Текст книги "Тайные письма великих людей"

У моей дочери мои черты, – говоришь ты? Ты принесла ей этимъ печальный даръ, но пусть у нея будетъ твоя душа, тогда она будетъ богата, тогда природа ее чудесно вознаградитъ за изъяны ея рожденія… Ахъ, пожалуй, она будетъ черезчуръ впечатлительна. Но какія бы страданія не причиняла впечатлительность, – еще больше приноситъ она добра.

Не хочу тебѣ писать много; не хочу и не могу. Боюсь за свое сердце, за свою голову, за твое состояніе. Моя подруга, моя Софія, прошу тебя на колѣняхъ, даже требую отъ тебя, заклинаю тебя именемъ твоей дочери, ея отца, твоими клятвами, твоею нѣжностью, о которой ты говоришь, не рѣшаясь ее выразить, – береги себя! Не пренебрегай ничѣмъ, что можетъ быстро возстановить твое здоровье и силы; обрати на себя часть благородной и изумительной стойкости твоей. Будь здорова! Прощай, моя радость и жизнь!

Софія Монье – Мирабо

И ты, мой возлюбленный, спрашиваешь, – люблю ли я тебя? Ахъ, развѣ ты не знаешь, что я обожаю тебя навѣки. Да, это вѣрно. Что за чудесное существо господинъ Буше![4]4
  Габріель Буше – полицейскій, передававшій имъ въ заключеніи письма.


[Закрыть] Ты, значитъ, знаешь теперь, гдѣ я. Я тебѣ уже писала на бумагѣ, въ которой были волосы твоей дочери, и въ письмѣ въ день моего разрѣшенія отъ бремени[5]5
  Сначала они оба писали секретными чернилами.


[Закрыть]. Однако твой почеркъ проступаетъ наружу; употребляй лимонный сокъ и не пиши больше на расплывчатой бумагѣ; чѣмъ толще будетъ бумага, тѣмъ меньше будутъ выступать чернила.

О, мой другъ, мой другъ, какъ ты несчастливъ! Гдѣ же тѣ надежды, о которыхъ ты говоришь? Я думала, что скоро ты выйдешь на волю, и потому я такъ упорно стремилась оповѣстить тебя о моемъ мѣстопребываніи. Ты можешь меня увидать, если только не появишься въ господской одеждѣ. Лучше прикинуться странствующимъ торговцемъ, комиссіонеромъ, букинистомъ или кѣмъ-нибудь подобнымъ, желающимъ побесѣдовать съ графиней; я видаюсь со всякаго рода такими людьми; лишь пристойныхъ людей мнѣ не разрѣшается видѣть. Удобный часъ – отъ десяти утра до полудня. Если ты явишься подъ видомъ зубного врача, ты сможешь проникнуть даже въ мою комнату. О, мой другъ, отъ радости я умру у твоего сердца…

...............................................................

Гёте – г-жѣ фонъ-Штейнъ

Іоганнъ Вольфгангъ ГЕТЕ (1749—1832) долгое время, живя въ Веймарѣ, находился въ дружеской связи съ г-жей Штейнъ, умной и образованной женщиной, олицетворявшей для него Ифигенію. Охлажденіе между ними обнаружилось около 1789 г., послѣ чего Гёте отправился путешествовать по Италіи. Послѣдовавшая любовь его къ Христинѣ Вульпіусъ (1792 г.), – довольно вульгарной плебейкѣ, замѣнившей г-жу Штейнъ, далеко не носила того интеллектуальнаго характера, которымъ отмѣчены отношенія и письма къ г-жѣ Штейнъ.

Воскресенье, 31 марта.

Дорогая. Письмо Ваше огорчило меня. Если бы я только могъ понять глубокое невѣріе Вашей души въ себя, души, въ которую должны бы вѣрить тысячи, чтобы стать счастливыми! На свѣтѣ ничего не надо понимать, чѣмъ дольше я смотрю, тѣмъ яснѣе вижу это. – Ваша мечта, дорогая! Ваши слезы! – Это такъ! Дѣйствительность я переношу большею частью хорошо; грезы могутъ меня растрогать когда угодно. Я вновь увидѣлъ мою первую любовь. Что дѣлаетъ со мною судьба! Сколько вещей помѣшала она мнѣ увидѣть во время этого путешествія съ полною ясностью! Это путешествіе словно должно было подвести итоги моей прошлой жизни! А теперь все начинается сызнова! Вѣдь всѣ вы – мои! Скоро пріѣду. Еще не могу разстаться со Шретеръ. Прощайте! Прощайте! Въ послѣдній день марта 76 года. Лейпцигъ.

Г.

(Пятница, 25 мая).

Итакъ, отношеніе, самое чистое, самое прекрасное, самое правдивое, которое я когда-либо имѣлъ къ женщинѣ, за исключеніемъ сестры, – нарушено. Я былъ подготовленъ къ этому, я только безконечно страдалъ за прошлое и за будущее, и за бѣдное дитя, которое ушло, которое я обрекъ въ ту минуту на такое страданіе. Я не хочу видѣть Васъ, Ваше настоящее опечалило бы меня. Если я не могу жить съ Вами, то Ваша любовь нужна мнѣ такъ же мало, какъ любовь всѣхъ отсутствующихъ, которою я такъ богатъ. Настоящее въ минуту нужды все рѣшаетъ, все облегчаетъ, все укрѣпляетъ. Отсутствующій приходитъ съ пожарнымъ насосомъ, когда огонь уже потушенъ – и все это ради свѣта! Свѣтъ, который не можетъ быть ничѣмъ для меня, не хочетъ, чтобы и Ты была чѣмъ-нибудь для меня, – не вѣдаютъ, что творятъ. Рука заточеннаго въ одиночномъ заключеніи и не слышащаго голоса любви, бываетъ тяжка для того мѣста, куда она опускается. Прощай, дорогая.

24 мая 76.

Вечеромъ 16-го.

Еще слово. Вчера, когда мы ночью возвращались отъ Апольда, я ѣхалъ одинъ впереди, подлѣ гусаровъ, которые разсказывали другъ другу свои продѣлки; я то слушалъ, то не слушалъ, и, погруженный въ мысли, ѣхалъ дальше. Вдругъ я подумалъ о томъ, какъ я люблю эту мѣстность, этотъ край! этотъ Эттерсбергъ! эти невысокіе холмы! И душу мнѣ пронизало насквозь – вдругъ и тебѣ когда-нибудь придется все это покинуть! Край, гдѣ ты нашла такъ много, нашла все счастье, о которомъ можетъ мечтать смертный, гдѣ ты переходишь отъ удовольствія къ неудовольствію, въ вѣчно звенящей жизни, – если и тебѣ придется покинуть его, съ посохомъ въ рукахъ, какъ покинула ты свою родину. Слезы выступили у меня на глазахъ, и я почувствовалъ себя достаточно сильнымъ, чтобы перенести и это. – Сильнымъ! – значитъ, безчувственнымъ.

Записка 1—8 сентября 1876 г.

Къ чему я буду тебя мучить? Дорогая! Къ чему обманывать себя, мучить тебя и такъ далѣе. Мы ничѣмъ не можемъ быть другъ для друга и слишкомъ много другъ для друга значимъ. Повѣрь мнѣ, когда я говорилъ съ тобою со всею ясностью, ты была во всемъ со мною согласна. Но именно потому, что я вижу вещи лишь такими, каковы онѣ есть, это и приводитъ меня въ бѣшенство; покойной ночи, ангелъ мой, и добраго утра. Я не хочу увидѣть тебя снова… Только… ты знаешь все… Это знаютъ еще только сердце мое да подоплека… Все, что я могъ бы сказать, глупо. Отнынѣ буду видѣть тебя, какъ видятъ звѣзды! – Подумай хорошенько объ этомъ.

Адр. Госпожѣ фонъ-Штейнъ.

Казенная печать съ саксенъ-веймаръ-эйзенахскимъ гербомъ.

(Четвергъ, 22 марта).

Твоя любовь – какъ утренняя и вечерняя звѣзда: она заходитъ послѣ солнца и встаетъ до солнца. Словно полярная звѣзда, что, никогда не заходя, сплетаетъ надъ нашими головами вѣчно-живой вѣнокъ. Я молю боговъ, чтобы они не заставили ее померкнуть на моемъ жизненномъ пути. Первый весенній дождь можетъ помѣшать нашей прогулкѣ. Растенія онъ заставитъ распуститься, чтобы вскорѣ мы порадовались на первую зелень. Мы никогда еще вмѣстѣ не переживали такой чудной весны, пусть у нея не будетъ осени. Прости! Я спрошу около 12 часовъ, что будетъ. Прощай, лучшая, любимая.

22 марта 81.

Адресъ: Госпожѣ фонъ-Штейнъ.

(Суббота, 10 августа).

Сегодня утромъ я окончилъ главу изъ Вильгельма, начало которой диктовалъ тебѣ. Это доставило мнѣ пріятный часъ. Собственно, я рожденъ писателемъ. Я испытываю самую чистую радость, какую едва ли когда испытывалъ, если напишу что-либо хорошо, согласно задуманному. Прости. Береги для меня душу моей жизни, моего творчества, моихъ писаній.

Г.

19 авг. 82.

(Четвергъ), 17 сентября 1882 г., вечеромъ.

Тихонько вернулся домой, – читать, перебирать и думать о тебѣ. Я рожденъ для жизни частнаго человѣка, и не понимаю, какъ судьба могла впутать меня въ управленіе государствомъ и въ княжескую семью.

Для тебя живу я, моя Лотта, тебѣ отданы всѣ мои минуты, и ты остаешься моею, я это чувствую.

Вчера я махалъ носовымъ платкомъ, пока могъ тебя видѣть, въ пути я былъ съ тобою, и только, завидя городъ, впервые ощутилъ пространство, отдѣлявшее меня отъ тебя.

Я попытался точнѣе обдумать первую часть или, лучше сказать, начало моей сказки, и мѣстами пробовалъ писать стихи; это у меня вышло бы, если бы у меня было достаточно времени и домашнее спокойствіе.

(Воскресенье, 17 ноября).

Рано, не до разсвѣта, но все же съ разсвѣтомъ, совершалъ я мое первое паломничество. Подъ твоими окнами поклонился я тебѣ и пошелъ къ твоему камню. Теперь это единственное свѣтлое мѣсто въ моемъ саду. Чистыя небесныя слезы падали на него; надѣюсь, что въ этомъ нѣтъ дурного предзнаменованія.

Я прошелъ мимо моего покинутаго домика, какъ Мелузина мимо своего жилища, въ которое ей не суждено было вернуться, и думалъ о прошломъ, въ которомъ ничего не понимаю, и о будущемъ, котораго не знаю. Какъ много потерялъ я, когда долженъ былъ покинуть это тихое убѣжище! То была вторая нить, державшая меня, теперь я вишу только на тебѣ и, благодареніе Господу, эта нить – крѣпчайшая. Послѣдніе дни я просматриваю письма, писанныя мнѣ за послѣднія десять лѣтъ, и все меньше и меньше понимаю, кто я, и что мнѣ дѣлать.

Будь со мною, дорогая Лотта, ты – мой якорь среди этихъ подводныхъ камней…

17 ноября 82.

(Четвергъ, 21 ноября).

Раннимъ утромъ буду у тебя. Разлучить меня съ тобою не могутъ ни жизнь, ни смерть, ни творчество, ни чтеніе дѣловыхъ бумагъ. Снѣгу радуюсь, онъ приводитъ мнѣ на память прошлыя зимы и многія сцены твоей дружбы. Прощай, сладкая греза моей жизни, успокоительный напитокъ для моихъ страданій. Завтра у меня чай. 21 ноября 82.

Сообщи мнѣ твой день.

(Верона), 18 сентября 86 г.

На крошечномъ листочкѣ даю о себѣ вѣсточку возлюбленной, не говоря ей, однако, гдѣ я. Я доволенъ, и только хотѣлъ бы раздѣлить съ тобою то прекрасное, которымъ наслаждаюсь, – желаніе, охватывающее меня часто съ острою тоскою.

Я велъ точный дневникъ, и заносилъ въ него все замѣчательное, что видѣлъ, о чемъ думалъ, и, по моему расчету, ты можешь получить его въ серединѣ октября. Ты, навѣрное, обрадуешься ему, и мое отсутствіе дастъ тебѣ больше, чѣмъ часто даетъ мое присутствіе. При этомъ ты найдешь и нѣсколько рисунковъ. Впослѣдствіи больше! Не говори, однако, никому о томъ, что получишь. Прежде всего – это исключительно для тебя. Надъ Ифигеніей много работаю и надѣюсь заслужить благодарность и тѣхъ, что любили древность. Я долженъ сказать такъ много, и не могу говорить, не выдавая себя или не дѣлая признаній. Ты въ Кохбергѣ, и мои мысли тамъ, съ тобою. Поклонись отъ меня Фрицу! Меня часто огорчаетъ то, что онъ не со мною. Если бы я зналъ, что знаю теперь, я взялъ бы его съ собою. Я на хорошей дорогѣ, и это путешествіе принесетъ мнѣ сразу большія преимущества. Прости! Сердечно радуюсь, что увижусь съ тобою и все тебѣ разскажу.

Ибо то, что говорилъ студентъ: «Чѣмъ былъ бы домъ, если бы я его не видѣлъ», я могу примѣнить удачнѣе, сказавъ: «Къ чему мнѣ все это видѣть, если я не смогу сообщить всего этого тебѣ?» Тысячу разъ прощай, поклонись Штейну, Имгофъ и малюткѣ! Не забудь и Эрнста, о которомъ я часто думаю!

Терни, 27 октября 1786 г., вечеромъ.

Сидя снова въ пещерѣ, пострадавшей годъ тому назадъ отъ землетрясенія, обращаюсь къ тебѣ съ мольбою, дорогой мой геній-хранитель! До чего я избалованъ, я теперь только чувствую! Десять лѣтъ жить съ тобою, быть тобою любимымъ, и вдругъ – очутиться въ чуждомъ мірѣ! Я это представлялъ себѣ заранѣе, и только высшая необходимость могла заставить меня принять это рѣшеніе.

Пусть не будетъ у насъ иныхъ мыслей, какъ окончить жизнь вмѣстѣ!

23 декабря, вечеромъ.

Позволь мнѣ еще поблагодарить тебя за твое письмо! Позволь забыть на минуту, что есть въ немъ болѣзненнаго! Любовь моя! Любовь моя! Прошу тебя на колѣняхъ, умоляю, облегчи мнѣ мое возвращеніе къ тебѣ, чтобы я не оставался изгнанникомъ среди безпредѣльнаго міра! Прости мнѣ великодушно, въ чемъ я предъ тобою провинился, и помоги мнѣ подняться! Разсказывай мнѣ почаще и побольше о томъ, какъ ты живешь. Скажи, что здорова, и что любишь меня! Въ ближайшемъ письмѣ сообщу тебѣ планъ моего путешествія, которое я предпринялъ, и которое да благословитъ небо! Прошу тебя объ одномъ: не смотри на меня, какъ на разлученнаго съ тобою! Ничто въ мірѣ не можетъ замѣнить мнѣ того, что я утратилъ бы, потерявъ тебя и мою тамошнюю обстановку. Если бы я привезъ съ собою силы мужественнѣе переносить всѣ непріятности! Не открывай ящиковъ, прошу тебя, и не безпокойся! Поклонись Штейну и Эрнсту! Фрица поблагодари за письмо! Пусть пишетъ мнѣ чаще. Я уже началъ собирать для него. Онъ долженъ получить все, что хочетъ, и даже больше, чѣмъ хочетъ.

То, что ты была больна, и больна по моей винѣ, такъ удручаетъ мое сердце, что я не могу этого выразить. Прости мнѣ! Я самъ боролся между жизнью и смертью, и никакія слова не могутъ выразить того, что во мнѣ происходило. Это паденіе вернуло меня къ самому себѣ. Любовь моя! Любовь моя!

Палермо, 18 апрѣля 1787 г.

Любовь моя! Еще прощальное слово изъ Палермо! Я могу только повторить тебѣ, что здоровъ и доволенъ, и что путешествіе мое принимаетъ нѣкій образъ. Въ Неаполѣ оно оборвалось черезчуръ тупо. Изъ моихъ записокъ ты увидишь кое-что подробнѣе; о цѣломъ, о моемъ душевномъ состояніи, о счастливыхъ слѣдствіяхъ, которыя я ощущаю, ничего не могу сказать и не скажу. Это – неописуемо прекрасная страна, хотя сейчасъ я знаю всего лишь кусочекъ ея берега. Сколько радостей доставляетъ мнѣ ежедневно мое малое знаніе естественныхъ наукъ, и насколько больше долженъ бы былъ я знать, если бы моей радости суждено было стать полной. То, что я готовлю вамъ, удается мнѣ. Я уже проливалъ слезы радости при мысли о томъ, что обрадую васъ. Прости, дорогая. Сердце мое съ тобою, и теперь, когда разстояніе и разлука очистили все, что стояло въ послѣднее время между нами, прекрасное пламя любви, вѣрности и воспоминаній снова ярко горитъ и свѣтитъ въ моемъ сердцѣ. Поклонись Гердерамъ и всѣмъ, и не забывай меня!

(Веймаръ), 1 іюня 1799 г.

Благодарю тебя за письмо, оставленное для меня, хотя многое въ немъ меня огорчило. Я медлилъ отвѣчать на него, такъ какъ въ подобныхъ случаяхъ трудно быть искреннимъ и не оскорбить.

Какъ сильно я тебя люблю, какъ глубоко сознаю мои обязанности по отношенію къ тебѣ и къ Фрицу, – я доказалъ моимъ возвращеніемъ изъ Италіи. Герцогъ хотѣлъ бы, чтобы я былъ еще тамъ, Гердеръ поѣхалъ туда, и такъ какъ я не видѣлъ, что могу быть чѣмъ-нибудь полезнымъ наслѣдному принцу, то у меня едва ли могло быть что-нибудь на умѣ, кромѣ тебя и Фрица.

О томъ, что я покинулъ въ Италіи, не буду повторять, ты достаточно недружелюбно встрѣтила мое довѣрчивое признаніе объ этомъ.

Къ сожалѣнію, ты была въ странномъ настроеніи, когда я пріѣхалъ, и, признаюсь чистосердечно, то, какъ ты меня приняла, и какъ меня приняли другіе, было мнѣ крайне чувствительно. Я проводилъ Гердера, герцогиню, оставилъ незанятымъ настойчиво предлагавшееся мнѣ мѣсто въ экипажѣ, остался для радости, какъ для радости и пріѣхалъ, и въ ту же минуту долженъ былъ позволить упорно повторять себѣ, что могъ бы и не пріѣзжать, что не сочувствую людямъ и т. д., и все это раньше, чѣмъ рѣчь могла зайти о той связи, которая тебя, повидимому, такъ оскорбляетъ.

И что это за близость? Кому она вредитъ? Кто выражаетъ притязанія на ощущенія, которыя я доставляю несчастному созданію? Кто претендуетъ на часы, которые я провожу съ нею?

Спроси Фрица, Гердеровъ, спроси каждаго, кто мнѣ близокъ, сталъ ли я менѣе участливъ, менѣе сообщителенъ, менѣе дѣятеленъ въ отношеніи моихъ друзей, чѣмъ раньше? Развѣ теперь я не принадлежу имъ и обществу гораздо больше?

Было бы чудомъ, если бы мнѣ суждено было утратить самое лучшее, самое сердечное отношеніе мое къ тебѣ.

Какъ сильно почувствовалъ я, что оно во мнѣ еще живо, когда однажды засталъ тебя расположенною бесѣдовать со мною объ интересныхъ предметахъ.

Но признаю, что не могу больше переносить того, какъ ты до сихъ поръ со мною обращалась. Когда я бывалъ разговорчивъ, ты закрывала мнѣ ротъ, когда я бывалъ сообщителенъ, ты обвиняла меня въ равнодушіи, когда я бывалъ дѣятеленъ въ отношеніи друзей, ты обвиняла меня въ холодности и небрежности. Ты слѣдила за малѣйшимъ выраженіемъ моего лица, порицала каждое мое движеніе, мою манеру держать себя, и всегда приводила меня въ дурное расположеніе духа. Гдѣ было сохраниться довѣрію и чистосердечію, когда ты отталкивала меня отъ себя умышленными капризами?

Я хотѣлъ бы прибавить еще многое, если бы я не боялся, что это тебя, при твоемъ состояніи духа, скорѣе оскорбитъ, чѣмъ примиритъ со мною.

Къ несчастью, ты давно уже пренебрегла моимъ совѣтомъ относительно кофе и ввела такую діэту, которая чрезвычайно вредно отражается на твоемъ здоровьѣ. Мало того, что трудно превозмогать морально иныя впечатлѣнія, – ты усиливаешь еще муку и мрачность грустныхъ представленій физическимъ средствомъ, вредъ котораго въ теченіе нѣкотораго времени ты понимала, и котораго изъ любви ко мнѣ ты одно время избѣгала, и чувствовала себя хорошо. Дай Богъ, чтобы лѣченіе и путешествіе принесли тебѣ пользу. Я не отказываюсь отъ надежды, что ты когда-нибудь снова меня признаешь. Прости. Фрицъ веселъ и прилежно посѣщаетъ меня. Принцъ чувствуетъ себя свѣжимъ и бодрымъ.

Бельведеръ, 1 іюня 1789 г.

Г.

Гёте – Христіанѣ Вульпіусъ

Сегодня, дорогая крошка, я уѣзжаю изъ Франкфурта и ѣду въ Майнцъ. Долженъ сказать тебѣ, что чувствовалъ себя хорошо, пришлось только черезчуръ много ѣсть и пить. Но я буду находить пищу еще вкуснѣе, когда готовить ее будетъ мнѣ моя душечка. Разная мелочь отходитъ также сегодня, и прибудетъ вскорѣ послѣ этого письма. Я хотѣлъ бы быть мышкой и присутствовать при распаковкѣ. Укладка доставила мнѣ большое удовольствіе. Сохрани все въ порядкѣ. До свиданія, дорогое дитя. Все было довольно безсодержательно. Люби меня, какъ я люблю тебя. До свиданья, поклонись г. Мейеру, поцѣлуй малютку и пиши мнѣ скорѣе.

Франкфуртъ, 21 августа 1792 г.

Г.

Я написалъ тебѣ уже не одно письмецо, и не знаю, когда они до тебя мало-по-малу дойдутъ. Я прозѣвалъ перенумеровать листки и лишь теперь съ этого начинаю. Ты опять узнаешь, что я себя чувствую хорошо, и что я люблю тебя отъ всего сердца. Если бы ты была сейчасъ со мною! Здѣсь повсюду огромныя, широкія кровати, и тебѣ не пришлось бы сѣтовать, какъ иногда случается дома. Ахъ, дорогая! Нѣтъ ничего лучше, какъ быть вмѣстѣ! Мы будемъ вѣчно твердить это другъ другу, когда снова будемъ вмѣстѣ. Подумай! Мы такъ близко къ Шампани, но не можемъ достать ни одного стакана вина. Во Фрауэнпланѣ будетъ лучше, когда моя дорогая крошка будетъ завѣдывать кухнею и погребомъ.

Будь хорошей хозяйкой и приготовь мнѣ уютное жилище. Ухаживай за мальчикомъ и люби меня.

Люби меня! Ибо порою мысленно я бываю ревнивъ и представляю себѣ, что тебѣ можетъ больше понравиться кто-нибудь другой, такъ какъ я нахожу многихъ мужчинъ красивѣе и пріятнѣе меня. Но ты не должна этого видѣть, а должна считать лучшимъ меня, потому что я тебя ужасно люблю, и, кромѣ тебя, мнѣ никто не нравится. Я часто вижу тебя во снѣ, вижу разную путаницу, но всегда вижу, что мы любимъ другъ друга. Пусть такъ это и останется.

Моей матери я заказалъ двѣ перины и подушки изъ перьевъ, и еще много хорошихъ вещей. Сдѣлай такъ, чтобы домикъ нашъ былъ въ порядкѣ, остальное будетъ устроено. Въ Парижѣ будетъ всякая всячина, во Франкфуртѣ есть еще разная мелочь. Сегодня отослана корзинка съ ликеромъ и тючекъ бисквитовъ. Буду постоянно присылать что-нибудь въ хозяйство. Только люби меня и будь вѣрною крошкой, остальное приложится. Пока у меня не было твоего сердца, на что мнѣ было все остальное? Теперь, когда оно принадлежитъ мнѣ, я хочу удержать его. Зато и я – твой. Поцѣлуй малютку, поклонись г. Мейеру и люби меня.

Лагерь подъ Верденомъ, 10 сентября 1792 г.

Г.

Беттина фонъ-Арнимъ – Гёте

Беттина фонъ АРНИМЪ (1785—1859), нѣмецкая писательница, восторженная поклонница Гёте, пробралась въ 1807 г., переодѣтая въ мужское платье, въ Веймаръ, чтобы увидѣть Гёте, о которомъ много слышала въ дѣтствѣ. Романъ свой съ Гёте она описала въ произведеніи: «Переписка Гёте съ ребенкомъ». Въ 1811 г. Беттина вышла замужъ за Арнима.

Вартбургъ, 1 августа, ночью.

Другъ, я одна; все спитъ, а мнѣ мѣшаетъ спать то, что я только что была съ тобою. Гёте, быть можетъ, то было величайшимъ событіемъ моей жизни; быть можетъ, то былъ самый полный, самый счастливый мигъ; лучшихъ дней у меня не будетъ, я ихъ не приняла бы.

То былъ послѣдній поцѣлуй, съ которымъ я должна была уйти, а, между тѣмъ, я думала, что должна слушать тебя вѣчно; когда я проѣзжала по аллеямъ и подъ деревьями, въ тѣни которыхъ мы вмѣстѣ гуляли, то мнѣ казалось, что я должна уцѣпиться за каждый стволъ, – но исчезли знакомыя зеленыя пространства, отступили вдаль милыя лужайки, давно исчезло и твое жилище, и голубая даль одна, казалось, хранила загадку моей жизни; наконецъ, исчезла и она, и у меня ничего не осталось, кромѣ моего горячаго желанія, и слезы лились у меня изъ глазъ отъ этой разлуки; ахъ, въ ту пору вспомнила я все, – какъ ты въ ночные часы бродилъ со мною, какъ улыбался, когда я гадала тебѣ по облакамъ, разсказывала про мою любовь, про мои прекрасные сны, какъ ты внималъ со мною шелесту листьевъ, колеблемыхъ ночнымъ вѣтромъ, тишинѣ далекой, широко раскинувшейся ночи. И ты любилъ меня, знаю; когда за руку ты велъ меня по улицамъ, я чувствовала по твоему дыханію, по звуку твоего голоса, по тому (какъ это объяснить), что меня словно обвѣвало, – я чувствовала, что ты допускаешь меня въ твою внутреннюю, сокровенную жизнь, что въ эту минуту ты обращенъ ко мнѣ одной, и ничего не желаешь, какъ только быть со мною; кто можетъ отнять у меня это? Что мною утрачено? Другъ, я владѣю всѣмъ, что когда-либо получила. И куда бы я ни пошла, мое счастье всюду со мною, оно – моя родина…

Шлангенбадъ, 17 августа.

...............................................................................

...............................................................................

Если твое воображеніе достаточно легко и гибко, чтобы слѣдовать за мною въ уголки развалинъ, черезъ пропасти и черезъ горы, то я отважусь ввести тебя ко мнѣ; прошу тебя: подымись – выше – еще три ступени – въ мою комнату, сядь противъ меня въ синее кресло, у зеленаго стола; я хочу взглянуть тебѣ въ лицо, и – летитъ ли за мною твое воображеніе, Гёте? – въ такомъ случаѣ, ты долженъ прочесть въ моихъ глазахъ неизмѣнную любовь, долженъ ласково привлечь меня въ твои объятія и сказать: такое вѣрное дитя даровано мнѣ въ замѣну и въ награду за многое. Дитя дорого мнѣ, оно – мой кладъ, мое сокровище, и я не хочу его лишиться. Слышишь? И ты долженъ поцѣловать меня; вотъ чѣмъ даритъ моя фантазія твое воображеніе.

Веду тебя дальше; входи тихо въ храмину моего сердца; вотъ мы въ преддверіи; глубокая тишина! – Ни Гумбольдта, ни архитектора, ни собаки, которая залаяла бы. Ты моему сердцу не чужой; иди, стучи, – оно въ одиночествѣ и пригласитъ тебя войти. Ты найдешь его на прохладномъ, тихомъ ложѣ, привѣтный свѣтъ будетъ ласково свѣтить тебѣ навстрѣчу, всюду будетъ покой и порядокъ, и ты будешь желаннымъ гостемъ. Что это? О, Боже! Оно охвачено пламенемъ! Отчего пожаръ? Кто спасетъ его? Бѣдное, бѣдное, подневольное сердце! Что можетъ здѣсь подѣлать разумъ? Онъ все знаетъ, но ничѣмъ не можетъ помочь; онъ опускаетъ руки. ...............................................................................

...............................................................................

...............................................................................

...............................................................................

...............................................................................

Скажи, отчего ты такъ мягокъ, такъ щедръ и добръ въ миломъ твоемъ письмѣ? Среди суровой, леденящей зимы – кровь согрѣваютъ мнѣ солнечные лучи! Чего мнѣ недостаетъ? Ахъ, пока я не съ тобою, нѣтъ на мнѣ Божьяго благословенія…

...............................................................................

Прости! Какъ гонимое вѣтромъ сѣмя носится по волнамъ, такъ и моя фантазія играетъ и носится по могучему потоку всего твоего существа и не боится въ немъ погибнуть; о, если бы это случилось! Какая блаженная смерть!

Писано 16 іюня въ Мюнхенѣ, въ дождь, когда между сномъ и бодрствованіемъ душа вторила вѣтру и непогодѣ.

Беттина.