Текст книги "Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)"

Я чувствую, что мы ушли от боли, на самом деле в ней не разобравшись: идея о разнице между мужчинами и женщинами не вмещает тех чувств, которые были в кабинете. Я не уверена, сопротивляюсь ли я этой хорошо знакомой идее о полах или мое сопротивление связано с тем, как миссис А. к ней прибегает. Размышляя в этот момент о том, что происходит на сеансе, я замечаю: несмотря на то что я перешла из категории имущих в категорию неимущих, в этой перестановке, даже в рамках мыслительного эксперимента, миссис А. осталась неимущей. Я говорю:

А.: Вы можете представить себе, что у меня чего-то больше, чем у вас, или что у нас обеих ничего нет, но, как бы там ни было со мной и с тем, чего у меня больше или меньше, вы всегда остаетесь той, у которой ничего нет.

П.: Нет! Нет! Значит, вы думаете, что у меня, возможно, есть что-то, чего у вас, может быть, нет. Я не могу даже думать об этом. Что у меня может быть чего-то больше, чем у вас. Так никогда не будет. Вы так успешны! (Она замолкает, а потом вяло продолжает, как будто соблюдая условия бессмысленного мысленного эксперимента.) Мне кажется, я более стильная… Наверное, я лучше готовлю… Я думаю, вы мать, но у меня ощущение, что у вас только девочки. (Она перестает перечислять словно по списку, ее голос оживляется.) Это напоминает мне то, что случилось на днях. Одна девочка из группы детского сада, в которую ходит мой сын, пришла к нам в гости поиграть. Она увидела, как мой сын писает. Протянув руку, она потыкала в его пенис и яички и сказала: «М-м-м… Какие маленькие и хорошенькие!»

Миссис А. рассмеялась. Так закончился сеанс.

Размышляя о сеансе позднее, я придала наибольшее значение силе своей согласующейся идентификации с миссис А. Во время сеанса я осознавала, что переживание миссис А. болезненной исключенности вступило в резонанс с моим собственным опытом, и понимала, что таким образом сильная боль заставила нас обеих переживать отвержение как настоящее и реальное. Я сделала попытку освободиться от ощущения безусловности этого убеждения, умалив свою значимость, и теперь задумалась о том, почему миссис А. и я были вынуждены ощущать себя именно так. Я с интересом вспомнила: в тот день мне казалось, что я глубоко понимаю миссис А., что мы находимся в интенсивной связи и разделяем одно видение. Под влиянием этой фантазии я создала образ миссис А., с которым мы были абсолютно похожи и не только разделяли чувство болезненного поражения – это я осознавала, – но у нас был одинаковый спектр желаний и страхов, скрывающихся за ощущением поражения. Я задалась вопросом, как долго эта фантазия, которая теперь оказалась в фокусе внимания, оставалась фоном в моей работе с миссис А., каким моим целям она служила и какие части жизни миссис А. могли быть исключены с ее помощью.

Второй сеанс

На следующий день миссис А. так начала сеанс:

П.: Я думала об этом – о том, что есть у меня и чего нет у вас. Это отвратительно, противно – я могла подумать об этом, но хочется избавиться от этого. С этим я чувствую себя противной, виноватой – плохой.

Слушая, что она говорит, я осознаю телесное качество слов «отвратительный» и «противный». У меня возникает ощущение такого качества переживания – тревожного и исходящего из тела, – которое до сей поры не возникало в анализе миссис А. Миссис А. продолжает:

П.: Похоже на то, что я опять цепляюсь за ощущение того, что у вас есть все. Другое состояние, такое хаотичное и неудобное. Я все время говорю себе: ну вот, все уже испорчено! Я никогда не получу постоянной должности. Я никогда ни в чем не преуспею. Безнадежно. Никогда я не буду такой же успешной, как вы… Кидаясь то туда, то сюда, я начинаю понимать, что должна быть какая-то причина, по которой я хочу все видеть только таким образом. Видеть что-то по-другому мне, наверное, тревожно. Может, это связано с конкуренцией… Здесь я вижу в вас мать. Она пользовалась моей обессиленностью. Бла-бла-бла…

А.: Разговор о ваших сильных чертах и конфликтах звучит пустым и абстрактным – просто бла-бла-бла по сравнению с сильными, материальными словами, такими как «отвратительный» и «противный».

П.: Эти мысли дают надежду, но от них становится так ужасно, как будто меня накажут или будто у меня смертельная болезнь. Приходится убегать от них так далеко, как возможно. Больше я не могу об этом думать. Я так чувствую себя, будто меня прибьют, поэтому от этих мыслей приходится отказаться.

Миссис А. застыла, лежа на кушетке.

П.: Сейчас мне больно прямо в груди, так что хочется плакать. Я будто почти хвастаюсь, а мысли такие грандиозные, что я взорвусь. Вот здесь я это чувствую. (Она кладет руки на ключицы.) Даже то, что вчера я сказала, что я более стильная, чем вы (что мне и впрямь кажется, правда), – это ужасно говорить такое, поэтому я говорю себе: бла-бла-бла – кого это волнует? Мне так ужасно, будто я хочу, чтобы меня отлупили. Хочу, чтобы вы сказали мне, какая я плохая. Я это чувствую телом, это физическая боль. Мне кажется, что первые несколько лет в анализе я все время чувствовала боль – боль в теле.

А.: Вы впервые рассказываете мне об этой боли.

П.: Не думаю, что у меня была именно такая боль все время. Я нервничала, напрягалась, все болело. Сейчас эта боль более концентрированная, сфокусированная… Она заставляет меня чувствовать себя плохой… И часть этой боли в том – и я не видела этого до вчерашнего дня, – что я не могу вас видеть такой, какая вы есть. Мне надо видеть вас определенным образом. Я не могу видеть вас как кого-то, у кого тоже есть неуверенность, кто страдает, кто испытывает свои трудности… От этого мне тоже больно. Мне больно – я не могу выдержать, не могу видеть в вас ничего, кроме фалличности и силы. Мне приходится опять вернуться к этому восприятию, хоть оно удерживает меня вдали от вас. Когда я пытаюсь думать о себе с большей надеждой, я вновь и вновь отказываюсь от этого, а потом меня завихряет неуверенность: я хорошая? я плохая? И это завихрение – часть боли. (Миссис А. молчит, а потом говорит:) Думаю о том, как я помогла студентке вчера с ее работой. Я ей сказала, что она может лучше, и объяснила как. И подумала: «Я ведь говорю ей что-то похожее на то, что сказала мне доктор Лафарж».

А.: Вы справляетесь с чувством, что вам хорошо, когда я впереди и вы похожи на меня.

П.: Мне просто хочется думать обо всем, не смешивая это с тем, кто лучше, кто хуже: как я люблю готовить, убираться дома, заботиться о своей семье. Я получаю такое удовольствие от этих вещей, но даже они смешиваются с этим. Удовольствие реально, но я также ощущаю его как способ компенсировать то, чего у меня нет.

Комментарии по поводу клинического материала

В двух этих сеансах ощущение понимания и понятости, глубоко укорененное в фантазии как миссис А., так и моей, помещается в центр внимания и само по себе становится объектом понимания. В процессе этого в анализе впервые появляется ужасная боль, локализованная в теле миссис А. Сеансы начинаются с чрезвычайно мощного переживания соединенности, разделенного мною и миссис А. Хотя впервые я осознала это чувство в начале первого сеанса в качестве контрпереноса, миссис А., вероятно, отчасти вызвала мою реакцию тем, что предложила мне новый вариант знакомой жалобы: она ощущала, что я могла ответить на него чем-то более или менее подобным моей первой интерпретации, которую я действительно сделала (относительно ее убеждения в том, что она ничтожна и поэтому отвергаема). Новое в сеансе – интенсивность нашего ощущения того, насколько точно я поняла ее боль. Думаю, что это чувство появляется потому, что и миссис А., и я обе хотим сохранить его до того момента, когда оно начнет разрушаться: когда ощущение того, как я раньше ее понимала, и, параллельно, того, как я понимаю ее сейчас, перестанет оказывать столь сильное влияние на нас обеих.

Когда это ощущение соединения попадает в центр внимания на двух этих сеансах и во время моих размышлений между ними, становится понятно: совместное ощущение нами того, что я полно и точно понимаю ее, связано с разнообразными фантазиями как со стороны миссис А., так и с моей. Для миссис А. это убеждение поддерживает чувство, будто я – проводник идеального понимания и, будучи таковой, неизмеримо превосхожу ее; чувство, подкрепляющее ее ощущение собственной неполноценности и моего конкурентного триумфа. Для меня это убеждение связано с фантазией, что я абсолютно подобна миссис А. – переживаю то же самое болезненное чувство исключенности и поражения, что и она. И при этом данное чувство служит одинаковым целям для нас обеих.

Значения, которые имеет для меня моя идентификация с миссис А., я понимаю в два этапа. Взволнованная интенсивностью своего переживания, я осознаю содержание моей идентификации с миссис А. (ощущение исключенности и отверженности) в начале первого сеанса. Я быстро догадываюсь, что моя идентификация с ее ощущением поражения предохраняет меня от признания многих других образов себя, особенно связанных с конкурентной успешностью, – и в анализе миссис А., и вне консультационного кабинета. Я сопротивляюсь восприятию себя как властного и, возможно, садистического Роберта. Признание того, что чувство поражения имеет много смыслов как для миссис А., так и для меня, позволяет мне на первом сеансе активнее раскрывать смыслы, которые несет для нее это убеждение, и представления, от которых оно защищает.

Тем не менее лишь впоследствии, во время своих размышлений о происходящем на первом сеансе, я начинаю понимать: форма моей идентификации с миссис А. (то, что я вижу наши переживания как полностью совпадающие) также несет важные смыслы для меня и влияет на нее. То, что миссис А. представляется мне кем-то настолько похожим на меня, делает для меня невозможным отклик на ее фантазию обо мне как о сильно отличающейся и превосходящей ее. Возможно, именно по этой причине на второй части сеанса мы потеряли ощущение интенсивной связи без настоящего понимания ее значения. Воспринимая внутренний мир миссис А. настолько похожим на мой собственный, я с высокой вероятностью исключаю те аспекты ее опыта, которые мне чужды.

Работы, проделываемой совместно и индивидуально, оказывается достаточно, чтобы на втором сеансе миссис А. смогла принести в анализ совершенно другое ощущение, связанное с идеей конкурентного успеха и поражения: физическую боль, которую она начала чувствовать среди многих других невысказанных болей, локализованных над сердцем. В ретроспективе можно увидеть, что телесная природа болезненного переживания миссис А. начала проявляться на первом сеансе и что она попыталась выразить его в идее наличия или отсутствия пениса (идеи, которая показалась мне плоской), а в конце сеанса – в образе девочки, протянувшей руку, чтобы потрогать пенис ее сына.

На протяжении второго сеанса миссис А. испытывает боль и показывает ее мне. Возникает чувство чего-то одновременно чуждого и давно знакомого. Боль полна смысла. Идея зависти к пенису или оторванной части тела отражает часть этого смысла, но, очевидно, боль вмещает огромное количество фантазий: вину и пугающее наказание, подчинение мне в моем желании ее «обессиливать», желание избиения, указание на смертельную болезнь или необратимый ущерб, выражение прорвавшейся наружу боли и страдание, не уместившееся во множестве слов, сказанных нами в анализе. Эти и другие бесконечные смыслы остаются неизвестными. Несмотря на то что миссис А. сейчас, в конце сеанса, отступает от них и возвращается к знакомой фантазии подчинения мне, они станут объектом исследования в продолжающемся анализе.

Перевод Веры Серговской

Библиография

Arlow J. (1969). Unconscious fantasy and disturbances of conscious experience. Psychoanal Q 38:1 – 27.

Bion W.R. (1957). On arrogance // Second thoughts, 43–64. London: Karnac, 1984.

Birksted-Breen D. (2010). «Reverberation time»: Dreaming and the capacity to dream. Int J Psychoanal 90:35–51.

Bleger J. (1967). Psycho-analysis of the psycho-analytic frame. Int J Psychoanal 48:511–519.

Cooper S. (1997). Interpretation and the psychic future. Int J Psychoanal 78:667–681.

Freud S. (1899). Screen memories. SE 3:299–322.

Freud S. (1913). On beginning the treatment. SE 12:121–144.

Isaacs S. (1952). The nature and function of phantasy // Developments in psycho-analysis, 67 – 121. London: Karnac, 1989.

Joseph B. (1983). On understanding and not understanding: Some technical issues. Int J Psychoanal 64:291–298.

Klein M. (1946). Notes on some schizoid mechanisms // Envy and gratitude and other works, 1946–1963, 1 – 24. London: Karnac, 1993.

LaFarge L. (2000). Interpretation and containment. Int J Psychoanal 81:67–84.

LaFarge L. (2004a). The imaginer and the imagined. Psychoanal Q 73:591–625.

LaFarge L. (2004b). The analyst’s theorizing states of mind. Presented at Arden House, Columbia Psychoanalytic Center Faculty Retreat, 11 December 2004.

Racker H. (1957). The meanings and uses of countertransference. Psychoanal Q 26:303–357.

Sandler J. (1976). Countertransference and role-responsiveness. Int Rev Psychoanal 3:33–42.

Schafer R. (1983). The analytic attitude. London: Hogarth.

Smith H.F. (2000). Countertransference, conflictual listening, and the analytic object relationship. J Am Psychoanal Assoc 48:95 – 128.

Комментарии к статье Люси Лафарж «Как и почему бессознательная фантазия и перенос определяют суть психоаналитической практики»
Майкл Фельдман

Michael Feldman. Comments on Lucy LaFarge’s paper «How and why unconscious phantasy and transference are the defining features of psychoanalytic practice». Int J Psychoanal (2014) 95:1279–1281.

Изложенная автором модель психоаналитического процесса восхитительно ясна и убедительна. Вместе с тем я не вполне могу согласиться с тем, как модель применяется к интересному клиническому материалу и представленному взаимодействию с аналитиком.

Клиническая виньетка начинается с первого на неделе сеанса, на котором пациентка, младший преподаватель университета, рассказывает, что всю дорогу на сеанс думала о том, как ею пренебрегли на рождественской вечеринке отдела. За столом для нее не оказалось места рядом с парой. Мужчина из этой пары был награжден призом за свою работу. Затем она начала знакомую жалобу: у него есть все, он забыл о ней потому, что она так неуспешна, такая неудачница.

У аналитика возник примечательный отклик на этот материал: она почувствовала себя втянутой в «интенсивную идентификацию» с пациенткой, вспомнив свое собственное ощущение отвержения, испытанное в прошлом. Первое вмешательство аналитика нацелено на выражение ее понимания переживания пациенткой отвержения, ее восприятия себя ничтожной. Пациентка ответила, что аналитик сказала именно то, о чем она думала: «Вы будто прочли мои мысли изнутри».

Пациентка продолжала акцентировать: аналитик идет «по правильному пути», «попала в точку», «это был такой момент соединения». Она хотела бы быть такой же умной, как аналитик, она не может говорить или писать столь же совершенно и никогда не будет столь же успешна в своей работе, как аналитик. Аналитик попыталась поднять вопрос, каким образом она столь хорошо могла понять ощущение пациенткой отвергнутости, если из нее создали кого-то, у которого есть все.

Пациентка ответила, еще раз подчеркнув успешность аналитика как профессора, но затем отметила, что у мужчин есть нечто, «чего у нас (женщин) нет». Даже когда женщин повышают, это делается для равноправия. Она описывает аналитика с ее успехом как «своего рода почетного мужчину» и продолжает: «Мы здесь – две женщины вместе, и ни у одной нет столько, сколько нужно, а у мужчин всегда больше всего… Я как бы представляю себе, что и у меня пенис, и у вас пенис, но они просто схлопнулись, и теперь ни у кого из нас ничего нет!»

Когда аналитик пытается продолжить исследовать ситуацию, пациент говорит, что не может даже думать о возможности того, что у нее есть что-то, а у аналитика ничего. Аналитик так успешна!

Однако затем пациентка говорит, что сама она более стильная и, наверное, лучше готовит. Она предполагает, что аналитик – мать, но, вероятно, у нее только девочки. Затем пациентка описывает эпизод с девочкой – подружкой ее сына. Девочка наблюдала за тем, как тот писает, протянула руку, потыкала в его пенис и яички и сказала: «М-м-м… Какие маленькие и хорошенькие!» Пациентка рассмеялась.

Пациентка начинает второй сеанс, говоря, что находит отвратительной идею того, что у нее может быть что-то, чего нет у аналитика. «С этим я чувствую себя противной, виноватой – плохой».

Затем она описывает, как вынуждена опять цепляться «за ощущение того, что у [аналитика] есть все». Другой вариант ощущается хаотичным и неудобным. Она повторяет себе: «Ну вот, все уже испорчено! Я никогда не получу постоянную должность. Я никогда ни в чем не преуспею. Безнадежно. Никогда я не буду такой же успешной, как вы…Может, это связано с конкуренцией… Здесь я вижу в вас мать. Она пользовалась моей обессиленностью».

Думаю, что автор встает перед интересным парадоксом, который пытается рассмотреть. Пока пациентка, как кажется, восхищается и превозносит аналитика за ее академические успехи и ее способность прекрасно понимать пациентку, сама аналитик наполняется болезненным ощущением поражения. Аналитик пытается исследовать сложность ситуации, в которой пациентка нуждается в «создании из нее» варианта ее успешного коллеги мужского пола, но пациентка находит усилия аналитика тревожащими и не может думать о том, на что пытается обратить ее внимание аналитик.

Мне было бы интересно больше узнать о том, как именно аналитик понимает причины мощных переживаний, возникших у нее на этих столь живо описанных сеансах. Предположу, что пациентка приходит на первый после выходных сеанс в преддверии рождественских праздников с ощущением отстраненности от аналитика – члена пары и семьи, хотя прямо и не указывает на это. Она нарочито восхищается качествами аналитика, ее академическими успехами и пускается в привычное принижение себя самой. Таким образом, нелегко объяснить переживание аналитиком поражения, возникающее на сеансе. В процессе разворачивания сеанса, я думаю, можно заметить признаки тонкого и не очень явного давления, оказываемого на аналитика, в действительности ощущающей, что ее работа с пациенткой однообразна, предсказуема и далека от успеха.

Эдипальный триумф, лежащий в основании явного восхищения аналитиком, ассоциируется с чувством вины – сознательной или бессознательной, со страхом причинения ущерба и с ожиданием ненависти и исключенности: ей никогда не получить постоянной должности. Пациентка пытается обойтись с этим, принижая свои способности и стремясь к умиротворению, имеющему оттенок преуменьшения и снисходительности, как бы говоря: «Какие маленькие и хорошенькие!»

Несмотря на некоторую механистичность рассуждения о проекции чувств неадекватности в аналитика, способных оказывать на него мощное влияние, этот процесс осуществляется посредством череды тонких, часто скрытых посланий, не согласующихся со словами пациентки. Эта пациентка может заставить аналитика почувствовать себя неадекватной и неуспешной в своей работе – как если бы именно она не надеялась никогда получить постоянную должность у пациентки; а ее усилия, направленные на более прямое общение с пациенткой, вызывают у последней тревогу и дискомфорт и блокируются или отклоняются.

Полагаю, что переживание контрпереноса может служить сигналом для аналитика о наличии процесса, происходящего за словами пациентки; например, то, как пациентка снова и снова частично отыгрывает фантазию, включающую проекцию ее собственных чувств вины и неадекватности в свой объект. Это приводит к опустошению материнского объекта и ослабляет ее женские и творческие качества. Как следствие, пациентка вынуждена справляться с уязвимой и неадекватной фигурой, которую ей приходится задабривать. Пациентка справляется с любой угрозой реальной необходимости переживать ревность, зависть и ненависть к аналитику или чувство вины, возникающее по поводу постоянной разрушительной активности внутри этой эдипальной борьбы, поддерживая у себя слабую, однообразную идеализацию аналитика.

Кажется, что аналитик не расположена иметь дело с завистливыми атаками пациентки на свои качества и достижения, хотя ее контрпереносные реакции, на мой взгляд, отражают острое и неспокойное переживание ею неявного неприятия пациенткой ее аналитических качеств и любых различий между ними.

Модель проективной идентификации, безусловно известная автору, значительно углубила наше понимание явлений переноса и контрпереноса. На примере этого клинического материала можно рассмотреть идею о том, что пациент сталкивается с неприемлемыми или непереносимыми аспектами себя, проецируя их в свой объект. Вместе с тем я считаю, что необходимо исследовать динамику этого процесса, а данный материал позволяет нам получить представление о механизме, который приводит к ощущению аналитиком того, что ее работе и роли оказывается противодействие, вызывающее у аналитика переживания и воспоминания о болезненных несоответствиях и поражениях в прошлом. Подозреваю, что на аналитика оказывается мощное давление для снижения интенсивности или даже избегания интерпретаций завистливой разрушительности пациентки, как если бы они привели к недовольству, гневу и истощению пациентки и чувству вины у аналитика.

Аналитик явно осознает многие из этих проблем переноса и контрпереноса, но, как мы видим в материале, пациентка защищается от ее попыток обратиться к этим проблемам. Предположу, что пациентка идентифицируется с уязвимой, но могущественно контролирующей материнской фигурой, вызывая у аналитика чувство неадекватности, недовольства и бессилия. Тем не менее я допускаю, что дальнейший прогресс пациентки зависит от трудной работы, подразумевающей использование аналитиком реакций контрпереноса, в том числе тревоги, вызываемой этим взаимодействием, для того чтобы более полно могли развернуться трансферентные фантазии. Думаю, что для развития работы была бы полезна встреча с завистливыми, конкурентными и разрушительными сторонами личности пациентки, которые отчасти являются следствием ее истории и проявились в этом материале.

Перевод Веры Серговской