Текст книги "Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст"

В конечном счете сталинский террор и наличие огромного Гулага фактически формировали новую структуру советского общества. Это была своеобразная иерархия страт, статус которых определялся степенью примененного к ним государственного насилия. Условно эту иерархию можно представить следующим образом:

– заключенные и ссыльные;

– осужденные к мерам наказания, не связанным с лишением свободы, а также находившиеся под следствием и временным арестом, но в конечном счете не осужденные;

– «подозрительные» – родственники репрессированных, слои населения, подвергавшиеся дискриминации по социальным, национальным признакам, но не попавшие в Гулаг;

– избежавшие Гулага, но не получившие от этого явных социальных преимуществ;

– «выдвиженцы террора», получившие в результате кадровых чисток социальные преимущества, но непосредственно не причастные к организации террора;

– исполнители террора – сотрудники карательного аппарата и других звеньев партийно-государственной машины, причастных к организации и исполнению террора.

Взаимодействие и противостояние отмеченных страт прослеживается в советском и российском социально-политическом развитии в течение многих десятилетий. Разлагающе действуя на политико-моральное состояние советского общества, опыт Гулага при определенных условиях мог стать важным фактором преодоления сталинизма. Долг свидетеля, требующего справедливости и предупреждающего об опасности, становился смыслом жизни многих жертв Гулага[44]44
  О проблеме свидетелей и свидетельства применительно к узникам нацистских концлагерей см. [Агамбен 2012].


[Закрыть]. Такие свидетельства явились самым сильным, эмоциональным и убедительным аргументом в борьбе антисталинистов за будущее страны.

Возможности для свидетельствования, конечно, зависели от общей политической ситуации. Сталинское государство прилагало огромные усилия, чтобы правда о Гулаге не проникала за пределы лагерей. Письма заключенных подвергались цензуре. Практика свиданий с родственниками в лагерях была чрезвычайно ограниченна. Страх перед свидетельствами наряду с другими причинами заставлял власти максимально изолировать бывших заключенных. После отбытия срока им запрещали селиться в больших городах и других «режимных местностях», отправляли в ссылку в отдаленные районы, держали под постоянным контролем.

Изоляция и наказания за свидетельство, несомненно, давали свои результаты. На многие годы в среде бывших узников Гулага сформировалась устойчивая привычка молчания. Вытесняя из памяти страшный опыт, многие старались обезопасить себя и своих детей. «…Они жили маскируясь и молча почти 70 лет.

Одна из опрошенных подчеркивала, что она не говорила никому, даже собственным детям, о своем опыте», – пишет М. Кацнельсон, бравший интервью у детей спецпереселенцев в Сибири в 2003 году [Kaznelson 2007: 1164].

Возможности для свидетельствования существенно расширились после смерти Сталина. Социальная активность бывших политических заключенных была важной частью хрущевской оттепели. Критика сталинизма в 1950–60-е годы, отчасти мотивированная политическими расчетами власти, для бывших узников Гулага являлась способом своеобразного социального реванша и восстановления справедливости. Очевидно, что такой подход мог быть активно поддержан многочисленными жертвами сталинского произвола и их близкими, тем более что антисталинизм и возвращение к Ленину стали официальной идеологической доктриной. Лояльные антисталинисты, сохранившие верность партии и идеалам социализма, составляли авангард оттепели, пользуясь поддержкой государства[45]45
  Об этой категории бывших политических заключенных см. [Адлер 2013]. О требованиях оптимистического переживания лагерного опыта см. [Jones 2008].


[Закрыть].

Вместе с тем десталинизация не удержалась в заданных сверху рамках. Сталинизм все чаще рассматривался как воплощение социализма, а ленинский террор приравнивался к сталинскому. Манифестом этого влиятельного направления стал «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына, основанный на большом количестве неортодоксальных мемуаров. Солженицын и его единомышленники определили взгляд на сталинизм нескольких послесталинских поколений.

В ответ на этот вызов уже в ходе десталинизации вполне очевидно обозначилась тенденция ресталинизации, определения узких границ критики сталинского прошлого[46]46
  О противоречивых тенденциях десталинизации, в том числе о консервативном повороте в реорганизации лагерной системы в начале 1960-х годов, см. [Elie 2013: 125–132; Hardy 2016].


[Закрыть]. Эта политика получила ускорение после снятия Хрущева. Ресталинизация в значительной мере опиралась на интересы и представления выдвиженцев террора. Именно к этой категории принадлежали высшие руководители страны в 1960-е – начале 1980-х годов. Не имея намерений полностью реабилитировать сталинизм и массовый террор, они предпочитали замалчивать эти проблемы и делать акцент на трудностях строительства нового общества во враждебном окружении. Эта формула вполне устраивала непосредственных исполнителей террора. В большинстве вряд ли протестовала против «тихой ресталинизации» и та часть населения, которая избежала сталинского террора. Предсказуемое авторитарное развитие советской системы без всплесков государственного насилия стимулировало безразличие к преступлениям прошлого. Из таких разных (и в разной степени активных) сил формировалась общность защитников Гулага.

Однако посеянные свидетелями семена дали новые всходы во второй половине 1980-х годов. На этот раз дело зашло гораздо дальше, чем при Хрущеве[47]47
  См. подробную хронику этих событий в работах [Davies 1989; Davies 1997].


[Закрыть]. Массовые реабилитации и возможность самоорганизации антисталинских сил, важным свидетельством чего было создание общества «Мемориал», породили новую ситуацию. Заметное участие в формировании памяти о Гулаге приняла не только традиционно активная часть бывших политических заключенных, но и более широкие слои жертв сталинского и послесталинского террора. Проигравшими в этой борьбе памятей о Гулаге оказались как выдвиженцы террора, так и – особенно – его исполнители. Несколько громких скандалов периода перестройки было связано с разоблачением бывших чекистов, в почете и благополучии доживавших свой век.

Свой шанс на реванш защитники террора получили в связи с изменением российской ситуации в двухтысячные годы. Многочисленные социально-экономические и политические причины поворота к «мягкому авторитаризму» являются предметом специального рассмотрения. С точки зрения темы данной статьи важно отметить, что составной частью такого поворота являются специфические массовые исторические представления о сталинизме и Гулаге [Adler 2005; Рогинский 2011; Дубин 2011]. Несмотря на их многообразие и нюансы, эти точки зрения вполне поддаются систематизации на основании обозначенных выше критериев стратификации по Гулагу.

Рис. 1.3. Празднование 75-летия Усольлага. Увеличенный кадр из телевизионного новостного репортажа

Умонастроения узников Гулага и жертв послесталинского произвола вполне прослеживаются в непрерывающейся линии осуждения сталинизма. Вместе с тем в массовом сознании современной России наблюдается неагрессивное безразличие к теме террора и Гулага. Его источниками, скорее всего, является усталость от эмоциональных и политических переживаний, превращение сталинизма в прошлое, не затрагивающее реальные интересы современного гражданина России. С точки зрения гулаговской стратификации носителями таких настроений могут быть семьи, в свое время благополучно пережившие террор, хотя и не получившие от этого явных социальных преимуществ.

Позицию выдвиженцев террора в определенной мере можно различить в распространенных теориях «сталинской модернизации»: «жертвы были ужасны, но исторически необходимы». Предпочтения исполнителей террора и отчасти его выдвиженцев демонстрирует многочисленная апологетическая литература. Целенаправленное отрицание Гулага в современной России в основном имеет две ипостаси. Первая – политико-пропагандистская, объявляющая курс Сталина абсолютно верным. Вторую можно назвать ведомственной. Она утверждает, что сталинский Гулаг был обычной пенитенциарной системой, и всячески подчеркивает героические свершения советской карательной системы как в борьбе с преступностью, так и в экономической области[48]48
  О ведомственной литературе о Гулаге см. [Иванова 2006: 9].


[Закрыть].

Приверженцами ведомственной презентации Гулага в современной России выступают прежде всего историки и служащие, связанные со структурами российского Министерства внутренних дел и пенитенциарной системы. Одним из последних примеров ведомственных умонастроений, вызвавшим активные комментарии в интернет-сообществе, было празднование в Пермской области 75-летия Усольского лагеря (рис. 1.3).

Усольский лагерь являлся одним из символов «Большого террора» 1937–1938 годов. Он входил в число семи лесозаготовительных лагерей, срочно созданных в конце 1937 года в связи с необходимостью размещения массы заключенных, осужденных «тройками» в ходе массовых операций НКВД [ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 22а. Д. 139. Л. 21]. Заключенные этих лагерей, организованных на скорую руку, существовали в особенно ужасных условиях. К 1 января 1938 года в этих лагерях числились около 90 тысяч заключенных. За первые полгода их существования умерли более 12,5 тысяч, более 20 тысяч перешли в разряд нетрудоспособных, в том числе около пяти тысяч стали инвалидами [ГАРФ. Ф. Р-9114. Оп. 1. Д. 1138. Л. 59, 63; Д. 2740. Л. 53]. Новые лесные лагеря, организованные в 1937 году, по существу оказались лагерями смерти. Игнорируя эти доступные исторические факты, руководство Усольского лагеря и управления Федеральной службы исполнения наказаний по Пермской области отметило юбилей лагеря под лозунгом:

В январе 1938 года в Усольском ИТЛ НКВД СССР были заложены традиции, которые имеют ценность и в нынешнее время. Это верность Родине, взаимовыручка, уважение к ветеранам. Усольлаг – это тысячи километров дорог, сотни лесных поселков, более 60 тысяч сотрудников, рабочих и служащих, трудившихся на протяжении 75 лет, это школы, детсады, клубы [Наконечный 2013][49]49
  Аналогичные факты и тенденции фиксируют исследования в других регионах массового сосредоточения лагерей. См. [Pallot, Piacentini and Moran 2010]. Настроения в пользу своеобразной реабилитации Гулага имеют также важные экономические предпосылки: в ряде районов России лагеря до сих пор остаются единственными работодателями для местного населения [Pallot 2005: 109–110].


[Закрыть].

* * *

Долгие годы тезис о системообразующей роли Гулага основывался на представлениях об огромных размерах лагерей. Речь шла о том, что одновременно в них находились многие миллионы и даже десятки миллионов заключенных. В последние двадцать лет в связи с открытием архивов удалось достичь в этом вопросе относительной ясности – в лагерях и колониях в моменты их максимального роста содержалось около 2,5 млн человек. Означает ли это, что террор и Гулаг не играли столь большой роли в сталинской системе, которую им приписывали? На самом деле новые документы лишь показали, что террор и государственное насилие при Сталине имели более сложную и разветвленную структуру, чем предполагалось ранее. Наряду с расстрелами и заключением в лагеря миллионы людей отправлялись в ссылку, подвергались арестам, хотя впоследствии не осуждались, не попадая в судебную статистику и т. д. Десятки миллионов человек приговаривались к различным наказаниям без лишения свободы, прежде всего к исправительно-трудовым работам. В стране были многочисленные категории населения, которые подвергались различным преследованиям и дискриминации и существовали на грани ареста. Наиболее известны из них члены семей «врагов народа». В общем, прямые репрессии разного рода касались значительной части взрослого населения страны.

Широкий размах и сложная структура государственного насилия имели столь же многочисленные и сложные последствия для формирования и последующего развития советской системы. Условно их можно разделить на краткосрочные и долгосрочные. Уже в период максимального распространения сталинского Гулага, в 1930–50-е годы, он оказывал заметное воздействие на развитие практически всех сфер жизни советского общества. Многочисленные факты, лишь некоторые из которых обобщены в этой статье, позволяют изучать каналы проникновения Гулага в не-Гулаг, параметры их тесного взаимодействия. Широкое применение труда заключенных и спецпоселенцев поддерживало мобилизационную модель советской экономики, способствовало распространению методов принуждения и ослаблению экономических стимулов. Создание разветвленной сети лагерей и спец-поселений позволяло режиму в огромных масштабах применять насилие для поддержания социальной стабильности, несмотря на катастрофическое снижение уровня жизни. Как обычно, террор являлся фактором уничтожения значительной части интеллектуального потенциала страны, деформации общественной морали и отрицательной социальной селекции. В системах, построенных на насилии, худшие всегда имеют больше шансов для выживания и успешного социального продвижения.

Постепенный демонтаж сталинской репрессивной системы и Гулага после смерти вождя был важной, но недостаточной предпосылкой для преодоления наследия сталинизма. С одной стороны, преодолев диктатуру, страна оставалась авторитарной. С другой – многие социальные последствия террора и Гулага оказались устойчивыми и глубоко укорененными. Долгосрочное воздействие имело формирование разветвленного государственного карательного аппарата, не ограниченного в своих действиях какими-либо законами. Длительное влияние террора и Гулага способствовало снижению порога социальной чувствительности к произволу, формированию «привычки к несвободе» как устойчивого состояния массового сознания, подавляющего социальную активность. Границы между Гулагом и не-Гулагом демонстрируют свою проницаемость и условность в длительной исторической перспективе.

Горская 2015 – Последние письма Сталину. 1952–1953 / Под ред. Г. В. Горской и др. М.: РОССПЭН, 2015.

История сталинского Гулага 2004 – История сталинского ГУЛАГа: конец 1920-х – первая половина 1950-х годов. Собрание документов: В 7 т. Т. 1. Массовые репрессии в СССР / Под ред. Н. Верта и С. В. Мироненко; Т. 3. Экономика Гулага / Под ред. О. В. Хлевнюка; Т. 4. Население Гулага / Под ред. А. Б. Безбородова; Т. 6. Восстания, бунты и забастовки заключенных / Под ред. В. А. Козлова. М.: РОССПЭН, 2004.

Кокурин и Петров 2000 – ГУЛАГ. 1917–1960 / Сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М.: МФД, 2000.

Лившин и Орлов 2002 – Письма во власть. 1928–1939. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / Под ред. А. Я. Лившина и А. Б. Орлова. М.: РОССПЭН, 2002.

Юрков 1998 – Население России за 100 лет (1897–1997). Статистический сборник / Ред. Ю. А. Юрков и др. М.: Госкомстат, 1998.

ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации.

Агамбен 2012 – Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель / Пер. И. Левиной и др. М.: Европа, 2012.

Адлер 2013 – Адлер Н. Сохраняя верность партии: коммунисты возвращаются из ГУЛАГа. М.: РОССПЭН, 2013.

Бердинских, Бердинских и Веремьев 2017 – Бердинских В., Бердинских И., Веремьев В. Система спецпоселений в Советском Союзе 1930–1950-х годов. М.: Политическая энциклопедия, 2017.

Бородкин, Грегори и Хлевнюк 2008 – ГУЛАГ: Экономика принудительного труда / Под ред. Л. Бородкина, П. Грегори, О. Хлевнюка. М.: РОССПЭН, 2008.

Верт 2010 – Верт Н. Террор и беспорядок. Сталинизм как система / Пер. с фр. А. И. Пигалева. M.: РОССПЭН, 2010.

Виола 2010 – Виола Л. Крестьянский ГУЛАГ: мир сталинских спец-поселений / Пер. с англ. Е. Осокиной. М.: РОССПЭН, 2010.

Говоров 2003 – Говоров И. В. Разгул преступности в послевоенном Ленинграде // Вопросы истории. 2003. № 4.

Говоров 2004 – Говоров И. В. Негласная агентура советской милиции в 1940-х гг. // Вопросы истории. 2004. № 4.

Добсон 2014 – Добсон М. Холодное лето Хрущева: возвращенцы из ГУЛАГа, преступность и трудная судьба реформ после Сталина. М.: РОССПЭН, 2014.

Дубин Б. В. Россия нулевых: политическая культура, историческая память, повседневная жизнь. М.: РОССПЭН, 2011.

Захарченко 2013 – Захарченко А. В. НКВД и формирование авиапромышленного комплекса в Поволжье. 1940–1943 гг. Самара, 2013.

Земсков 2003 – Земсков В. Н. Спецпоселенцы в СССР. 1930–1960. М.: Наука, 2003.

Зубкова 1999 – Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М.: РОССПЭН, 1999.

Иванова 2005 – Иванова Г. М. История ГУЛАГа, 1918–1958: Социально-экономический и политико-правовой аспекты. М.: РОССПЭН, 2015.

Кокурин и Моруков 2001 – Кокурин А. И., Моруков Ю. Н. ГУЛАГ: структура и кадры // Свободная мысль – XXI. 2001. № 12. С. 96–116.

Кошелева 2013 – Советская национальная политика. Идеология и практики. 1945–1953 / Под ред. Л. П. Кошелевой и др. М.: РОССПЭН, 2013.

Коэн 2011 – Коэн С. Жизнь после ГУЛАГа: возвращение сталинских жертв. М.: АИРО-XXI, 2011.

Наконечный 2013 – Наконечный М. Праздник людоедов // Псковская губерния. 2013. Т. 627. № 5. 6–12 февр.

Нефедов 2012 – Нефедов С. А. Продовольственное потребление советских трудящихся в 1930-е гг. // Вопросы истории. 2012. № 12. С. 71–91.

Поляков 1992 – Всесоюзная перепись населения 1939 года. Основные итоги / Под ред. Ю. А. Полякова. М.: Наука, 1992.

Рогачев 2000 – Рогачев М. Б. УСЕВЛОН и история «Мертвой дороги» // Покаяние: Мартиролог: В 12 т. / Под ред. М. Б. Рогачева. Т. 3. Сыктывкар: Коми книжное изд-во, 2000. С. 345–373.

Рогинский 2011 – Рогинский А. Б. Память о сталинизме // История сталинизма: итоги и проблемы изучения. Материалы международной научной конференции. Москва, 5–7 декабря 2007 года. М.: РОССПЭН, 2011. С. 21–27.

Росси 1991 – Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу: В 2 ч. M.: Просвет, 1991.

Росси 1994 – Росси Ж. Реальный социализм // Воля: журнал узников тоталитарных систем. 1994. № 2–3. С. 174–185.

Солженицын 1989 – Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956. Опыт художественного исследования: В 3 т. М.: Советский писатель – Новый мир, 1989.

Соломон П. Советская юстиция при Сталине / Пер. с англ. Л. Максименкова. М.: РОССПЭН, 2008.

Фильцер 2011 – Фильцер Д. Советские рабочие и поздний сталинизм: рабочий класс и восстановление сталинской системы после окончания Второй мировой войны / Пер. с англ. А. Л. Раскина. М.: РОССПЭН, 2011.

Фицпатрик 2008 – Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне: социальная история Советской России в 30-е годы: деревня / Пер. Л. Ю. Пантиной. М.: РОССПЭН, 2008.

Хейнцен 2008 – Хейнцен Дж. Коррупция в ГУЛАГе: дилеммы чиновников и узников // ГУЛАГ: Экономика принудительного труда / Под ред. Л. Бородкина, П. Грегори, О. Хлевнюка. М.: РОССПЭН, 2008. С. 157–176.

Хили 2012 – Хили Д. Наследие ГУЛАГа: Принудительный труд советской эпохи как внутренняя колонизация // Там внутри: практики внутренней колонизации и культурной истории России / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельманна и И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 684–728.

Ширер 2014 – Ширер Д. Сталинский военный социализм: репрессии и общественный порядок в Советском Союзе, 1924–1953 гг. М.: РОССПЭН, 2014.

Широков 2013 – Широков А. И. Принудительный труд и вторая волна колонизации российского Севера // Принудительный труд в СССР. Экономика, политика, память. М.: РОССПЭН, 2013. С. 55–64.

Эпплбаум 2015 – Эпплбаум Э. ГУЛАГ. М.: АСТ, Corpus, 2015.

Эткинд 2018 – Эткинд А. Внутренняя колонизация: имперский опыт России. М.: Новое литературное обозрение, 2018.

Adler 2005 – Adler N. Teh Future of the Soviet past Remains Unpredictable: Teh Resurrection of Stalinist Symbols Amidst the Exhumation of Mass Graves // Europe-Asia Studies. 2005. Vol. 57. № 8. P. 1093–1119.

Alexopoulos 2005 – Alexopoulos G. Amnesty 1945: Teh Revolving Door of Stalin’s Gulag // Slavic Review. 2005. Vol. 64. P. 274–306.

Alexopoulos 2008 – Alexopoulos G. Stalin and the Politics of Kinship: Practices of Collective Punishment, 1920s–1940s // Comparative Studies in Society and History. 2008. Vol. 50. № 1. P. 91–117.

Alexopoulos 2017 – Alexopoulos G. Illness and Inhumanity in Stalin’s Gulag. New Haven; London: Yale UP, 2017.

Barenberg 2009 – Barenberg A. Prisoners Without Borders: Zazonniki and the Transformation of Vorkuta after Stalin // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, Neue Folge. 2009. Bd. 57. № 4. S. 513–534.

Barenberg 2013 – Barenberg A. From Prisoners to Citizens? Teh Experience of Ex-Prisoners in Vorkuta during the Tah w // Teh Tah w: Soviet Society and Culture during the 1950s and 1960s / Ed. by Denis Kozlov and Eleonory Gilburd. Toronto, 2013.

Barnes 2011 – Barnes S. Death and Redemption. Teh Gulag and the Shaping of Soviet Society. Princeton: Princeton UP, 2011.

Bell 2013 – Bell W. T. Was the Gulag an Archipelago? De-Convoyed Prisoners and Porous Borders in the Camps of Western Siberia // Russian Review. 2013. Vol. 72. № 1. P. 116–141.

Bell 2018 – Bell W. T. Stalin’s Gulag at War: Forced Labour, Mass Death, and Soviet Victory in the Second World War. University of Toronto Press, 2018.

Belova and Gregory 2009 – Belova E., Gregory P. Political Economy of Crime and Punishment under Stalin // Public Choice. 2009. Vol. 140. № 3–4.

Cadiot et Elie 2017 – Cadiot J., Elie M. Histoire du Goulag. La Découverte, 2017.

Davies 1989 – Davies R. W. Soviet History in the Gorbachev Revolution. Basingstoke: Macmillan, 1989.

Davies 1997 – Davies R. W. Soviet History in the Yeltsin Era. Basingstoke: Macmillan, 1997.

Elie 2006 – Elie М. Les politiques à l’égard des libérés du Goulag. Amnistiés et réhabilités dans la région de Novosibirsk, 1953–1960 // Cahiers du monde russe. 2006. T. 47. № 1–2. P. 327–348.

Elie 2013 – Elie М. Khrushchev’s Gulag: the Soviet Penitentiary System after Stalin’s Death, 1953–1964 // Teh Tah w: Soviet Society and Culture during the 1950s and 1960s / Ed. by D. Kozlov and E. Gilburd. Toronto: University of Toronto Press, 2013. P. 109–142.

Ellman 2002 – Ellman М. Soviet Repression Statistics: Some Comments / Europe-Asia Studies. 2002. Vol. 54. № 7. P. 1151–1172.

Gestwa 2010 – Gestwa K. Die Stalinschen Großbauten des Kommunismus: Sowjetische Technik– und Umweltgeschichte, 1948–1967. München, 2010.

Hardy 2016 – Hardy J. S. Teh Gulag After Stalin: Redefining Punishment in Khrushchev’s Soviet Union, 1953–1964. Cornell UP, 2016.

Hooper 2013 – Hooper C. V. Bosses in Captivity? On the Limitation of Gulag Memoir // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2013. Vol. 14. № 1. P. 117–142.

Jones 2008 – Jones P. Memories of Terror or Terrorizing Memories? Terror, Trauma and Survival in Soviet Culture of the Tah w // Teh Slavonic and East European Review. 2008. Vol. 86. № 2. P. 346–371.

Kaznelson 2007 – Kaznelson M. Remembering the Soviet State: Kulak children and dekulakisation // Europe-Asia Studies. 2007. Vol. 59. № 7. P. 1163–1177.

Khlevniuk 2004 – Khlevniuk O. Teh History of the GULAG. From Collectivization to the Great Terror. London, New Haven: Yale UP, 2004.

Mildenberger 2000 – Mildenberger F. Die Polarmagistrale. Zur Geschichte strategischer Eisenbahnprojekte in Rußlands Norden und Sibirien (1943 bis 1954) // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, Neue Folge. 2000. Bd. 48. № 3. S. 407–419.

Pallot 2002 – Pallot J. Forced Labour for Forestry: Teh Twentieth Century History of Colonization and Settlement in the North of Perm’ Oblast’ // Europe-Asia Studies. 2002. Vol. 54. № 7. P. 1055–1083.

Pallot 2005 – Pallot J. Russia’s Penal Peripheries: Space, Place and Penalty in Soviet and Post-Soviet Russia // Transactions of the Institute of British Geographers, New Series. 2005. Vol. 30. № 1. P. 109–110.

Pallot, Piacentini and Moran 2010 – Pallot J., Piacentini L., Moran D. Patriotic Discourses in Russia’s Penal Peripheries: Remembering the Mordovan Gulag // Europe-Asia Studies. 2010. Vol. 62. № 1. P. 1–33.

Round 2006 – Round J. Marginalized for a Lifetime: Teh Everyday Experiences of Gulag Survivors in Post-Soviet Magadan // Geografsi ka Annaler. Series B: Human Geography. 2006. Vol. 88. № 1.

Ro’i 2009 – Ro’i Y. Teh Transformation of Historiography on the «Punished Peoples» // History and Memory. Special Issue: Historical Scholarship in Post-Soviet Russia / Ed. by Gabriel Gorodetsky. Vol. 21. № 2. P. 150–176.

Sprau 2018 – Sprau M. Kolyma nach dem GULAG. Entstalinisierung im Magadaner Gebiet 1953–1960. Berlin: De Gruyter Oldenbourg, 2018.

Suny 1993 – Suny R. G. Teh Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse of the Soviet Union. Stanford: Stanford UP, 1993.

Varese 1998 – Varese F. Teh Society of the vory-v-zakone, 1930s–1950s // Cahiers du monde russe. 1998. Vol. 39. № 4. P. 515–538.

Viola 2014 – Viola L. Stalin’s Empire: Teh Gulag and Police Colonization in the Soviet Union in the 1930s // Stalin and Europe: Imitation and Domination, 1928–1953 / Ed. by Т. Snyder and R. Brandon. New York: Oxford UP, 2014. P. 18–43.

Weiner 2006 – Weiner A. Teh Empires Pay a Visit: Gulag Returnees, East European Rebellions, and Soviet Frontier Politics / The Journal of Modern History. 2006. Vol. 78. № 2. P. 333–376.

Хлевнюк Олег Витальевич – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, профессор Школы исторических наук НИУ Высшая школа экономики, автор работ по советской истории 1920–50-х годов, в том числе монографий «Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры» (2010), «Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры» (2011, в соавторстве с Й. Горлиц-ким), «Сталин. Жизнь одного вождя» (2015), «Teh History of the GULAG. From Collectivization to the Great Terror» (2004).