Текст книги "Творческое наследие А. В. Брушлинского и О.К. Тихомирова и современная психология мышления (к 70-летию со дня рождения)"

6. Существенный вклад внесла СТМ в понимание механизмов творчества: деятельность считается в СТМ тем более творческой, чем шире ряд возникающих в актуалгенезе новообразований и чем к более высокому уровню структурных единиц деятельности они относятся. Эти новообразования – не «мертвые» продукты осуществленной деятельности, а компоненты ее развивающейся и усложняющейся регуляции. Динамика творческой деятельности состоит в развитии и ее предмета, и детерминант и механизмов ее регуляции. Роль личностной регуляции возрастает при переходе к сложным формам осуществления деятельности, в которых высок удельный вес творческих компонентов.

СТМ обогащает понимание ряда известных в психологии фактов. Так, феномен «эмоционального решения» меняет представление об инсайте как мгновенном и спонтанном осознании принципа решения (или самого решения), показывая сложное взаимодействие вербализуемых и невербализуемых компонентов его подготовки и «выхода в план сознания», а также роль смыслового развития и эмоционально-оценочных механизмов.

Переход от феноменологического описания «чувствительности к проблемам», что считается устойчивой личностной чертой, к конкретному исследованию с позиций СТМ позволил раскрыть детерминанты процесса обнаружения проблемы и его индивидуально-типичные формы, связанные с мотивацией, психологической защитой, местом в структуре деятельности.

Проведенные в рамках СТМ работы дают основания утверждать, что понятие «интуиция» относится к ряду механизмов, обеспечивающих участие неосознаваемых психических процессов в творческом мышлении. Среди них: неосознаваемые предвосхищения будущих результатов; побочные продукты целенаправленного действия; операциональные смыслы элементов действия в их отношениях друг к другу; динамические системы операциональных и личностных смысловых образований; смысловые и целевые установки; эмоционально-установочные комплексы; целевой контекст; невербализуемые исследовательские операции; оценочные системы, включающие критерии и результаты эмоциональных и когнитивных оценок; рефлесивно непроработанные фрагменты опыта и др.

Подводя итоги, фундаментальными достижениями СТМ представляются: установление единства функционирования когнитивных и аффективных компонентов мышления, определение роли эмоционально-смысловой регуляции, расширение традиционных представлений о функциях эмоций (выявление регулирующей, предвосхищающей, интегрирующей функций), о видах и динамике смысловых образований, обнаружение новых закономерностей развития познавательной мотивации и механизмов ее влияния на организацию деятельности (структурирующая функция мотива), раскрытие форм взаимодействия осознаваемых и неосознаваемых процессов в мыслительной деятельности, выявление основных типов преобразования интеллектуальной деятельности, опосредствованной информационными технологиями.

Подготовлено при поддержке РГНФ, грант № 03-06-00131а

Раздел 2
Методологические проблемы психологии в трудах А.В. Брушлинского и О.К. Тихомирова

Взаимоотношения понятий «операциональный смысл» и «недизъюнктивность мышления» в концепциях О.К. Тихомирова и А.В. Брушлинского

Беспалов Б.И.

Москва

О.К. Тихомиров в «смысловой теории мышления» (1984) рассматривает мышление человека как «процесс решения задачи» в некоторой проблемной ситуации. В структуре задачи выделяются требования к ее решению, которое нужно найти или получить путем преобразования ситуации, и условия, определяющие пути и способы реализации требования. К условиям задачи относятся воспринимаемые, представляемые или словесно описанные элементы ситуации, между которыми возможны пространственные, функциональные и другие отношения.

Например, в шахматной задаче элементами ситуации являются клетки шахматной доски и фигуры, а требование задачи – поставить мат за заданное число ходов. Пространственные отношения между элементами выражаются как «пешка стоит на поле е4 и слева от ладьи». Функциональные отношения элементов определяются правилами преобразования ситуации и выражаются как «поля d5 и f5 под ударом пешки», «пешка препятствует ходу ладьи» и пр. Функциональные отношения элементов выявляются при проигрывании человеком возможных ходов. Исследовательские действия «проигрывания» возможностей фигур объективируются в движениях глаз и занимают основное место в процессе решения задачи.

Выявленные в исследовательских действиях функциональные отношения объекта называются его «операциональным смыслом». Операциональный смысл – это особая форма психического отражения объекта, которая не совпадает полностью с его объективным значением, «так как из поля объективных значений (всех функциональных отношений объекта – Б.Б.) поисковыми актами выделяются лишь некоторые (и меняющиеся) характеристики объекта». Операциональный смысл объекта – это не перцептивный образ, отражающий цвет, форму и положение объекта, и не понятие, фиксирующее устойчивые, внеситуативные признаки объекта, способы его преобразования, абсолютную ценность, и не личностный смысл, остающийся постоянным при решении задачи, не обладающей для субъекта высокой значимостью. Операциональный смысл может быть невербализованным или выраженным в языке, им может обладать элемент ситуации, попытка решения задачи и ситуация в целом.

Согласно «процессуальной концепции мышления» А.В. Брушлинского «мышление берет свое начало в проблемной ситуации, которая затем преобразуется в задачу, или проблему, содержащую определенные условия и требования (вопрос)» (1996). Взаимосвязь между условиями задачи (космический корабль, невесомость, свеча и т. д.) и ее требованием (т. е. вопросом – будет ли при таких условиях гореть свеча), называется «основным отношением задачи». В процессе решения задачи ее основное отношение непрерывно (недизъюнктивно) развивается из состояния предварительного прогноза решения в дифференцированное «искомое решение». При этом отсутствует процесс «сличения» текущего решения с заданным, искомым образцом, ввиду отсутствия последнего на промежуточных стадиях процесса.

Решение задачи рассматривается как «недизъюнктивный» мыслительный процесс «анализа через синтез», в котором анализируемые объекты (условия и требование задачи) вступают в новые отношения, благодаря чему основное отношение задачи трансформируется в искомое решение, а условия и требования задачи дифференцируются и выступают в новых качествах и характеристиках. Так, процесс горения свечи (один из элементов основного отношения задачи), вступая в отношение с плавящимся в невесомости парафином (другой элемент отношения), начинает проявляться в новом качестве – пламя свечи будет залито парафином и погаснет.

«Недизъюнктивность» психического процесса, в частности, процесса мышления, означает, во-первых, единство познавательных и эмоционально-волевых аспектов психического процесса, пронизанность познания чувствами, эмоциями, волевыми тенденциями (С.Л. Рубинштейн, 1973). Во-вторых, онтологическую непрерывность (неразрывность, взаимопроникновение) стадий процесса и «размытость» его компонентов, которые «никогда четко не отделены друг от друга наподобие деталей машины или циклов ее функционирования» (А. В. Брушлинский, 1979). В третьих, специфическую целостность психического процесса, обусловленную неосознаваемостью возможных путей решения задачи или неразличимостью временного порядка способов ее решения, что проявляется в инсайтах, в «интерференциях», Струп-эффектах и пр. (Б.И. Беспалов, 2003).

Первое значение понятия «недизъюнктивность» обосновано, в частности, данными О.К. Тихомирова и Ю.Е. Виноградова о том, что при положительном эмоциональном возбуждении, возникшем при успешном решении вспомогательной шахматной задачи, эта задача оказывает сильное «наводящее» влияние на решение основной задачи. Когда же при неуспешном решении основной задачи возникала отрицательная эмоция, то она подавляла положительные эмоции при решении вспомогательной задачи. В этом случае при повторном предъявлении основной задачи ее решение не достигалось.

Второй аспект «недизъюнктивности» мышления, раскрытый А.В. Брушлинским, сопоставим с описанным О.К. Тихомировым процессом развития и взаимодействия невербализованных смыслов элементов ситуации, путем их включения в разные системы связей и отношений.

Третий аспект «недизъюнктивности» мышления можно соотнести с целостностью невербализованного операционального смысла взаимодействующих «элементов ситуации» или осуществляемых в зрительном плане «попыток решения» шахматной задачи. Представляемые в «дереве игры» возможные попытки (пути) решения шахматной задачи логически различны. «Однако в реальной поисковой деятельности попытки не являются отдельными образованиями, а находятся между собой в смысловой (недизъюнктивной – Б.Б.) связи» (О.К. Тихомиров, 1984).

Таким образом, понятия «недизъюнктивность» мышления и «операциональный смысл» объекта отражают разные, но взаимосвязанные аспекты мыслительного процесса и его результата.

Методологические поиски А.В. Брушлинского в контексте проблемы интеграции психологического знания

Блок О.Г.

Караганда

В начале 80-х годов А.В. Брушлинский провел сопоставление основных категорий двух ведущих концепций того времени: «анализа» и «синтеза» в теории психического как процесса и «значения» и «смысла» в теории деятельности А.Н. Леонтьева. Выполненное в рамках психологии мышления с целью преодоления дуализма индивидуального и общественного, субъекта и объекта, данное сравнение приобретает сегодня смысл попытки преодолеть дезинтегрированность психологии, и в этом качестве рассматривается ниже.

Дуализм, разрыв между значением и смыслом А.В. Брушлинский видел в рассуждении А.Н. Леонтьева о том, что значение (знание) со временем может утратить полноту, а его смысл для человека в новой ситуации, напротив, может стать иным, например, более глубоким. Смысл отрывается «от значения, т. е., по существу, от объекта» и «вычерпывает» свое новое содержание не из объекта, а, очевидно, получает его только от субъекта, теперь уже не взаимодействующего с объектом» (А.В. Брушлинский, 1982). Возможность монистического решения заключалась для А.В. Брушлинского в фундаментальном положении «о непрерывности взаимодействия человека с миром (субъекта с объектом…). Поскольку одним из психологических механизмов такого взаимодействия является анализ через синтез, то значение и смысл выступают, прежде всего, как постепенно раскрываемые субъектом разные качества одного и того же объекта, включаемого в разные системы связей и отношений» (А.В. Брушлинский, 1982). Это – суть решения. Рассмотрим его в интересующем контексте.

Оно строилось на основе отождествления онтологических (человек и мир) и гносеологических (субъект и объект) категорий, а через них и самих подходов (А.Н. Леонтьев решал проблему образования мира человека, а А.В. Брушлинский – взаимодействия субъекта с объектом). Отождествление удерживало обсуждение в контексте общей проблемы связей, отношений, но снимало основные противоречия между теориями – исключало вопросы, которые не имели смысла в теории психического как процесса, и были актуальны для теории деятельности: проблемы действия и избирательности связей человека с миром, для понимания механизма которых и вводились категории значение и смысл. Только при этом условии было возможным сопоставление обоих подходов. Сегодня, благодаря утверждающемуся пониманию науки как открытой самоорганизующейся системы, становится предельно ясным, что, согласно законам самоорганизации, сопоставимыми, взаимодействующими могут быть лишь тождественные, т. е., соответствующие в своих основаниях, теории. Т. о. ход, пусть осуществленный А.В. Брушлинским только логически, отразил в себе условие движения науки по линии усложнения ее самоорганизации и сделал явным то, что концепции, реализующие разные типы мышления, взаиморазвиваться, взаимообогащаться не могут. Для этого необходимо выйти из плоскости сопоставления категорий, подняться над ними и выделить такую систему, которая позволила бы соединить теории, раздельно описывающие бытие и диалектику психологических явлений. Что это за система, можно прояснить, отталкиваясь от идеи А.В. Брушлинского.

Различия обоих теоретических подходов проявились в изучении одной и той же системы фактов. В теории деятельности значения преломляют мир объектов для человека, т. е. связывают субъективное с объективным, безотносительно к его актуальным потребностям. Смыслы осуществляют эту связь иначе – применительно к действующей личности, т. е. раскрывая отношения между потребностью и соответствующим ей предметом. Без значения невозможно сознавать мир как таковой. Без смыслов человеку невозможно связать реальность означенного мира «с реальностью самой его жизни в этом мире» (А.Н. Леонтьев, 1975). Связь, устанавливаемая смыслами, указывает, т. о., на реальность особого рода – субъект-объектную реальность. Источником ее возникновения является деятельность, но каков способ ее существования, – на этот вопрос данный подход ответа не дает. В концепции А.Н. Леонтьева значения и смыслы раскрывают систему отношений человека с миром.

В теории же психического как процесса значения и смыслы сами раскрываются в системе отношений субъекта с объектом как качества объекта. Анализ и синтез среди прочих качеств объекта открывают и смыслы как его прирожденные качества. Качества объекта – данность, существующая всегда, поэтому вопрос об их возникновении бессмысленен: они раскрываются субъектом при взаимодействии с объектом. Таким образом, взаимодействие становится способом существования смысла для субъекта, т. е. смысл обнаруживает процессуальное бытие.

В итоге изучаемое обеими теориями явление смыслов предстает как процессуальное отношение, как единство действия и взаимодействия, т. е. как явление, обладающее признаками самодетерминациии и самодвижения сложного субъект-объектного целого. Это суть признаки системного бытия, обеспечивающие исходной системе открытость и способность к самоорганизации и развитию. Следовательно, именно в такой системе лежат истоки подлинного объединения взаимоисключающих концепций и теоретических подходов.

Данный вывод дает понимание того, что достичь интеграции, собрать в систему разрозненные знания о психике, полученные на основе различных методологических позиций, можно лишь тогда, когда в основание науки в качестве предмета положена живая, реально функционирующая и развивающаяся система.

Таким образом, итог, к которому подводит проведенный анализ сопоставления основных категорий двух концепций, лежит в плоскости решения вопроса о внутренней тенденции развития психологии, что определяет ценность самого предпринятого А.В. Брушлинским шага.

К проблеме изучения генезиса познавательной деятельности

Джакупов С.М.

Алматы

Исследование целеобразования (О.К. Тихомиров) в условиях перехода от совместной практической деятельности к совместной мыслительной деятельности, являясь достаточно адекватной моделью для изучения генезиса познавательной деятельности, позволяет акцентировать внимание на его процессуальной стороне. При этом, говоря языком А.В. Брушлинского, удается «схватить» недизъюнктивную сущность мышления.

Процесс преобразования практической деятельности совокупного субъекта в мыслительную деятельность индивидуального субъекта есть не что иное, как развернутое в пространственно-временных плоскостях формирование и развитие самого субъекта познавательной деятельности. Познавательная деятельность, изначально детерминируя активность субъекта, (именно на эту сторону активности обращал внимание П.Я. Гальперин, говоря о примате ориентировочной деятельности) сама является своеобразным результатом процесса субъект-субъект-объектного взаимодействия.

При таком подходе возникает специальная задача анализа роли общения в процессе преобразования индивидуальных по форме и практических по содержанию деятельностей в совместную по форме и мыслительную по содержанию деятельность. Актуализируется проблема формирования совместной деятельности, которая с необходимостью подводит нас к проблеме взаимосвязи общения и мышления.

В исследованиях, проведенных под руководством Б.Ф. Ломова, была показана качественная и количественная перестройка познавательных процессов в условиях совместной деятельности и общения по сравнению с индивидуальной деятельностью (Ломов, 1980, 1984). Констатировалось существенное влияние общения на мыслительные процессы разного уровня: от усвоения понятий до решения творческих задач. В качестве основных детерминант, обусловливающих влияние общения на мышление, рассматривались общий фонд информации, специфические механизмы регулирования динамики индивидуальных познавательных процессов, совместные стратегии решения задач и общий для группы стиль деятельности. При этом чаще всего сложнейшая взаимосвязь мышления и общения сводилась к процессам накопления информации в «общем фонде информации», что положительно сказывалось на результатах совместного мышления индивидов.

Не соглашаясь с такой трактовкой взаимосвязи мышления и общения, мы хотим подчеркнуть, что для того чтобы общий фонд информации выступил актуально для каждого участника совместной деятельности, необходимо, чтобы он был вначале презентирован каждому субъекту, стал достоянием его сознания. В пользу этого свидетельствуют результаты экспериментов Я.А. Пономарева (1981) по изучению решения творческих задач в условиях общения. В этих исследованиях побочный продукт деятельности выступал в качестве «ключа к решению» задачи лишь в процессе его осознания другими участниками деятельности, в то время как для решающего задачу субъекта он мог оставаться неосознанным и потому бесполезным.

Исследования, проведенные под руководством А.В. Брушлинского (1982), явились своеобразным продолжением рассмотренных выше работ и позволили обнаружить явления «психологической слепоты и глухоты», указывающие на недостаточность информационной интерпретации взаимосвязи общения и мышления. Как отмечается, «новая идея сама по себе не поднимает процесса мышления всех членов группы на общий уровень, который может быть достигнут только в случае совпадения или сближения их содержания». И далее «сближение содержания мышления партнеров происходит как постепенное понимание идей друг друга и включение их в систему связей и отношений каждого из них». Но такое объяснение еще не раскрывает подлинной сути «психологической слепоты и глухоты». Для этого надо, по крайней мере, объяснить, что значит в психологическом отношении «постепенное понимание идей».

Мы склонны полагать, что общий фонд информации, формируемый в условиях совместной мыслительной деятельности, действительно выступает в качестве дополнительного источника активности индивида, но только в случае его «присвоения», принятия каждым субъектом деятельности. А это, в свою очередь, определяется актуальной структурой личности, ее направленностью, в конечном счете, ее «динамической смысловой системой» (Выготский, 1982).

Реализация принципа единства общения и мышления в конкретном психологическом исследовании приобретает чрезвычайную актуальность в связи с изучением генезиса познавательной деятельности. Одним из путей реализации этого принципа является изучение целеобразования в совместной мыслительной деятельности, которое позволяет обнаружить взаимосвязь между «динамическими смысловыми системами» и «общим фондом информации». Это, в свою очередь, дало возможность перекинуть своеобразный методологический мостик между личностными и когнитивными составляющими познавательной деятельности субъекта и достаточно близко подойти к истокам познавательной активности личности в условиях специально разработанной нами схемы экспериментально-эмпирического исследования.

Контуры постнеклассической парадигмы в творчестве О.К. Тихомирова

Клочко В.Е.

Барнаул

Творчество Олега Константиновича Тихомирова еще не осмыслено с точки зрения его вклада в методологию научно-психологического исследования. Чтобы осмыслить этот вклад необходимо выйти за пределы психологии мышления, того проблемного и предметного поля, разработке которого посвятил свою жизнь О.К. Тихомиров. Насколько его идеи соответствовали объективным тенденциям развития психологии? Мне кажется, что многие из них носили настолько опережающий характер, что именно это и затрудняет анализ научного вклада ученого. Теперь, когда я сам испытал, насколько трудно приживается идея, которая каким-то образом опережает свое время, становится более понятным драматизм личной и научной судьбы учителя.

Только в 1994 году О.К. Тихомиров открыто признался в особенности выбранного им пути, но это было только признание, сам путь фактически уже был пройден. Но даже в 1994 году его позиция была своего рода вызовом: мысль о том, что психика – не отражение реальности, а ее порождение, даже сегодня может вызвать гнев у истинного «материалиста». Поиск «переходных форм» между Духом и Материей, начатый Л.С. Выготским, был продолжен О.К. Тихомировым в процессе изучения мышления, этой «высшей формы отражения». Обвинение в «спиритуализации материи» и сегодня может выглядеть достаточно грозным, а в конце 60-х, когда стали поступать экспериментальные данные о субъективных измерениях, которые имеет проблемная ситуация, о «неформальной, ценностно-смысловой структуре», порождающейся в мыслительной деятельности и надстраивающейся над предметно-логическим ее основанием, говорить об этом было и вовсе непросто.

Когда Р. Уилсон с сожалением пишет об отсутствии заметных эффектов от его многолетних усилий по привитию американцам навыков галилеевского мышления, то легче оценить впечатление, которое могли произвести идеи, порожденные мышлением более высоким, чем галилеевское. Галилеевское мышление, как его понимал К. Левин, это мышление способное открыть такие качества предметов и явлений, которые могут быть обнаружены, только если иметь в виду целостную систему. Они не могут быть обнаружены даже при самом тщательном анализе изолированного предмета. О.К. Тихомиров приучал нас к другому мышлению, к тому, что могут быть качества порождаемые системой, на которые она опирается в своем дальнейшем развитии. Противоречие заключалось в том, что мы были вынуждены, реально исследуя самоорганизацию мышления, говорить и писать о его саморегуляции – вполне в духе времени, когда психика понималась в качестве того, что регулирует взаимоотношения человека с окружающей его «объективной реальностью», ориентирует в ней. Развитие синергетических идей постепенно сблизит понятие «самоорганизация» со способом существования открытых систем, но в конце 60-х было слишком рано рассуждать о принципе избирательности в психологических системах. Казалось бы уже 30 лет прошло с тех пор, как Л.С. Выготский заявил о том, что функция психики заключается не в отражении, а в том, что она представляет собой «орган отбора», «решето, процеживающее мир», но эту идею заметили далеко не все даже из тех, кому были доступны его труды. Господствующая идеология настаивала на том, что между субъектом и объектом не может стоять никакая «третья реальность», одно признание которой уже не только намекнет на непознаваемость мира, но явится сразу как форма проявления агностицизма. А в наших исследованиях эта третья реальность просто «выпирала», реально доказывая гипотезу Л.С. Выготского о призвании психики не отражать объективную реальность, а «субъективно искажать» ее в пользу человека – «чтобы можно было действовать». В лаборатории О.К. Тихомирова изучали становление смыслов как формирование того, что устанавливает направление мыслительной деятельности, ее избирательность, т. е. выступает в качестве «параметров порядка», в которых представлено сразу и внутреннее и внешнее, субъективное и объективное. Это было еще в конце 60-х и начале 70-х прошлого века. Лишь в 1994 Г. Хакен (и Португали) придут к выводу о том, что взаимодействие внутреннего и внешнего порождает параметры порядка, которые по своей природе являются внутренне-внешними (в кн. «Принципы работы головного мозга», Берлин, 1996).

Казалось бы, что дела у наших коллег, изучавших мышление как процесс, обстояли несколько лучше. Мы, изучая мышление как деятельность, могли фиксировать процессы порождения психологические новообразований и пытались выяснять их роль в детерминации, направленности, избирательности мыслительной деятельности. Научная школа другого замечательного психолога А.В. Брушлинского, выходя к тем же феноменам, интерпретировала их в духе галилеевского мышления. Например, значения, смыслы и ценности понимались как разные качества одного и того же объекта, которые открываются по мере включения объекта в разные системы связей и отношений. Это позволяло теории удержаться в рамках парадигмы отражения. Сложным для нас оставался вопрос о порождении системных сверхчувственных качеств в актах взаимодействия, которое мы не смогли тогда оценить именно в его порождающем эффекте. Для теории С.Л. Рубинштейна – А.В. Брушлинского, в которой как фундаментальное рассматривалось положение о непрерывном взаимодействии человека с миром, как не странно, камень преткновения оставался тем же самым. Полагалось, что взаимодействие не порождает такое качество, как смысл, а при определенных условиях открывает его как то, что всегда было в объекте.

Объяснительные возможности двух теорий были ограничены тем, что отношение субъекта к объекту было «вынуто» из самого взаимодействия. Это приводило к сосуществованию двух логик – логике деятельности, в рамках которой можно было понять механизмы ее избирательности, и логике отражения, полагающей непосредственность акта взаимодействия, в который не может (не должна) вмешаться никакая «третья реальность», дабы не вносить в него никакого субъективного искажения. Констатация сосуществования двух логик станет очевидным фактом только к 1984 году (см. обобщающий труд Б.Ф. Ломова «Методологические и теоретические проблемы психологии»). В этом же году О.К. Тихомиров напечатает свою «Психологию мышления», в которой указанная дуальность опровергалась не столько даже теоретически, но прежде всего экспериментально. И по сей день, как мне кажется, нет другого метода исследования, который позволял бы непосредственное изучение динамики формирования актуального сектора жизненного пространства человека, как позволяет это делать метод синхронной регистрации КГР и содержательного состава разворачивающейся деятельности.

Так почему же всегда было так трудно оценить по достоинству то, что было проделано О.К. Тихомировым? Можно сказать, что многие его идеи обогнали свое время, но это не будет полным ответом. В начале 70-х психология не успела осмыслить реально зарождающейся в ней неклассицизм, а О.К. Тихомиров заявлял идеи уровня пост-неклассицизма. Психологи еще не привыкали к мысли о трансцендентальной природе человека, а у нас уже «предметы выходили из себя», обретали субъективные измерения и благодаря этому «двигались в план сознания». Еще психика рассматривалась в своей адаптивной функции, гомеостазически, а в школе О.К. Тихомирова решались проблемы роли психологических новообразований в самоорганизации человека. Общество только констатировало наступление эпохи информатизации, а О.К. Тихомиров уже ставил и решал проблему удаленных психологических последствий компьютеризации. Гипотеза Л.С. Выготского о единстве интеллекта и аффекта получила развернутые доказательства в то время, когда еще не были сделаны открытия в области нейрофизиологии эмоций, которые позволили объяснить их связь со смыслообразованием и избирательностью сознания (Н.П. Бехтерева, 1988). Об опережающей роли эмоций О.К. Тихомиров писал на два десятка лет раньше, чем, в физиологии эмоций будут обнаружены механизмы, объясняющие каким образом и почему эмоциональная реакция опережает когнитивную (Дж. Леду, 1995). Мне кажется, что Олег Константинович не хотел тратить жизненные силы на борьбу с противодействием, которое неизбежно бы возникло при более категоричном отстаивании им идей, и без того «неподъемных». У меня сложилось впечатление, что всю свою жизнь он стоял перед подлинно бахтинской проблемой и в своих выступлениях перед коллегами, в беседах с нами, в лекциях для студентов он решал эту проблему: «что я хочу сказать, и что я могу сказать, чтобы быть понятым». Некоторые до сих пор путают его понятность с простотой излагаемых им идей.

Сами же идеи живут своей новой жизнью – они давно уже переросли рамки психологии мышления и уже не всегда опознаются в связи с их творцом. Но чем заметней приближается наука к исследованию человеческих миров, констатации многомерности жизненных пространств, ценностно-смысловой развертки реального бытия людей, тем ясней проступает методологическая значимость идей, которые выдвигал и разрабатывал О.К. Тихомиров.