Текст книги "Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике (сборник)"

Заключение

Резюмировать сказанное мне хотелось бы так: социология городов может анализировать собственную логику городов как специфическое развитие того или иного города и как возникающие в результате креативные силы такого структурирования практики, которое специфично для данного города. Понятие “собственная логика города” обозначает устойчивые диспозиции, которые привязаны к социальности и материальности городов, и конституируется эта логика в соотносительной системе глобальных, локальных и национальных связей. Во взаимосвязанности городов логика одного города может формироваться под воздействием других.

То, что пока может быть изучено только путем переноса на город концепции, относящейся к человеческому телу (габитус города), путем приписывания городу статуса человеческой личности (например, в биографиях городов) и путем эмоционального захвата (структура чувствования), теперь описывается как специфичные для данного места структуры и их реализация в качестве доксы и габитуса.

Материальность города – от мостовых до садовых участков на окраине, от опор ЛЭП до фонтанов – это элементы социальной практики, которые точно так же входят в интерпретации городов, как воспоминания, политические конфигурации, экономические отношения. Противоречия и специфичные для данной социальной среды различия возможны, однако они по-прежнему соотнесены со структурой городов – особенно через доминирующие паттерны интерпретации.

Социология города задается вопросом о логике практики. Это означает не отрицать специфичные для той или иной социальной среды проявления, а спрашивать о том, какие паттерны образования общества действуют поверх границ социальных сред. Точно так же это не означает отрицания ни общественной структуры (в единственном числе) в ее мощи, ни установившихся в ней социального неравенства и распределения пространства. Вопрос о собственной логике и практике призван расширить исследовательский горизонт, что позволит обнаружить нечто новое в городе и его качествах.

Подобный проект социологии городов может быть успешно осуществлен только путем обширного эмпирического исследования. Он должен выйти за узкие рамки европейских и североамериканских городов, если только теоретическое любопытство направлено именно на “город” как объект, а не на региональные проявления. В отдельных случаях – например, в городах Африки – многое указывает на то, что собственная логика городов там обнаруживается даже легче, чем в Европе, потому что территориальная логика национального государства там никогда по-настоящему не утвердилась. Так, например, Труц фон Трота пишет: “Оно [т. е. колониальное и постколониальное господство. – М.Л.] начинается с территориальной администрации. Оно определялось притязанием государства на некую его область, но распространялось в лучшем случае на городские центры и пути сообщения” (von Trotha 2000: 257). Ввиду слабости “территории” как соперника по пространственной логике при идущей в то же время стремительными темпами урбанизации (подробно см. Janowicz 2007 и Янович в этом сборнике) африканские города могли бы стать идеальными объектами для сравнения с европейскими городами и их развитием.

Литература

Abu-Lughod, Janet (1999), New York, Chicago, Los Angeles, Minneapolis.

Beaverstock, Jon/Smith, Richard/Taylor, Peter (1999), A Roster of World Cities // GAWC – Publications, 28.07.1999, http://www.lboro.ac.uk/gawc/rb/rb5.html [последнее обращение: 01.05.2008].

Berking, Helmuth u.a. (2007), HafenStädte. Eine komparative Untersuchung zur Eigenlogik von Bremerhaven und Rostock, Abschlussbericht des empirischen Lehrforschungsprojektes “Soziologie des Ortes” unter Leitung von Helmuth Berking und Jochen Schwenk, Darmstadt. (Publikation im Campus-Verlag, in Vorbereitung).

Berking, Helmuth/Löw, Martina (2005) (Hg.), Die Wirklichkeit der Städte. Sonderband 16 der Zeitschrift Soziale Welt, Baden-Baden.

Bourdieu, Pierre (1974), Zur Soziologie der symbolischen Formen, Frankfurt am Main.

– (1993), Sozialer Sinn. Kritik der theoretischen Vernunft, Frankfurt am Main [фр. оригинал: Bourdieu, Pierre (1980), Le Sens pratique. Paris [рус. изд.: Бурдье, Пьер (2001), Практический смысл. СПб. – Прим. пер.].

– (1996), Die Praxis der reflexiven Anthropologie. Einleitung zum Seminar an der École des hautes etudes en sciences sociales. Paris. Oktober 1987 // Bourdieu, Pierre/Wacquant, Loic J. (Hg.), Reflexive Anthropologie, Frankfurt am Main, S. 251–294.

– (1997), Ortseffekte // Bourdieu, Pierre u.a. (Hg.), Das Elend der Welt. Zeugnisse und Diagnosen alltäglichen Leidens an der Gesellschaft, Konstanz, S. 159–167 [фр. оригинал: Bourdieu, Pierre (1993), dir., La misère du monde. Paris. – Прим. пер.].

Bourdieu, Pierre/Wacquant, Loic J. D. (1996), Reflexive Anthropologie, Frankfurt am Main.

Elze, Günter (2000), Breslau. Biographie einer deutschen Stadt, Leer.

Florida, Richard (2005), Cities and the Creative Class, New York/London.

Giddens, Anthony (1988), Die Konstitution der Gesellschaft. Grundzüge einer Theorie der Strukturierung, Frankfurt am Main/New York [англ. оригинал: Giddens А. (1984), The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. Cambridge; рус. пер.: Гидденс Э. (2003) Устроение общества: Очерк теории структурации. Москва. – Прим. пер.].

Göschel, Albrecht (2006), “Stadt 2030”: Das Themenfeld “Identität” // Deutsches Institut für Urbanistik (Hg.), Zukunft von Stadt und Region, Wiesbaden, S. 265–302.

Haupt, Heinz-Gerhard/Kocka, Jürgen (1996), Historischer Vergleich: Methoden, Aufgaben, Probleme. Eine Einleitung // Haupt, Heinz – Gerhard/Kocka, Jürgen (Hg.), Geschichte und Vergleich. Ansätze und Ergebnisse international vergleichender Geschichtsschreibung, Frankfurt am Main/New York, S. 9 – 45.

Hibbert, Cristopher (1987), Rom. Biographie einer Stadt, München.

Hillier, Bill (2005), Between social physics and phenomenology: explorations towards an urban synthesis?,http://www.spacesyntax.tudelft.nl/media/Long%20papers%20I/hillier.pdf [последнее обращение: 16.04.2008].

Hillier, Bill/Hanson, Julienne (1984), The Social Logic of Space, Cambridge/New York.

Hürlimann, Martin (1994), Wien. Biographie einer Stadt, Zürich/Freiburg.

Hutchins, Mary/Parkinson, Michael (2005), Competitive Scottish Cities? Placing Scotland’s Cities in the UK and European Context, http://openscotland. gov.uk/Resource/Doc/37428/0028677.pdf [последнее обращение: 16.04.2008].

Janowicz, Cedric (2007), Die Versorgung der Stadt: Zur Sozialen Ökologie urbaner Räume (Dissertation), Darmstadt.

Kaelble, Hartmut (1999), Der historische Vergleich. Ein Einführung zum 19. und 20. Jahrhundert, Frankfurt am Main/New York.

Krais, Beate/Gebauer, Gunter (2002), Habitus, Bielefeld.

Krätke, Stefan (2002), Medienstadt: Urbane Cluster und globale Zentren der Kulturproduktion, München.

Large, David C. (2002), Berlin. Biographie einer Stadt, München.

Le Galès, Patrick (2002), European Cities: Social Conflicts and Governance, Oxford.

Lindner, Rolf (2005), Urban Anthropology // Berking, Helmuth/Löw, Martina (Hg.), Die Wirklichkeit der Städte. Soziale Welt, Sonderband 16, Baden-Baden, S. 55–66.

Lindner, Rolf/Moser, Johannes (2006) (Hg.), Dresden. Ethnografische Erkundungen einer Residenzstadt, Leipzig.

Löw, Martina (2001), Raumsoziologie, Frankfurt am Main.

Mak, Geert/de Keghel, Isabelle (2006), Amsterdam. Biographie einer Stadt, München.

Meier, Lars (2007), Die Strategie des Einpassens – Deutsche Finanzmanager in London und Singapur (Dissertation), Darmstadt.

Nadler, Laura (1994), Comparative consciousness // Borofsky, Robert (Ed.), Assessing Cultural Anthropology, New York, p. 84–96.

Nishida, Kitaro (1999; orig. 1926), Ort // Elberfeld, Rolf (Hg.), Kitaro Nishida: Logik des Ortes. Der Anfang der modernen Philosophie in Japan, Darmstadt, S. 72 – 140.

Parkinson, Michael/Hutchins, Mary/Clark, Greg/Simmie, James/Verdonk, Hans (2004), Competitive European Cities: Where do the Core Cities stand?, London.

Rehberg, Karl-Siegbert (2006), Macht-Räume als Objektivationen sozialer Beziehungen – Institutionenanalytische Perspektiven // Hochmuth, Christian Hochmuth/Rau, Susanne (Hg.), Machträume der frühneuzeitlichen Stadt, Konstanz, S. 41–55.

Richter, Dieter (2005), Neapel. Biographie einer Stadt, Berlin.

Sassen, Saskia (1996), Metropolen des Weltmarktes. Die neue Rolle der Global Cities, Frankfurt am Main/New York.

Schriewer, Jürgen (2003), Problemdimensionen sozialwissenschaftlicher Komparatistik // Kaelble, Hartmut/Schriewer, Jürgen (Hg.), Vergleich und Transfer.

Komparatistik in den Sozial-, Geschichts – und Kulturwissenschaften, Frankfurt am Main/New York, S. 9 – 52.

Simmel, Georg (1995; orig. 1908), Der Raum und die räumliche Ordnung der Gesellschaft // Rammstedt, Otthim (Hg.), Georg Simmel – Soziologie: Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung. Gesamtausgabe Band 11, Frankfurt am Main, S. 687–790.

Taylor, Jan/Evans, Karen/Fraser, Penny (1996), Tale of Two Cities: Global Change, Local Feeling, and Everyday Life in the North of England: A Study in Manchester and Sheffield, London.

Trommer, Sigurd (2006), Identität und Image der Stadt der Zukunft // Deutsches Institut für Urbanistik (Hg.), Zukunft von Stadt und Region, Wiesbaden, S. 23–44.

von Bechtoldsheim, Hubert (1980), Leningrad. Biographie einer Stadt, München.

von Trotha, Trutz (2000), Die Zukunft liegt in Afrika. Vom Zerfall des Staates, von der Vorherrschaft der konzentrischen Ordnung und vom Aufstieg der Parastaatlichkeit // Leviathan, 28 – 2, S. 253–279.

Wacquant, Loic J. D. (1996), Auf dem Weg zu einer Sozialpraxeologie // Bourdieu, Pierre/Wacquant, Loic J. (Hg.), Reflexive Anthropologie, Frankfurt am Main, S. 17–93.

Williams, Raymond (1965), The long Revolution, Harmondsworth (England).

– (1977), Marxism and Literature, Oxford.

Wohlrab-Sahr, Monika (1994), Vom Fall zum Typus: Die Sehnsucht nach dem “Ganzen” und dem “Eigentlichen” – “Idealisierung” als biographische Konstruktion // Diezinger, Angelika/Kitzer, Hedwig/Anker, Ingrid u.a. (Hg.), Erfahrung mit Methode, Freiburg, S. 269–299.

Эта статья представляет собой сжатую аргументацию в поддержку осмысления и легитимации новых путей изучения городов. Расширенный вариант этого текста, акцентирующий тему конкуренции городов, вышел под заглавием “Социология городов” в издательстве Suhrkamp в 2008 г.

Городской габитус и габитус города
Франц Бократ

Города влияют на габитус своих обитателей по-разному. Об этом говорят, например, компаративные исследования социальных сред, причем как те, в которых сравниваются среды в одном городе, так и те, в которых сравниваются разные города. Но описания и сравнения городских социальных сред остаются идиографическими, если продемонстрированные в них взаимосвязи не поддаются обобщению, т. е. не указывают на что-то большее, нежели исследованные отдельные случаи. И наоборот, наблюдения над социальными средами на высоком уровне генерализации, как рассуждения Георга Зиммеля “Большие города и духовная жизнь” (Simmel 1984 [рус. изд.: Зиммель 2002 – прим. пер.]), не специфичны, если феномены, объясняемые с помощью общих моделей, приравниваются к феноменам как таковым. Ведь даже если нам кажется убедительной характеристика больших городов как “совершенно безличной формации” (ibid. 196 [там же: 5]) с соответствующими формами жизни, все же это генерализирующее определение городской практики, которое нельзя приравнивать к гетерогенным практикам городской жизни как таковым.

1. Логика практики

Бурдье (Bourdieu 1993 [здесь и далее цит. по рус. изд.: Бурдье 2001 – прим. пер.]), развивающий эту мысль в рассуждениях о теории практики, в рамках своей критики объективирующих форм познания и логик исследования[10]10
  У Бурдье встречаются многочисленные высказывания по темам, касающимся социологии города, регионов и жилища, но они не разработаны до степени превращения их в самостоятельные социологические дисциплины. Ср. ниже § 2.


[Закрыть], указывает на эпистемологические трудности и разрывы понятийных обобщений, которые “непрерывно соскальзывают с существительного (substantif) на существо (substance)” (ibid. 71 [Бурдье 2001: 73]) и тем самым дают власть применяемым понятиям, которые в конце концов начинают, как кажется, действовать совершенно сами по себе. Так, обозначения общественных явлений, например “взаимная замкнутость” и “блазированность” жителей большого города у Зиммеля (Simmel 1984: 196 [здесь и далее цит. по рус. изд.: Зиммель 2001: 8 – прим. пер.]) – понятия, применяемые для описания определенной социальной реальности, – как правило, начинают рассматриваться уже как реалии и оказывают, как представляется, воздействие на всю жизнь большого города со всеми ее разнообразными практиками. При этом легко ускользает от внимания то, что сам Зиммель, тонкий наблюдатель и эссеист, был представителем тех “освобожденных от исторических цепей индивидов” (ibid.: 204 [Зиммель 2001: 12]), которые воспринимают поле большого города как шанс сформировать описанные ими “качественные особенности и своеобразность” (ibidem [там же]). Наконец, в персонифицирующих обобщениях (вроде: “освобожденные от исторических цепей индивиды захотели теперь отличаться друг от друга” (ibidem [там же])) понятийные конструкции даже вводятся в качестве самостоятельных субъектов, которые, как кажется, уже действуют так же, как и “обозначающие их слова действуют во фразах в исторической речи” (Bourdieu 1993: 71 [Бурдье 2001: 73]).

Примеры, подобные этому, указывают на двоякую трудность: во-первых, невозможно понять городские социальные среды и формы практик на основе логик волевых решений отдельных акторов, ведь даже если удастся обнаружить регулярные соответствия между определенными предпочтениями в действиях и жизненными стилями, их нельзя будет, согласно Бурдье, рассматривать как результат сознательных размышлений или рациональных выборов и решений[11]11
  Критику так называемого “волюнтаризма антропологических фикций” (курсив Бурдье) см. Bourdieu 1993: 87 [Бурдье 2001: 90].


[Закрыть]. С другой стороны, нельзя интерпретировать объективирующие конструкции, такие как понятийные классификации, логические схемы, обзоры, таблицы и т. д., как реальные основания описываемых практик и стилистических форм, потому что в случае их применения происходит “подмена практического отношения практикой отношения к предмету, свойственного наблюдателю” (ibid.: 65 [Бурдье 2001: 66–67])[12]12
  Бурдье там же объясняет разницу между объективистскими объяснениями и практическим опытом на примере разницы между картой как моделью всех возможных путей и чувством пространства, укорененным в теле. Эту мысль можно в заостренной форме резюмировать сказанными ранее словами Коржибского (Korzybski 1973: 750f.): “Карта – это не территория”, или “слова – это не те вещи, которые они репрезентируют”.


[Закрыть].

При этом необходимо иметь в виду, что указание на трудности интерпретативных подходов, ставящих в центр картины актора, с одной стороны, и объективистских объяснительных попыток, с другой, не преследует цели огульно дискредитировать соответствующие формы научного теоретизирования. “Критическая рефлексия над границами ученого понимания” (ibid.: 53 [там же: 53]) служит, скорее, другой цели: проявить эпистемологические и социальные предпосылки их порождения, как правило невысказанные, и потому остающиеся имплицитными. Достигаемая тем самым релятивизация заявляемых притязаний на значимость направлена, однако, не только на применяемые для объяснения общественных явлений разнообразные логические модели, которые едины в том, что объясняют определенное число наблюдаемых случаев максимально наглядным и понятным образом. В ходе своей критики соответствующих попыток объективации Бурдье вырабатывает и измененное понимание самих изучаемых объектов – социальных практик и полей.

Под заголовком “Теория практики”[13]13
  Ср. Bourdieu 1976.


[Закрыть] или “Логика практики”[14]14
  Так называется 5 глава в Bourdieu 1993 [Бурдье 2001].


[Закрыть] Бурдье уже разоблачил простые модели и методы, используемые общественными науками для определения социальных практик, показав, что они представляют собой артефакты, “хоть и безупречные, но нереальные” (ibid.: 155 [там же: 165]). Это относится к уже упоминавшейся карте города, на которой “прерывистое и содержащее пробелы пространство практических маршрутов заменяется однородным и сплошным пространством геометрии”, а также к календарю, в котором “образуется линейное, однородное и сплошное время вместо времени практического, состоящего из отдельных фрагментов длительности, несоизмеримых между собой и обладающих каждый своим ритмом – ритмом времени, которое спешит или же топчется на месте в зависимости от того, что с ним делают” (ibid.: 154 [там же: 163], курсив Бурдье). В отличие от постулируемых при построении теорий гомогенности и точности социальных смысловых связей и паттернов восприятия, смысловые миры, создаваемые на практике, следуют “логике приблизительности и зыбкости” (ibid.: 159 [там же: 169]), которая, впрочем, – поскольку обстоятельства действий и требования порой быстро меняются – оказывается настолько непротиворечивой и обозримой, что ею можно практически овладевать. Своеобразие этой практической логики (или логики практики) заключается в том, что она полностью может быть постигнута лишь в самой деятельности, однако за это приходится платить – ее конститутивные условия и ограничения, функции и механизмы, иллюзии и опасности остаются нераспознанными: “Реально овладеть этой логикой может лишь тот, кем она полностью овладела; тот, кто ею обладает, но в такой степени, в какой она сама владеет им, т. е. лишенный владения” (ibid.: 31 [там же: 32])[15]15
  В другом месте (Bourdieu 1993: 166 [Бурдье 2001: 177]) Бурдье добавляет: “[…] истинная суть практики […] – ее слепота к своей собственной сути”. Если эту мысль превратить в позитивную, то можно было бы добавить, что “истиной практики” остается нетождественное, сопротивляющееся, не исчерпывающееся понятиями.


[Закрыть].

Впрочем, теория практики далека от того, чтобы просто поступиться своими теоретическими притязаниями ради практического опыта или поддерживать идеализированное представление о практике. Многочисленные указания на то, что мы разрушаем логику практики, когда пытаемся ухватить ее с помощью теоретических моделей и построений, преследуют цель подступиться к ее практическому смыслу за счет того, чтобы вновь вернуть ее “на исходную почву практики” (ibid.: 171 [там же: 182]). Под этим имеется в виду, что теоретические построения и объяснения хотя и годятся для прояснения понятийных взаимосвязей, но бьют мимо цели, когда доходит до выяснения практических вопросов: “Можно говорить, что гимнастика – это геометрия, но только не считать самого гимнаста геометром” (ibid.: 170 [там же: 181]). На фоне того, что – разовьем эту метафору – геометры встречаются в повседневной жизни общества скорее в виде исключения, а гимнасты в виде правила, становится отчетливо понятно, какое значение имеет логика практики. В той мере, в какой социальные действия имеют в первую очередь практическую релевантность (или, иными словами: они порождаются и понимаются практически, прежде чем в них теоретически вникают, анализируют их и интерпретируют), дело заключается в том, чтобы познать их в их актуальных (“в пылу боя”) и ситуативных (“не сходя с места”) сложностях, срочностях, необходимостях, удобствах и – не в последнюю очередь – противоречивостях. А как раз это и блокируют генерализирующие (синоптические, аналогические, синхронизирующие и проч.) формы тотализации[16]16
  Об историческом развитии и значении этих “форм тотализации” см. Foucault 1974: 82 – 113.


[Закрыть]. Только если удается увидеть социальные действия в их практическом, привязанном к телу смысле, а не как конкретные реализации общих объяснений и теоретических схем, – например, когда временные процессы определяются по своей “длительности”[17]17
  По поводу такого применения этого понятия ср. Bourdieu 1993: 149 [Бурдье 2001: 149]. Там же дается следующее пояснение: “Практика разворачивается во времени и обладает всеми соответствующими характеристиками, такими как необратимость, которая разрушается при синхронизации. Ее временная структура, т. е. ее ритм, темп и особенно направленность, основополагающая и для практического чувства […]” (Bourdieu 1993: 171 [Бурдье 2001: 158]).


[Закрыть], а пространственные отношения как “геометрическая практика”[18]18
  Чтобы пояснить эту мысль Бурдье, Лоик Вакан использует пример из области спорта: “Футбольное поле для футболиста, находящегося в игре, – не “объект”, т. е. не умозрительная целевая точка, допускающая бесконечное разнообразие взглядов с разных углов зрения и утверждающая за собой одинаковую ценность во всех своих внешних трансформациях. Поле пересечено силовыми линиями (“боковыми линиями”, линиями “штрафной площади”), расчленено на сегменты (например, “пустые зоны” между игроками), которые заставляют играть совершенно определенным образом, провоцируют и поддерживают этот определенный способ игры как бы помимо ведома игрока. Поле не дано ему, оно присутствует в качестве имманентной целевой точки его практических интенций; футболист включает его в свое тело и, например, чувствует направление “гола” точно так же непосредственно, как вертикаль и горизонталь собственного тела. […] Каждый маневр, выполняемый игроком, изменяет угол зрения на поле и проводит по нему новые силовые линии, в рамках которых затем, со своей стороны, происходят и осуществляются действия, вновь изменяя феноменальное поле” (Bourdieu/Wacquant 1996: 42–43).


[Закрыть], – раскрывается их практическая логика, которая оказывается совсем не похожей на “логику логики” (ibid.: 157 [там же: 167 – “нелогичная логика”]).

Таким образом, вместо внешней, якобы независимой исходной позиции, взгляд из которой только и превращает те или иные социальные феномены, которые были описаны, в объекты, и вместо уничтожения дистанции за счет практического участия Бурдье предлагает рассматривать социальные практики – такие как жесты, привычки, действия или суждения – в качестве выражений практического смысла, не поддающиеся ни объективистскому, ни субъективистскому растворению. Поэтому праксеологический подход означает интерес прежде всего к взаимосвязям между видами телесного поведения, формами практического понимания, специфичными для каждого данного поля условиями и культурными смысловыми паттернами. Тем самым отвергаются все социально – и культурно-теоретические подходы, в которых структуры и практики интерпретируются независимо друг от друга, и поэтому не случайно связь между обоими полюсами стоит в центре концепции габитуса, разработанной Бурдье.

Понятие габитуса помогает лучше объяснить суть праксеологического подхода постольку, поскольку в нем видны взаимосвязи между позициями, занимаемыми акторами в социальном пространстве, и специфичными для этих акторов типами поведения и стилями жизни. В отличие от структуралистских подходов, в которых взаимосвязи между паттернами социального порядка и паттернами индивидуальных действий односторонне интерпретируются в пользу предзаданных общественных структур, а также в отличие от теорий из области социальной феноменологии, в которых “осмысленное устройство социального мира”[19]19
  Намек на соответствующее заглавие работы Альфреда Шюца (Schütz 1974).


[Закрыть] объясняется интенциональными актами понимания, Бурдье располагает габитус как бы между структурами и действиями, порядками и перспективами или между позициями и диспозициями:

В качестве опосредующего звена между позицией или положением в социальном пространстве и специфическими практиками, пристрастиями и т. д. выступает то, что я называю габитусом, т. е. общая базовая установка, диспозиция по отношению к миру, которая ведет к систематическому занятию определенных позиций, но при этом в силу того, что она представляет собой отражение всей прежней жизни, может быть относительно независима от позиции, занимаемой в рассматриваемый момент времени. Иными словами, существует – и это достаточно неожиданно – взаимосвязь между самыми несхожими вещами: как человек говорит, танцует, смеется, читает, что он читает, что ему нравится, какие у него знакомые и друзья и т. д. Все это тесно связано одно с другим (Bourdieu 1989: 25).

Многое объясняет в данной связи тот факт, что названные здесь взаимосвязи могут быть показаны на примере исследуемого габитуса, их не приходится реконструировать через общий структурный или интенциональный анализ действий. Уже в повседневных практиках и привычках обнаруживаются те основанные на опыте знания и умения, которые сформировались в ходе обретения габитуса и которые – в известных пределах – связаны “двоякими, структурированными и структурирующими отношениями с окружающей средой” (Bourdieu 2001: 184). В праксеологическом смысле важно то, что это знание и умение, ставшее частью габитуса, не означает никакого интеллектуального богатства: оно проявляется как “ноу-хау тела”, или как “телесный интеллект”[20]20
  Ср. Bourdieu 2001: 182–188.


[Закрыть]. В отличие от таких взглядов на знание (episteme) и умение (techne), которые в центр картины ставят сознание и в которых приобретенные путем практики опыт и навыки (technai) по возможности подводятся под унифицирующие понятия, теории или идеи[21]21
  Кстати, это относится не только к знанию Нового времени, которое положило начало продуктивному соединению разума, опирающегося на законы, и опыта, опирающегося на эксперименты, но также (пусть и специфическим образом) к истинному знанию о добре (logos) у Платона, которое обладает практическими формами знания и навыками, например ремесла или военного искусства, и претендует на универсальную значимость. Ср. Heinrich 1986: 164.


[Закрыть], понятие габитуса подчеркнуто обращается к заученным путем практики привычкам и умениям (empeiria), которые также независимо от теоретических познаний или рациональных целеполаганий конституируют действия. На основании рутинного смыслового опыта габитус делает возможным “практическое понимание”, которое с достаточной степенью надежности можно применять к повторяющимся ситуациям и предметам и которое – по крайней мере в главном для каждого данного случая социальном поле – открывает доступные для выбора стратегии совладания. В отличие от ментальных операций, при которых приписывание смыслов осуществляется интенционально, Бурдье (Bourdieu 1993: 127 [Бурдье 2001: 134]) понимает “практическое чувство” по эту сторону границы между физическим и психическим как “социальную необходимость, ставшую природой и преобразованную в моторные схемы и телесные автоматизмы”.

Относительно признаков, связанных с телом, габитус можно охарактеризовать двояко: во-первых, он выступает в качестве “подпорки памяти” (Bourdieu 1976: 199; 1993: 126; 2001: 181 [Бурдье 2001]), или “кладовой отсроченных мыслей” (Bourdieu 1993: 127 [Бурдье 2001: 134]). Этим Бурдье намекает на то, что габитус представляет собой “ставшую натурой историю, которая как таковая отрицается, ибо реализуется как вторая натура” (Bourdieu 1976: 171). В праксеологическом смысле эта форма реализации включает в себя прежде всего телесно-аффективный обмен с социальным окружением и практически полностью исключает акты осознавания. Превращение общественных структур, социальных правил и культурных ценностей в телесные феномены происходит прежде всего через телесные процессы обучения, в ходе которых габитус последовательно формируется в соответствии со специфичными для каждого поля схемами восприятия, оценки и действия. При этом, как выражается Бурдье, (Bourdieu 2001: 181) “социальный порядок проникает в тела”. Однако это “проникновение” – не просто пассивный процесс. Бурдье интерпретирует порождаемый габитусом практический смысл как “социальную необходимость, ставшую природой и преобразованную в моторные схемы и телесные автоматизмы”[22]22
  Bourdieu 1993: 127 [Бурдье 2001: 134].


[Закрыть], и подчеркивает тем самым активную и порождающую сторону телесной деятельности. Как при говорении на основе заученных понятий и оборотов словно бы без труда порождаются бесчисленные предложения и при этом не распознаются социальные “структуры языкового рынка, которые утверждают себя как система специфических санкций и процессов цензуры” (Bourdieu 1990: 12), – точно так же незаметно проявляет себя в кажущихся непосредственными телесных практиках структурная сторона габитуса. Ведь только в состоянии действия реализуется “устанавливаемое в практике отношение непосредственного согласия между габитусом и конкретным полем” (Bourdieu 1993: 126 [Бурдье 2001: 133]). Социологически значимым является прежде всего вопрос, как самые общие смысловые структуры габитуса перерабатываются в горизонте каждого действующего актора, – или, другими словами, как общественные структуры и практические схемы воздействуют друг на друга.