Текст книги "Тайна смерти Горького: документы, факты, версии"

По приезде в Париж А. Жид (ему 67 лет) написал книгу «Возвращение из СССР». Она вышла во Франции в конце 1936 года (до декабря). В июне 1937 года во Франции опубликовано ее продолжение: «Поправки к моему “Возвращению из СССР”». В России книга была напечатана лишь в 1989 году в журнале «Звезда», № 8, затем переиздана в 1990 году [84]84
   Жид Андре. Возвращение из СССР; Фейхтвангер Лион. Москва 1937. В кн.: Два взгляда из-за рубежа. М.: Изд-во политической лит-ры. 1990.


[Закрыть]. В книге речь шла о несвободе в СССР. А. Жид описал множество эпизодов, говорящих об этом. Вот один из них, связанный с Бухариным. Происходило это еще до августовского процесса, упомянутого выше: «…Бухарин пришел один, но не успел он переступить порог роскошного номера, предоставленного мне в “Метрополе”, как вслед за ним проник человек, назвавшийся журналистом, и, вмешиваясь в нашу беседу с Бухариным, сделал ее попросту невозможной. Бухарин почти тотчас поднялся, я проводил его в прихожую, и там он сказал, что надеется снова со мной увидеться.

Спустя три дня я встретился с ним на похоронах Горького – или даже, точнее, за день до похорон, когда живая очередь двигалась мимо украшенного цветами монументального катафалка, на котором покоился гроб с телом Горького. В соседнем, гораздо меньшем по размеру, зале собрались различные “ответственные лица”, включая Димитрова, с которым я еще не был знаком и которого я подошел поприветствовать. Рядом с ним был Бухарин. Когда я отошел от Димитрова, он взял меня под руку и, наклонясь ко мне, спросил: – Могу я к вам через час зайти в «Метрополь»?

Пьер Эрбар, сопровождавший меня и все слышавший, понизив голос, сказал: “Готов держать пари, что ему это не удастся”.

И в самом деле, Кольцов, видевший как Бухарин подходил ко мне, тотчас отвел его в сторону. Я не знаю, что он мог ему сказать, но, пока я был в Москве, я Бухарина больше не видел.

Без этой реплики я бы ничего не понял. Я подумал бы о забывчивости, подумал бы, что Бухарину, в конце концов, не столь важно было меня увидеть, но я никогда не подумал бы, что он не мог» [85]85
   Там же. С. 140.


[Закрыть].

Советский читатель узнал о книге А. Жида из двух статей Л. Фейхтвангера, который приехал в Москву в декабре 1936 года. Известный романист поместил в «Правде» статьи «Эстет о Советском Союзе» и «Фашизм и германская интеллигенция». Затем он, во многом в ответ А. Жиду, написал апологетическую книгу с названием, которое звучит символически, – «Москва 1937». Книга вышла в СССР в 1937 году. Но разрешено было только одно ее издание.

В газете «Правда» появилась также публикация: «Ромен Роллан об Андре Жиде. Ответное письмо иностранным рабочим Магнитогорска». В письме от 5 января 1937 года Р. Роллан осуждал А. Жида за неискренность, за то, что, находясь в СССР, он всем восхищался, а в книге, выпущенной во Франции, очень многое осудил. «…И сам Сталин (мне нет необходимости говорить: “вождь народов”, ведь Жид утверждает, будто его заставляли так говорить и что в СССР нельзя Сталина называть «товарищ» или говорить ему просто “вы”. А между тем я так к нему всегда обращался в наших беседах, в Кремле, у Горького и в “Правде” от 23 июля 1935 года), сам Сталин писал в своей книге «Вопросы ленинизма», что “скромность украшает большевика”», – подчеркивал в своем письме Р. Роллан [86]86
   Там же. С. 51.


[Закрыть].

Кажется, что Р. Роллан именно в качестве друга Горького чувствовал необходимость не предавать общие с ним идеалы и потому в споре с А. Жидом вынужден был защищать советский уклад жизни. Свое письмо Р. Роллан заканчивал словами, под которыми, возможно, подписался бы и Горький: «И пусть нас не трогает бешеная ненависть врагов и банкротство друзей, слишком слабых для того, чтобы следовать за нами. Будем жить радостями наших плодотворных усилий (эти усилия – радость), нашей славной и трудной работы и того счастливого будущего, которое мы создаем нашим трудом…» [87]87
   Там же. С. 52.


[Закрыть].

В июне 1937 года в период процессов и повальных арестов в СССР А. Жид свою книгу «Поправки к моему “Возвращению из СССР”» начал с возражения Р. Роллану: «За публикацию «Возвращения из СССР» меня бранили многие. Выступление Ромена Роллана меня огорчило. Я никогда особенно не восхищался его писаниями, но, по крайней мере, я чрезвычайно высоко ценю его моральный авторитет. И вот в чем причина моей печали: редко кто завершает жизнь, удержавшись на высоте своего величия. Я думаю, что автор “Над схваткой” должен сурово осудить состарившегося Роллана. Орел устроил свое гнездо, он в нем отдыхает» [88]88
   Там же. С. 106.


[Закрыть].

М. Кольцов, в свою очередь, в «Испанском дневнике» резко критиковал А. Жида [89]89
   Кольцов М. Испанский дневник. М.: Сов. пис., 1958. С. 522, 526, 531–532.


[Закрыть].

Со 2 по 13 марта 1938 года в Москве Военной коллегией Верховного суда СССР в открытом судебном заседании во время расследования так называемого «Дела антисоветского “правотроцкистского блока”» предварительным и судебным следствием доказывалось, что «А. М. Горький, Р. В. Менжинский и В. В. Куйбышев пали жертвами террористических актов <…> На основе директивы врага народа Л. Троцкого. <…> Выполнение этого решения было поручено Ягоде. В качестве непосредственных исполнителей <…> Ягода привлек доктора Левина Л. Г. – бывшего домашнего врача А. М. Горького, проф. Плетнева Д. Д., секретаря А. М. Горького – П. П. Крючкова и своего секретаря Буланова П. П.» [90]90
   Вышинский А. Я. Указ. изд. С. 489.


[Закрыть].

И далее: «Суд заслушал также заключение медицинской экспертизы по вопросу об умерщвлении А. М. Горького, В. В. Куйбышева и В. Р. Менжинского, а также М. А. Пешкова» [91]91
   Там же. С. 490.


[Закрыть]. Здесь необходимо напомнить, что доктор Л. Г. Левин, будучи лечащим врачом Горького, во время пребывания Р. Роллана в СССР наблюдал за состоянием его здоровья, по просьбе самого Р. Роллана и рекомендации Горького. Кроме того, возникает вопрос, какие объективные медицинские расследования могли иметь место спустя 4 года после смерти М. А. Пешкова и 2 года после кремации Горького.

Но действительность была настолько драматичной, что многие поверили в миф об убийстве, приписывая злодеяние Сталину, другие, наоборот, «врагам народа».

Вот мнение жившего во Франции Зиновия Алексеевича Пешкова: «…18 июня 1936 года, – вспоминал Э. Шарль-Ру, – весь мир узнал о кончине М. Горького. В официальных сообщениях названа пневмония, но скоро появились достаточно убедительные слухи, что, по приказанию Сталина, Горькому назначили яд. Эта мысль для Пешкова была невыносимой – Сталин умертвил Горького. Он повторял: “Мой обожаемый отец… Мой обожаемый отец <…>”. С ним избегали говорить на эту тему. Слово «Горький» было единственным, которое вызывало слезы у него на глазах» [92]92
   Пархомовский М. Сын России, генерал Франции. М.: Москов. рабочий, 1989. С. 198.


[Закрыть].

Легенда настолько укоренилась в сознании людей в России и за рубежом, что уже после разоблачения культа личности Сталина, в 1965 году, Э. Мадани, в молодости анархист, адресат Горького, участник войны в Испании, в старости, живя во Франции, передавая незадолго до своей смерти автографы писем Горького в его архив, писал о нем: «Я был восхищен этим милым, таким добрым человеком. Я бы слушал его днями и ночами. Как жаль, как грустно, что его уже нет! И правда ли, что сердечнейший, всевластный диктатор Сталин убил его и сына его <…> Не скрою, – узнав о его смерти – я плакал. Да, плакал – и каждую ночь перед сном – я думаю о нем и никак не забуду и забыть не могу <…>. Не весело жить, противно!» [93]93
   AГ. МоГ-9—36—1.


[Закрыть].

В свою очередь, Сталин стремился утвердить легенду, приписывая замысел преступления Троцкому, а осуществление преступления троцкистам. По свидетельству Б. Е. Ефимова (рассказано автору этих строк), сам Сталин поручил М. Кольцову написать книгу «Буревестник. Жизнь и смерть Максима Горького». Было только одно издание этой книги (сдана в набор 8 июня 1938 года, подписана в печать 13 июня, тираж 300 тыс. экз.). В 1938 году М. Кольцов был возвышен Сталиным: стал главным редактором «Правды», членом-корреспондентом АН СССР, депутатом Верховного Совета СССР. Что касается его книги «Буревестник», то в ней все, что касалось жизни Горького, может быть подтверждено документально. Поэтому рассказ о жизни Горького является точным, правдивым. К вопросу о причинах смерти Горького автор обращается в начале, середине и конце повествования. И везде это лишь изложение показаний подсудимых на процессе в марте 1938 года. «Горький, как это обнаружилось позднее, был убит врагами» [94]94
   Кольцов М. Буревестник. Указ. изд. С. 8.


[Закрыть], – писал в своей книге М. Кольцов.

Трагическая развязка в жизни самого М. Кольцова наступила вскоре, 12 декабря 1938 года (уже при Берии, когда был арестован Ежов, ранее сменивший арестованного Ягоду). М. Кольцова посмертно реабилитировали в 1954 году за отсутствием состава преступления.

Спустя почти тридцать лет после смерти Горького Л. Арагон во Франции в 1965 году издал роман «La mise a mort». В России на русском языке отрывки из книги печатались небольшим тиражом в журнале «Диапазон» под названием «Гибель всерьез» [95]95
   Арагон Л. Гибель всерьез // Диапазон. М., 1992. № 1.


[Закрыть]. Под тем же названием отдельным изданием роман вышел в Москве в 1998 году [96]96
   Арагон Л. Гибель всерьез. Роман. М.: Вагриус, 1998. В упомянутой выше статье М. Нике указано название – «Умерщвление».


[Закрыть]. В книге автор использовал реальные факты и описал свое восприятие их на разных этапах времени. Он обращался памятью к конкретным лицам, с которыми его свела судьба, однако, в иных случаях, зашифровывая имена реальных людей, создал вымышленных героев.

В романе изображены некие Омела и Антуан (в реальности Эльза Триоле и Луи Арагон). Важную часть жизни героев составляло их отношение к СССР и людям Страны Советов в тридцатые годы. Этому посвящена первая глава «Венецианское зеркало» [97]97
   Там же. С. 9—55.


[Закрыть]. Благодаря использованному автором принципу зеркального отражения событий и времени, в которое они происходили, в романе создан богатый подтекст, вскрывающий метафорическое содержание повествования. Оно оказывается вполне соответствующим эпиграфу к этой книге, слова из которого использованы в названии романа:

 
«Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез» [98]98
   Во французском издании эпиграф дан в переводе Э. Триоле с русского языка. Строфа из стихотворения Б. Пастернака «О, знал бы я, что так бывает…» (1931—32 гг.). Из книги «Второе рождение». Собр. соч.: В 5-ти томах. М.: Худож. лит-ра, 1989. Т. 1. С. 412.


[Закрыть].
 

Л. Арагона мало интересуют даты, их точность. И на это обстоятельство он обращает внимание читателя [99]99
   См., например, на странице 33 романа Л. Арагона «Гибель всерьез» (указ. изд.) размышление: «Ты говорил о 1936 годе… А если подумать, то в 1936-м этого никак не могло быть: в тот год война в Испании уже шла полным ходом, и мы вернулись в Париж <…>, когда Мишеля <М. Е. Кольцова> там еще не было <…> Значит, 1937-й? Или 1938-й? Скорее, тридцать седьмой. Потому что приятель, сидевший рядом с Омелой и говоривший без умолку, был именно Мишель. Я потому и назвал сначала 1936-й, что Мишель связывался у меня в памяти с летом тридцать шестого, когда хоронили Максима Горького. Горький любил Омелу».


[Закрыть]. Восприятие событий автором, в основном, ассоциативно. В первую главу романа он включает свой приезд в СССР на Первый съезд советских писателей, посещение банкета на даче Горького в Горках-10, поездку на дачу Горького вместе с М. Кольцовым в один из дней предсмертной болезни писателя, встречу в Москве с А. Жидом, траурную церемонию похорон Горького на Красной площади, встречи с М. Кольцовым в Москве и Париже, дружбу с ним и его подругой немецкой антифашисткой Марией Остен [100]100
   Мария Остен – писательница-антифашистка, узнав из парижских газет об аресте Кольцова, приехала в Москву, чтобы опровергнуть возведенную на ее друга клевету. В 1955 году она была реабилитирована посмертно. Молодым умер (побывав в тюрьме) и герой книги Марии Остен «Губерт в стране чудес». Губерт Лосте, отпущенный родителями, проживавшими в Саарской области, в Советский Союз, куда он отправился вместе с М. Кольцовым и М. Остен. Книга вышла в свет в 1935 году в Москве под редакцией М. Кольцова и со вступительной статьей Георгия Димитрова (См. подробнее: Борис Ефимов. Судьба журналиста. Указ. изд. С. 8–9. Также: Б. Ефимов. Мой век. Указ. изд. С. 187–192; 198. Также: Два взгляда из-за рубежа. Указ. изд. С. 44). Л. Арагон в своей книге вспоминал: «В самом начале войны всех немцев, в том числе антифашистов, арестовали. Марию больше никто не видел <…>. Миша был посмертно реабилитирован. Подробности, как у них водится, не сообщались» (Указ. изд. С. 54).


[Закрыть]. В романе говорится о трагической судьбе этих людей (и некоторых других – Примакова, Тухачевского, Эйдемана, Уборевича, Луппола). Не раз упоминается Сталин.

В главе «Венецианское зеркало» создан образ гипотетического Убийцы, преследовавшего Мишеля (М. Кольцова) в Париже. Образ убийцы как бы становится символом насилия, угрозы для героев повествования. Как напоминание о зловещем он появляется на многих страницах, прерывая рассказ автора о том или ином событии. По описанию поездки Л. Арагона вместе с Кольцовым на дачу, где умирал Горький, и его похорон на Красной площади, можно судить не только о чувствах, пережитых в те дни известным французским писателем и его супругой, писательницей Э. Триоле, но и о расколе в тогдашнем советском обществе: люди на Мавзолее, охранники, народ-«статисты». Все это заставило героя романа Антуана уйти с похорон Горького, а Л. Арагона сказать такие слова: «Ему <Горькому> повезло: он успел умереть прежде, чем узнал, что сын его убит. Ему не пришлось сомневаться в естественности своей смерти и в последнюю минуту смотреть на врача так, как Мишель смотрел на подозрительного верзилу <Убийцу> за соседним столиком, когда мы сидели на улице Монторгей. <…> Как бы то ни было, но он <Горький> не сказал ничего, а домыслов реализм тоже не терпит» [101]101
   Арагон Л. Указ. изд. С. 47.


[Закрыть]. Подобные рассуждения (не лишенные горестной иронии) сопровождают описание многих сцен в романе: «Это был доктор <…> Знал бы я тогда, что передо мной убийца, который только что довел до конца свое черное дело, – именно так будет объявлено, и целых двадцать лет все будут в это верить…» [102]102
   Там же. С. 40.


[Закрыть]. В романе автор не устает повторять: «Тогда никто не знал, и не мог помыслить, что эта последовавшая после долгой болезни смерть могла быть убийством…, да и год спустя, когда мы с приехавшим из Испании Мишелем сидели на улице Монторгей <…>, никто еще не говорил об этом. Хотя в Москве летом тридцать шестого уже состоялся процесс, за которым последовали другие. Но обвинение врачам будет предъявлено только на процессе Бухарина, в 1938-м» [103]103
   Там же. С. 41.


[Закрыть].

Сцена похорон Горького в изображении Л. Арагона не оставляет сомнений в его отношении к увиденному и пережитому тогда: «… Национальный траур! Итак, был митинг на Красной площади. Жид читал по бумажке свою речь с моей правкой <…>. Настало время, когда кортеж выстроился и был готов к шествию: во главе – правительство, военные, а впереди всего, за несколько рядов от нас – Сталин <…>, долговязый Жданов и Молотов… Какие-то люди протиснулись между нами и оттеснили нас…» [104]104
   Там же. С. 44.


[Закрыть]. И далее: «Хотя мы старались не отставать и держаться своего места, это было бесполезно: какие-то люди все время протискивались сквозь ряды и образовывали перед нами плотный заслон. Как нам говорил Мишель: это обидело бы Горького, вы должны пойти, вы будете как члены семьи. Если все эти люди перед нами – члены семьи Горького, то странное же у него семейство <…>. Теперь он не принадлежал им, как не принадлежал больше самому себе» [105]105
   Там же. С. 46.


[Закрыть].

Итак, как представляется, по мнению Л. Арагона, злодеяние не коснулось Горького в его предсмертной болезни, но опасность насилий витала в воздухе. «Я чуть не плакал», – признается герой романа [106]106
   Там же. С. 50.


[Закрыть]. И продолжает: «Все, что я знал об этой великой стране, где все работали, работали без устали… и для чего? вот для такого» [107]107
   Там же. С. 51.


[Закрыть]. В записках Л. Арагона есть признание о том, «что в сентябре 36-го, по возвращении оттуда <из СССР>, мы с Эльзой поклялись друг другу никогда больше туда не возвращаться <…>. Нужно было, чтобы случилась война и наступила оттепель пролитой крови… испытание героизмом <…>. Вместе с Эльзой мы возвратились в Москву <…> 15 мая 1945 года…» [108]108
   Арагон Л. Безумные стрелки времени (Исповедь французского писателя). Воспоминания // Вопр. лит. 1998. Сентябрь-октябрь. С. 236.


[Закрыть].

Что же касается споров о причине и точной дате приезда Л. Арагона в Москву в июне 1936 года [109]109
   См.: Нике М. К. вопросу о смерти М. Горького. Указ. изд. С. 329–333. Также: Балашова Т. Московская ночь // Вопр. лит. 1998. Сентябрь-октябрь. С. 213.


[Закрыть], то, опираясь на текст романа «Гибель всерьез», можно указать на несколько реалий, правда с учетом особенностей жанра романа, когда некоторая неточность в датировке событий и в описании их развития используется автором как литературный прием. Так, после воспоминаний героя о встрече с Мишелем (М. Кольцовым) в Париже после его приезда туда из Испании в 1937 году, сообщается: «Годом раньше нас срочно вызвала из Лондона телеграмма от Мишеля. Горький просит приехать как можно скорее. Мне пришлось заканчивать роман на борту советского парохода» [110]110
   Арагон Л. Гибель всерьез. Указ. изд. С. 35.


[Закрыть]. Л. Арагон пишет, что свою книгу он «закончил 10 июня 1936 года, пересекая Балтийское море на борту «Феликса Дзержинского»… за несколько дней до смерти Горького» [111]111
   Там же. С. 81.


[Закрыть]. В другом месте книги: «Это было еще до испанской войны, Мишель работал тогда в «Правде». В то время в Москве находился Андре Жид» [112]112
   Там же. С. 35.


[Закрыть]. И далее: «Одно портило мне настроение: неизбежная встреча с Жидом <…>. Показывать рукопись Горькому я все равно не собирался: он не знает французского» [113]113
   Там же. С. 37.


[Закрыть]. (Л. Арагон прибыл в Москву раньше А. Жида).

На страницах романа указаны даты приезда Л. Арагона в Москву: 16 или 17 июня, 18 июня. По-разному указывается им дата поездки к Горькому в Горки-10: 17 или 18 июня. Но, какая бы дата ни называлась автором, везде он повторяет, что к этому времени состояние здоровья Алексея Максимовича резко ухудшалось и что М. Кольцов настаивал на необходимости встречи Л. Арагона и Э. Триоле с Горьким. «Так просил Горький, – вспоминал Л. Арагон, – он просил, чтобы нас поторопили, ему нужно было что-то сказать нам… Что?» [114]114
   Там же. С. 38. В «Воспоминаниях» Л. Арагон пишет, что прибыл в Москву 18 июня. Не успев доставить вещи в гостиницу, вместе с Кольцовым, который его встречал на перроне, отправился к Горькому: «Если еще не поздно, умолял нас Миша, надо не откладывая ехать к Горькому, – он нас ждет. Состояние его ухудшилось <…> У входа в сад Алексея Максимовича. Кольцов отправился на переговоры с караульным <…> Вернулся к нам в ярости; войти не позволили ни нам, ни ему, представляете себе, а ведь он ежедневно был рядом; у постели больного…» (Вопр. лит. 1998. Сентябрь-октябрь. С. 229). Здесь Л. Арагон, видимо, преувеличив слова М. Кольцова, утверждает то, чего не было. Так же, как то, что Горький умер «около пяти часов» (Там же). Это ошибки памяти, преувеличения. Их достаточно много. В романе они используются как литературный прием, в качестве интригующей читателя линии.


[Закрыть] Вернее всего, это также одно из преувеличений, созданное на грани жизни Горького, ставшее мифом и, в качестве интригующей линии романа, использованное его автором. Причастен к этому был и М. Кольцов. Он постоянно проявлял журналистскую настойчивость во всех делах, которыми занимался. Прежде всего, в стремлении приблизить к Горькому известных писателей Запада. Л. Арагон хорошо понимал натуру своего советского друга. Он видел в М. Кольцове отважного, увлеченного интернациональной деятельностью человека и посвятил его трагической судьбе ряд выразительных страниц в своем романе. Последние слова М. Кольцова, сказанные в Париже Л. Арагону и навсегда запомнившиеся ему своим драматизмом, были: «Но, что бы ни случилось <…>, запомните… Сталин всегда прав… запомните, что это были мои последние слова…» [115]115
   Арагон Л. Гибель всерьез. Указ. изд. С. 53.


[Закрыть]. Поэтому предположение, что такой человек, как М. Кольцов, пытался свести известных писателей Франции А. Жида и Л. Арагона «с раздраженным Горьким» [116]116
   Нике М. Указ. изд. С. 345.


[Закрыть] и тем спасти его от «изоляции» [117]117
   Там же.


[Закрыть], по меньшей мере, является нелогичным.

Что бы ни говорили, все самое страшное, о чем Л. Арагон скажет: «О, Господи, как все запуталось! Не я один потерял отражение. Весь век не узнает свою душу в том, что предстает его глазам» [118]118
   Арагон Л. Указ. изд. С. 55.


[Закрыть], – произойдет уже после смерти Горького. (Здесь возникает еще один миф. Умер вовремя, тогда как смерть человека всегда преждевременна.)

Л. Арагон не ждал никаких пояснений: «Я в общем-то понимаю, как это могло ему <Горькому> представляться. Он ощущал своего рода ответственность, и немалую. Сознавая, что призван сыграть роль, в которой никто его не заменит. Раз уж взялся… Или он утратил критический ум? Конечно нет. Другое дело, как его применить. Разве мог он позволить себе критику, ведь из уст такого деятеля, как Горький, вознесенного – неважно, заслуженно или нет – на недосягаемую высоту, из уст человека, к которому прислушивается весь мир, любое слово, пусть самое искреннее, может нанести вред, расстроить, ослабить великое дело – этот страх и сковывал его. Во всяком случае, так все это представляется мне» [119]119
   Там же. С. 46–47.


[Закрыть].

Как видим, ни один из названных выше литераторов – современников Горького, ни А. Жид, ни М. Кольцов, ни Л. Арагон не занимались созданием каких-либо собственных версий смерти великого русского писателя.

А. Жид в день похорон Горького говорил о его болезни как причине смерти, а в своей книге (1936–1937 годов), вообще, не касался этого вопроса.

Другой очевидец событий, М. Кольцов (его книга 1938 года), вынужден был под давлением Сталина не только сам поверить в убийство Горького, но и, пользуясь своей широкой известностью среди литераторов-антифашистов, а также славой первого журналиста СССР, укреплять веру в доказательность процесса 1938 года. Вместе с тем М. Кольцов сказал в своей книге, что он, как и все, ранее считал, что Горький умер из-за болезни.

И, наконец, третий свидетель событий – Л. Арагон в своем романе (1965 года) и заметках разных лет утверждал, что Горький умер из-за болезни. Но каждый раз, когда о ней в романе заходила речь, автор напоминал, что с 1938 года в СССР убийцами писателя будут называться троцкисты и лечившие его врачи.

Л. Арагон, возможно, в качестве стилевого приема, и не проявлял точности в указании дат, мог назвать урну – гробом (тем более, что он видел и гроб с телом Горького и урну с его прахом) и перепутать, где похоронен Горький. (Эти факты может легко уточнить каждый.) Но честность и откровенность автора романа в описании обстановки, которая была в Москве 1936 года, не могут вызывать сомнения.

В Горках-10 на письменном столе всегда лежал слепок (отливка в бронзе) руки М. И. Закревской (Будберг), выполненный скульптором Лагана в Неаполе. В кабинете писателя висела купленная им в 1935 году картина М. В. Нестерова «Больная девушка». «Я никогда не видал в искусстве, чтобы так была опоэтизирована смерть», – признавался Горький [120]120
   Художественные материалы музея А. М. Горького. М.: Наука. 1986. С. 273.


[Закрыть]. В его спальне находилась другая картина М. В. Нестерова – «Вечер на Волге (Одиночество)».

Позднее картины, рабочий стол Горького, его библиотека были перевезены из Горок-10 в Москву, в Музей А. М. Горького РАН, где и хранятся по сей день.

«“Максим Горький” – это звучит лозунгом!» Отклики граждан СССР на смерть Максима Горького

Е. Р. Матевосян

18 июня 1936 года советский народ и мировая общественность узнали о смерти Максима Горького.

Выступая от имени партии и правительства 20 июня 1936 года на траурном митинге, В. М. Молотов охарактеризовал Горького как «гениального художника слова», «великого сына великого народа», «беззаветного друга трудящихся и вдохновителя борьбы за коммунизм».

«По силе своего влияния на русскую литературу Горький стоит за такими гигантами, как Пушкин, Гоголь, Толстой, как лучший продолжатель их великих традиций в наше время, – говорил В. М. Молотов. – Влияние художественного слова Горького на судьбы нашей революции непосредственнее и сильнее, чем влияние какого-либо другого нашего писателя. Поэтому именно Горький и является подлинным родоначальником пролетарской, социалистической литературы в нашей стране и в глазах трудящихся всего мира» [121]121
   Памяти А. М. Горького. В кн.: В. М. Молотов. Статьи и речи 1935–1936. М., 1937. С. 238–239.


[Закрыть].

Дальнейший рост культурного сотрудничества народов способствовал приобщению широкой читательской аудитории к наследию Горького. «На знамени новой литературы – сердце Горького, и в этом сердце – мир для всего мира» [122]122
   Знамя. 1952. № 3. С. 177–178.


[Закрыть], – так писал, уже в послевоенные годы, известный индийский писатель Кришан Чандар о значении Горького для всего прогрессивного человечества. Сам Чандар написал более двадцати романов и три десятка сборников рассказов, темой которых стали жизнь городской бедноты и крестьян, а также критика кастовой системы индийского общества. Творчество Горького было ему близко и понятно.

Смерть Максима Горького вызвала волну откликов.

В Архиве А. М. Горького хранятся отклики граждан СССР на смерть писателя. Разумеется, речь идет не о всех имеющихся откликах на смерть Горького, а лишь о тех, что поступили в его архив из архивов советских газет. Эта немалая коллекция документов предоставляет исследователям достаточную фактическую базу для аналитического разбора. Всего откликов на смерть Горького в коллекции архива – более 3000. В них содержится разнообразная информация, которую можно рассматривать в разных аспектах – от биографических и политических до историко-литературных, литературоведческих и культурологических. Отклики представлены автографами и газетными вырезками.

Ценность этой коллекции – в подлинном отражении исторического момента. Отклики показывают, как была воспринята смерть Максима Горького в разных социальных слоях общества. Дают ответ на вопрос, кем был Горький для современников и что для них значил его уход. Главное, что об этом свидетельствуют реальные люди, чьи голоса становятся «голосами эпохи». Они – документальны и достоверны, как в своей «чиновной» официальности, так и в неподдельной искренности народного горя.

Отклики на смерть Горького представлены в двух вариантах – это отклики индивидуальные и коллективные. Интересны оба, но наиболее содержательны индивидуальные. В них присутствуют все жанры посмертного высказывания. Здесь можно встретить соболезнования, воспоминания, оды, заметки, аналитические статьи и оценочные высказывания, такие как эпитафия и послание. Оказывается, эпитафия, чья культура в XIX веке была очень высока, сохранилась и в веке XX, продолжая предшествующую культурную традицию. Послание – то есть письмо, предполагающее открытое прочтение в обществе, судя по всему, также не утратило своей актуальности.

В Архив А. М. Горького отклики на смерть писателя, в основном, были переданы Союзом советских писателей СССР и редакцией газеты «Правда». Кроме того, отклики передавали и другие издания: «Литературная газета», «Ленинградская правда», «Пионерская правда», «За коммунистическое просвещение» и даже газета «Эрзянь Коммуна».

Список городов и населенных пунктов, из которых поступали соболезнования граждан, представляет всю географию Советского Союза. Разумеется, больше всего откликов поступило от жителей Москвы и Ленинграда, а также из городов: Киев, Харьков, Минск, Одесса, Ашхабад, Алма-Ата, Ташкент, Тифлис, Орджоникидзе, Хабаровск, Горький, Свердловск, Ростов-на-Дону, Омск, Вязьма, Иваново, Владимир, Ярославль, Ростов, Сталин, Муром, Калинин, Железноводск, Кисловодск, Керчь, Херсон, Нальчик, Грозный, Псков, Брянск, Севастополь, Ялта, Мариуполь, Калуга, Очемчиры, Краматорск, Кольчугино, Артемьевск, Актюбинск, Полоцк, Гомель, Жмеринка, село Цветоха (Винницкая область), Элиста (Калмыцкая АССР), село Христиновка (Киевская обл.), Ейск, Ливны, Шахты, Донбасс, г. Проскуров, Сталинград, Чернигов, г. Борисов (БССР), Сумы, Мичуринск, Никополь, Днепропетровск, Кременчуг, Ессентуки, Махачкала, Курск, Пошехонье-Володарское (Ярославской обл.) и др., – и это лишь часть списка.

Поступали соболезнования от малых народов. Например, от имени народности саами (Герасимов Николай Петрович), или песня «На смерть Горького» от народности ойраты (калмыки) на ойратском языке (записана Б. Каирским).

Более чем на треть отклики состоят из стихотворных посвящений памяти Горького. Самые популярные названия стихотворений – «На смерть поэта» и «На смерть Максима Горького». А вот наиболее характерные названия эпитафий: «Солнца нам не вернуть» (С. Кузнецов), «Скорбь о поэте» (П. Куланин), «Он жив в наших сердцах» (С. З. Бержанер), «Отец писателей» (Безбородов П. Ф.), «Великий человек» (Белозеров Б.), «Великий художник» (Беляков А. М.), «Борец за революцию» (Безенков Н. К.), «Великий Буревестник» (Долль Георгий), «Бессмертный Буревестник» (Лаппа А. М.), «Гигант великой сталинской эпохи» (Коровин В. Р.), «Умер наш пролетарский писатель…» (Ермаков Н. В.), «Оборвалась нить большой и красивой жизни» (Кирик), «Печальна весть стране…» (Головченко А. И.), «Великий Сокол» (Лундина А. М.), «О великом Максиме Горьком» (Ложнова Галина) и проч.

Остальную часть откликов составляют заметки и статьи, направленные в печатные органы СССР. Вот наиболее характерные поминальные заголовки индивидуальных откликов-заметок: «Светлый факел в темноте» (заметка А. Дризина), «Прощай, дорогой наш учитель» (статья А. М. Егорова), «Герой русской литературы» (заметка А. П. Епишина), «Смерть величайшего пролетарского писателя» (заметка Мих. Зекцера), «Царское правительство и Максим Горький» (статья Касьянова), «Человек – это звучит гордо» (заметка Ивана Кириленко), «Последовать его примеру» (заметка работницы Киселевой), «Смерть гения эпохи» (заметка И. А. Лаутман), «Любимый писатель молодежи» (заметка студента В. Лукача), «Будем помнить, читать, изучать и любить» (статья М. Макарова, профессора Сельскохозяйственного института) и т. д.

Интересен социальный состав корреспондентов, откликнувшихся на смерть А. М. Горького. Разумеется, не все корреспонденты обозначили в письмах свой социальный статус. Среди указавших его – рабочие, ученые, пастухи, писатели, колхозники, рабкоры и селькоры, учителя и ученики пионерского возраста, студенты и профессора вузов, врачи и поэты, бывшие красногвардейцы.

Есть отклики от иностранных граждан. Например, от итальянских ученых-«экспедиционеров» выразил соболезнование астрономом Джорджо Абетти. В июне 1936 года Абетти – крупнейший специалист по физическим процессам на Солнце, один из основателей Международного астрономического союза, президент Международного комитета по изучению солнечно-земных связей – возглавлял экспедицию по наблюдению солнечного затмения в Казахстане, в местечке Сары [123]123
   http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1481489.


[Закрыть]. Джорджо Абетти передал по телефону, через корреспондента «Правды» в Казахстане (бюллетень собкоровской информации, лист № 34) такое соболезнование: «Сары, 18 июня. (Корр. «Правды»). Передаю соболезнование итальянских ученых:

“Накануне солнечного затмения на площадку итальянской экспедиции в Саре пришла печальная весть о безвременной кончине Максима Горького. Итальянские астрономы разделяют скорбь советского народа о утрате Великого писателя, пророка возрождения человечества, который хорошо знал и любил Италию.

От имени итальянской экспедиции – профессор Джорджо Абетти”» [124]124
   АГ. Отк. см. Г. 1—131.


[Закрыть].

Выразили свое соболезнование группа иностранных писателей, инженеров, общественных деятелей, живущих в Москве. В основном, все они были членами МОПР’а. Письмо подписали 29 человек, в их числе – Юджин Гордон, Маршалл, Маркович, Эрнст Фабри, Гуго Гупперт (Хуго Хупперт), Э. [Китовалый], Г. Гюнтер, Држевецкий, Вальтер Роберт Дорнбергер (немецкий инженер, основатель тяжелого ракетного машиностроения), Лайош Киш, Ян Матейка, Эмиль Мадарас, Иоганес Роберт Бехер, Вейперт, Александр Барта, Андор Габор, Карл Шмюкис, Фриц Эрпенбек, Петер Каст, Вилли Бредель, Идда Уинер, Густав фон Вангенгейм, Александр Гергель (Шандор Гергей), Эми Сяо, Альфред Курелла, Б. Ласк, Фр. Вольф, Станислав Ричард Станде и Георг Лукач.

Вот черновой машинописный текст соболезнования, отправленный ими в день кончины Максима Горького: «Мы – иностранные писатели, живущие в столице социализма [сегодня], вместе со всеми народами Советского Союза, глубоко скорбим по поводу смерти великого писателя, борца за коммунизм, «подлинного гуманиста», учителя и друга Алексея Максимовича Горького.

Умер Горький! Умер человек, который был могучим выразителем жизни, который неутомимо шел вперед, звал и вел за собой.

Он показал нам тот единственный путь, идти по которому должен каждый честный художник. Это – дорога революции [дорога, ведущая в Москву], ведущая к конечному торжеству коммунизма.

Умер Горький! Но жгучим пламенем горит в нашем сознании, в наших сердцах страстная ненависть к фашизму, вера и воля к борьбе за будущее всего человечества, которыми была наполнена вся великая жизнь Максима Горького. [Это пламя заронил в нас Горький]» [125]125
   АГ. Отк. см. Г. 2—75.


[Закрыть].

В квадратных скобках восстановлены вычерки, принадлежащие неустановленному лицу.

Китайский революционер, коминтерновец, поэт, переводчик, писатель и публицист, литературный критик, главный редактор целого ряда журналов, автор текста китайского «Интернационала» Эми Сяо и общественный деятель Хулань Чи также откликнулись на смерть Горького [126]126
   АГ. Отк. см. Г. 9—63.


[Закрыть].

Японские режиссеры Секи Сано и Ёси (Иоси) Хидзиката написали некролог от имени всего японского народа. В 20-х годах С. Сано впервые поставил в Японии пьесу по роману Горького «Мать». В 1932–1937 годах работал ассистентом режиссера у В. Э. Мейерхольда, прекрасно знал русский язык, в 30-х годах. входил в редколлегию журнала «Интернациональная литература» и, совместно с Ёси Хидзиката, печатался в нем. Ё. Хидзиката – крупнейший режиссер и театральный деятель. В 1924 году вместе с К. Осанаи организовал один из первых театров сингэки – «Цукидзи сёгэкидзё», который в 1929 году был реорганизован в «Синцукидзи гэкидан». Японский театр сингэки, буквально – «новый театр» – создавался «под влиянием западного театра XX века и своей идейной установкой избрал актерский диалог и психологический реализм» [127]127
   http://www.ppt-japan.com/isskustvo/teatr_iskusstvo/sovrem_teatr.html.


[Закрыть]. Хидзиката был близок принципам советского театра. Впоследствии, он работал в Московском театре Революции (1938–1941) [128]128
   Теперь – Московский академический театр имени Вл. Маяковского. Ранее – Театр революционной сатиры (Теревсат, 1920–1922), затем – Театр Революции (1922–1943).


[Закрыть]. Его собственные постановки часто были посвящены социальным конфликтам своего времени.