Текст книги "Ялос-2015"

 
На станции Валуйки —
Таможенный контроль.
Проворные бабульки
Разносят «хлеб да соль».
Какие ни взбрели бы
Желанья – все несут:
И пирожки, и рыбу,
И сок, и колбасу…
 
 
Но мимо из вагона
Смотрю я сверху вниз:
На пятачке перрона
Играет гитарист.
Какие у скитальца
Причины для забот!
И вот летают пальцы
По лабиринту нот.
 
 
Вот менуэтец чинный
Звучит издалека,
Вот музыки старинной
Английская тоска,
Вот вдруг пассаж испанский —
И все замрет в груди!
А вот напев цыганский —
– А ну, давай, ходи!
 
 
Движение в вагонах —
Толпится вкруг народ.
Таможенник в погонах
Стоит разинув рот.
Сержант патрульный робко
Глядит из-под руки,
Как сыплются в коробку
Скупые медяки.
 
 
Тот музыкант отменный
Нашел себе приют:
Ведь зритель этой сцены —
Тысячеликий люд.
Он разнесет по свету,
Как – помыслами чист —
Играет менуэты
Бродячий гитарист.
 
 
Бегут по стеклам струйки,
Опять идут дожди.
А станция Валуйки
Осталась позади.
Но словно через сито
Пройдя сквозь толщу лет,
Звучат и «Кумпарсита»,
И древний менуэт.
 
 
Путь продолжая дальный,
Припомню я не раз,
Как музыкант вокзальный,
Порой войдя в экстаз,
Глаза прикрыв беспечно,
Сжимая гриф в руке,
Мне говорил о Вечном
На Вечном Языке.
 

 
Грамматики и Гёте, и Дюма
Как детище Европы просвещённой
Звучали часто и в России сонной —
В благопристойных родовых домах.
Простой же люд не напрягал ума
И говорил, в отличье от учёных,
Закусывая яблочком мочёным,
Как говорила родина сама.
Но изменить порядок пробил час:
Мыслительный прогресс заставил нас
Реформу языка взвалить на плечи,
Трудом самоотверженных мужей
Богатство лиц, времён и падежей
 
 
Употребляя для славянской речи.
Употребляя для славянской речи
Остроты галлов, готский лаконизм,
Мы оживили древний организм,
Как будто в фонарях сменили свечи.
Не то чтоб нам хвалиться было нечем
(Мол, где известный наш патриотизм?),
Но всё благое может искалечить
Плебейский местечковый эгоизм.
Влиянье на державу мыслей новых
Мы отмечаем со времён петровых.
И Ломоносов это понимал:
Кто чёткую физическую норму
Вправлял и в поэтическую форму,
Тот русский слог над миром поднимал.
 
 
Он русский слог над миром поднимал,
Тот, чья душа всегда была свободна,
Чья мысль была чиста и благородна,
Как вдохновенья светлый идеал.
Он Музе восхитительной внимал
У родников поэзии народной
И старые традиции ломал
Со свойственной настырностью природной.
И на фундамент из былых побед,
Который созидали много лет
Его высокомудрые предтечи,
В безвременное пользованье нам
Он языку воздвиг изящный храм —
И тем уже себя увековечил.
 
 
И тем уже себя увековечил
Поэт на лоне чистого листа,
Что лёгкие, изысканные речи
Вложил в простонародные уста.
Как вздох, его поэзия проста.
Его талант Всевышним был отмечен,
А слог – и невесом, и безупречен,
Как бабочка, вспорхнувшая с куста.
Чтобы плодами мысли насладиться,
Душа всегда обязана трудиться,
Поскольку главный плод – она сама!
Но, постепенно изменяя вкусу,
Подвержены коварному искусу
 
 
И мы, хоть и не лишены ума.
А мы, хоть и не лишены ума,
На разные европеизмы падки.
Мы слепо принимаем их порядки
И вносим нравы их в свои дома.
И в душах происходит кутерьма:
На блеск фольги мы мчимся без оглядки.
Свет истины от нас укрыл туман,
Как тот сорняк, что забивает грядки.
Нам проще изучить английский сленг,
Чем собственный язык поднять с колен!
Как люд к своим богатствам бессердечен!
Нет времени копаться в словарях.
И мы, себя не утруждая зря,
Пред чуждыми словами бисер мечем.
 
 
Пред чуждыми словами бисер мечем.
Низкопоклонство на Руси в чести.
Оно – наш крест, который давит плечи.
И Бог весть, сколько нам его нести.
Синица, крепко сжатая в горсти,
Дороже нам, чем быстрокрылый кречет.
Что ж, нынче и ребенок лет шести —
И тот по-иностранному лепечет.
Но, словно откровение молитвы,
Язык с душою воедино слиты.
В то верит и Неверящий Фома.
Без этого не будет человека.
Так отчего же на исходе века
Наш лексикон – как бедная сума?
 
 
Наш лексикон, как бедная сума,
Обчищенная грязными руками,
Замусорен словами-сорняками
Лишь по причине скудости ума.
Когда в дому разруха и чума,
Лукавый управляет простаками,
И все углы забиты пауками —
Над разумом владычествует Тьма.
Затеяна нечестная игра:
За ценность выдаётся мишура.
Заказчик же, как прежде, не замечен.
Он платит, чтоб скорей иссяк родник,
И очень рад тому, что наш язык
Беспомощен, безграмотен, увечен.
 
 
Беспомощен, безграмотен, увечен
Слог человека, ставшего рабом.
Не важно, есть ли у него свой дом,
Из рядовых иль званием отмечен.
Пусть он материально обеспечен,
Добившись этого своим трудом.
Мир дорогих вещей – его Содом,
Поскольку он душевно искалечен.
Ракушкой ограничен кругозор:
Автомобиль, квартира и забор.
Работа – беспросветная морока.
Продал, купил, затраты, барыши…
А в глубине измученной души —
Озёра, обмелевшие до срока.
 
 
Озёра, обмелевшие до срока
В отсутствии целебных родников —
Печать неизлечимого порока,
Болезнь золотоносных рудников.
Мы остудили души ненароком,
В то время как на рубеже веков
Язык наш вновь шагнул по воле рока
Через границы всех материков.
Там, на сплетенье мировых дорог
В их мир ворвался наш певучий слог
Разрядом электрического тока!
Аборигены северной страны,
Колодцы, что давно иссушены,
Наполните из вечного истока!
 
 
Наполните из вечного истока
Свои опустошённые сердца!
Пусть упадут на дно души глубокой
Всегда скупые речи Мудреца.
Порою он царапает жестоко
Обидным словом, не подняв лица.
Порою недописанные строки
Понятны так, не требуя конца.
Свободой комбинаций и звучаний
Приставок, суффиксов и окончаний
Язык наш в целом мире несравним.
Его создали русские поэты.
И чтоб навеки убедиться в этом,
Читайте Пушкина! Живите им!
 
 
Читайте Пушкина! Живите им! —
Создателем «Руслана и Людмилы».
Его стихи всегда для сердца милы
Прикосновеньем радостным своим.
Поэта светлый дух неутомим,
Он в каждого свои вселяет силы,
К нам вырываясь из оков могилы,
Через века понятен и любим.
И пусть вы от искусства далеки —
Над сутью неоконченной строки
Задуматься не бойтесь ненароком.
И томик раскрывая каждый раз,
Тончайшей филигранью точных фраз
Спасайте свой язык от злого рока.
 
 
Спасайте свой язык от злого рока,
Висящего незримо над страной.
Её пытал нещадно век жестокий
Нашествием, предательством, войной.
Оплачена немыслимой ценой
Обратно к Храму долгая дорога.
Она явилась в качестве пролога
К выздоровленью Родины больной.
Но в годы катастроф и потрясений
Поэт нас властно поднимал с коленей.
Его искусство – магии сродни:
Достаточно лишь нескольких мгновений —
И дух ваш укрепит великий Гений
Лишь соприкосновением одним.
 
 
Лишь соприкосновением одним
С полётом мысли, облечённой в слово,
Заблудший странник путь находит снова,
Увидев путеводные огни.
Его ведут без устали они
К открытьям, разбивающим оковы
И с вечных тайн срывающим покровы,
(Но не священных, Боже сохрани).
Так отличайте ж высшие дары
От суетной блестящей мишуры,
Детей уберегая от порока.
С рожденья – до прощанья у дверей
Знакомьте сыновей и дочерей
С твореньями Поэта и Пророка!
 
 
С твореньями Поэта и Пророка
Наш дух воистину непобедим.
Он нас ведёт в сражении жестоком
Вперёд к победе, сквозь огонь и дым.
Француз кудрявый, немец синеокий,
С червём завоевателя в груди,
Не раз пытались нас поработить,
Посмев распоряжаться волей Рока.
Пред языком, как пред сибирской стужей,
Бессильно смертоносное оружье!
Глупец, кто этого не понимал.
И пусть надменно и недоумённо —
Склоняются в почтенье церемонно
Грамматики и Гёте, и Дюма!
 
 
Грамматики и Гёте, и Дюма
Употребляя для славянской речи,
Он русский слог над миром поднимал —
И тем уже себя увековечил!
А мы, хоть и не лишены ума,
Пред чуждыми словами бисер мечем.
Наш лексикон – как бедная сума,
Беспомощен, безграмотен, увечен.
Озёра, обмелевшие до срока,
Наполните из вечного истока —
Читайте Пушкина! Живите им!
Спасайте свой язык от злого рока
Лишь соприкосновением одним
С твореньями Поэта и Пророка!
 

Ариола Милодан
(Россия, Республика Крым, Симферополь)

«Родилась я давно. Сказать бы, столько не живут – ан нет! Я ведь живу… И ещё жить собираюсь. А в сравнении с египетскими пирамидами – вопрос о возрасте вообще несерьёзен.

Знаете, обычную биографию писать скучно. Так что я опишу то, о чём в биографиях пишут после смерти, обычно посторонние люди. Итак, ребёнком я была хорошим, как утверждает мама, до 13 лет. Ну… там… любила животных (половина местных бабушек норовила поискать своих кошек почему-то именно у нас), дралась (во дворе было больше мальчишек, так что война – святое дело даже сейчас), из одноразовых акций: шпилька в розетке соседкиной квартиры – сгоревшая проводка – никто не пострадал; гвозди, забитые в яблоки (в буфет не забивались) – никто не съел; разодранная в клочья метла дворничихи (месть уже не помню за что) – опять-таки никто не умер…

Не буду впадать в патетику и заявлять, что пишу с рождения: грамоте научилась в возрасте 6–7 лет и только года через три сообразила, что стихи можно не только читать, но и писать самостоятельно. Открытия моего на тот момент никто не оценил, наверное, ввиду того, что оценивать было нечего. Рукописи не сохранились.

После 13 лет в моём мировоззрении произошли какие-то необратимые изменения (по словам мамы): я начала петь в церковном хоре, заинтересовалась вопросами философии, религии, поиска истины… Вопросов было много – ответов мало. Я слонялась по всем обнаруженным мной сектам, перестала есть мясо, устроила в доме алтарь Кришны и начала петь мантры. Истина не открывалась. Мама хваталась за голову, ходила в школу, просила классного руководителя на меня повлиять. Потом я занялась индийскими танцами. В то время много писала, училась рисовать, паять, шила себе костюмы для выступлений, коллекционировала камни, мох и календарики с кошками. Думала стать ветеринаром или зоологом. Победила тяга к сцене.

После училища культуры окончила 2 курса института восточной лингвистики в Киеве (далее институт перевели на коммерческую основу), вела студию восточного танца при университете им. Шевченко. Ещё через некоторое время у меня родился сыночек Светозар, и через год мы с ним вернулись в Крым, где сейчас и живём.

В данный момент учусь в магистратуре Таврической академии Крымского федерального университета по направлению «Теоретическая физика». Работаю экскурсоводом на ЮБК.

Мечтаю побывать в Китае и Индии (и везде, куда доберусь), писать так, чтобы слова были живыми…

Поиски истины продолжаются…

 
Электрическими цепями,
Не включёнными в этот город,
Путешествуют наши души.
Мы с тобой – два безумных вора.
Мы украли крупицу Чуда,
Несмотря, что её дарили…
И блуждаем теперь повсюду
С мыслью: «Что же мы натворили?»
Мы скрываем в тревожных письмах
За рассказами о погоде
То, что нам не хватает Жизни,
А ведь время её уходит…
Наши чувства закрыты где-то.
Мы спешим в череде мгновений,
Отворачиваясь от света
В недомолвки и полутени.
И не в силах никто ответить:
Что же будет с судьбой и с нами?
Мы играем с тобой, как дети,
Электрическими цепями…
 

Пышные пальмы перешёптывались под знойным солнцем на берегу океана. Было самое начало осени, но здесь, как и во всех приморских местах, осень наступала чуть дыша, совсем незаметно, будто босая девушка, боящаяся даже легкого шороха гальки под ногами. Было жарко, но время катилось к вечеру, и жара постепенно спадала…

Океан качался в лучах уходящего солнца и мурлыкал себе под нос свою вечную, размеренную песню.

На берегу океана, поджав крохотные лапки, сидела маленькая обезьянка. Она смотрела в океанскую даль, и в её глазах вспыхивали то грусть, то удивление, то бесконечная нежность.

Какая-то странная, немыслимая, нелогичная картина: обезьянка на берегу океана…

Когда-то давным-давно она увидела Океан впервые… Как она попала на этот берег – неизвестно, да и неважно: в жизни есть события, происходящие вопреки логике вещей, но в них скрыта глубокая закономерность, несмотря на всю внешнюю нелогичность.

И появление Маленькой Обезьянки на пустынном пляже было именно таким событием.

Океан поразил её. После косматых джунглей, увитых бесконечными желтыми лианами, когда в просветы между деревьями лишь изредка бывает виден клочок неба – необъятная, необозримая зеленоватая даль, от которой трудно оторвать взгляд.

А Океан, несмотря на множество забот и дел, заметил её, зачарованно замершую на камушке, и шутливо обдал мохнатую мордочку россыпью солёных брызг. Обезьянка возмутилась, чихнула и бросилась наутёк.

Прошло несколько дней. Негодование всё ещё не улеглось в душе Обезьянки, но глаза уже безотчётно искали простор над деревьями, даль, в которую можно смотреть бесконечно… Она вылезала на самые высокие пальмы и смотрела в небо. Однако в какой-то момент ей стало ясно, что в небе нет и не может быть тех изумрудных красок, что однажды она видела в Океане… Она баюкала свою печаль на качелях лиан, она трясла кокосовые пальмы, словно пытаясь вытрясти из себя память об однажды увиденном, но это был Зов, и его нельзя было не услышать.

Через несколько дней она снова была на берегу.

Океан не то сердился, не то улыбался, не то вообще был равнодушен. Его невозможно было понять. Он всё время менялся, каждое мгновение становился другим, примеряя тысячи ликов и лиц, но ничто в мире не было ему подобным… Солнце искрилось в его волнах, а голос был мягким и приветливым. Одна белоснежная волна, шурша, накатилась на берег, и у ног Обезьянки осталась маленькая перламутровая ракушка. Так началась их дружба.

Поначалу Маленькая Обезьянка присматривалась к Океану издали, лишь ненадолго приходя к берегу. Она наблюдала из прибрежных зарослей, как толпятся стаи птиц на побережье, крича, пища, взмывая в воздух и кружа над водой. Так продолжалось весь день, а вечером, на закате, птицы улетали, и берег становился пустым. Тогда Обезьянка осторожно ступала на опустевший пляж и шла к воде, прислушиваясь к тихому шороху гальки, возникающему под ногами.

Океан был безумно интересен. Он ни на что не был похож, а главное – он очень много знал. Временами Обезьянка задавала ему вопросы, и он отвечал ей, всегда очень мудро и необычно. А ещё он умел шутить искристо, ярко, с неподражаемой тонкостью.

Как-то Обезьянка попыталась расспросить кого-нибудь об Океане, но оказалось, никто о нём почти ничего не знает. «Странно, – подумала Маленькая Обезьянка, – они ведь видят его каждый день…» Некоторые из приятелей Обезьянки уважительно относились к Океану, признавая, что он силён и мудр. Но они никогда не приближались к нему и судили издали. Что они могли знать?

А однажды она услышала тихую песню, которую пел Океан. Услышала и удивилась: Океан так поёт… Это была, несомненно, его собственная песня. В ней звучала глубокая, непостижимая тогда для Обезьянки мудрость, восхищение красотой мира и тоска по какой-то прекрасной, но бесконечно далёкой звезде. Это задевало самое сердце. «Неужели он, охватывающий собой такое огромное пространство, почти бесконечный, таящий в себе так много, всё же разлучён с кем-то? Почему столько безнадёжности в такой красивой и мудрой песне? Я никогда не слышала ничего подобного… И, наверное, никогда не смогу этого забыть», – думала Обезьянка.

А песня лилась и качалась, и предзакатное солнце наполняло пространство каким-то особым золотистым светом. Маленькая Обезьянка сидела завороженная, не шевелясь и чуть дыша… А Океан всё пел… Вставали невиданные картины, рождённые его песней, какие-то неизвестные образы кружились в золотом воздухе вокруг Обезьянки, и ей хотелось плакать и смеяться. Где-то в глубине Океана бушевала буря, породившая эту прекрасную песню, а поверхность его оставалась спокойной и лучистой…

Это было в начале осени, когда время перед закатом словно растягивается, и золото последних лучей пронизывает и деревья, и воздух, и дальние облака…

Прошли дни, а впечатление не изгладилось и не забылось, напротив, стало ещё ярче. Мысли Обезьянки возвращались к Океану всё чаще. Иногда, занятая какими-то делами, она вдруг ловила себя на том, что думает об Океане… Так хотелось вспомнить ту песню или услышать её ещё раз!..

Она стала чаще прибегать на побережье. Забыв опасения и осторожность, она подходила к самой кромке воды и вглядывалась в дно. Лишь около берега можно было рассмотреть дрожащие камушки там, внизу, под водой, и то тогда только, когда Океан был в хорошем настроении и белые хлопья пены не заставляли Обезьянку отскакивать от каждой волны.

– Скажи, а почему ты выбросил на берег эту маленькую семечку?

– Потому что ей нужна земля. Пройдёт время, и она станет прекрасным цветком, но для этого ей нужны земля и дождь…

Вечерами звёзды отражались в Океане, и Обезьянке казалось, что он так же бесконечен, как и небо над ним. Она спрашивала его о звёздах, и он рассказывал ей, рассказывал о том, что в мире есть законы, которым подчиняется всё, что в движении звёзд есть точная закономерность, а сказки, которые рассказывают Обезьянке сородичи, красивы, но не всегда верны.

– Но почему они не верят мне, когда я пересказываю им то, что ты мне говорил? Почему они даже не понимают меня? – пожаловалась как-то Обезьянка.

– Видишь ли, – вздохнул Океан, – они такие, какие есть. И ещё они взрослые, а взрослым всегда трудно принимать что-то новое или видеть какие-то вещи иначе, чем они привыкли. Просто их родители были, какими были, и родители их родителей тоже… Дети, пожалуй, ещё могут видеть мир открытыми глазами…

Океан говорил, что мир очень сложен и очень интересен, и знать его непросто, но нужно… Многое было ново, и многого Маленькая Обезьянка не понимала. Однако то, чего она не могла понять, западало в память и оставалось в ней навсегда. На то долгое-долгое время, которое нужно, чтобы прийти к себе…

Закаты дарили волшебные краски, а ветер приносил ощущение бесконечности и запахи незнакомых цветов откуда-то издалека…

Но кроме волшебных вечеров были ещё дни. Иногда дождливые, иногда солнечные, но всегда обычные, без чудес. (А может быть, Маленькая Обезьянка ещё не умела видеть чудо во всём?)

И кроме Океана, который один был способен заменить всех, были ещё сородичи, сутками висящие на пальмах и занятые только насущными, сиюминутными проблемами. Как они относились к дружбе Обезьянки и Океана – неинтересно, как неинтересно всё, что делает серая безликая толпа. Уж они-то точно могли обойтись без Океана (как, впрочем, и он без них!). Им всегда хватало друг друга, они постоянно трещали о чём-то, не замечая, что в этой болтовне слышат только себя… Как это отличалось от разговоров с Океаном! И Обезьянка бежала к Океану, подальше от этого бессмысленного шума.

Мало-помалу Океан стал занимать всё больше места в душе Обезьянки. Она бежала к нему со всеми своими секретами, со всеми вопросами, и он терпеливо выслушивал её, что-то объяснял, советовал, учил… а она всё чаще прибегала не потому, что была надобность, а так просто, побыть рядом…

Впрочем, общение с соплеменниками, пусть даже вынужденное и поверхностное, не проходило бесследно для Обезьянки. Временами она вскакивала и начинала прыгать вдоль берега, корча рожицы и выкидывая разные обезьяньи штучки. Океан смотрел на это с лёгкой улыбкой, словно видел то, что скрыто в душе Обезьянки, то, чего она не осознавала сама. А её этот пристальный серо-синий взгляд иногда останавливал и даже немного смущал… И тогда она стояла растерянная на огромном пустом берегу, не понимая, почему вдруг расхотелось прыгать и кривляться…

А иногда Обезьянке казалось, что Океан не обращает на неё внимания, и она начинала швыряться камушками, прыгать, пищать, дразниться… Океан иногда продолжал быть занятым, иногда откладывал свои дела и играл с Обезьянкой, а иногда сердился. И хотя он чаще всего не подавал вида, что сердится, Обезьянка чувствовала это, и ей становилось не по себе. Но она не знала, как по-другому привлечь его внимание, ведь в её кругу все делали именно так.

Так уж складывается, что прежде чем станет ясен Путь, в одну кучу сбивается тёмное и светлое, понятное и непонятное, нужное и ненужное… Иногда из всего этого получается нечто серое, некрасивое и неинтересное. Через это проходят все, только в ком-то оно остаётся таким навсегда, а кто-то находит в себе силы осознать этот огромный ком и снова разделить всё и расставить по своим местам. Это случается, когда приходит время, когда душа созревает для такого дела. А пока…

Свою дружбу с Океаном Обезьянка хранила глубоко в душе и никому о ней не рассказывала. Это стало её сокровищем, которое она берегла от всех. И всё же её видели возле Океана слишком часто, чтобы не обратить на это внимания. Наверное, Обезьянке кто-то что-то говорил, кто-то как-то осуждал, только она не слушала. Она даже не вполне понимала, что это такое: «Ты не такая, как все». Нет, её дружбу с Океаном никто не обсуждал в открытую, но всё же… Как объяснить состояние, которое испытывает тот, кто невольно оказался один против всех? Даже если эти все не тычут пальцем и не швыряют камни вслед… Обезьянкины сородичи просто были такими, какими были, со всеми своими проблемами и общей удобной точкой зрения. Она не слушала их, она не замечала их, но так трудно было выдержать в одиночку этот молчаливый напор!.. Обезьянка не заметила, когда в её душу проникло первое сомнение, когда она впервые осудила себя за то, что не такая, как все, и как это поселилось в ней, в самой глубине её души.

Океан был мудр. Очень мудр и очень глубок. Часами просиживая у кромки прибоя, Обезьянка с грустью думала о том, что она никогда не увидит ничего, кроме его поверхности, что она никогда не проникнет в его глубины. Лишь выносимые на берег творения Океана – причудливые раковины, кружевные водоросли, медузы – как будто на краткий миг приоткрывали завесу тайны. Но набегали новые волны и торопливо прятали все диковины в бездонной пучине. Океан был тайной. Той вечной зыбкой тайной, которая осталась бы прекрасной, даже если бы её удалось разгадать.

И Обезьянка подумала, что хочет этой разгадки больше всего на свете.

– Подари мне что-нибудь из своих творений! – попросила она однажды Океан.

Он посмотрел на неё иронично и ответил:

– Я думаю, тебе это ни к чему.

– Ну, пожалуйста! – начала упрашивать Обезьянка.

– Я же сказал: ни к чему это!

Было совершенно непонятно, почему вдруг он начал вредничать. Смеясь, Океан выбросил на берег несколько перламутровых гребешков, но не успела Обезьянка и шагу сделать, – как тут же упрятал их глубоко на дне. «Он меня дразнит! – подумала Обезьянка и рассердилась. – Но я всё равно доберусь до этих ракушек!»

Улучив момент, она подскочила к самой воде, схватила маленький кусочек ярко-красного коралла и успела отскочить от волны, которая рассыпалась пеной на том месте, где она только что стояла. Потом ещё несколько камешков и морскую звезду она утащила точно так же. В конце концов Океан рассердился и однажды, когда она подошла близко, высматривая ещё что-нибудь, накрыл её огромной волной, протащил по гальке и выбросил на берег. Мокрая, перепуганная и обиженная, а главное, совершенно не понимающая, что же она делала не так, Обезьянка побежала домой, туда, где тихо, знакомо и сухо…

«Наверное, так должно быть, – думала потом Обезьянка. – Мне же говорили, что дружить с Океаном нехорошо. Он совсем другой… И я сама это знала. Наверное, нужно просто заняться чем-то другим. Потому что я никогда не пойму его, я никогда не смогу стать ракушкой или рыбой…»

Что-то менялось в жизни. Постепенно, незаметно, неощутимо, но безвозвратно. И прежний ход событий, и прежний порядок вещей, внешне оставшись тем же, стал совершенно другим. Маленькой Обезьянке сложно было понять эти перемены, она только чувствовала их и никак не могла объяснить. Может быть, она выросла? А может быть, перемены случились, потому что им положено случаться…

Ей стало тесно. Тесно в привычном кругу событий и дел. То, что раньше влекло, теперь уже перестало быть тайной. Во всяком случае, так ей казалось… Осталась одна-единственная тайна для неё… Но так ли нужно её разгадывать?..

Обезьянка ощутила вдруг, что есть Мир. Другой, большой, загадочный… В ней что-то проснулось и забеспокоилось. Оно не давало покоя, то гнало, то звало, и однажды она поняла, что уйдёт отсюда… Мир давно уже манил её, ещё тогда, рассказами Океана… Но то было, видно, ещё не время. А сейчас время настало.

Тихим летним вечером она пришла к Океану попрощаться.

– Знаешь, я решила уйти отсюда. Я хочу увидеть Мир.

– Хочешь увидеть Мир?.. Да, он стоит того, и он многому научит тебя. – Океан вздохнул. – Я желаю тебе найти то, что ты ищешь.

Они ещё немного поговорили. Но разговор был пустой, так, ни о чём. Обезьянка задавала какие-то вопросы, которые не очень её интересовали. Океан что-то отвечал, но тоже без особого интереса… А она словно хотела услышать что-то ещё, словно пришла за чем-то другим… Но Океан просто пожелал ей удачи и простился.

На незаданный вопрос невозможно получить ответ…

Поздним вечером Обезьянка вернулась домой, обвила тоненькими лапками любимую лиану и тихонько уснула. И сквозь сон ощущала, как приближается к ней звенящая грусть расставания…

А рано утром, почти с рассветом, она покинула родные края…

Долго-долго Обезьянка продиралась сквозь джунгли и уже было подумала, что мир состоит из одних только деревьев и лиан, оплетающих деревья, как внезапно джунгли кончились.

Они точно так же обрывались у кромки пляжа, дальше тянулась галька, а ещё дальше… Обезьянка не додумала.

Здесь лес сменился огромным полем, посреди которого лежала пыльная жёлтая дорога, теряющаяся у горизонта. Обезьянка постояла немного, потом обернулась, прошептала тихо: «До свидания!» – и ступила в жёлтую дорожную пыль.

Путь был долгим, а местность – пустынной. Чахлая трава местами была совсем жёлтой. Обезьянка очень устала и мечтала об отдыхе, но дорога, извиваясь и прыгая, бежала вперёд и вперёд. Наконец вдали показались деревья. Обезьянка ускорила шаг…

Это был парк. Ничего подобного не видевшая доселе Обезьянка озиралась по сторонам. «Как странно, – думала она, – деревья какие-то необычные и растут как-то странно…» Деревья были высажены в ровные аллеи и аккуратно подстрижены. Они создавали один большой симметричный узор. В нём была своя строгая, только некоторым понятная красота. Деревья осознавали её, подчёркивая всем своим чопорным видом. Да, они были красивы, по-своему даже очень красивы. Но в них не было того простого буйства джунглей, той жгучей радости жизни, которую излучало каждое дерево, каждая тростинка в родных обезьянкиных краях…

Посреди парка простёрся огромный бассейн с фонтанами. Чувствовалось, что он – особая персона здесь. Его наперебой расхваливали, им жеманно любовались все, кто был в парке. А Бассейн целыми днями пел одну-единственную песенку, потому что другой, наверное, не знал; её, по-видимому, уже выучили наизусть все обитатели парка, но продолжали ахать и хвалить… Позже Обезьянка узнала, что Бассейн – очень влиятельная фигура: от него зависит жизнь всех обитателей парка. Так что не хвалить нельзя…

У Бассейна не было своих собственных волн, поэтому он послушно повторял всё, что видел вокруг. Это было ново и, как многое новое, поначалу интересно.

– Здравствуй, – сказала Обезьянка.

– Здравствуй, – ответил Бассейн. – А ты очень потешная!

Это был, видимо, комплимент. Но отчего-то Обезьянке стало как-то не по себе, как-то нехорошо.

Она попыталась не заметить этой фразы и опустила мордочку, якобы рассматривая дно, и вдруг замерла от удивления: дно Бассейна было совершенно пустым, выложенным крупной голубой плиткой. Вода была неподвижной, прозрачной, бесцветной…

Где-то глубоко в душе Обезьянки чуть слышно колыхнулась песня прибоя, такая родная, такая мудрая, но это был краткий миг, она даже не успела понять, что это было, как всё растаяло. Только обрывки памяти сохранили могучие волны, то зелёные, то иссиня-чёрные, разноцветную гальку, видимую сквозь воду только у берега, стайки рыб и ощущение вечной колышущейся тайны, в которую невозможно проникнуть и которая бесконечно прекрасна…

Но это растаяло так быстро! Память снова глубоко упрятала свои сокровища…

В глазах Обезьянки застыло разочарование, хотя она так и не поняла, почему Бассейн ей не понравился. Он что-то мурлыкал ей, но она, будто не слыша, повернулась и тихо пошла прочь. Он что-то кричал ей вслед, но она даже не обернулась. Подчиняясь ей самой не понятному зову души, она спешила покинуть парк.

А ночью ей снились серебристые волны и крик чаек, словно крик её собственного сердца, и хотелось расплакаться, как в детстве…

Наутро Обезьянка уже не помнила, что ей снилось. Что-то тоскливое… Что-то из прошлого… Но прошлое ушло, и лучше его забыть!..

Дорога бежала. Всё вдаль, вдаль по незнакомым местам; и рядом с другими идущими Обезьянка ощутила себя маленькой песчинкой в огромном потоке, ничего не решающей и ничего не могущей изменить. Как будто не она выбрала дорогу, а весь мир толкнул её в это путешествие. И тогда возник вопрос: «Зачем?..

Куда я иду? Что мне нужно? Ведь я не знаю, что ищу. Кажется, будто есть смысл в действиях и словах, но стоит к нему приблизиться – и он тут же меняется. Как Бассейн… Сначала он показался диковинным, необычным, а оказался пустым… А может быть, другие тоже что-то ищут? Вон ведь сколько идущих по дороге. Узнать бы, что они видят, чего они ждут, зачем идут?»

Местность становилась всё более неприветливой, а погода – ветреной и сырой. И маленькая Синичка, которая как-то незаметно оказалась рядом, сказала, что впереди – огромный Холодный Океан и что она ни за что не полетит туда, потому что синицы там жить не могут…

Обезьянка пожала плечами не то от равнодушия, не то от холода, улыбнулась и ответила:

– А куда мне ещё идти? Всё равно ничего в жизни не понятно…

Через несколько дней пути, в одно хмурое пасмурное утро, Обезьянка увидела вдалеке огромные серые скалы. Порывы ветра доносили раскатистый гул. Холодный Океан, неистовый и тёмный, с грохотом бился о скалы. Взобравшись на большой валун, Обезьянка посмотрела вдаль. Она хотела было поздороваться с Холодным Океаном, как вдруг порыв солёного ветра едва не сшиб её с ног. «Наверное, не нужно ничего ему говорить, – подумала испуганная Обезьянка, и тут на соседней скале она увидела изящного розового Фламинго. – Как странно! Такие птицы живут не здесь!»

– Откуда ты? Как ты сюда попал? – закричала Обезьянка сквозь порыв ветра.

Фламинго обернулся, расправил крылья и, тяжело поднявшись в воздух, сел вблизи Обезьянки. Он был очень стар. Его оперение, местами грязное и потрёпанное, не защищало от холода, и он дрожал на ветру. А в глазах светилась тоска и одиночество.

– Что ты ищешь тут? – спросила Обезьянка. – Ты совсем не отсюда, и тебе плохо здесь…

– Я ищу её… Ищу всю свою жизнь! – ответила птица, глядя вдаль.

– Расскажи мне, – попросила Обезьянка.

Фламинго помолчал немного и тихо запел: