать не только содержание того, что появляется в анализе, но и все касающееся способа появления этого содержания: последовательность, контекст и способ появления. Избегая подробных указаний со своей стороны, аналитик обучает пациента лишь соблюдению основного правила (Freud, 1913). Безусловно, обучение, проводимое аналитиком в отношении пациента, осуществляется как вербально, так и невербально, и управление рамкой, по крайней мере частично, происходит в соответствии с его собственной субъективностью. Тем не менее важный аспект аналитической ситуации состоит в том, что как пациент, так и аналитик понимают: целью последнего является устранение сознательной направленности и часть аналитической активности заключается в стремлении аналитика понимать, какие силы мешают ему занять нейтральную позицию по отношению к сообщениям пациента и какие ограничения возникают в результате действия этих сил (Cooper, 1997).

Отклики аналитика на сообщения пациента в процессе того, как он воспринимает их и размышляет о том, что они означают, расширяют как доступные для пациента значения, так и его способность переносить болезненные или даже ранее невыносимые переживания (LaFarge, 2000). Интерпретации аналитика, касающиеся значения того, что пациент говорит и делает (удовлетворение желаний, овладение тревогами, а также реагирование на сознательную внешнюю реальность, которую он воспринимает), дают возможность пациенту осознавать многочисленные смыслы, сконденсированные в текущем опыте, и способы защитного использования этого опыта для предотвращения появления других смыслов, находящихся за пределами осознания. Таким образом, эти интерпретации также предоставляют пациенту доступ к переживаниям и значениям, от которых он защитно отгораживался.

Отношение аналитика к своему собственному опыту соответствует его отношению к опыту пациента. В консультационном кабинете он свободно ассоциирует вместе с пациентом. Размышляя о своем опыте взаимодействия с пациентом во время сеанса и впоследствии, аналитик руководствуется убеждением, что этот опыт одновременно субъективен и мультидетерминирован. То, как он представляет себе пациента и реагирует на него, потенциально может быть выражено более чем в одной форме. Другой аналитик мог бы представить образ пациента по-другому; один и тот же аналитик представляет пациента по-разному в разных контекстах: пациент, которого он узнаёт на одном сеансе, не идентичен ему же, встреченному на следующем, а образ пациента, складывающийся в его личном присутствии, довольно сильно отличается от образа, появляющегося между сеансами, когда аналитик один (LaFarge, 2004b). И каждый образ пациента, создаваемый аналитиком, сам по себе конденсирует многие значения. Размышляя о процессе и подвергая себя анализу, аналитик надеется извлечь бессознательный вклад, внесенный им самим в формирование происходящего, и разнообразные смыслы, открывшиеся и сконцентрировавшиеся в нем, а также расширить диапазон представлений о том, что можно почувствовать и что может произойти. Аналитик также пытается определить, что не случилось: какие виды явлений могли проявиться и не проявились в его откликах на пациента и в процессе, разворачивающемся между пациентом и аналитиком, – и понять, как и почему происходящее могло предотвратить появление этих потоков переживаний и мысли.

Действие

Модель, которую я предлагаю, подразумевает особый подход к рассмотрению действия в анализе. Невозможно представить себе какой-либо человеческий опыт, лишенный измерения действия. Любое человеческое поведение представляет собой действие. Это относится как к речи, так и к моторной деятельности. В любом виде сеттинга проявляются бессознательные желания и тревоги, которые сообщаются посредством действия, так же как и речи. Если аналитический процесс понимается как задействующий желания и страхи и аналитика, и пациента, а сознательный опыт обоих участников формируется под влиянием бессознательных факторов, которые привносят в ситуацию они оба, то становится ясно: разворачивание этого процесса следует хотя бы частично увидеть как последовательность разыгрываний, где бессознательный опыт обнаруживает себя в форме взаимодействий между аналитиком и пациентом, формируемых встречей их бессознательных желаний и страхов (Smith, 2000). Действие – это ключевой путь, на котором фантазия появляется в анализе.

В то же время в модели, где центральную роль играет выявление появляющегося бессознательного материала и развертывание многообразных значений этого материала, действие представляет собой сложную проблему для аналитика. Для того, кто действует, неотрефлексированное действие, как правило, препятствует мышлению. Хотя решать эту проблему можно, размышляя о действии уже после того, как оно состоялось, действие при помощи родственного феномена – актуализации – заставляет одну версию появляющегося опыта ощущать более реальной и настоящей, препятствует появлению других течений или заставляет их выглядеть призрачными и неосновательными. В то же время смысл движения в сторону использования действия в качестве основного способа общения, как правило, ускользает на фоне бросающегося в глаза содержания, выраженного посредством действия. Мы легко упускаем значение того, что действие само по себе приобретает множество функций и смыслов: как разрядка, как средство общения, как способ скрыть значение произошедшего от осознания, как способ вызвать отклик в другом, назначив его на вспомогательную роль в разыгрывающейся драме (Sandler, 1976) или требуя, чтобы он проделал психическую работу, которую сам актер делать избегает (Joseph, 1983). И хотя действие имеет тенденцию вмещать единственное определенное значение для каждого из участников аналитической пары, это значение может быть разным для каждого. Не нашедшая выражения часть анализа легко становится той областью, где ощущаемое согласие препятствует расширяющимся толкованиям. Действие без рефлексии имеет тенденцию помещать все эти смыслы за рамками истории анализа, которую создают аналитик и пациент.

В модели, где значения ощущаются многочисленными и в высокой степени определяемыми бессознательной фантазией, важно, чтобы все эти значения – значения содержания действия так же, как значения использования действия самого по себе – были предметом аналитического исследования, чтобы они стали частью истории. Поскольку действие является существенным направлением аналитического процесса, аналитик должен привнести в историю из действия столько, сколько возможно. При этом он должен предохранять анализ от переполнения преобладающим действием: делая паузы, рефлексируя и интерпретируя, имея также в виду саморефлексию пациента. Особенно важно, чтобы собственные действия аналитика становились явным предметом аналитического обдумывания: из-за того, что и пациент, и аналитик часто бессознательно наделяют аналитика ролью толкователя реальности, его действия и пациент, и аналитик часто ощущают как менее проблематичные – менее открытые для исследования, – чем сообщения пациента. В то же время чувство неизбежности, часто сопровождающее действие, может способствовать тому, что аналитик располагает свои действия вне сферы собственного самоанализа. Особенно важно также, что действия, происходящие в один из моментов анализа, могут быть пересмотрены позднее, когда станут доступными новые, скрытые в них смыслы.

Аналитик управляет рамкой и сеттингом

Я представила модель психоанализа, в которой любой элемент аналитического процесса двойственен: разворачивающийся опыт пациента и аналитика; формы, которые опыт каждого принимает по отношению к другому; последовательность их разворачивания; моторная активность в речи каждого; формальный контракт, заключаемый совместно обоими участниками, и негласная цель, состоящая в слушании и образном представлении того, чем они делятся. Все это существует в качестве элементов текущей сознательной реальности и в качестве размышлений над многочисленными бессознательными смыслами. Эта двойственность лежит в основе отношения аналитика как к рамке, так и к сеттингу.

Что касается формальных договоренностей, аналитик стремится установить место и время, подходящие и устойчиво достаточные для материала пациента, в особенности для его отношения к аналитику, – чтобы развивать глубину и интенсивность и проявляться в сознательном опыте по возможности без направляющих вмешательств и чтобы отклики аналитика также рождались в углубляющейся и ненаправляемой манере. Несмотря на то что частоту, необходимую для аналитической работы, нельзя определить точно, подобный взгляд на аналитический проект подталкивает аналитика к назначению более частых сеансов и регулярного, стабильного ритма встреч, чтобы сеанс и сцена, обеспечивающие развертывание бессознательной драмы, давали ощущение надежности и воспринимались как непрерывные и продолжающиеся. В то же время представление о том, что рамка сама по себе наделяется бессознательным значением как для аналитика, так и для пациента, приводит к отношению, в котором все относящееся к рамке (то, как она установлена, и ее превратности по мере развития анализа) становится предметом аналитической работы (Bleger, 1967). Как и с другими видами действия, слишком большое количество изменений или нарушений рамки могут затоплять аналитический процесс.

Подобные соображения определяют отношение аналитика к базовому взаимоотношению, устанавливаемому анализом между пациентом, который дает возможность узнавать себя в словах и в действии, и аналитиком как слушающей и понимающей фигурой. Слушая и предаваясь мечтанию, аналитик стремится обеспечить процесс контейнирования, создания воображаемого пространства, где могут развиваться и репрезентироваться новые смыслы (Birksted-Breen, 2012). В то же время, уделяя внимание тому, как пациент воспринимает аналитика в его роли (Bion, 1957), своим впечатлениям от анализирования, слушания и размышления, а также качествам, которые приобретает процесс создания смысла, аналитик надеется, что ему удастся отслеживать бессознательные фантазии, сформировавшие этот процесс (LaFarge, 2004a).

Клиническая виньетка

Два сеанса из анализа миссис А. иллюстрируют работу представленной мною модели в клинической ситуации и способ понимания происходящего процесса[18]18
  Анализ миссис А. проводился на кушетке с частотой 4 сессии в неделю.


[Закрыть].

Первый сеанс

Находясь на шестом году анализа, миссис А., которая относится к младшему профессорско-преподавательскому составу университета, в последнее время стала беспокоиться о своем продвижении по службе. Сегодня, на первый на этой неделе сеанс, она пришла в слезах.

П.: Всю дорогу сюда я думала о рождественской вечеринке нашего отдела в субботу. Я пошла туда с друзьями, с Робертом и Джейн. Я была рада видеть их, но когда пришла пора рассаживаться для ужина, оказалось, что они без меня заняли стол, за которым больше не было стульев. Я думала, что сяду именно с Робертом, и так обиделась! Мы с ним читаем части одного и того же курса. А потом, когда раздавали награды, выяснилось, что Роберт выиграл специальный приз за свою исследовательскую работу. Я ужасно себя почувствовала. Я поняла, что он двигается наверх, к постоянной преподавательской должности, что у него есть все и что он игнорирует меня, так как видит, насколько я неуспешна. Он забыл обо мне, сидел там с другими людьми, которые быстро идут к успеху. Я чувствую себя такой неудачницей!

Жалобы миссис А. и ее ощущение, что она неудачница, – знакомые темы в анализе. Недавно мы обсуждали сложные детерминанты того, почему она видит себя таким образом. Тем не менее сегодня в процессе слушания меня захватила мощная эмоциональная реакция, новая в анализе: я чувствую себя втянутой в интенсивную идентификацию с миссис А. в описываемой ею болезненной ситуации. Я вспоминаю случай, произошедший несколько лет назад: тогда на одном из профессиональных событий я почувствовала к себе пренебрежение, и как же я была обижена! Болезненное чувство настолько сильно, что я обнаруживаю: я борюсь за то, чтобы увидеть хоть что-то за его пределами в переживании миссис А. или в своем собственном.

Какое-то время миссис А. молчит.

Наконец, восстановив равновесие, я говорю:

А.: Вы чувствуете, что Роберт отвергает вас потому, что он больше представляет собой и обладает чем-то большим, чем вы; и это чувство особенно ужасно потому, что вы уверены: дело не только в том, что произошло у вас с Робертом на вечеринке, но и в том, что он прав – вы действительно меньше представляете собой.

Миссис А. потрясенно выдыхает.

П.: О! Вы сказали именно то, о чем я думала, пока молчала. Вы будто прочли мои мысли изнутри! Правда: я чувствую, что он отвергает меня потому, что я обладаю меньшим и меньше собой представляю, чем он. Ужасно быть в такой ситуации. Я ничтожна, и он это понял.

А.: Но сейчас вы говорите не о том, о чем говорила я. Я говорила, что это то, что вы чувствовали: что Роберт увидел, что вы меньше, чем он, и что он был прав. Вы же говорите, что он действительно понял, что вы меньше, и что вы и правда меньше. Это настолько мощное убеждение, что оно воспринимается вами как факт.

П.: Это так. Мы имеем в виду не совсем одно и то же, но вы идете по правильному пути. Вы так поняли, что´ я чувствую! Вы попали в точку. Это был момент такого соединения! Я изнутри почувствовала ваше понимание, вы увидели, что´ я чувствую, и назвали это. Как бы я хотела быть такой умной, как вы! Когда я пишу или говорю, мне далеко до такого совершенства. Я чувствую, что постоянно недотягиваю. Никогда в своей работе я не буду так же успешна, как вы в своей.

Как и миссис А., я ощущаю, что между нами действительно возникло мощное чувство соединения. На самом деле весьма вероятно, что интенсивность моей идентификации с ней проявилась в моей интонации. Однако сейчас я чувствую, что она берет один фрагмент этого переживания и использует его для укрепления фантазии о том, что я, блестящая и превосходящая, подобна ее фантазии о Роберте, а она вечно сзади и меньше.

А.: Это действительно был момент соединения. Но, почувствовав это, вы не смотрите дальше и не интересуетесь, почему я так хорошо поняла ваше болезненное чувство. Вместо этого вы создаете из меня кого-то подобного Роберту, у которого есть все, тогда как у вас ничего.

П.: Потому что вы могли испытать что-то подобное? (Миссис А. рассуждает.) Нет, я так не думаю! Вы успешны. Вот вы сколько добились! Вы профессор!…На самом деле это проблема мужчин и женщин. Роберт – мужчина, у него есть что-то, чего у нас нет. Мужчинам всегда больше достается. Даже когда женщин повышают в университете, это делается для поддержания равноправия, а не из-за того, что они на самом деле так же много публиковались, как мужчины. У мужчин больше возможностей. А вы с вашим успехом – такой вот своего рода почетный мужчина! Так я думаю… Если бы я по-другому вас воспринимала, это было бы ужасно! Мы здесь – две женщины вместе, и ни у одной нет столько, сколько нужно, а у мужчин всегда больше всего! Как вообще у нас что-то может быть? Я как бы представляю себе, что и у меня пенис, и у вас пенис, но они просто схлопнулись, и теперь ни у кого из нас ничего нет!