Текст книги "Конфуций: биография, цитаты, афоризмы"

Глава VII

Возвращение на родину. – Последние годы жизни Конфуция. – Окончание его исторических трудов. – Смерть его и погребение. – Почести, оказанные Конфуцию после смерти.

После долгих странствований Конфуций вернулся домой, в княжество Лу. Здесь он узнал, что его жена умерла. Услышав это печальное известие, философ сказал:

– Супруга моя скончалась, и я скоро последую за ней. Мне шестьдесят шесть лет от роду. Надобно, однако же, остаток дней моих употребить с пользою. Утешьте сына моего и постарайтесь, чтобы он не слишком предавался скорби.

Последние годы своей жизни мудрец почти всецело посвятил занятиям с учениками. В окрестностях города на поляне было несколько холмов, служивших некогда алтарями для жертвоприношений, впоследствии же превращенных в места для гуляний; на этих холмах были построены павильоны, и в них-то Конфуций занимался с учениками. Один из холмов, наиболее любимый и чаще посещаемый философом, сделался известным под именем Абрикосового кургана. Здесь Конфуций окончательно привел в порядок древние священные книги, а также и свои сочинения.

Из трех тысяч учеников семьдесят два могли со слов учителя объяснять законы музыки и изящных художеств; правила же мудрости и добродетели в состоянии были передавать людям только двенадцать учеников. Эти ученики стояли всего ближе к Конфуцию и знали все его заветные думы и помыслы. Из них любимейшим был Янь Хуэй, на которого Конфуций смотрел как на своего преемника, но он умер ранее учителя.

Раз, прогуливаясь с тремя учениками, Конфуций приблизился к одному кургану, который, по преданию, был насыпан по повелению древнего военачальника в благодарность за одержанную победу. При виде этого кургана Конфуций сделался печальным. Озабоченные ученики спросили его, не болен ли он, приписывая причину его грусти нездоровью. Конфуций отвечал:

– Успокойтесь, я совершенно здоров, но вид этого кургана пробудил во мне грустные мысли о бренности славы человека. Подайте мне цинь, я пропою вам песнь скорби: зной сменяется холодом, весна и лето – осенью. Солнце восходит затем, чтобы течь на запад; реки стремятся с востока, чтобы ввергнуться в неизмеримое море. Однако же за осенними холодами опять являются тепло и зной; солнце, закатившись на западе, снова восходит на востоке, и воды речные, ввергающиеся в море, сменяются новыми водами. Но что же сталось с героем, воздвигшим этот курган, где его боевой конь, где его спутники на ратном поле? Увы, единственным следом их бытия осталась земляная насыпь, поросшая сорными травами.

В другой раз, разбирая «Книгу перемен» великого Фуси, Конфуций задумался над символом «Сун и», или знаком разрушения и возрождения.

– Всему свое время, – сказал философ ученикам, – все на свете изменяется и исчезает, чтобы появиться в новом виде, но и за обновлением следует обветшание, разрушение, а там опять обновление и так до бесконечности.

Видимо, мысли о смерти все чаще и чаще стали посещать философа. Имея от роду более семидесяти лет, он еще раз посетил священную гору Тайшань, чтобы там помолиться Небу. Предвидя скорый конец своему земному поприщу, Конфуций хотел возблагодарить Небо за все его щедроты и милости. Он собрал всех своих учеников и привел их к одному из холмов, окружавших город. Здесь они воздвигли алтарь и возложили на него шесть книг, написанных Конфуцием, причем мудрец, преклонив колена и став лицом к северу, помолился Небу. Чрез несколько дней он опять созвал своих учеников и объявил им свою последнюю волю.

– Созываю вас в последний раз, – сказал он, – постарайтесь запомнить слова мои, в них мое завещание. Как бы ни был умен и образован человек, он не может быть гением всеобъемлющим. У каждого человека между остальными способностями непременно есть одна, применяя которую к делу, он может быть истинно полезен на поприще, избранном согласно этой способности. Увлечение одной способностью в ущерб другой, более развитой, выбор должности, не подходящей к характеру, являются источниками многих зол и ошибок. Мы давно уже знаем друг друга, и не со вчерашнего дня я ваш учитель.

Я как мог исполнял мои священные обязанности по отношению к вам; вы в свою очередь делили со мною труды и заботы и на опыте убедились в том, что знания и мудрость даются нелегко и что не менее трудно выполнять человеку его назначение.

При нынешнем безотрадном положении вещей в государстве, при нежелании большинства принять преобразования в нравах, обычаях и религиозных воззрениях не надейтесь на успешное распространение моего учения. Вы сами видите, во многом ли я преуспел. Завещаю вам мои книги как драгоценный свод знаний правил мудрости – в них залог будущего успеха моего учения. Книги эти вы должны передать потомству во всей чистоте. Для того чтобы успешнее выполнить завет мой, вы должны разделить предстоящие вам труды сообразно вашим способностям. Таким образом, каждый из вас исполнит завет мой и будет верен своему призванию.

За несколько дней до смерти философ был во дворце и смотрел с высокой башни дворца на народный праздник в честь восьми духов земли, подателей плодов, овощей, хлеба и всех вообще ее произведений. Он совершался два раза в год в дни весеннего и осеннего равноденствий. Народ ел, пил пел песни и плясал – одним словом, веселился от души. Философ, смотря на это зрелище, сказал бывшему при нем ученику:

– Меня радует, что народ на время забыл о своих бедствиях и считает себя, хотя и ненадолго, довольным и счастливым!

– Не лучше ли сделал бы народ, если бы вместо пьянства и траты времени на непристойные забавы он молился духам и приносил им благодарственные жертвы? – отвечал вопросительно ученик.

– Вы правы, – заметил Конфуций, – народу следовало бы благодарить Небо за дарованные милости и просить новых; но плясками и весельем он и выражает свою благодарность. Не осуждайте его за праздность: это отдых после непрерывной стодневной работы. Неустанная работа изнуряет и тело, и душу, как ослабляется постоянно натянутая тетива у лука.

Этот же самый ученик был свидетелем и последних минут учителя.

– Падают мои силы, – говорил Конфуций, – и уже не поправиться мне!

Затем, проливая слезы, он прибавил:

– Нет у меня силы поднять голову, чтобы взглянуть на вершину Тайшаня! Члены мои – как подгнившие стропила здания. Я поблек, как трава! Кто после моей смерти возьмет тяжкий труд поддержать мое учение?!.

Эти слова сожаления, что некому будет поддержать его заветы, были вместе с тем и его последними словами. Вскоре он впал в беспамятство и после семидневного бессознательного состояния скончался на семьдесят третьем году жизни, в 479 году до Р. X. На похоронах Конфуция строго придерживались древних обрядов.

Сын его умер ранее отца, а внук Цзы Сы был еще малолетним и не мог принять участия в погребальных обрядах, вследствие чего эту обязанность приняли на себя два ученика покойного философа.

Закрыв глаза усопшего, они вложили ему в рот три шепотки риса и облекли тело в одиннадцать различных одеяний; из них верхним было то, в котором покойный мудрец являлся обыкновенно ко двору. На голову одели шапку в виде тех шапок, какие присвоены государственным министрам. Почетный знак, медальон из слоновой кости, повесили на шею мертвого на шнурке, ссученном из пяти разноцветных нитей. Одетое таким образом тело положили в двойной гроб из четырехдюймовых досок и поставили на катафалк под балдахином. Вокруг катафалка были расставлены треугольные значки, а в изголовье – четырехугольная хоругвь. После того ученики от имени внука покойного купили участок земли. На этом участке были насыпаны три земляных куполовидных кургана; из них средний, предназначенный для погребения, был сделан выше боковых. На нем посадили дерево, иссохший ствол которого сохраняется доныне.

При погребении присутствовали родственники и ученики Конфуция. Предав земле тело покойного, ученики дали обещание почтить память учителя трехлетним трауром. Цзы-гун наложил на себя шестилетий траур, в продолжение которого жил на могиле своего учителя в нарочно выстроенной хижине. Прибывшие на похороны с разных концов Китая ученики привезли с собою каждый по дереву и посадили деревья эти вокруг гробницы. Сто человек с семействами поселились близ места вечного успокоения мудреца и образовали деревню, названную Кунли. Объявив покойного своим господином, просили его внука считать их своими крепостными.

Когда князю Лу принесли известие о кончине Конфуция, он воскликнул:

– Небо прогневалось на меня! Я лишился неоцененного сокровища!

Желая хотя бы после смерти философа чем-нибудь загладить причиненные ему при жизни несправедливости и обиды, князь приказал построить близ гробницы Конфуция часовню в память его – точно такую же, какие обыкновенно воздвигались князьями в память их предков, чтобы в этой часовне все ученики и последователи Конфуция могли воздавать почести памяти великого человека по существующим обрядам. В часовне поставили портрет Конфуция, положили на алтарь его сочинения, по стенам развесили его парадные одеяния и музыкальные инструменты, тут же поставили его домашнюю мебель и дорожную колесницу. Открытие часовни было необыкновенно торжественно. Князь Лу признал Конфуция своим учителем. Ученики уговорились раз в год приходить к гробнице учителя на поклонение ему и на богомолье. В течение двух тысяч лет соблюдалось это обыкновение. Кроме того, почти в каждом городе воздвигли впоследствии часовню в память мудреца. При первом богдыхане из династий Хань (за 200 лет до Р. X.) обряд воспоминания был признан обязательным и для государей. С этого времени на философа стали смотреть как на святого и воздавать ему соответствующие почести.

Впоследствии было установлено, чтобы каждый ученый, приступая к экзаменам на ученую степень, или мандарин, вступая на государственную службу, непременно поклонялся памяти Конфуция в посвященных ему часовнях. Постановление это было введено в 998 году по Р. X. – почти чрез полторы тысячи лет после смерти Конфуция. Кроме сооружения часовен в честь преобразователя, князь Лу дал ему прозвище отца Ни. При династии Хань ему дали титул гуна (герцога, светлости) при династии Тан – титул первого святого, а впоследствии – императорского проповедника. При династии Мин ему дали прозвание святейшего, мудрейшего и добродетельнейшего из всех учителей рода человеческого. Живописные и скульптурные изображения его велено было увенчивать императорской шапкой и облачать в царские одежды. Потомки Конфуция были возведены в звание потомственных дворян.

Глава VIII

Успех учения Конфуция. – Причины этого успеха. – Характеристика Конфуция и его учения.

Как мы видим, опасения Конфуция, высказываемые им перед смертью и не раз в течение его деятельности, что некому будет поддержать и распространить его учение ввиду окружавшей его распущенности нравов и ослабления государственной жизни, были безосновательны.

Вместо того чтобы заглохнуть вместе со смертью Конфуция, оно получило необыкновенный рост и укоренилось навсегда в народном сознании.

Почему же это так? Конфуций как реформатор не похож на других подобных деятелей в истории; он не внес в жизнь своего народа чего-либо нового, что было бы плодом его внутренней умственной и духовной работы. Он и сам не выдавал себя за творца и провозвестника нового учения, кем он и не был на самом деле. Все, о чем он учил и проповедовал, было раньше возвещено древними мудрецами и жило в сознании масс, хотя и в «полузасохшем» состоянии под давлением тяжелого государственного положения. Сам Конфуций, когда его спросили, не лучше ли будет, если он упростит и несколько смягчит свое учение, так как оно не имеет успеха, быть может, потому, что его начала слышном высоки, чисты и недоступны для большинства, сказал:

– Мое учение есть учение, завещанное нам нашими праотцами, Я не имею права ни прибавлять к нему, ни убавлять чего-либо. Я передаю его во всей первобытной чистоте. По отношению к моему учению я сеятель его семян. Может ли сеятель придать семени иную форму или заставить его дать раньше определенного времени росток, всход и жатву? Дело сеятеля – посадить семена в землю, поливать их, заботиться о них, все же прочее не в его власти…

– Мое учение – не прямой путь, – говорит он, указывая этими словами, по объяснению комментаторов, на трудность и медленность распространения его учения. Оно неизменно как Небо, которое есть его творец, оно течет как поток от древних времен Яо и Шуня.

Но несмотря на такие трудности, его учение вполне отвечало народному духу, и воззрения Конфуция вполне согласовались с воззрениями масс. Конфуций воплотил в себе полнейшее отражение китайского народного характера со всеми его достоинствами и недостатками. Он был чистокровнейший китаец, «китаец из китайцев», полнейший выразитель народного духа, его миросозерцания. Китаец по своим воззрениям прежде всего был и есть реалист. Он мыслью и чувствами всецело привязан к непосредственному, видимому и осязаемому. Все идеальное, все, что выходит за пределы действительности, ему, по-видимому, совершенно чуждо. Китаец в своей жизни руководствуется исключительно одним сухим расчетом. Само воображение у китайца развито гораздо менее, чем у других народов. Такой же сухой, рационалистический характер без малейшего следа идеализма видим мы и в учении Конфуция, и в самом Конфуции. Вот почему уставы и формы, заведенные Конфуцием, пережили все перевороты, и всякая попытка заменить отжившую старину новыми и лучшими учреждениями всегда отвергалась с презрением китайцами, так как «князь мудрости все преподал, все сказал, все постиг». Вот почему учение его было принято и проникло в кровь и плоть народа без всяких потрясений и кровопролитий, а все китайцы без различия вероисповедания – конфуцианцы.

Один из последователей и родственников Конфуция характеризует личность Конфуции следующими словами: «Лишь один он владеет всеми качествами мудреца, какие только существуют в поднебесном мире – великодушный, кроткий, благородный, добродетельный, с всепроникающим умом, с всеобъемлющим знанием, спокойный в затруднениях и ясный в распознавании вещей, твердый и непоколебимый. Он – небо и земля, которые все питают и поддерживают. Он – четыре времени года в их последовательной смене. Он – Солнце и Луна. Глубокий и деятельный, как источник живой воды, распространяющий вокруг себя благодеяния, он подобен бездне и обширен как небо. Таков он, и вся природа почитает его, верит ему и преклоняется пред ним. Слава его имени распространилась по всему Срединному царству и доходит до народов Маньма. Повсюду, где плавают суда, ездят колесницы, куда проникает человеческая сила, где только простирается покров неба, поддерживаемый землей, где только светят Солнце и Лупа, где падают роса и иней, все, кто живет и дышит, славят и любят его».

Так же смотрят на своего «святейшего, мудрейшего и добродетельнейшего» учителя и все китайцы. Он дорог им, потому что был прежде всего практик. Как мы видим, он не любил рассуждать о том, что выше действительности и осязаемости. Темами его бесед чаще всего были древняя история, народные песни и древние обряды; лишь изредка касался он в своих беседах высших предметов и при этом избегал всяких метафизических отвлеченностей.

– Я предпочитаю о многом не говорить, – сказал он своим ученикам в одной из своих бесед, и это он считал достоинством и признаком мудрости.

Вот как он характеризует истинный тип мудреца:

– Истинный мудрец не является на пиршества неприглашенным, чтобы блистать на них; но он ждет, чтобы его пригласили. Будучи приглашен, подобно прочим, он сообразуется с правилами благоприличия и условиями света. Если им особенно не занимаются, он не выказывает ни малейшего неудовольствия. Учится он с утра до вечера. В случае предложения ему должности мудрец (если сознаёт в себе достаточно способностей) принимает ее и исполняет с точностью. Почестей он не ищет, на сокровища не зарится: единое его сокровище, которого он жаждет, – мудрость; величайшая для него почесть – название мудреца.

Вверяется он людям благонадежным, беседует с людьми прямодушными, пред высшими не пресмыкается, пред низшими не возносится. С первыми он почтителен, со вторыми приветлив. Он каждому воздает должное. Приходится ли ему выговаривать за ошибку или давать наставления, он делает это с крайнею осторожностью, не оскорбляя ничьего самолюбия. Людей умных он уважает, но похвалы их не домогается: он пред ними не унижается и не возносится. Исполняя во всем и всегда свой долг, он ничего не боится – в своей верности и правоте он находит верную защиту от всяких нападок; закон и правосудие – его неизменное оружие. Он любит всех людей, и ему нечего бояться; самые тираны ему не страшны.

Как бы ни были обширны его познания, он постоянно заботится об их умножении. Отличаясь безукоризненностью в поведении, он все-таки неослабно наблюдает за собою. В честности и добре нет ничего маловажного. На службе мудрец строг, но одинаково ласков и приветлив со всеми, весел и всегда ровного права со своими друзьями. Ему приятнее общество мудрецов, но и немудрыми он не пренебрегает.

В семье мудрец любит одинаково всех своих домашних; любимцев у него нет. Если кто обидит мудреца словом или делом, он не выказывает ни гнева, ни раздражения. В каком бы состоянии ни был мудрец, он всячески старается быть полезным отечеству или согражданам; оказав услугу, он ею не хвалится, но скромно и терпеливо ждет воздаяния за нее. Если же его обойдут наградой, он не ропщет и не жалуется. Похвала честных людей, сознание, что он сделал добро для добра, – вот самые лестные для него награды. Если же его взыщут почестями, он не гордится и по-прежнему доступен всем и каждому. Ему неведомы зависть, надменность, презрение – он со всеми живет в согласии. Последнее порождает всеобщую к нему благосклонность. Главный же источник мудрости – любовь и сострадание ко всему человечеству.

Таков был в своей жизни и Конфуций. Все описания его личности, сохранившиеся от его непосредственных учеников, показывают, что философ был справедливым, деятельным, честным, хладнокровным и сдержанным человеком.

– Учитель, – говорят они, – был ровен, полон достоинства, почтителен и вежлив, но с сознанием собственного достоинства и всегда спокоен. В личной жизни и быте – умерен и приличен. Не ел много, когда ел – не говорил, когда был в постели, тоже молчал; сидя в колеснице, держался прямо…

Будучи практиком в жизни, Конфуций является таким же и в своем учении. Все его беседы и наставления носят характер житейской мудрости и не возвышаются над обычными, естественными требованиями житейского обихода.

Все его учение заключается в следующих трех правильных отношениях: государя к поданным, отцов к детям, мужей к женам и в точном соблюдении пяти верховных добродетелей или обязанностей: человеколюбии (то есть сострадании ко всем нам подобным без различия), затем правосудии или воздаянии каждому должного без всякого лицеприятия, повиновении действующим законам и соблюдении установленных обрядов господствующей религии, правдолюбии (то есть неуклонном отвращении от всего ложного) и, наконец, верности и честности всегда и во всем. В этих отношениях и добродетелях Конфуций видел счастье человеческого рода и, обставив их известными церемониями, создал свое учение о нравственности.

Основным принципом этой нравственности является отсутствие увлечений, равновесие в деятельности, сохранение и соблюдение середины во всех поступках – умеренность и сдержанность всегда и во всем, и как результат этого спокойствия невозмутимость – вот нравственное совершенство, к которому должен стремиться мудрый. Человек ко всем должен придерживаться середины: он не должен иметь ни чрезмерной злобы, ни чрезмерной любви, не должен слишком предаваться ни печали, ни радости – одним словом, в нем должно быть полнейшее отсутствие крайностей и увлечений. В этом заключается основное правило личной нравственности. То же следует соблюдать и в нравственном отношении к другим людям, то есть нужно стараться избегать причинять другим то, чего себе не желаешь, сохраняя таким образом и здесь гармонию.

Все остальные нравственные добродетели приводятся к тому же началу. Справедливость и честность, верность себе и своему слову, искренность как основа мирных и добрых отношений в общественной жизни и средство к устранению недоразумений, послушание и почтительность к старшим, кротость, терпение и вежливость ко всем без исключения непосредственно связаны с принципом середины, или гармонии. Эта сдержанность во всех душевных проявлениях, разумеется, обусловливает некоторую сдержанность и в чувственных наслаждениях.

Учение о середине является стимулом, обусловливающим и охватывающим весь внешний быт народа, весь образ его жизни, весь государственный строй, а также нравственное и духовное состояние народа. Для того чтобы укоренить это учение в уме народа, Конфуций создал целый кодекс обрядов, или так называемых церемоний. Церемонии являются сдерживающим началом – благодаря им человек знает, как ему надо поступать в известное время и при известных обстоятельствах, и сумеет вести себя прилично и с достоинством, избегая разного рода столкновений, ссор и брани. Конфуций говорил, что церемонии показывают связь Неба с Землею, утверждают порядок между людьми, что они присущи человеку от рождения, а не составляют только искусственную внешнюю прикрасу его. Философ учил, что они основаны на различии вещей по их низшему или высшему достоинству, на замечающемся повсюду разнообразии в природе и что поэтому-то и введены различные постановления, касающиеся одежды, браков, похорон, жертвоприношений, представления ко двору, определены отношения между государем и Небом, государем и чиновниками его, отцом и детьми, старшими и младшими, мужем и женой и между друзьями.

И действительно, церемонии введены во весь обиход китайской жизни – даже средства к образованию самого себя, домашний и хозяйственный обиход, управление государством, даже устроение Вселенной не может обойтись без церемоний. Одним словом, в церемониях заключается все учение Конфуция о морали, весь кодекс его нравственных правил. В них заключается вся нравственная сторона человека – любовь, истина, мудрость, знание, честность, все в них предусмотрено и все ими обусловлено. Таким образом, обрядность заступила место религии и совершенно подавила идею о нравственности, основанной на свободном убеждении человека в необходимости добра. Любовь, добро, жертвы и прочее – все рассматривается с практической точки зрения: человек должен любить ближних, творить добро, приносить жертвы потому, что это ему полезно, так как и ему могут воздать тем же.

Конфуций имел в виду вести людей к истинному счастью, а счастье видел в созданной им морали, которую он приводит к одному основному закону – безграничному повиновению детей родителям, жен мужьям, подданных правительству и соблюдению умеренности (или средины) во всех чувствах человека.

– Голосистая иволга находит себе убежище на краю утеса и знает, где ей остановиться. Почему же человек не достигает птицы? – говорит Конфуций.

То есть почему человек не всегда придерживается средины в своих действиях?

На этом учении о середине основывается и весь строй семейной и политической жизни Китая. Будучи сторонником неограниченной власти государя, тем не менее Конфуций ограничивал последнюю своим учением о середине. По его мнению, «противиться государю можно только при чрезмерных требованиях; довольствующемуся малым легко и повиноваться». Умеренность он рекомендует правителям.

Таким образом, в своем учении Конфуций является восстановителем и преобразователем древней морали, но не религиозным реформатором. Он вообще мало говорил о вещах, касающихся религии; он нашел религию уже развитою и не находил нужным или просто избегал говорить о ней, не желая рассуждать о том, что выше действительности и осязаемости. Тем не менее он старательно поддерживал все древние религиозные обряды, хотя на вопросы о значении или сущности их он отвечал уклончиво. Например, он старался сохранить в народе почитание духов, представителей отдельных сил и явлений природы, которые, по его словам, будучи очень многочисленны, находятся невидимо в теле каждой твари и, подобно разливающейся воде, носятся над головами справа и слева. Обычай поклонения предкам также признавался Конфуцием, как это мы знаем из слов, произнесенных им при погребении матери. Вообще на эти поклонения духам природы и душам умерших Конфуций смотрел как на обычаи, полезные для народа с нравственной стороны, и на скептический вопрос одного из учеников относительно значения приносимых в жертву духам овец ответил:

– Вы жалеете овец, а я желал бы сохранить обряд!

Спрошенный в другой раз о том, что значат жертвоприношения предкам вместе с жертвоприношениями Небу, он сказал:

– Небо – всемирное начало и животворный источник бытия. Предки же наши – источник нашего бытия и последующих поколений. Благодарить Небо – первый долг человека, второй долг его – быть признательным своим праотцам. Поклоняясь Небу, мы поклоняемся предкам!

В вопросах о бессмертии Конфуции прямо уже умалчивает. Раз один из учеников сказал:

– Учитель, я хотел бы спросить о смерти и о состоянии после смерти?

Конфуций ему ответил:

– Если вы не знаете жизни, то как можете знать о смерти?

Даже перед смертью он грустил только о бренности и непрочности человеческой славы, о скоротечности жизни, но не высказал ни одного слова опасения или смущения ввиду неизвестности будущего.

На вопрос о состоянии умерших предков на том свете и о том, как служить духам умерших, Конфуций также отвечал уклончиво:

– Если мы не можем хорошо служить живым, то как мы можем служить умершим?

Как нам известно, сам он, тем не менее, строго исполнял все обряды, чтобы своим примером побудить и других к тому же, имея в виду развить уважение к предкам, а вместе с тем и к завещанным ими началам жизни. С этой целью он требует, чтобы к предкам относились так же, как к живым лицам, хотя и не верит в их действительное существование. Когда его спросили, что значит приношение пищи в жертву предкам и разве могут усопшие употреблять ее, Конфуций отвечал:

– Ни в каком случае. Но это делается для того, чтоб мы привыкли относиться к предкам с почтением, как к живым.

Тот же чисто житейский расчет и практический смысл характеризуют ответ, данный Конфуцием на вопрос, знают ли предки о том, что делают их потомки, видят ли они их, слышат ли?

– Трудно сказать на это что-либо определенное, – отвечал Конфуций. – Если я скажу, что предки чувствуют почтение, оказываемое их потомками, что они знают, что делается на земле, то исполненные детской любви сердца живых отдадутся исключительно служению усопшим и будут невнимательны к своей собственной жизни. Наоборот, если я скажу, что предки не знают о жизни своих потомков, то ослабеет усердие к почтению их памяти, и священный союз живых с усопшими потеряет цену. Продолжайте, не рассуждая, почитать память предков и представлять их свидетелями наших поступков. Это самое лучшее.

Одним словом, Конфуций признавал разного рода религиозные обряды и находил в них смысл только как в средстве дать покой государству, а вместе с последним и благосостояние народу. Выше этого он не поднимался и как истый китаец, не признающий никаких откровений и не верующий ни во что чудесное и сверхъестественное, он смотрел на них с точки зрения практической пользы. Таким образом, Конфуций является практическим философом-моралистом, утилитаристом. Его учение вполне совпало с народным характером и воззрениями китайцев, и это-то дало ему ту силу и то влияние, какими оно пользуется в Китае и поныне.

К. М. Карягин