Текст книги "Нет смысла без тебя"

Игорь

Отпуск заканчивался завтра. Вернее, сегодня – завтра уже предстояло выйти на работу. Игорь никак не мог поверить в это. Они прилетели из Венеции только несколько часов назад, а он уже хочет обратно. В страну, где нет времени, в город, где нет ненависти. С тех пор как в его жизни появилась Марина, Игорь стал остро чувствовать такие места.

Места, где ему не место.

Он бы не смог жить в постоянно комфортной среде. В Венеции ему казалось, что воздух пропитан благонадежностью и отсутствием проблем. Заскучать в Венеции – самое обычное дело. Красота наскучивает, а тишина давит на уши. Только познав в сравнении свою работу и безмятежность сказочной Венеции, Игорь почувствовал любовь к своей стране. В России много красивых мест и, конечно, есть тишина. Но это – не его места. Его место в мире, где люди не могут совладать со своими чувствами, где идут на поводу эмоций, где совершаются преступления и где людям нужна помощь.

– Ты просто очарован тишиной, – смеялась Марина, когда Игорь поделился с ней своими впечатлениями. – Тебе кажется, что у них даже преступлений нет и люди не умирают? Умирают, еще как! Просто ты не работаешь, а отдыхаешь и ничего не видишь. Не думай, что у нас, в России, все как-то иначе. Ровно так же. Менталитет немного другой, вот тебе и кажется, что там все устроено по-другому.

– Но там даже с мигалками и сиреной ни разу полицию не видел!

– Ну а у нас, на Красной площади, ты часто сирены с мигалками видишь? Мы с тобой гуляли в туристических местах, там всегда спокойно.

Но Марина его не убедила. Собираясь домой в Москву, Игорь не мог отделаться от чувства, что двух недель в тишине и спокойствии ему мало и хочется еще. Но также он знал, что жить в Венеции не смог бы.

Самолет Марины – завтра утром. У них осталась всего одна ночь, и в следующий раз они увидятся только осенью, когда Игорь возьмет несколько дней отпуска и прилетит в Иркутск. Они задумали поселиться на берегу Байкала.

Марина перешла на работу в городскую клинику и теперь трудилась посменно, но без ночных. Игорь постоянно был в разъездах. Этим они друг для друга объяснили причины, по которым все еще живут не вместе.

Но на самом деле все было не так. И Игорь отдавал себе отчет в том, что, если ничего не исправить в ближайшее время, может произойти что-то из двух: либо они расстанутся, либо привыкнут к такой жизни – и это останется навсегда. Ни первого, ни второго ему бы не хотелось. Причем даже для себя Игорь не мог решить, что будет страшнее: первое или второе, жизнь с Мариной на расстоянии, свидания урывками, по пять-шесть дней в полгода, или полное удаление ее из своей жизни?..

Он чувствовал себя счастливым, только когда приезжала Марина. С того самого дня, 29 мая, когда убили Сашу Лаврова на сцене в «Олимпийском», его дом стал для него чужим. Все вокруг замирало в ожидании, когда вернется Марина. Вещи выглядели серыми и убогими, уборка не приносила ощущение чистоты, еда была невкусной, атмосфера неуютной, а постель – холодной. И как эта маленькая, хрупкая женщина могла зажечь собой весь его мир? Сделать из серой мрачности уютный мирок, в котором им было так хорошо вместе?..

С ней Игорь был совсем другим. В присутствии этой женщины он не мог злиться. Не мог, и все тут. На любые его попытки она начинала смеяться, как в тот день, когда он ее допрашивал, – просто весело смеялась – и все, и его губы растягивались в улыбке, и ничего он с собой поделать не мог.

Марина стала бы для него прекрасной женой, если бы не два обстоятельства. У нее на иждивении находился отец семидесяти девяти лет, инвалид, которому нужен был постоянный уход и забота, и бросить его Марина не хотела. Не то чтобы не могла – не хотела. Этот человек был очень важен для нее, он единственный родной человек. Когда Игорь заикнулся, что она и в Москве смогла бы найти себе хорошую работу – врачи ведь нужны везде, она ответила, что могла бы, конечно. Но вот отец. К своему стыду, Игорь не предложил Марине переехать к нему вместе с отцом. К появлению в доме инвалида, практически прикованного к постели, он был не готов.

И еще тут было кое-что. Кое-что, что не позволяло Игорю пригласить в свою трехкомнатную квартиру женщину, которую он любил, вместе с ее отцом.

Его собственные родители.

И мать, и отец живы. И оба – в доме престарелых. Он отправил их туда три года назад, когда оказалось, что отец совсем плох и без посторонней помощи не может, а мать не тянет одна. И Игорю приходилось мыть отца, стирать вещи, в общем, заниматься работой, имя которой – забота о престарелых близких. Мать категорически отказалась от идеи поместить отца в дом престарелых одного и заявила, что поедет туда с ним. Хотя сама она не нуждалась в посторонней помощи.

И Игорь сдал туда обоих.

Он пытался оправдаться перед собой, что у него нет ни времени, ни сил на то, чтобы обеспечить должный уход отцу, а одна мать не справится. Но это было лишь отчасти правдой. У него не было такого желания. Он просто не хотел видеть каждый день глаза отца, который стыдится своего состояния; не мог смотреть на мать, которая все никак не поймет, как такое могло произойти с ними, такими молодыми и счастливыми; как они в один момент превратились в рухлядь. Как ее любимый муж-весельчак Серега превратился в старика…

Игорь навещает родителей пару раз в месяц и видит, что отец все сдает и сдает и мама потихоньку превращается в слабую старушку. Смотреть на это невыносимо.

Пригласи он Марину с ее отцом в свою квартиру, это станет высшей степенью несправедливости по отношению к его собственным родителям. Такого Игорь допустить не мог.

Но и без Марины он не мог. И говорить об этом с ней тоже не мог – а вдруг она сама попросится с отцом к нему? Что тогда ей ответить? Игорь содрогался от одной мысли о таком разговоре. Для нее этот слабый немощный старик – близкий человек, и, безусловно, такая позиция ее обидит.

Но Марина не поднимала эту тему. Наверное, потому, что Игорь рассказал ей, где его родители. Скорее всего, она все поняла, не глупая. От этого не легче.

Каждый раз, когда Марина собиралась улетать от него в свой Иркутск, Игорь думал о своих родителях и об отце Марины. Он пытался найти выход, но не видел его. И каждый раз это угнетало так сильно, что если бы он умел плакать, то обязательно бы заплакал. От безысходности.

Звонок мобильного прервал его размышления. Игорь не знал номера, поэтому встал с дивана, на котором они с Мариной смотрели фильм, и вышел в кухню.

– Слушаю, – ответил он.

– Игорь Романов?

– Верно. С кем я говорю?

– Мое имя Арсен. Мне нужна ваша помощь.

– Объяснитесь.

– Я не могу говорить по телефону, это совершенно не телефонный разговор. Но это очень важно. Я в Москве и готов с вами увидеться хоть сейчас.

– Приходите ко мне на работу, завтра с утра. К десяти часам.

– Нет, на работу к вам я не приду, это для меня слишком опасно. Я могу встретиться с вами в людном месте, ненадолго.

– Послушайте, если вам нужна помощь, обратитесь в полицию. Я совершенно не тот человек, которого интересуют чужие проблемы.

– О да, я наслышан об этом. Но я думаю, в моей ситуации помочь можете только вы, к сожалению. – В голосе звонившего Игорь услышал презрение. Ну и черт с ним! С таким Игорь сталкивался постоянно. – Лучше бы встретиться сейчас. Или вы сможете только утром?

– Я сказал вам все. Никаких людных мест, никакого «сейчас», вы приходите ко мне на работу завтра в десять утра – и точка. Если вам нужна экстренная помощь или ваша жизнь в опасности – звоните в полицию. Номер подсказать? Сто двенадцать с мобильного.

– Игорь Сергеевич, я понимаю вашу неприязнь к звонку в ваш законный отпускной день, ваши коллеги сказали мне об этом, поэтому мне пришлось разыскать ваш мобильный. Но это и вправду очень важно.

Игорь тяжело вздохнул. У него не было дел в производстве – по крайней мере, открытых. Сейчас он занимался только подготовкой дел к судебным заседаниям, вместе с прокуратурой. Расследования могли начаться в любую секунду, но когда он уходил в отпуск, открытых у него не было. Возможно, сегодня, в среду, босс расписал на него очередное дело, которое ему передадут только завтра утром, но всем заинтересованным лицам имя следователя в дежурной части уже могли назвать.

– По какому вы делу?

– Я не могу сказать.

– А я не могу понять, насколько это срочно и важно, потому что я в отпуске и, возможно, ваше дело мне передадут только завтра. И если мое начальство не вызвало меня из отпуска сегодня, значит, либо дежурный следователь делает всю неотложную работу, либо такой неотложной работы в вашем деле сейчас пока нет! Все, мне больше некогда с вами говорить. Завтра в десять утра в офисе. Адрес у вас есть, коль уж номер моего мобильного вы раздобыли. Спокойной ночи.

Игорь положил трубку, не дав звонящему договорить. Раздраженный, он вернулся в комнату к Марине.

– Все в порядке? – обеспокоенно спросила она, поставив фильм на паузу.

– Звонил какой-то парень, которому помочь могу только я! Весь скрытный такой, ничего не говорит, не объясняет. Только твердит, что помогу ему только я.

– А ты что?

– А что я могу? Бросить тебя сейчас, чтобы встретиться с ним и что-то предпринять? У меня нет открытых расследований в производстве, только судебные, – объяснил Игорь, – неотложных мер, соответственно, также нет. Наверняка босс расписал мне в работу какое-то дело, которое я увижу только утром, а пострадавшим или родственникам уже дали мое имя как следователя, который занимается этим делом.

– А если появилась какая-то информация?

– Дело не лежит у человека, который в отпуске, – ответил Игорь, – мы же не простые следователи. У нас дело всегда при дежурном следователе, если кто-то ушел на больничный или в отпуск, его сразу передают дежурному, который работает над ним в отсутствие ведущего следователя. Если бы что-то появилось, этим сразу бы занялись дежурные, даже несмотря на то, что расписали это дело на меня. Кроме того, он обращался в дежурную часть, и там ему сказали обращаться ко мне. Значит, ничего острого нет. Давай смотреть фильм.

Но телефон пиликнул вновь. У Игоря был смартфон, как и у Марины. И они установили приложение для обмена сообщениями, в котором создали два чата. Один – для обмена фотографиями, другой – просто для переписки. Первый чат очищался сам по себе спустя пять минут после просмотра сообщения, а второй чат сохранялся. Забавная штука, позволяющая конфиденциально обмениваться информацией – даже если телефон взломают или украдут, доступа к интимному чату не будет ни у кого, потому что в нем ничего и нет, сообщения сами удалились. А обычная переписка… Кому она нужна?.. Игорю, в принципе, все равно – он бы не сильно расстроился из-за утраты доступа к интимному чату, все-таки они взрослые люди, и особенно откровенных фотографий там практически не было. Но Марина категорически против – ее работа предполагала, что телефон может быть в доступе у всех подряд, а ординаторы в клинике не упускали шанса залезть в чужие гаджеты, чтобы потом судачить. Поэтому из множества приложений для обмена сообщениями у Игоря был только определенный мессенджер, одобренный Мариной.

Видимо, звонившему потребовалось немного времени, чтобы это выяснить – поскольку приложение само показывало, у кого из абонентов из контактов оно установлено. Периодически Игорю приходили оповещения, что у коллег или знакомых появился этот мессенджер, но он вновь созданные самим приложением чаты удалял, а на приходящие сообщения не отвечал – общаться здесь с кем-то, кроме Марины, ему было совершенно неинтересно.

– Что там? – спросила Марина. – Любовницы написывают?

– Да уж точно!

Игорь открыл сообщение.

Его прошиб холодный пот.

«Имя Лизы Лавровой вам что-нибудь говорит? Завтра на Красной площади, в 11:30».

Глава 2

Лиза

Никитка плакал не переставая. Долгий, мучительный перелет утомил его. Но Лизе было все равно – она не чувствовала ничего. Все выжжено, ничего святого. Ничего своего – все чужое, даже имя. Сын, прижатый к груди, единственное существо на планете, которое родное. Все, что осталось. Больше ничего.

– Мисс Мила Романофф?

Она кивнула и показала на чемодан. Она хорошо знала английский язык, но недостаточно ориентировалась в речи, чтобы с ходу объясниться с американцем. Водитель в идеально сидящем костюме и кепке подхватил ее чемодан и указал в сторону выхода. Международный аэропорт О’Хара города Чикаго не располагает к долгим прогулкам – народ торопится на свои рейсы, тележки с багажом летают на огромной скорости. Философия больших аэропортов – прилетел и быстренько уходи, не мешай трафику.

Она прилетела в чужую страну, в чужой мир.

Но она не покидала Родину и родную землю – за ее спиной не осталось ничего, кроме горя и отчаяния. И нигде нет спасения, она в этом уверена. Она не знает, как будет жить дальше, что будет делать. Ее планы нацелены только на выживание и защиту своего сына, а мысли о том, чтобы жить полной жизнью, она оставила. Она уверена, что больше никогда не станет прежней, потому что ее сердце осталось в России. Мертвое. Оно стало слишком большим грузом…

– Куда едем? – спросил таксист.

– Отель «Ритц-Карлтон», район Голд-Кост, торговый центр «Уотер Тауэр Плэйс».

– Отличный выбор, мэм.

– Я знаю. Поехали.

В Москве сейчас четыре часа дня, а в Чикаго уже полночь. Малышу, наверное, очень тяжело, но ей было все равно. Она как будто не слышала, что Никитка хнычет, машинально качала его, прижимая к груди, и убеждала себя, что все сделала правильно. Что сможет выжить. Что обязана – ради сына.

У нее было две причины покинуть страну, в которой она родилась. Всего две – а нужно ли больше? Наверное, хватило бы и одной. Тот человек, который вызывает в ней инфернальный ужас, который обещал, что убьет и ее, и ее сына, никогда не найдет ее в Америке. Здесь она обретет спасение.

Но вторая причина, самая главная, увы, безнадежна. Нигде она не сможет избавиться от тяжести вины, нигде она не сможет простить себя и начать жить свободным человеком. Она проклята, и ничто уже не спасет. Все, что она может, – это сбежать от того человека и попытаться хотя бы сделать вид, что простила себя.

Но как это сделать? Как? В голове почти беспрестанно бурлящий процесс, цель которого – понять, как так получилось.

Впервые чувство вины Лиза ощутила, когда услышала Сашин голос по радио. Он пел песню. На английском языке, очень чисто и хорошо пел. Лиза никогда прежде не слышала этих слов, но мелодию узнала. У Саши было много разной музыки, но к систематизации результатов своих трудов он относился очень безалаберно. Музыку он не переносил на бумагу, а попросту забывал и создавал новую, в которой звучали все те же мелодии. Так было всегда. Сначала Лиза говорила Саше, что он просто копирует сам себя, и они подолгу спорили, Саша доказывал, что мелодии просто созвучны, да и как иначе, нот-то всего семь!

Но в музыке той песни были собраны все самые лучшие его мелодии. Песня называлась Roberto. Потом Лиза увидела клип. Она смотрела и не узнавала своего брата. Саша был полностью другим, начиная от лица, в котором от прежнего Саши остались только светло-серые, отцовские, глаза, и заканчивая контурами тела. Брат сильно похудел, почти истощился. У него всегда были мощные руки, плотные ноги, не толстые, а именно плотные, мускулистые. Паренек в клипе был худой и бледный, с тонкими ногами и впалым животом. Волосы, непривычно длинные и черные, зачесаны назад. Лиза никогда бы его не узнала, если бы не голос и мелодия. А взгляд… Саша как будто боялся всего и всех. Взгляд загнанного в угол зверя. Взгляд побежденного человека. Лиза помнила брата жизнерадостным, улыбающимся парнем, душой компании. Таким, каким увидела его Лиза на видео, Саша не был никогда.

Качая на руках сына, Лиза чувствовала, как ее сердце наливается черной тоской. Ради чего все было? Ради того, чтобы отец Арсена сбежал? Зачем? Она как мантру повторяла одно и то же: чтобы спасти жизнь отца, чтобы не было войны.

Но на самом деле, чтобы не было кому-то плохо, она позволила пожертвовать Сашиной свободой, а потом жизнью отца, а потом жизнью матери, а теперь и жизнью Саши – ведь он стал совсем другим человеком. И все ради чего?

Осознание всего масштаба бедствия пришло недавно. Она в очередной раз услышала по радио Сашин голос и в очередной раз подумала, что не может больше так жить. Вокруг – мрачные тени прошлого, в душе абсолютная пустота. Нескончаемая усталость и чугунная тяжесть во всем теле – ее мучила вина, давила и не давала дышать. И с каждым днем становилось только хуже. Вина прорастала в ее душе, причиняла сначала не острую, но теперь очень ощутимую боль, Лизе было сложно с этим справиться. Она чувствовала себя невероятно одинокой. О своей боли она могла говорить только с Никиткой, ее кровиночкой. В сыне с каждым днем проступало все больше и больше от Арсена, чем Арсен всегда невероятно гордился, заставляя Лизу чувствовать себя еще ужаснее.

Лиза почти привыкла жить с чувством вины, которое усиливалось постепенно, дозированно, вызывая привыкание. Она не боялась этого: знала, что привыкнет. Привыкнет жить без личности, жить с человеком, который не может помочь ей избавиться от убивающего чувства вины, жить ради сына. Жить на одной планете с братом и не иметь возможности рассказать ему о себе… Она с ужасом представляла, что будет, если она разыщет Сашу и расскажет ему все. Брат обвинит ее, и будет прав – ведь его не было рядом в те минуты, когда Лизе приходилось принимать решение. Он не знает, что она чувствовала. Она бы сама себя осудила, будь на его месте, и Саша осудит, он такой же, как и она. А если осудит он, то осудит и общество, и они с Арсеном сядут в тюрьму, а малыш останется без матери. Лиза стала заложницей любви к своему ребенку.

Она не спрашивала себя, что будет дальше. Она просто жила, наблюдая за тем, как растет Никитка, как становится на ноги Арсен, как делает успехи в карьере. Лиза так и не привыкла звать его мужем, ведь они официально и не женаты, свадьбы не было, она просто взяла его фамилию, и все. Когда Никитке исполнился годик, Лиза чувствовала себя погруженной в глубокий бассейн под плотной коркой льда, и выбраться на воздух не было никакого шанса.

Но, сам того не подозревая, Арсен вырвал ее из этого состояния. Наверное, чего-то подобного она ждала, но, как всегда, была не готова к чему-то радикальному. Но Арсена не интересовало, готова она или нет. Ранним утром, 28 мая, за сутки до выступления Джейсона МакКуина в России, Арсен сказал ей:

– Лиза, я так больше не могу жить. Ты сильно изменилась, ты стала какой-то другой, не такой, как была когда-то. Что с тобой происходит? Скажи мне, пожалуйста.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе ответила, Арсен?

Этот разговор случился впервые, но с первых минут уже утомил Лизу. Она знала, что будет дальше, она знала каждую мысль, которую Арсен мог родить своим неглупым, в общем-то, мозгом. Она знала каждый поворот его извилины и знала, в какой момент он принимает решение.

– Что с тобой происходит?

– Меня убивает совесть, – призналась Лиза.

Она не хотела начинать этот разговор. Этот разговор был ей не нужен, все равно исправить ничего нельзя. Но Арсен… Он был другим. Он был из той категории людей, которые, нагадив возле дома и не получив за это наказание, полагают, что все в порядке, и теперь эта гадость – нормальное течение жизни, что все с этим смирились и воспринимают как обычное дело. Когда безнаказанно уличенному в измене мужу кажется, что все забыли, и все хорошо, и можно снова вильнуть налево или не вильнуть – это ничего не изменит, ведь с этим обстоятельством все смирились. И если он сам не чувствует за собой никакой вины, значит, никто его не винит. Но вдруг заметив изменившееся поведение другого человека, такие люди искренне недоумевают, в чем дело, хотя ботинки все в той же гадости, разбрызганной у дома.

– Не нужно чувствовать себя виноватой, Лиза. Я все знаю.

– Что ты знаешь?

– Что Джейсон МакКуин – это Саша. И он готов выступить в суде. Он готов дать показания против моего отца.

Лиза не успела даже подумать, как мир вокруг померк. Она была не склонна к насилию, но в ее душе все было выжжено, все стоп-сигналы, все предохранители давно вышли из строя. Она убила в себе все человеческое, и на пустом, черном поле еще ничего не взросло, но готово было прорасти. Лиза не собиралась обсуждать ни единого варианта, связанного с попытками помешать Саше жить так, как он может. Судя по всему, Арсен не только догадался обо всем, но и уже разработал жуткий план, как заставить Сашу замолчать навсегда.

Вся сила любви к брату, вся боль, все унижение и черная копоть несправедливости всколыхнулись в ней инфернальным торнадо, поднявшись до самой макушки, и разум отключился.

Смутно, с редкими прорывами звуков она запомнила отдельные моменты той бойни: как Арсен пытался удержать ее, крепко сжимая сильными руками, а она все равно вырвалась. Как разлетелись мелкие осколки от вазы, обрушенной на голову Арсену, выбив из него сознание. Как впились ее ногти в его лицо, как она старалась содрать это лицо с черепа, как окропила кровь ее блузку – тонкими нитями и чернильными кляксами, как глубоко утопали ее стопы в его животе с каждым ударом; как она обрушивала на его лицо град своих кулаков.

Плач Никитки вывел ее из ступора. Арсен лежал на полу, весь в крови, но живой. На губах кровавая пена колыхалась от каждого выдоха. Малыш плакал истерично, дрыгая ножками и требуя взять его на руки. А Лизина блузка была вся в крови, руки болели, ныли пальцы, разодранные от ногтей, и сбитые костяшки кулаков. Она взяла сына на руки, превозмогая боль.

– Тише, мой малыш, тише, все хорошо.

– Лиза, пожалуйста, вызови врача… – простонал Арсен.

Лиза с отвращением посмотрела на лежавшего на полу мужчину. На нем не было видимых страшных повреждений. Да, расцарапано лицо, кровоточащая рана на голове у виска, обездвиженные ноги. Но ведь его голова на месте, верно? Его лицо все еще принадлежит ему? Его конечности плотно пришиты к туловищу? Что ему еще нужно?

Лиза переступила через него и пошла в детскую, чтобы уложить малыша. Когда ребенок заснул, она спустилась в гостиную, разгромленную ею самой. Арсен все еще лежал на полу. Все еще дышал. Она вызвала «Скорую». Арсена забрали. У врачей было много вопросов к Лизе, но она только покачала головой. Она не собиралась отвечать на их вопросы.

А утром следующего дня она узнала, что на сцене в «Олимпийском» убит Джейсон МакКуин. Саша.

Это уничтожило ее окончательно. Больше у нее никого не осталось. Она все разрушила, она всех убила… Теперь впереди только ад. Только ад. Единственное, что удерживало Лизу от резкого взмаха лезвием у горла, – малыш, плачущий в кроватке.

Она была беременна, когда случилась трагедия, когда погибли отец и мама. Она носила ребенка Арсена. И сейчас Никитка – все, что осталось в этом мире родное, ведь Саша мертв.

Только ребенок заставил ее скинуть оцепенение, взять себя в руки и сделать что-то для того, чтобы выжить.

Сначала она хотела уехать куда-нибудь еще глубже в провинцию, спрятаться. Но потом случилось то самое событие, из-за которого она поняла, что в России ей и Никитке небезопасно. Этот монстр, которому запрещен выезд за границу, до конца жизни будет искать ее, чтобы убить. И она решила бежать туда, где не смог обрести спасение Саша, – в Америку.

Пока Арсен лежал в больнице, Лиза сделала себе несколько паспортов. Она нашла в Интернете нескольких умельцев. За паспорт, который пройдет проверку в посольстве Америки, она отдала почти тысячу долларов. Хорошо, что Арсен, как настоящий цыган, не доверял банкам и держал всю наличность в сейфе, где хранились и Лизины украшения, подаренные Арсеном, поэтому она знала код. Она взяла с собой практически двести тысяч долларов и около ста тысяч рублями.

Лиза вместе с сыном покинула Россию спустя трое суток после смерти брата.

Итак, она прилетела в Чикаго, сняла номер в дорогом отеле и наняла русскоговорящую няню. У нее было достаточно наличных денег, чтобы решить практически любой вопрос, но требовалось глобальное решение. Чтобы выжить.

Она позвонила Карме, человеку, по-прежнему имеющему связь с Наркобароном. Объяснила Карме, что ей нужно и когда, сказала, что перезвонит через два дня. За это время Карма должна решить вопрос. И когда перезвонила, вопрос был решен. Представитель Барона, его брат Башу, был готов встретиться с Лизой в Чикаго через два дня.

На встречу Лиза пришла с охраной, двумя высоченными американцами в темных костюмах. Никитка остался в отеле с няней.

Башу был намного моложе Барона, ему едва перевалило за тридцать. Он был очень полным, с курчавыми волосами до плеч, зачесанными назад. Арсен на дядю был совершено не похож.

– Вы должны мне пять миллионов долларов за смерть каждого члена моей семьи, – сказала Лиза. – Итого пятнадцать миллионов.

– Если ты переживаешь за Арсена, то с ним все в порядке, – сказал Башу, проигнорировав ее вопрос. – И зачем ты пришла с охраной? Ты считаешь, я могу убить мать моего внука?

– Мой сын вам не внук, он вообще не имеет отношение ни к вам, ни к Арсену, ни к Барону, ни к вашей семье. Это мой сын.

– Нет, Лиза. Твой сын цыган, и мы – одна семья.

– Я видела, как легко ваш Барон отдал шестьдесят человек вашей семьи гнить за решеткой за свои дела.

– Это очень большая честь – заступиться за Барона!

– Да мне плевать, – ответила Лиза. – Пятнадцать миллионов, и ни единого контакта.

– Сначала ты сказала – пять за одного. А теперь звучит пятнадцать. По семь с половиной за мать и отца?

– А Саша? Вы его за человека не считаете?

– А Саша жив.

– Жив? Разве вы не смотрели видеотрансляцию? Как его убили прямо на сцене в Москве? Как он упал и перестал дышать?!

– Именно потому, что я это видел, я и делаю вывод о том, что он жив. Хотя Барон со мной не согласен, он уверен, что твоего брата убили. Поэтому, я думаю, мы согласуем эту сумму. Но зачем она тебе? Что ты будешь делать с этими деньгами? Как ты будешь жить с чувством вины?

Лиза была готова к подобному. Это их порода – заставить человека чувствовать себя униженным даже тогда, когда они сами в слабой позиции. Она решила для себя, что пропустит слова цыгана мимо ушей, и эти, и те, что последуют далее, чтобы не дать ему вывести себя из равновесия. Но его сомнение в том, что Саша мертв, ее серьезно подкосило. Лиза оказалась к этому не готова совершенно. У нее не было никаких сомнений, ведь она чувствовала, что его больше нет. А сейчас что? Слабая надежда, что Саша мог выжить? Но ведь сообщили бы в новостях, рассказали бы всем… Там же было много людей, телевидение… Да и зачем скрывать? Чтобы Барон больше не охотился за ним? Такое возможно. Господи, неужели Саша может быть жив?

Лиза почувствовала, как внутри что-то очень сильно заболело, так, словно к омертвевшим частям тела вдруг прилила кровь. Она снова может чувствовать. Всего-то надежда, всего-то фраза, наверняка сказанная для того, чтобы выбить из-под нее стул. Но Лиза чувствовала это иначе, теперь она готова вынести что угодно под светом даже такой слабой надежды. Ведь может быть, что Башу прав? Может быть, Саша жив?.. В подводной ледяной тюрьме наконец-то образовалась маленькая проталина, через которую она смогла глотнуть воздух.

Лиза улыбалась своим мыслям, пока Башу говорил гадости:

– Ты мерзкая потаскуха, которая раздвинула ноги перед красивым парнем. Да, он хорошенько всадил тебе и пользовал тебя, пока ему это было нужно. И потом легко заставил тебя убить собственного отца. И мать. Это ты их всех убила, чтобы Арсену было хорошо, чтобы в очередной раз удовлетворить потребности Арсена. Скажи, дорогуша, а ты давала ему трахать себя в попку? Он побывал там?

Лиза слышала, но не слушала. Она думала о другом: Саша может быть жив! Да, такое может быть! Ведь все уверены, что она, Лиза Лаврова, тоже мертва, просто ее тело забрали цыгане и спрятали его. Такую легенду должны говорить все цыгане, взятые при облаве и в ходе последующих арестов. Все так думают – что Лиза мертва, а она жива! Может быть… Нет, в самом деле Саша может быть жив! Она бы никогда сама об этом не подумала. Ведь она видела запись: как в него выстрелили, как он упал, как закричали люди. Видела, как его тело на каталке под черным одеялом увозят. Все это в подробностях показывали по телевидению, и Лиза видела все. И у нее даже мысли не возникло – не поверить. Но ведь может быть, что сказанное Башу она принимает на веру от отчаяния…

Но ведь все так же, как и с ней! Тело никому не отдали. Правоохранительные органы не отдали Сашино тело, а там были люди из его окружения на эстраде, которые хотели бы похоронить ее брата. Сказанное Башу и этот ее вывод по поводу тела подпитали надежду настолько, что Лиза готова поверить в чудо. А это значит, что, может быть, когда-нибудь все наладится. Когда-нибудь все откроется и будет хорошо… Этого ее ссохшемуся сердцу хватило, чтобы Лиза смогла глотнуть воздуха в ту самую проталину под толщей льда.

Башу что-то еще говорил, но Лиза, вдохновленная лишь мыслью, что Саша может быть жив, прервала его диалог резким ударом кулака по столу и сказала:

– Пятнадцать миллионов, через два дня. Иначе я стану новой звездой.

– Ты не доживешь до утра.

– Может быть, но лучше, чтобы дожила. Только я знаю, как отменить авторассылку моего письма во все газеты и правоохранительные органы. Как думаете, сколько времени потребуется властям, чтобы раздобыть фото Арсена с папочкой? Наверняка не больше десяти минут. У вас ровно два дня. Я позвоню Карме и назначу встречу.

– Какие у нас гарантии?

– Никаких. Только мой здравый смысл. Я хочу вырастить своего сына. А что делать потом, я еще не решила. Но лет двадцать у вас есть, чтобы отмолить свои грехи. Не провоцируйте меня придумывать другую комбинацию.

– В тебе нет ничего святого, – сказал Башу.

– Да, ты прав, – сказала Лиза. – Помни об этом.

Несмотря ни на что, она улыбалась. Возможно, Саша жив. А до этих цыган ей нет дела. Она уверена, что деньги найдут и отдадут ей. Конечно, они попробуют что-то с ней сделать, но она сможет защитить себя и своего ребенка. Сможет, у нее просто не было выбора. Саша должен увидеть и ее, и своего племянника, ведь он уверен, что Лиза мертва.

А Башу… Да, он был правой рукой Барона, ворочал огромными деньгами, и его руки по локоть в крови. Наверняка какому-то мастеру уже заказали для нее памятник, самый простой, из дерева. Чтобы быстро сгнил, покосился и упал, чтобы никто никогда не нашел могилу Елизаветы Лавровой. Да и кому придет в голову искать ее могилу? Ведь для всех Лиза Лаврова уже мертва.