Текст книги "Тайные письма великих людей"

Уго Фосколо – Антоніеттѣ Фагнани-Арезе

Уго ФОСКОЛО (1778—1827), извѣстный итальянскій поэтъ, поклонникъ Наполеона, среди многочисленныхъ своихъ увлеченій, впрочемъ всегда достаточно искреннихъ и яркихъ, любилъ прекрасную Миланку – Антуанетту Арезе (1801—1802), вдохновившую его на многія стихотворенія.

Іюль или августъ 1801.

О, теперь я чувствую, что люблю тебя и долженъ любить вѣчно. Благодарю, небесное созданіе, тысячу разъ благодарю. Я осыпалъ твое письмо поцѣлуями и оросилъ благодарными слезами. Я перечитываю его снова и снова, прижимаю къ груди, какъ драгоцѣнный и священный кладъ. О, Антоніетта, неужели ты пишешь мнѣ? Твой старый другъ не можетъ повѣрить тому, что ты, окруженная такимъ множествомъ людей высшаго свѣта, могла обратить взоры на грустнаго, несчастнаго юношу; у него ничего нѣтъ, кромѣ сердца, которое доставляло ему до сихъ поръ одни лишь страданія. И я отдаю тебѣ это сердце. Надѣюсь этимъ путемъ отблагодарить тебя за чудный даръ, принесенный мнѣ тобою. Клянусь, что я первый никогда не разорву этихъ драгоцѣнныхъ узъ, благодаря которымъ моя жизнь, до сихъ поръ такая печальная и страдальческая, превращается въ сверхсчастливую. О, моя Антоніетта, глаза мои полны слезъ, которыя такъ сладко бѣгутъ по щекамъ, что твой поцѣлуй едва ли могъ бы быть слаще, а ты посылаешь мнѣ ихъ цѣлую сотню. Но тебѣ пришлось нѣсколько разъ слечь въ постель! Если я тебѣ дорогъ, то слѣди за собою тщательно; день, въ который ты заболѣла бы, можетъ принести мнѣ смерть, поэтому молю тебя объ этомъ. О, если бы я могъ навѣкъ поддержать въ тебѣ твою красоту и молодость! Какъ полюбили мы другъ друга? Не знаю; смотрю на это событіе, какъ на даръ неба. Когда я буду тебѣ разсказывать исторію моей любви къ тебѣ, какъ я тебя узналъ, какъ въ страхѣ и трепетѣ полюбилъ…, то ты посмѣешься надъ бѣднымъ твоимъ Фосколо, но въ то же время почувствуешь къ нему и состраданіе.

Ты извинишь мнѣ одну минуту; бьетъ полночь; слуга ждетъ, чтобы раздѣть меня; хочу послать его спать, было бы несправедливо, если бы несчастный малый не спалъ изъ-за насъ. Такъ я могу писать тебѣ свободнѣе.

Итакъ, о моемъ «другѣ». Другъ? За всю жизнь я имѣлъ двухъ друзей, которыхъ удары судьбы раздѣлили со мною и загнали одного сюда, другого – туда; они дѣлили со мною радости и страданія, любили меня и любятъ до сихъ поръ, хотя между нами лежитъ много милей. Другъ? Кто тотъ сумасбродный человѣкъ, который, хвалясь, что обладаетъ моею дружбою, набросалъ тебѣ мой портретъ въ такомъ отвратительномъ видѣ? Впрочемъ, я благословляю его за то, что онъ этимъ путемъ открылъ мнѣ дорогу къ твоей любви. Что онъ считалъ мою внѣшность отвратительной, пусть, – я самъ себѣ говорю это, хотя, сказать правду, я испытываю теперь нѣчто въ родѣ бѣшенства по этому поводу; но въ нравственномъ отношеніи? Нѣтъ, ни одинъ безчестный поступокъ не запятналъ моихъ дней. Быть можетъ, у меня есть большіе или меньшіе недостатки, но я могу со спокойною совѣстью утверждать, что обладаю преимуществами, неизвѣстными большинству людей. Я знаю, что меня обвиняютъ въ чрезмѣрной гордости, благодаря ей, я кажусь невыносимымъ нѣкоторымъ вздорнымъ людямъ, съ которыми обращаюсь свысока. Если же я вижу себя окруженнымъ стаей лисицъ и собакъ, равно какъ и другихъ представителей общества, льстивыхъ и злобныхъ, то естественно, что я поднимаю львиный ревъ, съ цѣлью ихъ напугать. Между ними и мною не можетъ быть перемирія. Ибо я чувствую въ себѣ возвышенную душу, и она не хочетъ запятнать себя грязью этой знатной, благоприличной сволочи. Они правы, – для нихъ я отвратителенъ, такъ какъ они признаютъ прекраснымъ лишь того, кто на нихъ похожъ. Я вѣрно изобразилъ себя, со всѣми моими безразсудствами, въ Ортисѣ, и надѣюсь, что ты въ моемъ характерѣ найдешь много рѣдкаго, но ничего отвратительнаго. ................................................................

......................................................................

......................................................................

Лордъ Байронъ – миссъ Мильбэнкъ

Лордъ БАЙРОНЪ (1788—1824) въ многочисленныхъ письмахъ къ невѣстѣ (1813—1815) – миссъ Мильбэнкъ скорѣе выражаетъ свое уваженіе къ ней, чѣмъ любовь, что служило плохимъ предзнаменованіемъ довольно несчастливаго супружества. Его отношенія къ сводной сестрѣ, Августѣ Лейгъ, будто бы послужили мотивомъ къ разводу его съ женой черезъ годъ послѣ свадьбы. Въ 1818 г. Байронъ влюбился въ юную графиню Терезу Гвиччіоли, только что повѣнчавшуюся съ 60-лѣтнимъ богачомъ, развелъ ее съ мужемъ и жилъ съ нею до своего отъѣзда въ Грецію (1823 г.), въ этотъ наиболѣе счастливый періодъ своей жизни Байронъ написалъ всѣ свои лучшія вещи.

4, Беннеть-Стрить, 25 августа 1813.

Чувствую себя чрезвычайно польщеннымъ Вашимъ письмомъ и намѣренъ тотчасъ же засвидѣтельствовать его полученіе. Прежде чѣмъ приступить къ отвѣту на него, позвольте мнѣ (какъ можно кратче) коснуться событій, разыгравшихся прошлою осенью. Много лѣтъ протекло съ тѣхъ поръ, какъ я познакомился съ женщиною, открывшей передо мною перспективу дѣйствительнаго счастья. Затѣмъ я увидѣлъ женщину, на которую не имѣлъ никакихъ притязаній, кромѣ тѣхъ, что могъ возымѣть надежду быть еще услышаннымъ. Молва шла, однако, что сердце ея свободно; по этой причинѣ леди Мельбурнъ взяла на себя трудъ узнать, будетъ ли мнѣ дозволено поддерживать съ вами знакомство до возможности (правда, весьма отдаленной) возвысить его до дружбы и, въ концѣ-концовъ, до еще болѣе теплаго чувства? Въ ея рвеніи – дружественномъ и потому простительномъ, она вышла, до извѣстной степени, за предѣлы моихъ намѣреній, сдѣлавъ вамъ прямое предложеніе, о чемъ я жалѣю лишь постольку, поскольку оно должно было показаться вамъ дерзкимъ съ моей стороны. Въ истинности этого вы убѣдитесь, если я скажу Вамъ, что недавно я указывалъ ей на то, что она невольно черезчуръ выдвинула меня, въ ожиданіи, что такое внезапное открытіе будетъ принято благосклонно. Я упоминалъ объ этомъ лишь мимоходомъ, въ разговорѣ, и безъ малѣйшей раздражительности или непріязни къ ней. Таково было первое приближеніе мое къ алтарю, предъ которымъ, если судить по вашимъ чувствамъ, я принесъ лишь новую жертву. Если я употребляю выраженіе «первое приближеніе», то это можетъ показаться Вамъ несовмѣстимымъ съ нѣкоторыми обстоятельствами моей жизни, на которыя вы, очевидно, въ одномъ мѣстѣ вашего письма намекаете. Тѣмъ не менѣе, оно соотвѣтствуетъ фактамъ. Я былъ въ то время слишкомъ молодъ для женитьбы, но не для любви, и то было первое или посредственное приближеніе въ видахъ длительнаго союза съ женщиною, и, вѣроятно, попытка эта останется послѣднею. Леди Мельбурнъ поступила правильно, объявивъ, что я предпочитаю Васъ всѣмъ остальнымъ женщинамъ; такъ это и было и есть до сихъ поръ. Но я не испыталъ разочарованія, такъ какъ въ сосудъ, переполненный горечью, невозможно влить еще хотя бы каплю. Мы сами себя не знаемъ; но, несмотря на это, я не думаю, чтобы мое самолюбіе было тяжко ранено этимъ обстоятельствомъ. Напротивъ, я чувствую какую-то гордость при вашемъ отказѣ, – быть можетъ, большую, чѣмъ могла бы внушить мнѣ склонность другой женщины; ибо отказъ этотъ напоминаетъ мнѣ о томъ, что я считалъ себя нѣкогда достойнымъ любви той женщины, которую всегда высоко цѣнилъ, въ качествѣ единственной представительницы всего ея рода.

Теперь о Вашемъ письмѣ, – первая часть удивляетъ меня не тѣмъ, что Вы должны были чувствовать склонность, а тѣмъ, что она могла оказаться «безнадежною». Будьте увѣрены въ этой надеждѣ, равно какъ и въ предметѣ, къ которому она относится. О той части письма, которая касается меня, я могъ бы сказать многое, но долженъ быть кратокъ. Если бы Вы что-либо обо мнѣ услышали, то, по всей вѣроятности, это будетъ не невѣрно, но, быть можетъ, преувеличено. По поводу каждаго вопроса, которымъ вы меня удостоите, я охотно сообщу вамъ обстоятельныя свѣдѣнія, или признаю правду, или опровергну клевету.

Ради одной нашей дружбы долженъ я быть чистосердеченъ. Въ моей груди живетъ чувство, относительно котораго я не могу поручиться за себя. Сомнѣваюсь, удержусь ли я отъ того, чтобы любить Васъ, но могу сослаться, повидимому, на мое поведеніе за время, протекшее съ того объясненія; каковы бы ни были мои чувства къ Вамъ, Вы обезпечены отъ преслѣдованій; но я не могу притворяться равнодушнымъ, и это не будетъ первымъ шагомъ, по крайней мѣрѣ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, – отъ того, что я чувствую, къ тому, что я долженъ чувствовать, согласно вашему желанію и волѣ.

Вы должны простить мнѣ и обдумать, что, если бы Вамъ въ моемъ письмѣ что-либо не понравилось, то писать Вамъ вообще – для меня задача трудная. Я оставилъ многое невысказаннымъ и высказалъ то, чего не намѣревался сказать. Мой предполагавшійся отъѣздъ изъ Англіи замедлился вслѣдствіе извѣстій о чумѣ, и т. п., и я долженъ направить мой бѣгъ къ болѣе доступнымъ берегамъ, по всей вѣроятности, къ Россіи. У меня осталось мѣсто лишь для подписи.

Неизмѣнно вашъ покорный слуга

Байронъ.

(1816¹)

Послѣднее слово – оно будетъ кратко – и таково, что ты должна его выслушать. Отвѣта я не ожидаю, да онъ и лишній; но выслушать меня ты должна. Я простился сейчасъ съ Августой, единственнымъ существомъ, которое ты мнѣ оставила еще, и съ которымъ я могу еще проститься.

Куда бы я ни поѣхалъ, а ѣду я далеко, – намъ съ тобою нельзя встрѣчаться, ни въ этомъ, ни въ будущемъ мірѣ. Взгляни на это, какъ на искупленіе. Если бы со мною что приключилось, будь ласкова къ Августѣ, а если и ея не станетъ, – то къ ея дѣтямъ. Ты знаешь, что я недавно составилъ завѣщаніе въ пользу ея и ея дѣтей, такъ какъ о нашихъ собственныхъ дѣтяхъ позаботились раньше инымъ и лучшимъ образомъ. Это не должно оскорблять тебя, ибо въ то время мы еще не ссорились, и, согласно нашему уговору, это не имѣетъ вліянія на твою жизнь. Поэтому, будь къ ней ласкова, ибо она никогда не говорила и не поступала по отношенію къ тебѣ иначе, какъ другъ. Подумай о томъ, что если для тебя можетъ быть выгодно лишиться супруга, то для нея печально знать между собою и братомъ – моря, а впослѣдствіи – чуждыя страны. Быть можетъ, ты припомнишь и то, что ты обѣщала мнѣ нѣкогда. Повторяю это, ибо глубокая непріязнь ослабляетъ память. Не считай обѣщаніе это неважнымъ, ибо оно было обѣтомъ.

…Камень въ перстнѣ не имѣетъ цѣнности; но въ немъ есть волосы короля[19]19
  Король Шотландіи Яковъ I, отъ котораго по прямой линіи происходила мать Байрона.


[Закрыть], который въ то же время былъ моимъ предкомъ, и я желаю, чтобы перстень былъ сохраненъ для миссъ Байронъ…

Преданный тебѣ

Байронъ.

Лордъ Байронъ – Августѣ Лейгъ

Burgage Manor, 22 марта 1804.

Хотя, дорогая Августа, я и запоздалъ съ отвѣтомъ на твои ласковыя и любезныя письма, но все же надѣюсь, что ты припишешь мою небрежность не недостатку преданности, а извѣстной, свойственной моему характеру робости. Я попытаюсь теперь, насколько это въ моихъ силахъ, отвѣтить тебѣ на твою любезность и надѣюсь, что въ будущемъ ты будешь смотрѣть на меня не только какъ на брата, но какъ на твоего горячаго и лучшаго друга, а если бы того потребовали обстоятельства, какъ на твоего защитника. Подумай, дорогая сестра, что ты – единственная родственница, которая у меня есть на свѣтѣ, какъ по кровнымъ узамъ, такъ и по склонности. Если есть что-либо, чѣмъ я могъ бы тебѣ служить, то стоитъ тебѣ лишь объ этомъ сказать; положись вполнѣ на твоего брата и будь увѣрена, что онъ не обманетъ твоего довѣрія.

Діодати, Женева, 8 сентября 1816.

…На озерѣ я до извѣстной степени очутился въ опасности (въ сосѣдствѣ съ Meillerie); но не хочу хвастать этимъ, что же касается всѣхъ этихъ «возлюбленныхъ», Богъ да поможетъ мнѣ, – у меня ихъ была всего лишь одна[20]20
  Клэръ Мэри Дженъ Клермонтъ (1798—1879), мать внѣбрачной дочери Байрона Аллегры, – падчерица Вильяма Годвина (сопровождавшая Шелли и Мэри Годвинъ въ Италію).


[Закрыть]. Не сердись, что могъ я подѣлать? Глупая дѣвочка, вопреки всему, что я ни говорилъ и ни дѣлалъ, ѣздила всюду за мною, или, точнѣе, впереди меня, ибо я встрѣтилъ ее и здѣсь, и мнѣ стоило огромныхъ усилій побудить ее вернуться. Наконецъ она уѣхала. Даю тебѣ слово, любимая, что я ничего съ этимъ не могъ подѣлать, пыталъ все, что было въ моей власти, и, наконецъ, положилъ этому предѣлъ. Я не былъ влюбленъ, и никакой любви къ ней у меня не осталось; но въ самомъ дѣлѣ не могъ я разыгрывать стоика передъ женщиной, проѣхавшей восемьсотъ миль, съ цѣлью поколебать мою философію. Къ тому же, мнѣ такъ часто за послѣднее время подавали «два блюда съ дессертомъ» (ахъ!) нерасположенія, что я былъ доволенъ, какъ чему-то новому, вкусить немного любви (которая, къ тому же, была мнѣ навязана). Теперь ты знаешь все, что знаю объ этомъ дѣлѣ и я, и конецъ! Пиши мнѣ, пожалуйста. Съ твоего послѣдняго письма я четыре-пять недѣль ничего болѣе не слышалъ. Я выхожу мало, исключая, когда хочу подышать свѣжимъ воздухомъ, и предпринимаю прогулки по сушѣ и водѣ, а также ѣзжу въ Коппе, гдѣ г-жа Сталь была со мною особенно любезна, и, какъ я слышалъ, выдержала безчисленное количество битвъ изъ-за моего все же незначительнаго дѣла, которое, по слухамъ, подняло много пыли по ту и эту сторону канала. Богъ знаетъ, какъ это выходитъ, но я созданъ, повидимому, чтобы люди изъ-за меня вцѣплялись другъ другу въ волосы.

Не сердись, но вѣрь, что я вѣчно любящій

Твой Байронъ.

Лордъ Байронъ – графинѣ Гвиччіолли

Болонья, 25 августа 1819 г.[21]21
  Письм о это написано Байрономъ на послѣдней страницѣ принадлежащаго графинѣ Гвиччіолли экземпляра книги г-жи Сталь «Коринна».


[Закрыть]

Дорогая Тереза! Эту книгу читалъ я въ твоемъ саду; тебя не было, дорогая, иначе я не могъ бы читать ее. Это твоя любимая книга, а авторъ принадлежитъ къ числу моихъ друзей. Ты не поймешь этихъ англійскихъ словъ, и другіе также не поймутъ ихъ. Это – причина, вслѣдствіе которой я не нацарапалъ ихъ по-итальянски. Но ты узнаешь почеркъ того, кто любилъ тебя страстно, и угадаешь, что при видѣ книги, принадлежащей тебѣ, онъ могъ думать только о любви. Въ этомъ словѣ, одинаково хорошо звучащемъ на всѣхъ языкахъ, всего же лучше на твоемъ – Amor mio, – заключено все мое существованіе, настоящее и прошедшее. Я чувствую, что существую, и боюсь, что буду существовать – для какой цѣли, придется рѣшать тебѣ. Моя судьба лежитъ въ тебѣ, ты женщина въ семнадцать лѣтъ и всего два года какъ вышла изъ монастыря. Отъ всего сердца желаю, чтобы ты осталась тамъ, или чтобы я тебя никогда не узналъ замужней женщиной.

Но все это черезчуръ поздно. Я люблю тебя, и ты любишь меня, по крайней мѣрѣ, такъ говоришь ты и такъ дѣйствуешь, словно любишь меня, что при всякихъ обстоятельствахъ является для меня огромнымъ утѣшеніемъ. Я же не только люблю, я не могу перестать тебя любить.

Думай иногда обо мнѣ, когда Альпы и Океанъ будутъ лежать между нами, – но раздѣлятъ они насъ только тогда, когда ты этого захочешь.

Джоржъ Бруммель – Леди Дженъ

Джоржъ БРУММЕЛЬ (1778—1840), извѣстный дэнди, «Красавецъ Бруммель», послѣ упоительной, блестящей, богатой приключеніями жизни, кончившій дни въ нищетѣ и безуміи, не отводилъ большого мѣста любви, хотя его любви домогались многія. Приводимое письмо, одно изъ немногочисленныхъ оставшихся отъ Бруммеля, скорѣе характерно и типично для «принца дэнди» вообще.

Дорогая леди Дженъ.

Миніатюра не могла мнѣ быть довѣрена, очевидно, даже на какіе-нибудь два часа; и моя память должна быть единственнымъ и несовершеннымъ средствомъ для удержанія сходства.

Я не хотѣлъ бы заслужить упрека въ томъ, что желалъ выставиться черезчуръ явною смѣлостью, удержавъ у себя перчатку, которую вы съ истинно-христіанскою любовью бросили мнѣ въ лицо, какъ бросили бы въ видѣ милостыни нищему въ шляпу шесть пенсовъ, – возвращаю вамъ ее, и позволяю себѣ увѣрить васъ, что я чувствую слишкомъ глубокое уваженіе къ вамъ, а самъ черезчуръ мало тщеславенъ, – что бы ни говорила противъ этого моя наружность, – чтобы хоть на одинъ невѣрный мигъ питать дерзкое намѣреніе у васъ ее похитить. Вы раздражены, быть можетъ, непримиримо разгнѣваны на меня за это маленькое воровство. Чтобы укротить васъ, у меня нѣтъ иного извиненія, какъ мгновенное помѣшательство. Но мы знаемъ, что вы – ангелъ, сошедшій въ земныя сферы, и поэтому преобладающимъ свойствомъ вашимъ должно быть состраданіе; правда, вы въ вашемъ серафическомъ званіи нѣсколько причудливы и непостоянны, и если у васъ нѣтъ крыльевъ, то обладаете все же оружіемъ, и примѣняете его въ томъ, что сердитесь и избѣгаете меня.

Съ чувствомъ глубочайшаго сокрушенія остаюсь

Вашъ несчастный рабъ

Джоржъ Бруммель.

Г-жа Шарль («Эльвира») – А. Ламартину

Г-жа ШАРЛЬ (1784—1817), воспѣтая поэтомъ-романтикомъ Ламартиномъ подъ именемъ Эльвиры, встрѣтилась осенью 1816 г. съ нимъ въ курортѣ Эксъ, въ поэтическихъ окрестностяхъ котораго (озеро) и разыгрался ихъ идиллическій романъ. Будучи значительно старше Ламартина и замужемъ, г-жа Шарль, уже надломленная болѣзнью, страстно полюбила юношу-романтика, который посвятилъ ей знаменитыя стихотворенія “Le Lac”, “Crucifix” и др. Въ 1817 г. г-жа Шарль скончалась, завѣщавъ передать поэту распятіе, съ которымъ въ рукахъ она умерла.

Въ ночь на 26 декабря 1817.

Это васъ, Альфонсъ, я сжимала въ своихъ объятіяхъ, и это васъ я утратила, какъ утрачиваютъ призракъ счастья? Я спрашиваю себя, не небесное ли это было явленіе, ниспосланное мнѣ Богомъ, – вернется ли оно снова, увижу ли я снова мое дорогое дитя, моего обожаемаго ангела… Какую боль причинили намъ, Альфонсъ, жестокіе, разлучившіе насъ люди! Что общаго у насъ съ ними, чтобы они имѣли право становиться между нами и говорить: вы уже больше не видите другъ друга?.. Я думала, что скажу имъ: оставьте меня! Вы видите, кажется, что я не имѣю ничего общаго съ вами, что я достаточно страдала, и что ожить я могу только на его груди!.. О, какъ тянется эта ночь! Какъ терзаетъ она меня. Какъ, Альфонсъ, я не ошибаюсь… вы – здѣсь! Вы находитесь тамъ же, гдѣ и я! Но я не смогу въ этомъ убѣдиться раньше завтрашняго дня. И мнѣ нужно васъ увидать, чтобы повѣрить моему блаженству! Но сегодня волненіе мое черезчуръ мучительно! Милая долина Экса! О, небо, ты не скупилось тамъ на радости намъ! И длились онѣ безпредѣльно, какъ и любовь наша! И могли бы длиться всю жизнь. Но здѣсь онѣ нарушены. Что за вечеръ, и какъ бы мы были неправы, дитя, если бы не надѣялись на лучшее! Видите вы теперь, какъ одинока я всегда… Вы увидите, мой дорогой ангелъ, завтра, если Господь окажется настолько милосердымъ, что продлитъ нашу жизнь до вечера, сколько часовъ мы проведемъ, не разставаясь… Къ несчастью, я завтра свободна только послѣ полудня… Ждите меня у васъ, мой ангелъ. Я заѣду, какъ только освобожусь, вызову васъ, и мы проведемъ остатокъ дня вмѣстѣ… О, дитя мое! какъ я люблю васъ! какъ я люблю васъ! Чувствуете ли вы, знаете ли вы, какъ я люблю васъ? Когда мы говорили среди людей, чувствовали вы муки моего сердца? Ощущали ли его біеніе? Альфонсъ! Альфонсъ! Я задыхаюсь отъ волненія! Я обожаю васъ, но у меня нѣтъ больше силъ выразить вамъ это. О, какъ облегчили бы меня благодатныя слезы! Какъ тяжело нести бремя счастья! Бѣдная натура человѣка – ты слишкомъ слаба для этого!.. Я разстаюсь съ тобой, дорогое дитя, на нѣсколько часовъ. Ты будешь спать, а я, всю ночь напролетъ, буду охранять твой сонъ и молить Бога, чтобы настало для насъ завтра. А послѣ, послѣ мы можемъ умереть…

Бальзакъ – г-жѣ Ганской

Онорэ БАЛЬЗАКЪ (1799—1850) долгое время переписывался съ польской аристократкой г-жей Ганской, урожден. графиней Ржевусской. Личныя встрѣчи, между прочимъ, въ Петербургѣ, куда Бальзакъ пріѣзжалъ въ 1840 г., привели къ роману, закончившемуся, послѣ смерти мужа Ганской, свадьбой въ Бердичевѣ 1850 г. Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ Бальзакъ скончался.

Парижъ, 9 сентября 1833 г.

У насъ уже здѣсь зима, дорогой другъ, и я перебрался въ мое зимнее помѣщеніе, извѣстный вамъ уголокъ пришлось покинуть, прохладый зеленый салонъ, откуда виднѣется куполъ Инвалидовъ черезъ цѣлое море зелени. Въ этомъ уголкѣ я получилъ, прочелъ ваши первыя письма; и люблю его теперь еще больше, чѣмъ прежде. Вернувшись къ нему, я особенно думалъ о васъ, дорогая, и не могъ удержаться отъ того, чтобы не поболтать съ вами хоть минутку. Какъ же вы хотите, чтобы я васъ не любилъ: вы – первая, явившаяся издалека, согрѣть сердце, изнывавшее по любви! Я сдѣлалъ все, чтобы привлечь на себя вниманіе небеснаго ангела; слава была моимъ маякомъ – не болѣе. А потомъ вы разгадали все: душу, сердце, человѣка. Еще вчера вечеромъ, перечитывая ваше письмо, я убѣдился, что вы одна могли понять всю мою жизнь. Вы спрашиваете меня, какъ нахожу я время вамъ писать! Ну такъ вотъ, дорогая Ева (позвольте мнѣ сократить ваше имя, такъ оно вамъ лучше докажетъ, что вы олицетворяете для меня все женское начало – единственную въ мірѣ женщину; вы наполняете для меня весь міръ, какъ Ева для перваго мужчины). Ну такъ вотъ, вы – единственная, спросившая у бѣднаго художника, которому не хватаетъ времени, не жертвуетъ ли онъ чѣмъ-нибудь великимъ, думая и обращаясь къ своей возлюбленной? Вокругъ меня никто надъ этимъ не задумывается; каждый безъ колебаній отнялъ бы все мое время. А я теперь хотѣлъ бы посвятить вамъ всю мою жизнь, думать только о васъ, писать только вамъ. Съ какою радостью, если бы я былъ свободенъ отъ всякихъ заботъ, бросилъ бы я всѣ мои лавры, всю мою славу, всѣ мои самыя лучшія произведенія, словно зерна ладана, на алтарь любви! Любить, Ева, – въ этомъ вся моя жизнь!

Уже давно хотѣлось мнѣ попросить вашъ портретъ, если бы въ этой просьбѣ не заключалось чего-то оскорбительнаго. Я захотѣлъ этого послѣ того, какъ увидалъ васъ. Сегодня, мой небесный цвѣтокъ, посылаю вамъ прядь моихъ волосъ; они еще черны, но я поспѣшилъ перехитрить время… Я отпускаю ихъ, и всѣ спрашиваютъ меня – для чего? Для чего? Я хотѣлъ бы, чтобы вы могли сплетать изъ нихъ браслеты и цѣпи.

Простите мнѣ, дорогая, но я люблю васъ, какъ ребенокъ, со всѣми радостями, всѣмъ суевѣріемъ, всѣми иллюзіями первой любви. Дорогой ангелъ, сколько разъ я говорилъ: «О! если бы меня полюбила женщина двадцати семи лѣтъ, какъ бы я былъ счастливъ. Я могъ бы любить ее всю жизнь, не опасаясь разлуки, вызванной разницей лѣтъ». А вы, вы, мой кумиръ, вы могли бы навсегда осуществить эту любовную мечту!

Дорогая, я разсчитываю выѣхать 18-го на Безансонъ. Этого требуютъ неотложныя дѣла. Я бы все бросилъ, если бы дѣло не касалось моей матери и важныхъ дѣлъ. Меня сочли бы сумасшедшимъ, а мнѣ и такъ трудно слыть человѣкомъ благоразумнымъ.

Надо съ вами проститься. Не будьте больше печальны, любовь моя, вамъ не позволяется быть печальной, разъ вы въ любой моментъ можете ощутить себя въ другомъ, родномъ сердцѣ, и найти тамъ гораздо больше помысловъ о васъ, чѣмъ въ своемъ собственномъ.

Я заказалъ себѣ надушенную шкатулку для храненія бумаги и писемъ, и взялъ на себя смѣлость заказать вамъ такую же. Такъ пріятно сказать себѣ: Она трогаетъ и открываетъ эту шкатулку! Къ тому же я нахожу ее такой изящной. Она сдѣлана изъ дорогого дерева. И въ ней вы можете хранить вашего Шенье, поэта любви, величайшаго изъ французскихъ поэтовъ, стихи котораго я желалъ бы читать вамъ на колѣняхъ!

Прощайте, сокровище радости, прощайте. Почему оставляете вы бѣлыя страницы въ вашихъ письмахъ? Впрочемъ, оставляйте – не надо ничего вынужденнаго. Я заполню эти пробѣлы. Я говорю себѣ, что ваша рука касалась ихъ, и я цѣлую эти чистые листы! Прощай, моя надежда! До скораго свиданія. Мальпостъ, говорятъ, идетъ до Безансона тридцать шесть часовъ.

Итакъ, прощайте, моя дорогая Ева, моя многообѣщающая, очаровательная звѣзда. Знаете ли вы, что, когда я долженъ получить отъ васъ письмо, у меня всегда является какое-то непонятное, но вѣрное предчувствіе! Такъ, сегодня, 9-го, я почти увѣренъ, что получу его завтра. Я словно вижу ваше озеро, и подчасъ моя интуиція такъ сильна, что я убѣжденъ, что, увидя васъ дѣйствительно, я скажу: «Это она». Она, моя любовь, – ты!

Прощайте, до скораго свиданья.

(До востребованія въ Женеву).

Парижъ, воскресенье 6 октября 1833 г.

Вернувшись домой, я взялъ ванну и нашелъ твое милое письмо. О, душа моя, понимаешь ли ты, поймешь ли ты когда-нибудь ту радость, какую оно мнѣ принесло? Нѣтъ, потому что для этого нужно, чтобы я сказалъ тебѣ, съ какой силой я люблю тебя, а нельзя выразить то, что безгранично. Знаешь ли ты, милая Ева, что въ день моего отъѣзда я поднялся въ пять часовъ и въ теченіе получаса оставался наверху, ожидая… чего? Не знаю. Ты не пришла, въ домѣ все было тихо, я не видѣлъ кареты у подъѣзда. Тогда я сталъ подозрѣвать, что ты мною играешь, что ты остаешься еще на день, и тысячи горькихъ сожалѣній волновали мою душу.

Мой ангелъ, тысячу разъ поблагодарю тебя, когда будетъ возможность благодарить такъ, какъ я хотѣлъ бы, за то, что ты посылаешь мнѣ.

Злая! Какъ ты дурно обо мнѣ судишь! Если я у тебя ничего не попросилъ, то это потому только, что я слишкомъ требователенъ, – я взялъ бы у тебя столько, чтобы сдѣлать цѣпь, на которой я всегда могъ бы носить твой портретъ, а я не хотѣлъ лишать твою благородную обожаемую голову локоновъ. Я былъ словно оселъ Буридана между двухъ сокровищъ, – такой же скупой и жадный. Я послалъ за моимъ ювелиромъ, онъ честно скажетъ мнѣ, сколько еще нужно, и такъ какъ жертвоприношеніе началось, то пусть его и закончитъ мой ангелъ. Итакъ, если ты закажешь свой портретъ, закажи его въ миніатюрѣ, я думаю, что въ Женевѣ есть хорошій художникъ, и вели его вставить въ очень плоскій медальонъ. Формальное письмо ты отъ меня получишь только вмѣстѣ съ посылкой, которую я скоро отправлю.

Моя дорогая, любимая жена, пусть Анна носитъ крестикъ, который я сдѣлаю изъ ея камешковъ, я велю выгравировать сзади: adoremus in aeternum. Это чудесный девизъ для женщины, и ты каждый разъ, какъ взглянешь на этотъ крестъ, вспомнишь о томъ, кто безпрестанно будетъ повторять тебѣ эти божественныя слова этимъ дѣвичьимъ талисманомъ.

Моя дорогая Ева, – для меня теперь восхитительно открылась новая жизнь. Я видѣлъ тебя, говорилъ съ тобою, наши тѣла заключили такой же союзъ, какъ и души, и я нашелъ въ тебѣ всѣ излюбленныя мною совершенства, у каждаго – есть свои, а въ тебѣ воплотились всѣ мои.

Злая! ты не подмѣтила въ моихъ взглядахъ того, чего я желалъ? О! будь спокойна, – я переиспыталъ всѣ тѣ желанія, которыя влюбленная женщина ревниво стремится возбудить, и если я не говорилъ тебѣ, съ какой страстью я жаждалъ твоего прихода въ одно прекрасное утро, такъ это потому, что я пренелѣпо устроился. Въ самомъ этомъ домѣ намъ угрожала опасность. Въ другомъ мѣстѣ, можетъ быть, возможно. Но въ Женевѣ, о, мой обожаемый ангелъ, въ Женевѣ я посвящу нашей любви столько выдумки, что ея съ избыткомъ хватило бы на то, чтобы сдѣлать десять человѣкъ умниками........

...........................................................................

Начиная съ завтрашняго понедѣльника ты будешь получать письма не чаще раза въ недѣлю, я буду аккуратно доставлять ихъ на почту по воскресеньямъ, они будутъ заключать въ себѣ что-то въ родѣ отчета за день, ибо каждый вечеръ передъ тѣмъ, какъ ложиться, я буду возносить тебѣ мою коротенькую молитву любви, и вкратцѣ разскажу тебѣ все то, что я сдѣлалъ въ теченіе дня. Я тебя обкрадываю, чтобы обогатить себя. Ничего въ моей жизни не будетъ, кромѣ тебя и работы, работы и тебя, спи спокойно, моя ревнивица. Впрочемъ, ты скоро узнаешь, что я, какъ женщина, однолюбъ, и люблю какъ женщина, и также мечтаю о всякихъ нѣжностяхъ.

Да, мой обожаемый цвѣтокъ, – относительно тебя я испытываю всѣ страхи ревности, и теперь я познакомился съ нею, съ этой дуэньей сердца, съ ревностью, которой я до сихъ поръ не зналъ, ибо любви нечего было мнѣ до сихъ поръ опасаться. Dilecta жила въ своей комнатѣ, а тебя можетъ видѣть весь свѣтъ. Я только тогда почувствую себя счастливымъ, когда ты будешь въ Парижѣ или въ W.

...........................................................................

Боже мой! какъ я горжусь тѣмъ, что мой возрастъ позволяетъ мнѣ оцѣнить всѣ твои сокровища, и что я способенъ любить тебя со всѣмъ пыломъ юноши, полнаго надеждъ, и мужествомъ человѣка, имѣющаго будущее! О, моя таинственная любовь! Пусть она будетъ навсегда погребена подъ снѣгомъ, словно невѣдомый цвѣтокъ. Ева, дорогая и единственная для меня женщина въ мірѣ, наполняющая для меня весь міръ, прости мнѣ всѣ маленькія хитрости, которыми я прикрывалъ тайну нашихъ сердецъ.

Боже мой, какъ прекрасна казалась ты мнѣ въ воскресенье, въ твоемъ миломъ лиловомъ платьѣ! о, какъ ты поразила мое воображеніе! Зачѣмъ ты требовала отъ меня, чтобы я выразилъ словами то, что мнѣ хотѣлось выражать лишь взглядами? Этого рода представленія теряютъ, облекаясь въ слова. Я хотѣлъ бы ихъ передать изъ души въ душу пламенемъ моихъ взглядовъ.

Отнынѣ, дорогая моя подруга, твердо знай, – что бы ни писалъ я тебѣ подъ давленіемъ печали или радости, – знай, что въ душѣ у меня необъятная любовь, что ты заполнила мое сердце и жизнь, и что, хотя я не всегда умѣю выражать тебѣ эту любовь, все же ничто не измѣнитъ ее, что она будетъ цвѣсти все прекраснѣе, все свѣжѣе и все плѣнительнѣе, ибо это – любовь истинная, а истинная любовь должна все расти. Это – прекрасный многолѣтній цвѣтокъ, корни котораго въ сердцѣ, а ростки и вѣтви простираются ввысь, усиливая съ каждымъ годомъ свое дивное цвѣтеніе, свой ароматъ, и скажи мнѣ, дорогая жизнь моя, повторяй мнѣ это непрестанно, что ничто не помнетъ ни его стебля, ни его нѣжныхъ листьевъ, что онъ разрастется въ нашихъ обоихъ сердцахъ, любимый, свободный, лелѣямый, подобно еще одной жизни въ нашей жизни, – единой жизни! О! какъ я люблю тебя, и какое сладкое успокоеніе нисходитъ на меня отъ этой любви! Я не чувствую возможной боли. Ты видишь, что въ тебѣ моя сила.

...........................................................................

Дорогой ангелъ, ты придаешь какую-то безмѣрную цѣнность моей жизни, подумай же, что будетъ, когда я буду жить съ тобою, а не только въ мечтахъ о тебѣ.

...........................................................................

Итакъ, тысячу поцѣлуевъ изъ глубины моей души, я хотѣлъ бы тебя засыпать ими. Боже мой, я все еще грежу о самомъ нѣжномъ изъ нихъ!

О. де-Бальзакъ.