Текст книги "Ориентализм vs. ориенталистика"

Территория, которую В.В. Струве относит к «древнему Востоку», в его построениях объединяет народы, племена и государства через ее характеристику как «арены истории», а это явная метафора. Тем самым различные образования (классовые общества и т. п.) оказываются «актерами» на этой сцене. Но поскольку они не даны в имени «древний Восток», В.В. Струве вынужден перечислить их (хотя далеко не всех – в пособии появятся и другие), а следовательно, перейти к экстенсиональному способу образования логического класса: «Наиболее значительными из них (стран. – АЗ.) были государства, возникшие в Месопотамии, в долине рек Тигра и Евфрата: Шумер и Аккад, затем Вавилония и Ассирия. В ближайшем соседстве от них на востоке лежали государства Элама, Мидии и Персии, а на север от Ассирии, на Армянской возвышенности, государство Урарту… На полуострове Малой Азии… было государство хеттов. Южнее Малоазийского полуострова, по восточному берегу

Средиземного моря, расположены многочисленные торговые города Финикии, восточней от них, ближе к Евфрату, – города Сирии, а южнее Финикии – государства Палестины: Израиль, Иуда, Моав и другие. На восток от Иранского плоскогорья, по долинам рек Инда и Ганга, на полуострове Индостана, лежали древние государства Индии, а у берегов Великого океана по долине Хуан-хэ и Янцзы-цзян возникло государство Китая. Единственным государством древнего Востока, расположенным в Африке, был Египет…»[55]55
  Струве В.В. История древнего Востока. Л., 1941. С. 3.


[Закрыть].

Легко заметить, что перечисленные В.В. Струве государства объединены условно, что впрочем, естественно для класса, элементы (но не содержание!) которого определены перечислением: в самом деле, взаимоотношения Индии и Китая с другими странами возникли позднее, чем появились государства в Месопотамии и Египте, которые и были в строгом смысле слова «древнейшими»; а Израиль и Иудейское царство были кратковременными (например, в сравнении с Ассирией и тем более Египтом) историческими деятелями. В.В. Струве объясняет включение Индии и Китая в класс «древний Восток» тем, что они «внесли свою долю в сокровищницу общечеловеческой культуры» и являлись классовыми[56]56
  Там же. С. 4, 5.


[Закрыть]. Для предпринятого мною анализа в этой аргументации важна в первую очередь идея «общечеловеческой культуры».

Каков критерий, позволяющий судить о том, является ли некое явление частью общечеловеческой культуры? В.В. Струве на этот вопрос не отвечает и, более того, его вообще не задает (в этом он, правда, не одинок). Я не берусь судить об этом критерии, но хотел бы подчеркнуть, что идея общечеловеческой культуры логически связана с идеей человечества. Поскольку же последнее есть лишь регулятивный принцип, постольку эмпирически мы не можем избежать произвольных суждений при подведении явлений под него. В самом деле, допустим, что Индия и Китай внесли свою лепту в эту культуру. Является ли это достаточным основанием для того, чтобы отнести их к логическому классу «древний Восток»? Думается, что недостаточно, так как никто не сможет доказать, что, во-первых, древние политии Вьетнама, появившиеся в IV в. до н. э., не заслуживают места в домене общечеловеческой культуры, хотя их В.В. Струве и не рассматривает; а во-вторых, значительное число кочевых народов, таких как скифы, тоже относятся к человечеству (если исходить, как делает В.В. Струве, из теории исторического материализма, согласно которой человечество и вид homo sapiens совпадают своими объемами), следовательно, они тоже внесли свой вклад в эту культуру. В любом случае, ясно, что без четкого критерия мы не можем пользоваться понятием общечеловеческой культуры.

По-видимому, данный тезис нуждается в дополнительной аргументации. За неимением места ограничусь лишь некоторыми рассуждениями. Итак, известно, что термин «культура» обладает уже более чем тысячей определений, что существенно затрудняет его применение без оговорок: он уже близок к тому, чтобы быть семантической пустотой, коннотируя как объединения людей, так и способы их поведения, как отдельные артефакты, так и мыслимое «царство ценностей». Поэтому любой разговор о «культуре» и ее соотношении с любым иным понятием требует уточнения исходных посылок. Размышления об использовании этого слова в языке убедили меня в том, что оно, с одной стороны, обозначает нечто сущее (в этом смысле говорят о русской культуре или о культуре земледельческого труда), а с другой – нечто должное (тогда речь идет о культурном человеке, культурных ценностях). Объединить должное и сущее в рамках одного толкования довольно сложно. Поэтому я остановлюсь на трактовке культуры как социально значимого опыта[57]57
  Семенов Ю.И. Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. М., 1999. С. 32.


[Закрыть], хотя должен заметить, что в этом случае возникает проблема «опыта», рассматривать которую здесь нет возможности.

Если культура есть социально значимый опыт, то общечеловеческая культура есть такой опыт, который значим для всего человечества. Если мы исходим из того, что человечество охватывает и умерших, и ныне здравствующих, и будущих людей, то как мы можем найти некий опыт, значимый для них всех? И более того, как осуществить эмпирическую проверку любого положения, к этому опыту отнесенного? Даже «общечеловеческие ценности», например, право на жизнь, не могут быть верифицированы, так как всегда найдутся контрпримеры. Так, если мы определяем раба как «говорящее орудие» (instrumentum vocale) и, следовательно, рассматриваем его как вещь, то по отношению к нему говорить об этом праве крайне проблематично: как вещь он есть пассивное начало, которое целиком подчинено господину. Любое заказное убийство тоже может быть использовано в качестве свидетельства того, что в том обществе, где оно имело место, по крайней мере некоторые его (общества) члены не разделяют данной ценности. Поэтому можно утверждать, что общечеловеческая культура, общечеловеческие ценности суть лишь регулятивные, а не конститутивные принципы, применение которых если и возможно, то лишь с точки зрения практического разума.

Возвращаясь к В.В. Струве, отметим, что он все-таки допускает существование «древнего Востока» как целостности, что подтверждается упоминанием «древневосточного общества»: «С этого момента (конца III тысячелетия до н. э. – А.З.) и наступает период расцвета финикийских городов, оказавшихся расположенными в самом центре торговых путей Передней Азии и всего древневосточного общества»[58]58
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 270.


[Закрыть]. Ссылаясь на это целостное образование, В.В. Струве использует и другие термины: «Это было большое торговое государство (Новоассирийская империя. – А.З.), причем торговые пути охватывали теперь весь древневосточный мир»; «Недаром древневосточные общества назывались бюрократическими монархиями»[59]59
  Там же. С. 336, 182.


[Закрыть]. Кроме того, В.В. Струве выделяет общие черты «древневосточных обществ». Но прежде чем перейти к их рассмотрению, следует указать на одну явную логическую ошибку – построение хронологии «древнего Востока». В первом приведенном выше определении

В.В. Струве датировал завершение истории «древнего Востока» концом VI в. до н. э. Как тогда можно объяснить то, что последняя принадлежащая его перу глава книги «Организация Персидского царства при Дарии I» кончается рассказом о падении Персидского царства в результате его завоевания Александром Македонским в IV в. до н. э.[60]60
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 386–388.


[Закрыть]?! Поскольку же В.В. Струве настаивает на включении в историю «древнего Востока» Индии и Китая, постольку еще более непонятно, почему история Индии доведена до IV в. н. э.[61]61
  Там же. С. 4, 425.


[Закрыть]. Н.А. Шолпо, писавший об Индии и Китае, завершил политическую историю последнего падением династии Хань в 220 г. н. э.[62]62
  Там же. С. 453.


[Закрыть]. В защиту В.В. Струве в данном случае можно сказать, что «мы должны иметь в виду в каждом отдельном случае исследования какое-либо конкретное общество»[63]63
  Там же. С. 6.


[Закрыть], но это не аргумент в пользу того, чтобы выбирать без обоснований для завершения истории какого-либо периода любую дату, если он определен интенсионально. В противном случае получается абсурдная ситуация: «история древнего Востока» завершилась в конце VI в. до н. э., но она продолжалась в Индии и в Китае, а также в Персидском царстве Ахеменидов.

Об отличительных чертах древневосточных обществ В.В. Струве пишет: «Эти особенности заключаются прежде всего в сохранении некоторых черт первобытно-общинного строя, в сохранении сельской общины, сохранении некоторых элементов патриархальных отношений, в несколько замедленном, застойном характере развития общества, в чрезвычайной стойкости общинных форм собственности на землю… Деспотическая власть царя в области политической надстройки также является отличительной чертой древневосточных государств»[64]64
  Там же. С. 6.


[Закрыть]. В.В. Струве полагает, что «история древнего Востока показывает нам появление и развитие рабовладельческого строя», который «приобретает своеобразные черты, отличающие его от античного рабства»: «Говоря о процессе развития рабства у варварских германских племен, Энгельс подчеркивает, что «они не довели у себя рабства до его высшего развития, ни до античного трудового рабства, ни до восточного домашнего рабства…». На древнем Востоке рабство сохраняет характер домашнего рабства, оно еще не проникает во все сферы хозяйственной жизни, количество рабов относительно невелико, производство носит преимущественно натуральный характер»[65]65
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 5, 7.


[Закрыть]. Последняя особенность, отмеченная В.В. Струве, – та, что «основой хозяйства восточных обществ является искусственное орошение, ирригация»[66]66
  Там же. С. 7.


[Закрыть].

Все эти положения требуют проверки на материалах анализируемой монографии. Затруднение состоит в том, что далеко не всегда перечисленные особенности вообще можно обнаружить в предлагаемых В.В. Струве повествованиях о конкретных «древневосточных обществах» (предположим пока, что эти особенности суть атрибуты).

Начнем с проблемы восточной деспотии. Во-первых, применительно к Финикии используется термин «города-государства»; в главе о ней при описании государственного устройства нет ни слова о деспотии[67]67
  Там же. С. 80, 268–281, особенно 275–276.


[Закрыть]. Как соотносятся понятия «деспотия» и «город-государство», не ясно. Если признать «деспотию» характерной особенностью древневосточных обществ, то Финикия, которая не описывается при помощи данного понятия, к таковым не относится. Во-вторых, Финикия – не единственная из стран, о которых идет речь в пособии и которые не характеризуются как деспотии: Элам и царства Израиля и Иуды, например, тоже описаны без использования этого термина[68]68
  Там же. С. 120–123, 282–300.


[Закрыть]. Но если деспотия есть отличительная особенность «древнего Востока» и если «история древнего Востока представляет собою историю многочисленных племен, народов, государств», то тогда у всех этих племен и народов, не говоря уже о государствах, формой политического устройства должна быть деспотия. Поскольку это требование логики не выполняется даже применительно к государствам, постольку можно утверждать, что одна из предполагаемых отличительных черт класса «древний Восток» – деспотия – не является его необходимым признаком.

В связи с утверждением В.В. Струве о господстве на «древнем Востоке» рабовладельческого строя заметим, что, во-первых, ссылка на утверждение Ф. Энгельса о германских племенах, которые «не довели у себя рабства до его высшего развития, ни до античного трудового рабства, ни до восточного домашнего рабства…», показывает как раз отличие античности от Востока и противоречит другим высказываниям самого В.В. Струве: «…никакой пропасти между “Западом” и “Востоком” не существует»; «неправильно было бы вместе с тем подчеркивать… абсолютное отличие древневосточных обществ от обществ Греции и Рима»[69]69
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 3, 6.


[Закрыть]. Во-вторых, опять-таки вовсе не каждый социум, о которых ведет речь В.В. Струве, оказывается рабовладельческим. Примером может служить тот же Элам: хотя эламиты и захватывали в Вавилонии военнопленных, «которых обращали в рабство», это единственное упоминание рабов во всей главе[70]70
  Там же. С. 120–123,121.


[Закрыть]. Даже в главе № 9, посвященной I вавилонской династии, В.В. Струве пишет: «Однако основную массу непосредственных производителей составляли крестьяне»[71]71
  Там же. С. 101.


[Закрыть]. Это означает, что социально-экономический строй данного общества («рабовладельческий») определяется по второстепенному признаку: обыкновенного наличия рабов, не являвшихся основными производителями, оказывается достаточно для характеристики общества в целом, а это весьма распространенный литературный прием метонимии, состоящий в том, что целое обозначается своей частью (не обязательно главной).

Когда В.В. Струве пишет о «несколько замедленном, застойном характере развития общества» на «древнем Востоке», то нужно прояснить соотношение понятий «замедленный» и «застойный». Не ясен и термин «застойное развитие»: не является ли это contradictione in adjecto, если развитие понимается не как изменение вообще (тогда перед нами два термина для обозначения одной и той же категории), а как «процесс перехода из одного состояния в другое, более совершенное»[72]72
  В подтверждение того, что В.В. Струве понимал «развитие» во втором из указанных смыслов, можно привести такое его высказывание: «Первые классовые общества возникли в той полосе земного шара, которая раньше других областей северного полушария получила возможность для развития человеческого общества» (Струве В.В. История древнего Востока. С. 4). Здесь можно видеть указание на идею прогресса.


[Закрыть]. В некоторых случаях В.В. Струве прямо указывает на застойность обществ «древнего Востока»: «В застойном обществе Египта пережитки матриархата еще не были преодолены в тот момент, когда оформлялся этот культ основных сил природы»; «…этот памятник («Диалог между господином и рабом о смысле жизни». -А.З.) проникнут безнадежным пессимизмом. Мы не находим в приведенных произведениях вавилонской литературы («Диалог…», «Невинный страдалец»[73]73
  У В.В. Струве этот текст не имеет названия, именуясь описательно: «вавилонское произведение о страданиях одного благочестивого ниппурского гражданина» (История древнего Востока. С. 117). Наименование «Невинный страдалец» сейчас распространено в историографической традиции, хотя в древности эта поэма называлась «Владыку мудрости я хочу восславить» по своей первой строке (Лудлул бел немёки) (Афанасьева В.К. Вавилонская идеология и культура // История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. I. Месопотамия / под ред. И.М. Дьяконова. М., 1983. С. 475).


[Закрыть]. – А.З.) оптимизма, бодрости, характерных для эпохи подъема, восхождения рабовладельческого общества в Греции и Риме. Застойность древневосточного общества, отсутствие четких перспектив отразились в этих произведениях с большой яркостью»; «Общины обеспечивали солидную основу для застойного древневосточного деспотизма»[74]74
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 211, 119, 70.


[Закрыть].

В других местах В.В. Струве подчеркивает скорее изменчивость, чем неподвижность описываемых обществ, но делает это так, чтобы не уничтожить идею застойности, деспотии как формы политической надстройки, медленного темпа эволюции сельских общин: «Медленно в течение последующих веков развивались производительные силы шумерского общества»; «Обработка земли в ирригационном хозяйстве (Шумера. – А.З.) была делом настолько сложным, что доверить его рабу можно было лишь на более высокой ступени развития производительных сил»; «Снова среди знати номов поднимается недовольство громоздкой политической организацией (Нового царства Египта при XIX и XX династиях. – А.З.), то есть то самое движение, которое было в конце Древнего царства, когда номы, тяготясь деспотией фараона, начали освобождать себя от повинностей, имевших общеегипетский характер»[75]75
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 68, 69, 206.


[Закрыть].

В.В. Струве пишет, что «основой хозяйства восточных обществ является искусственное орошение, ирригация» (см. выше). То, что это фактически пересказ письма Ф. Энгельса К. Марксу, не столь важно. Для В.В. Струве, писавшего свою «Историю древнего Востока» в конце 1930-х годов, ссылки на классиков марксизма-ленинизма, включая И.В. Сталина, были необходимы. Но в результате возникали несоответствия между различными фрагментами единого текста (отнюдь не у одного В.В. Струве). Представление об ирригации как основе хозяйства древневосточных обществ не подтверждается Финикией (уже известной нам своим нарушением теоретической конструкции восточной деспотии)[76]76
  Там же. С. 268–281.


[Закрыть]. В.В. Струве начинает свой рассказ о ней знаменитой цитатой:

«Финикийское общество в истории древнего Востока является типичным торговым обществом. “Финикияне, – говорит Маркс, – народ торговый par excellence”[77]77
  Маркс К. Капитал / пер. с нем. Т. I. М., 1937. С. 147. Прим. 90.


[Закрыть]. Подобное общество, конечно, могло сложиться только тогда, когда уже существовали общества Египта и Вавилонии, которые для развития своего хозяйства нуждались в посредниках по снабжению их техническим сырьем»[78]78
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 268.


[Закрыть].

Впрочем, об ирригации нет ни слова в рассказе о «древней Ассирии», зато о городе Ашшур сообщается, что он в III тысячелетии до н. э. «имел преимущественно торговое значение, снабжая Вавилонию необходимым ей техническим сырьем»[79]79
  Там же. С. 239–246.


[Закрыть]. Следовательно, ирригация в качестве характерной особенности «древневосточных» социумов de facto не является их атрибутом.

Таким образом, выделенные В.В. Струве отличительные признаки «древнего Востока» не являются необходимыми чертами этого понятия. Попробуем объяснить это явление. Прежде всего, попытаемся сделать это, вспомнив о том, что этот класс образован двумя различными способами: интенсиональным и экстенсиональным. Используя первый способ, достаточно показать, что описываемые социумы были классовыми (в марксистском смысле слова), и тогда, если верна их пространственно-временная характеристика, они вполне могут быть включены в созданный логический класс. Но при этом возникает та несообразность, что истинно древнейшими классовыми обществами могут быть лишь немногие из описанных в монографии В.В. Струве, а именно Шумер и Древний Египет. Общества II–I тысячелетия до н. э., которые советские историки относили к классовым, включают уже и Грецию, и Рим, а потому грань между ними и «древневосточными социумами» нуждается в обосновании, причем посредством установления существенных черт феномена. Это удается В.В. Струве с известным трудом, так как выделенные им черты таковыми не являются. В целом он возвращается к идее Г. Масперо и Б.А. Тураева о том, что «древний Восток» был предшественником античного мира не только по времени своего существования, но и по положению в мировой истории[80]80
  Струве В.В. История древнего Востока. С. 7.


[Закрыть].

Но есть одно отличие: В.В. Струве подчиняет «древний Восток» понятию рабовладельческой формации. На древнем Востоке, по его мнению, рабовладельческие отношения «сохраняют характер домашнего рабства», отличный от «античного трудового» рабства. Это две стадии (низшая и высшая) в рамках одной формации. Сама рабовладельческая формация является элементом теоретического построения хорошо известной теории – исторического материализма. Согласно этой концепции, человечество прошло в своем прогрессивном развитии пять формаций. Таким образом, мы снова встречаемся с идеями разума, одной из которых является «древний Восток» (в качестве подчиненной идеи).

До этого момента я использовал взгляды на образование логических классов Б. Рассела[81]81
  Russell В. Principles of Mathematics. Vol. I.


[Закрыть]. Но для решения проблемы понятия этого явно не достаточно. Уже Э. Кассирер писал: «Ведь очевидно, что еще до того, как элементы начинают группироваться в класс и экстенсивно указываться путем перечисления, должно быть принято решение: какие элементы считать принадлежащими этому классу. На этот вопрос можно ответить только на основании понятия класса в «интенсиональном» смысле слова. Объединяемые классом члены связываются друг с другом за счет выполнения ими определенного условия, формулированного в общем виде» (выделено Э. Кассирером. – АЗ.)[82]82
  Кассирер Э. Философия символических форм. Т. 3. С. 241.


[Закрыть]. На первый взгляд может показаться, что мы вернулись к логике необходимых и достаточных условий для образования понятия. Но исследования целого ряда мыслителей, например Л. Витгенштейна и М. Вебера, показали, что целый ряд понятий невозможно определить исходя из этой логики, например, понятие «игры», которое создается по логике прототипа (или идеального типа)[83]83
  Витгенштейн Л. Философские исследования // Его же. Философские работы (часть I) / пер. с англ. М., 1994; Вебер М. Избранные произведения / пер. с нем. М., 1990.


[Закрыть]. При этом невозможно отказаться и от логики необходимых и достаточных условий, которой удовлетворяет любой геометрический концепт, например, «треугольник»[84]84
  Kant I. Kritik der reinen Vernunft. A 105, В 180.


[Закрыть]. Можно ли предположить, что «древневосточное общество» сконструировано посредством логики прототипа?

Если исходить из предложенных В.В. Струве отличительных черт древневосточных обществ и вспомнить о том, что они в свете нашего анализа не могут считаться их атрибутами, то можно сделать вывод о том, что «древневосточное общество» построено востоковедом не по принципу необходимых и достаточных условий. Следовательно, выбранные им признаки суть типические черты: они вероятны, но не обязательны и свойственны рассматриваемым обществам в разной степени. Но как тогда быть с имеющимся налицо и играющим важную роль в построениях В.В. Струве сущностным определением «История древнего Востока есть история древнейших классовых обществ»? Ведь, как уже отмечалось выше, не может быть иных древнейших классовых обществ, кроме тех, что относятся к «древнему Востоку». Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о конфликте логики необходимых и достаточных условий и логики прототипа при конструировании понятия «древнего Востока». По-видимому, этот конфликт имеет одной из своих предпосылок то обстоятельство, что «древний Восток» есть идея разума, а не эмпирическое понятие.

Напротив, те черты, которые выделяет В.В. Струве, суть эмпирические по происхождению понятия. Наименее проблематичен в этом отношении концепт «ирригации», т. е. искусственного орошения. Такие понятия, как рабство и производные от него, сельская община, государство, всегда могут быть интерпретированы эмпирически. Мы можем описать отношения рабства между двумя и более индивидами в общезначимых терминах. Сложнее обстоит дело с сельской общиной и государством: ряд исследователей полагает, что последнее есть идея (и то же можно сказать об общине). Не вдаваясь в дискуссию, отмечу лишь, что широко известные признаки государства, выделенные Ф. Энгельсом (отделенная от народа публичная власть, территориальное деление, налоги и аппарат принуждения), эмпирически подтверждаются, по крайней мере, на материалах истории Европы ΧΙΧ-ΧΧ вв. Наиболее сложно с точки зрения своего статуса понятие общества, но думается, оно тоже вполне дедуцируемо из опыта (посредством категорий). Например, возьмем известное определение К. Маркса: «Общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся»[85]85
  Маркс К. Экономические рукописи 1857–1858 гг. Ч. I // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения / пер. с нем. Т. 46. Ч. I. М., 1968. С. 214.


[Закрыть]. Любое человеческое объединение существует постольку, поскольку в нем есть отношения между индивидами. Примерами могут служить карточная партия, разговор в очереди в магазине, научная дискуссия[86]86
  Если понятие общества специфицировать до «человеческого общества» и истолковать последнее как синоним человечества («человеческое общество в целом»), то тогда, конечно, оно становится идеей разума, ибо снова требует мыслить такое единство объекта, который никогда не может быть дан в опыте. Впрочем, это – уже интерпретация идеи, а не определение понятия общества.


[Закрыть].

Возвращаясь к построениям В.В. Струве, хотелось бы указать на то, что эмпирические по своему происхождению понятия отнюдь не необходимо связаны с пространственно-временной характеристикой: они часто универсальны. Все выделенные востоковедом признаки вполне могут быть встречены вне границ древнего Востока: рабовладельческий юг США до Гражданской войны 1861–1865 гг., восточные деспотии средневекового Востока, ирригация, наличествующая в современном мире, и т. п. Классовые общества существовали и после древнего Востока, поэтому сущностной является спецификация «древнейшие» (временное определение). Поэтому конфликт логик, отмеченный выше, вызван, видимо, разными источниками познания: разумом, рассудком и чувственностью. Из самого по себе пространственно-временного определения невозможно вывести конкретных объектов с их специфическими признаками. Предложенные В.В. Струве характерные черты древнего Востока не являются ни временными, ни пространственными характеристиками. Следовательно, синтез их с древним Востоком не может быть дедуцирован из его сущностного определения (данного В.В. Струве). Поэтому связь этих признаков как предикатов и древневосточного общества как субъекта суждения является проблематической.

Итак, можно сделать некоторые выводы. Понятие «древний Восток» представляет собой идею разума. При его конструировании имеет место конфликт логики необходимых и достаточных условий и логики прототипа. Выделяемые отличительные черты его оказываются лишь перечнем типических черт класса, но не необходимыми условиями, а также осмысляются при помощи эмпирических по происхождению понятий. Определение «древнего Востока» как «древнейших классовых обществ» в своей сущности оказывается временной характеристикой (в сочетании с термином «Восток» пространственно-временной) особой стадии всемирной истории.