Текст книги "Ориентализм vs. ориенталистика"

Так, неожиданно для себя, уже после своей кончины американский интеллектуал послужил делу борьбы с мировым «жидо-массонским заговором» против арабов и русских. «Накачанные до краев махровым расизмом, многие евреи верят в свою бесконечную гениальность, – вещает Исраэль Шамир, – которой только мешают “гои” – будь то русский Афоня-пьянчуга или тупой чурка Ахмед. Этот приятный мираж разлетелся на куски при появлении Эдуарда Саида, поскольку израильским евреям не удалось вырастить своими силами подобного мыслителя… Эдуард Саид был арабом, и его труды часто относятся к арабским проблемам. Но эти проблемы и предлагаемые им решения универсальны. Они подходят для всех, кого новые хозяева мира считают ненужными и лишними. Злые мудрецы, с которыми боролся Саид, в равной степени враждебны рабочему из Детройта и палестинскому феллаху, русскому ученому и французскому писателю… “Танки мысли” так же необходимы в войне, как и танки Т-84. В то время как в постсоветской России квалифицированные философы зачастую торгуют в ларьках, в Америке возникла огромная система think-tanks, где философы создают планы завтрашнего дня. Ведущий think-tank Америки, их ЦПШ – JINSA, The Jewish Institute of National Security Affairs, Еврейский институт по вопросам национальной безопасности… Сегодня “танки мысли” JINSA нацелены на арабов, газеты пишут об исламе с лихостью Вольтера, профессоры объясняют “арабский незрелый ум”, а члены JINSA командуют в оккупированном Ираке и Афганистане. Но завтра, как и вчера, JINSA может направить огонь на Россию…»[123]123
  Шамир И. Мудрый Ворон.


[Закрыть].

Сильно сказано! Конечно, нужно сделать скидку на аудиторию газеты «Завтра». Но схожесть ассоциаций российских авторов из самых разных политических лагерей при оценке Саида знаменательна. Как и Крылов (писавший, к слову сказать, русские фэнтези под псевдонимом М.Ю. Харитонова), Шамир оказался поклонником жанра фэнтези, мешая в своем бойком, но путаном изложении «Ориентализма» классиков марксизма-сталинизма с Толкиеном. «Мудрый Ворон»-Саид венчает ряд идейных борцов с американским империализмом «рядом с Антонио Грамши, Че Геварой, Бодрияром, Александром Прохановым, Владимиром Сорокиным и Виктором Пелевиным»[124]124
  Там же.


[Закрыть]. Как тут не вспомнить художественные экзерсисы Крылова à la Сорокин-Пелевин по адресу постмодернистов и его сарказм по поводу постсоветских интеллигентов, продающих свои умы в американские think-tanks. Поразительнее же всего, что «правые» и «левые», русские националисты и либералы, разделяют одни и те же вздорные представления об «Ориентализме». При чтении всей этой полемики меня не оставляло чувство глубокого абсурда, если не маразма, всего, опубликованного о Саиде на страницах отечественной прессы. Чтобы проверить себя, я перечитал «Ориентализм». И убедился – ничего такого, что ему приписывают в России, Саид не писал. По признанию одного из критиков, с Саидом «крайне затруднительно вести рациональный диалог. Он существует в каком-то своем, особом пространстве»[125]125
  Силаев Н. Диалог с Дон Кихотом // Эксперт Украины, № 17 (68), 8 мая 2006 г., доступно на http://www.expert.ru/printissues/ukraine/2006/ 17/book_edvard said/print. Последний раз проверялось 9 июня 2008 г.


[Закрыть]. Замечание исключительно верное. Оставаясь в позитивистской системе координат, скажем, советского марксизма, его просто невозможно понять. Эссенциализм российских критиков и релятивизм творца «Ориентализма» несовместимы.

В какой-то степени непонимание «Ориентализма» «правыми» и «левыми» в России вызывает в памяти споры, случившиеся за рубежом (в Соединенных Штатах, Западной Европе и на Ближнем Востоке) после выхода первого издания книги Саида. Интересно, что тогда больше всего хлопот автору доставили как раз ее «друзья», увидевшие в книге антизападный памфлет (что позднее случилось и в России). В послесловии 1995 г. он вынужден был специально оговаривать для непонятливых, что «не собирался защищать и даже обсуждать Восток». Эта же мысль проходит красной нитью по предисловию 2003 г. Тем не менее, Саиду пришлось признать, что его «“Ориентализм” чаще понимают как своеобразную поддержку класса порабощенных (протест со стороны униженных и оскорбленных), чем как поликультурный критический анализ того, как власть пользуется знанием для распространения своего влияния»[126]126
  Said, Edward W. Orientalism. 5^th ed. P. 331, 336.


[Закрыть].

Речь идет не об искажении концепции, а о непонимании языка и аргументации автора. На протяжении своей книги Саид не устает повторять, что для него Восток ориенталистов – не объективная истина, а фикция, точнее стереотип об инаковости и отсталости. Никакого иного, «правильного» Востока он искать не будет. Его цель – не обличить нехороших колонизаторов и ориенталистов, а проанализировать их писания и действия.

Главное в подходе Саида – отказ от эссенциализма позитивистской науки ΧΙΧ-ΧΧ вв., критика глобальных теорий, а не создание еще одной им на замену. Между тем, как мы видели, вся русская полемика вокруг «Ориентализма» крутится вокруг обсуждения чуждых Саиду эссенциалистских понятий «обличение», «объективное знание», «Восток» и «Запад», «культура», «цивилизация». Саида упрекают в том, что он не построил стройной всемирной теории, зачем-то сравнивая его с разными ненужными классиками от Маркса до Гумилева[127]127
  Лосев Л. Смерть Эдварда Саида, или Энергия заблуждения // Голос Америки, 14 октября 2003 г., доступно на сайте: http://www.voanews.com/ russian/archive/2003-10/а-2003-10-14-6-l.cfm. Последний раз проверялось 9 июня 2008 г.


[Закрыть]. Бесцеремонность критиков и переводчиков доходит до того, что в краткой аннотации на обратной стороне обложки книги утверждается, что под ориентализмом Саид понимал неправильную «позицию одной цивилизации (европейской) по отношению к другой (арабо-исламской)», в «системе репрезентаций Востока со стороны Запада». Можно ли было придумать большего абсурда, начисто лишив смысла все, о чем писал Саид, не дав себе труда прислушаться к смыслу его доводов.

Подводя итоги, можно констатировать печальный факт, что появление русского «Ориентализма» не помогает понять Саида. В России его книге пока не грозит участь стать бестселлером, как это случилось, скажем, в Швеции 1990-х годов. Широкой научной дискуссии в обществе вокруг нее не получилось. Несмотря на все потуги отечественных журналистов, чуть ли не все, что писалось об «Ориентализме» в Рунете и прессе, не имеет никакого отношения к современной науке о Востоке и России. Приведенные выше примеры дают бесконечный набор примеров непонимания и перевирания Саида, доходящего порой до полного абсурда. Список перлов наукообразной глупости вокруг русского «Ориентализма» можно было бы продолжать до бесконечности[128]128
  Так, важнейшие понятия постмодернистской гуманитарной традиции, на которую опирался Саид, толкуются в бывшей советской глубинке совершенно превратно. Например, понятие дискурса, вероятно по звуковой ассоциации, получает значение «критики, полемики, диспута» (См. Пашаян А. Ориентализм как дискурс // Фонд Нораванк, 8 июня 2006 г., http://www.noravank.am/ru/?page=analitics&nid=310. Последний раз проверялось 9 июня 2008 г). Другой кавказский автор, спутав понятие ориентализма с концепцией Иного, превращает Саида в «отца Ориентализма», попутно строя безумные планы умиротворения российского Кавказа путем «применения ориенталистского метода… в изучении интегративных факторов в истории отношений между Россией и Кавказом» (?!! см.: Московские новости, 30 июня 2006 г.).


[Закрыть]. Показательно, что в спорах об «Ориентализме» не принял участия ни один серьезный историк или востоковед. Все авторы, цитировавшиеся в этом обзоре, от Крылова до Иоффе и Шамира – лишь маргиналы от публицистики и политики. Их прочтение Саида политически ангажировано. Представление об антиамериканской направленности его книги сближает Россию с целым рядом регионов третьего мира, включая арабский Ближний Восток.

Дело здесь не только и не столько в неподготовленности читателя. Не последнюю роль в появлении такого предубеждения сыграли общие настроения вокруг ближневосточной проблемы 1970-80-х годов, не оставившие в стороне и самого Саида. При слабом знакомстве русскоязычного читателя с «Ориентализмом» и другими его академическими работами гораздо более популярны у нас его публицистические статьи о ближневосточной проблеме, тем более что многие из них появились на русском языке раньше основной книги Саида[129]129
  См., например: SaidЕ. Defamation, Zionist-style // al-Ahram Weekly online. No. 444, 26 Aug.-l Sept. 1999, http://weekly.ahram.org.eg/1999/444/ op2.htm; Саид Э. Предательство интеллектуалов // Аль-Ахрам-Газета. ру, № 89, 9 июля 1999 г., http://gazeta.lenta.ru/pressa/09-07-1999 kosovo.htm. Последний раз проверялись 24 июня 2015 г.; Саид Э. Мысли об изгнании // Иностранная литература. 2003, № 1; Его же. Апокалипсис сегодня //Логос, 2003, № 1 и др.


[Закрыть]. Широкой русскоязычной публике арабы и Израиль были ближе постмодернистских изысков со времен борьбы Советского Союза с израильской военщиной в конце 1960-х годов. Тема эта никогда не вызывала в России такого накала страстей, как на Ближнем Востоке или в Западной Европе, но за последние полвека сохранила популярность. В целом же адекватному восприятию Саида и других авторов его круга среди российских гуманитариев мешает мертвый груз позитивистских традиций XX в., прежде всего, клише времен холодной войны и анахроничный эссенциалистский понятийный аппарат. Что говорить, если доморощенные философы говорят об «очевидной исчерпанности постмодернистского теоретизирования», призывая к независимой от Запада саморефлексии и созданию нашей, российской, общественной теории[130]130
  Голынко Д. К физиологии постсоветского интеллектуализма // Художественный журнал, 1999. № 27, http://golynko.narod.ru/critics_art_ phys.htm. Последний раз проверялось 9 июня 2008 г.


[Закрыть].

Нелепые журналистские споры вокруг русского «Ориентализма» выводят еще на одну серьезную проблему. Одной из задач его создателя было подорвать монополию востоковедов на изучение Востока. Саид немало сделал для критики позитивистской академической науки ориенталистов в частности и профессионального метазнания вообще. Между тем, в постсоветской России профессиональные историки его книгу не приняли, а непрофессионалы от журналистики не поняли, доведя концепцию ориентализма до абсурда. Не значит ли это, что усилия Саида в этом направлении оказались тщетными? Смею надеяться, что нет. Ведь поняли же его еще десять-пятнадцать лет назад те историки-русисты и занимающиеся мусульманскими окраинами России исламоведы, о которых уже говорилось в начале нашей рецензии.

Уже после выхода в свет русского перевода «Ориентализма» и без его влияния на английском языке вышел ряд академических исследований ориенталистского наследия в России. Я уже говорил про старый классический томик «Российского Востока» 1997 г. В последние десять-пятнадцать лет ориенталистской тематикой на материалах российского востоковедения интересно занимается немецкий исламовед, профессор Амстердамского университета Михаэль Кемпер. Результатом его изысканий и проведенных с его участием конференций стала книга об ориентализме в отечественном востоковедении советского периода, выпущенная издательством “Routledge” в 2011 г.[131]131
  The Heritage of Societ Oriental Studies / Ed. by M. Kemper and S. Conermann. L.; N. Y., 2011.


[Закрыть] В 2015 г. выходит в свет сборник статей по истории послевоенной советской ориенталистики эпохи холодной войны под редакцией Кемпера. Еще одна книга по итогам конференции о позднем советском ориентализме, прошедшей в московском Институте востоковедения, готовится к изданию в Амстердаме в 2016 г. Вклад академической школы петербургской ориенталистики в советское государственное строительство интересно исследуется в недавних работах Веры Тольц из Манчестерского университета[132]132
  Tolz V. Russia’s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Russia. Oxford, 2011; Тольц В. Собственный Восток России. Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. М., 2013.


[Закрыть]. Богатая социальными экспериментами и потрясениями эпоха конца XIX – начала XX вв. не позволила академическим востоковедам остаться далекими от политики кабинетными учеными. Они не раз оказывались в положении объектов и участников национальных проектов государства. К достоинствам книги Тольц стоит отнести специально разработанную ею тему о трансферах колониального знания на окраинах и влиянии советской антиколониальной научной мысли на западных постколониальных ученых марксистского толка 1960-1970-х годов, а через них и на Саида. В целом исследования ориенталистской проблематики в России продолжаются.

Принимая во внимания эти и другие работы, невольно задаешься вопросом: нужен ли еще более адекватный перевод «Ориентализма» на русский с английского, на котором Саида читали и продолжают те немногие русские читатели, что способны адекватно понять содержание его книг? Я все же думаю, что он все-таки нужен, хотя бы в учебных целях, для студентов первых курсов университетов. Кроме того, книга уже вошла в состав классики современной гуманитарной мысли. Почему бы не перевести Саида, тем более что на русский язык уже переведены основные работы духовных предшественников его подхода от Антонио Грамши до Мишеля Фуко и Пьера Бурдье[133]133
  Грамши А. Тюремные тетради. Ч. 1–2. М., 1991; Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1977; Его же. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1996; Его же. Археология знания. М., 2004; Бурдье П. Практический смысл. СПб., 2001. См. также: Мишель Фуко и Россия. СПб., 2001.


[Закрыть]. Хочется надеяться, что будущий переводчик учтет как достоинства, так и недостатки своих предшественников, от «Искусства кино» до Говорунова. Книге, конечно же, нужен хороший редактор и предисловие, вводящее читателя в курс дела, а не уводящее его от смысла, который в нее вложил Саид и уничтожил в своем послесловии Крылов. Грубейшей ошибкой издания 2005 г. было игнорирование многолетней полемики вокруг «русской души» ориентализма.

Будущие издатели и комментаторы Саида не должны пройти мимо уже упоминавшихся выше «Российского Востока», сборников статей под редакцией Михаэля Кемпера, работ Сьюзен Лейтон, Остина Джерсилда, Марии Тодоровой, Адиба Халида, Натанаэля Найта, Роберта Джераси и других серьезных исследователей политики знания и власти на восточных окраинах России и соперничавших с ней на Востоке держав[134]134
  См. уже упоминавшиеся выше сборники: Daniel R. Brower, Edward J. Lazzerini (Eds.). Russia’s Orient; Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет. См. также: М. Todorova. Imagining the Balkans. New York, Oxford, 1997; R. Geracy. Window on the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca, London, 2001.


[Закрыть]. Оставив в стороне философские вокабуляры и сексуальные изыски Крылова, следует ввести читателя в язык Саида и его предшественников, пояснив прежде всего значения гегемонии и дискурсивного анализа, в рамках которого Саид изучает ориентализм, а также связь критики ориентализма Саидом с подходами фронтира и воображаемой географии. Читателям Саида в России не уйти от сознания собственной маргинальности. Вместе с тем пора перевести обсуждение актуальных проблем востоковедения и русистики с языка падких до скандалов журналистов и доморощенных политиков на язык современной научной критики.

ВЕЧНЫЙ «ВОСТОК» БЕЗ РЕВОЛЮЦИЙ? ОРИЕНТАЛИЗМ КАК ЕВРОПОЦЕНТРИЧНОЕ ВИДЕНИЕ «ЧУЖОГО»

Сейед Джавад Мири

Мне хотелось бы начать свою работу с большой цитаты из классической работы Эдварда Саида, которая интерпретируется как европоцентристское видение «Другого». Он утверждает, что в отличие от

…американцев, французы и англичане – в меньшей степени немцы, русские, испанцы, португальцы, итальянцы и швейцарцы – имеют давнюю традицию того, что я буду называть в дальнейшем ориентализмом, определенным способом общения с Востоком, основанном на особом месте Востока в опыте Западной Европы. Восток – это не только сосед Европы, но еще и место расположения ее самых больших, самых богатых и самых старых колоний, это исток европейских языков и цивилизаций, ее культурный соперник, а также один из наиболее глубоких и неотступных образов Другого. Кроме того, Восток помог Европе (или Западу) определить по принципу контраста свой собственный образ, идею, личность, опыт. Однако ничто в таком Востоке не является сугубо воображаемым. Восток – это неотъемлемая часть европейской материальной цивилизации и культуры. Ориентализм выражает и репрезентирует эту часть культурно и даже идеологически как вид дискурса с соответствующими ему институтами, словарем, ученой традицией, образным рядом, доктринами и даже колониальными бюрократиями и колониальным стилем… под ориентализмом я имею в виду несколько вещей, причем все они, по моему мнению, взаимосвязаны. Легче всего принимают академическое определение ориентализма. И действительно, этот ярлык все еще используется в некоторых академических институтах. Всякий, кто преподает Восток, пишет о нем или исследует его, – а это относится к антропологам, социологам, историкам или филологам, – будь то в его общих или частных аспектах, оказывается ориенталистом, а то, чем он/она занимается, – это и есть ориентализм. Ориентализм – это стиль мышления, основанный на онтологическом и эпистемологическом различении «Востока» и (почти всегда) «Запада». Так что значительная часть авторов, среди которых есть поэты, писатели, философы, теоретики-политологи, экономисты и имперские администраторы, усвоила это базовое различение Востока и Запада в качестве отправной точки своих теорий… в отношении Востока, его народов, обычаев, «ума», судьбы и т. п….[135]135
  Said, Edward W. Orientalism. N.Y., 1979. P. 1–5. Цит. по изданию: Саид, Эдвард. Ориентализм. СПб., 2006. С. 7–9. Прим, перев.


[Закрыть]

Другими словами, ориентализм как дискурс является европоцентристским видением «другого», которое скорее отвечает европейской субъективности как «базовое допущение» или «мировоззрение», нежели академическое поле исследований. Мы говорим об ориентализме именно в таком ключе, а вовсе не как о дисциплине современных академических институтов, начавших свое существование во всем мире с начала профессионализации индустрии знания.

Ориентализм как академический дискурс

После возникновения современных научных дисциплин каждая сторона реальности со всеми своими сложностями была умещена в параметры зарождающихся дисциплин. Благодаря преобладанию эволюционного способа анализа человеческие сообщества по всему миру стали рассматриваться в категориях эволюционной теории. Другими словами, Европа стала рассматриваться как «субъект», в то время как остальной мир был воспринят как «объект». Выражаясь иначе, позиция любого человеческого сообщества стала оцениваться в специфических рамках линейной природы. Основываясь на параметрах европейской субъективности, мы может категоризировать общества в соответствии с принципом «отсутствие присутствия». Но что это будет означать в конкретном измерении? Это значит, что «иные» могут быть оценены в терминах того, что они не имеют в сравнении с Европой или европейско-западным опытом. Довольно убедительно это было выражено в структуре академических специализированных институтов. К примеру, возьмем подход Валлерштайна[136]136
  Wallerstein I. Unthinking Social Science: The Limits of Nineteenth-Century Paradigms. Cambridge, 1991.


[Закрыть] к классификации социальных наук в ΧΙΧ-ΧΧ веках, которые охватывают время ориенталистского дискурса. В этой модели социальные науки включают три формы антропологии, востоковедения и социологии (и даже дискурсы, такие как экономика, психология и политика). Антропология посвящена исследованию «дикаря», находящегося в слиянии с природой, и нецивилизованного человека, то есть человека, неспособного различать естественный порядок от социального. Востоковедение посвящено изучению «другого», не равного Европе, но достигшего определенного уровня цивилизованности, который может быть определен как «Восток». Социология представляет собой дискурс, стремящийся деконструировать индустриальную современную социальную реальность, которая стоит над всеми предыдущими формами общественной жизни. Каков же критерий демаркации, лежащий в основе этой классификационной схемы, которая в итоге была институализирована в структуре государственных учреждений?

Существует множество различных и часто противоположных нарративов относительно критерия или набора критериев, определивших границы европейской субъективности в категоризации других. Ниже представлены четыре из них, которые образуют главные тенденции в структуре дисциплинарной рациональности:

Научная революция (1550–1700) = интеллектуальная революция.

Индустриальная революция (1780–1804) = социально-экономическая революция.

Французская революция (1789–1804) = политическая революция.

Просвещение (1730-е – 1800) = культурная революция.

Другими словами, Восток – это те страны, в которых эти революции не происходили, и по этой причине они отстают от Запада, который является скорее секулярным, нежели религиозным, капиталистическим, нежели феодальным или рабовладельческим, индустриальным, нежели доиндустриальным, представляющим национальную государственность, нежели деспотическую монархию, мобильным, нежели статичным, индивидуалистичным, нежели традиционно-племенным или кастовым, урбанизированным, нежели сельскохозяйственным, и демократичным.

В итоге ориентализм стал повивальной бабкой, которая помогала объяснить дискурсивным способом европейскую исключительность научным образом, будучи при этом основанной на идеологической терминологии, часто скрывающей колониальную агрессию под прикрытием лозунга цивилизации диких народов. Это хорошо может быть продемонстрировано словами Ричарда Пратта «убей индейца, чтобы спасти человека».

Деконструкция ориентализма как европоцентристского дискурса

Европоцетризм представляет собой интеллектуальный способ рассмотрения «другого» в европейской перспективе, что выражается прежде всего в использовании соответствующей терминологии. Такой способ анализа тесно связан с научной практикой, которая в большей степени не способна функционировать иначе. Деколонизация неевропейских обществ от Европы привела к появлению многочисленных изменений в мире политики, и эти трансформации оказали глубокое влияние на иные аспекты реальности. Одной из наиболее значимых сфер, испытавших данное влияние, является область знания. Другими словами, европоцентризм связан с двойственным моделями сравнения. Модели дуализма прошлого, как «цивилизованное/варварское или развитое/отсталое», были направлены на то, чтобы привить привычку рассматривать мир через призму «расового превосходства европейцев»[137]137
  Sundberg /. Eurocentrism // International Encyclopedia of Human Geography. Amsterdam, 2009. P. 640.


[Закрыть]. Более современные модели дуализма включают «развитость/неразвитость, центр/ периферия»[138]138
  Ibid.


[Закрыть]. Оба вида дуализма, как прошлого, так и современности, демонстрируют «эволюционные схемы, в соответствии с которыми неизбежно развивается любое общество». Эти модели восходят к «колониальным или имперским отношениям власти»[139]139
  Ibid.


[Закрыть]. То, что со временем выжило и продолжает сегодня преобладать, это «скрытое допущение субъекта анализа в лице белого европейца»[140]140
  Ibid.


[Закрыть]. Ориентализм никогда не был востоковедением, то есть способом понимания другого как аутентичной реальности, обладающей своими сложностями и различиями. Напротив, ориентализм, как и любой «-изм», использовался для того, чтобы оправдать порядок, существующий в колониальную и постколониальную эпохи. Другими словами, необходимо осмыслить критику Фуко, согласно которой невозможно провести различие между властью и областью знания, ответственного за формирование того или иного дискурса. Выражаясь иначе, возможно ли в принципе построение парадигмы знания или эпистемы «Востока» в контексте колониализма?

Метанарратив

Буквально «метанарратив» означает «большую историю». Коротко говоря, он представляет объяснение всего того, что происходит в обществе. В социологии понятие мета-нарратива может относиться к «высшему уровню теоретизации», или, что более привычно, к перспективе/идеологии.

Примером того, что постмодернисты называют метанарративом, являются социологические перспективы, открываемые функционализмом, марксизмом, интеракционизмом и феминизмом в силу того, что пытаются объяснить все аспекты жизни общества в терминах исключительно своих теорий. Помимо социологии/социальной науки можно привести и различные политические и экономические метанарративы. К примеру, такие понятия, как «капитализм» или «коммунизм» и «фашизм» могут рассматриваться как образцы метанарративов, равно как и понятие «религия» и, возможно, это будет спорно, но и понятие «наука» (в частности, «большая наука», которая утверждает, что миром правят Законы, которые могут быть обнаружены и в конечном счете сведены к некоему единому Закону).

Аргумент, часто выдвигаемый против постмодернистской критики метанарративов, основывается на наблюдении двух фактов:

1. Во многих обществах и ситуациях люди все еще придерживаются различных форм метанарративных верований.

2. Среди некоторых социальных групп в некоторых обществах сила метанарративных верований стремится к увеличению (принимает ли это религиозную форму или секулярную).

Критики отмечают различные примеры мета-нарративных верований, которые подпадают под одну или иногда сразу две отмеченные выше категории (к примеру, христианский фундаментализм в Америке и индуистские фундаменталистские движения).

Тем не менее этот вид критики упускает саму суть проблемы, которая заключается не в том, что эти «метанарративы» не существуют или не могут существовать (поскольку они существуют и их существование может рассматриваться как очевидный факт постмодернистского социального развития). Проблема скорее заключается в том, что подобные метанарративы в корне неправильно воспринимаются. Другими словами, вера во власть, жизнеспособность и действенность верований великих метанарративов обречена на исчезновение.

Во многих случаях можно увидеть долю истины в этой идее, поскольку все великие «-измы», которые мы можем узнать в их метанарративной форме, расцветают только для того, чтобы вскорости увянуть. Для того чтобы вернуться к основной проблеме данной статьи, необходимо понять, что ориентализм пытается рассказать «Великую историю» о незападных обществах, другими словами, о тех обществах, которым недостает европейской/западной модели опыта. Коротко говоря, он представляет собой объяснение всего того, что случается в любом восточном обществе, основываясь на европоцентристском видении «другого». Ориентализм как метанарратив основывается на стремлении обнаружить все законы, управляющие поведением «восточного человека» в восточном мире, которые в дальнейшем могут быть сведены к единому унифицированному Закону, раскрывающему нам причины отсталости Востока.

Ориентализм как метанарратив

С продвижением постмодернистских парадигм вопрос о метанарративах приобрел решающее значение в гуманитарном научном дискурсе. Метанарратив в критической теории и, в частности, в контексте постмодернизма относится предположительно к исчерпывающему объяснению – нарратив о нарративах – исторического значения, опыта или знания, которое предлагает узаконение общества посредством универсальной идеи[141]141
  Lyotard J.-F. The Postmodern Explained to Children. Sydney, 1992.


[Закрыть]. Ориентализм выглядит как великий нарратив или универсальный нарратив, который воспринимает «абсолютно иное» под девизом «Востока», который в реальности состоит из различных сообществ, имеющих различные истории и объединенные только их незападным характером. Другими словами, общества Индии, Турции, Татарстана, Китая, Ирана, арабских стран и Африки подпадают под ведение ориентализма, хотя нет никаких оснований объединять их в одну категорию. Тем не менее волшебные средства ориенталистского подхода объединяют их вместе в такой сказочной манере, которая напоминает скорее приключения Алисы в Стране чудес, нежели критический подход эмпирических дискурсов академического научного исследования.

Иначе говоря, вопрос стоит так: возможно ли понять различные общества, обладающие различной историей, в рамках одной и той же концептуальной категории, такой как «Восток»? В моем представлении ориентализм разрывается между различными идеологиями, которые противоречат друг другу. Чтобы построить виды «Востока», которые были описаны классическими и современными востоковедами, необходимо оставаться верным старым идеалам воинствующего модернизма в эпоху постмодерна, то есть эпоху, характеризуемую глубоким недоверием к великим нарративам. Такое недоверие в контексте ориентализма может быть понято как увеличение скептицизма в отношении обобщающего характера ориентализма как современного вида метанарратива, основанного на некоторой форме «универсальной истины», открытой востоковедами, верящими в то, что они текстологическим анализом раскрыли сущность «абсолютно другого». Данный дискурс осуществим в контексте модернизма, в котором транскультурные идеи Просвещения рассматривались как универсально значимые, и исключительное положение Запада преподносилось как единственный путь к Прогрессу, Эмансипации, Порядку, Просвещению и Знанию. Однако эта вера была разрушена до основания критиками, утверждавшими, что европоцентристское видение реальности вовсе не представляет саму эту реальность как она есть, а является всего лишь нарративом о конкретных исторических условиях существования человека, не обязательно разделяемым другими народами. Иными словами, ориенталистское видение «другого» представляет собой европоцентристское видение чужестранца, базирующегося на шатких основаниях модернистского проекта американизации всего мира. В силу постепенного ослабления последнего перед учеными появляются новые перспективы, которые могут быть выражены в терминах вовлечения «другого», с которым можно вести диалог как герменевтический межкультурный анализ, в котором различные субъекты не рассматриваются сквозь призму определенной иерархии, главное место в которой отведено Западу. В итоге эпистемологические основания исследования «другого» необходимо переосмыслить в соответствии с небинарными моделями. Данному вопросу будет посвящена моя следующая работа, тема которой связана с методологическими вопросами в свете концептуализации «другого» и «чужестранца». При этом последний понимается в оппозиции к «аутсайдеру», который не связан с обществом, и «страннику», который может в любой момент покинуть общество.[142]142
  Иными словами, в сравнении с другими формами социальной дистанцированности и различия, которые образуют сами концептуальные основания ориентализма как дискурса, отстраненность чужестранца связана с его «происхождением». Чужестранец, или «Восток» (в контексте нашей дискуссии), воспринимается исследователями, которые работают в соответствии с ориенталистскими принципами, как чуждый западному обществу или европоцентристскому духу, то есть его «отдаленность» акцентируется больше, чем его «близость» (Wood М.М. Stranger: A Study in Social Relationships. N. Y., 1934).


[Закрыть]

Перевод с английского Рузаны Псху