Текст книги "Экономическая теория в Санкт-Петербургском университете. Путь в 200 лет"

Заключительный этап карьеры. После ухода из университета Балугьянский в апреле 1822 г. снова стал членом совета комиссии по составлению законов и занимался в ней делопроизводством (см.: [Коркунов, 1895]).

В конце 1825 г. на судьбе М. А. Балугьянского вновь отразилось его близкое знакомство с царской семьей. Вечером 13 декабря 1825 г. он был вызван в Аничков дворец на беседу со своим бывшим учеником великим князем Николаем Павловичем [Фатеев, 1931, с. 44]. На следующий день 14 декабря великий князь должен был взойти на российский престол под именем Николая I. Речь в этой беседе шла о том, как лучше провести работу по систематизации законодательства Российской империи. Сам факт этой беседы свидетельствовал о высоком доверии к Балугьянскому со стороны Николая I.

После вступления на российский престол император осуществил свое намерение привести в порядок действующее законодательство. В конце января 1826 г. было учреждено II отделение Канцелярии Его Величества, на которое возлагалась триединая задача: во-первых, создать Полное Собрание Законов Российской Империи (ПСЗРИ) в хронологическом порядке; во-вторых, составить систематический Свод Законов, действовавших на тот момент; в-третьих, перейти к составлению Уложений (новых законов). Начальником Канцелярии был назначен М. А. Балугьянский. Управление всеми работами по кодификации было поручено М. М. Сперанскому, – таким образом, Балугьянский сделался ближайшим его коллегой. При этом Сперанский не получил какой-либо официальной государственной должности. Новый император не доверял ему в такой степени, как его брат Александр I. В этом плане характерна фраза, сказанная Николаем I Балугьянскому в отношении М. М. Сперанского: «Смотри же, чтобы он не наделал таких же проказ, как 1810 году: ты у меня будешь за него в ответе» (цит. по: [Фатеев, 1931, с. 45]). Данное высказывание «определенно рисует положение, занимаемое Сперанским: его талантом и знаниями, хотели пользоваться, но он должен был находиться под присмотром» [Середонин, 1909, с. 81]. Для Сперанского это было, конечно, унизительно, но он смирял свое самолюбие ради любимого дела. М. А. Балугьянский все это хорошо понимал и старался сделать так, чтобы Сперанский не чувствовал себя ущемленным и мог работать по возможности свободно.

В 1839 г. М. А. Балугьянский был назначен сенатором. В должности начальника II отделения он оставался и при преемниках Сперанского – Д. В. Дашкове и Д. Н. Блудове до самой смерти, последовавшей 3 апреля 1847 г. В конце жизни он стал плохо видеть и слышать. В 1839 г. Д. Н. Блудов доложил Николаю I, что начальник II отделения Балугьянский, слепой и оглохший старик, должен быть уволен. На это император резко ответил: «Позвольте, граф, мне и Михаилу Андреевичу остаться на наших местах до нашей кончины» (цит. по: [Фатеев, 1931, с. 55]). Этим лишний раз подтверждалось доверие и глубокое уважение императора к М. А. Балугьянскому и его заслугам перед российским государством.

М. А. Балугьянский обладал поистине энциклопедическими познаниями в области экономических и политических наук. Он умел аналитически мыслить, систематически работать и руководить работой других, что дается не каждому. Отличительной чертой Михаила Андреевича было отсутствие у него каких-либо амбиций. Он много работал, и в результате этой работы оставалось большое количество документов и материалов, но не было опубликовано ни одной личной работы. Сохранилось несколько статей под его именем, в частности «Национальное богатство. Изображение различных хозяйственных систем» (1806 г.) и «О разделении и обороте богатства» (1808 г.). Долгое время считалось, что рукописи Балугьянского не сохранились, но в предвоенные годы В. М. Штейном были обнаружены материалы, принадлежавшие Михаилу Андреевичу, в том числе тетрадь, содержавшая изложение системы его экономических воззрений, озаглавленная «Что должна сделать Россия в государственном хозяйстве и управлении для своего истинного и величайшего благоденствия» [Тебиев, 2014, с. 103].

Когда Балугьянского спрашивали о его собственных трудах и личных заслугах, он отвечал латинской поговоркой: «Vanitas vanitatum (Суета сует)» (см.: [Баранов, 1882, с. 40]).

М. А. Балугьянский был женат (с 30 ноября 1802 г.) на Антонине Анне Юлии Гербер (род. 20 марта 1785 г.) в России ее звали Анной или Антуанеттой Ивановной. От брака они имели десять детей: трех сыновей и семь дочерей.

Список литературы

Азизова Е. Н. Общественно-политическая деятельность Д. П. Рунича. Воронеж, 2014.

Аникеева А. А. Роль финансиста М. А. Балугьянского в общественной жизни России // Финансы и кредит. 2010. № 20 (404). С. 75–80.

Балудянский М. А. Национальное богатство. Изображение различных хозяйственных систем // Статистический журнал. 1806. Т. 1, ч. 1. С. 45–71.

Балудянский М. А. О разделении и обороте богатства // Статистический журнал. 1808. Т. 2, ч. 2. С. 1–76.

Баранов П. И. Михаил Андреевич Балугьянский, статс-секретарь, сенатор, тайный советник (1769–1847): биографический очерк. СПб., 1882.

Белозеров С. А., Дубянский А. Н. Михаил Андреевич Балугьянский // Очерки по истории финансовой науки / под ред. В. В. Ковалева. М., 2009. С. 109–116.

Григорьев В. В. Императорский Санкт-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870.

Дубянский А. Н. Финансовая реформа в России в начале XIX века // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 5: Экономика. 2012. № 2. С. 91–98.

Коломиец А. Г. Финансовые реформы русских царей. От Ивана Грозного до Александра освободителя. М., 2001.

Коркунов Н. М. М. А. Балугьянский. Проект судебного устройства 1828 года // Журнал Министерства юстиции. 1895. № 8. С. 47–54.

Косачевская Е. М. Михаил Андреевич Балугьянский и Петербургский университет первой четверти XIX в. Л., 1971.

Марней Л. П. Д. А. Гурьев и финансовая политика России в начале XIX в. М., 2009.

Середонин С. М. Граф М. М. Сперанский. Очерк государственной деятельности. СПб., 1909.

Тебиев Б. К. Михаил Андреевич Балугьянский (1769–1847) // Экономический журнал. 2014. № 2 (34). С. 100–108.

Томсинов В. А. Балугьянский Михаил Андреевич // Законодательство. 1998. № 1. С. 95– 104.

Фатеев А. Н. Академическая и государственная деятельность М. А. Балудянского в России. Ужгород, 1931.

Штейн В. М. Очерки развития русской общественно-экономической мысли XIX–XX веков. Л., 1948.

Шумпетер Й. А. История экономического анализа: в 3 т. Т. 3. СПб., 2004.

Шильдер Н. К. Император Николай I: Его жизнь и царствование. СПб., 1903.

Широкорад Л. Д. Влияние немецкой экономической науки на формирование политической экономии в России в XVIII – первой половине XIX в. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 5: Экономика. 2004. № 3 (21). С. 1–14.

Л. А. Вознесенский
Александр Алексеевич Вознесенский. Человек, ученый и педагог, государственный и общественный деятель[13]13
  Опубликовано: Вознесенский Л. А. Александр Алексеевич Вознесенский. Человек, ученый и педагог, государственный и общественный деятель // Война и мир в судьбах ученых-экономистов: очерки. Вып. 11 / отв. ред. О. В. Иншаков. Волгоград, 2014. С. 30–58. В основу очерка легли фрагменты книги: Вознесенский Л. А. Истины ради… М., 2004.


[Закрыть]

Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9

Для цитирования: Вознесенский Л. А. Александр Алексеевич Вознесенский. Человек, ученый и педагог, государственный и общественный деятель // Экономическая теория в Санкт-Петербургском университете: Путь в 200 лет. Сб. статей, посвященный 200-летию кафедры политической экономии (экономической теории) СПбГУ / под ред. В. Т. Рязанова. СПб., 2019. C. 77–96.

Представлены страницы воспоминаний сына А. А. Вознесенского, посвященные деятельности отца в Ленинградском государственном университете. Рассказывается о его работе в качестве заведующего кафедрой, декана факультета и ректора университета. В воспоминаниях идет речь о создании политэкономического факультета в составе университета, показывается его роль в организации деятельности университета в годы Великой Отечественной войны и послевоенный период. Отмечаются его человеческие качества, выделяются научные интересы и достижения. Рассказывается о том, как в отношении А. А. Вознесенского фабриковались необоснованные обвинения, которые привели к его гибели.

Ключевые слова: Ленинградский университет, кафедра политической экономии, политико-экономический факультет, ректор университета, годы войны, послевоенный период, необоснованные обвинения.

В первом томе издания «Экономическая энциклопедия. Политическая экономия» об Александре Алексеевиче Вознесенском (05.03.1898 – 28.10.1950) кратко, как и полагается в подобных изданиях, сказано (здесь – с небольшими уточнениями), что это советский экономист, деятель науки и культуры, профессор (1939 г.). Член КПСС с 1927 г. Окончил Петроградский (Ленинградский) государственный университет (1923 г.). С этого времени преподавал, а затем и заведовал кафедрами политической экономии в вузах Ленинграда. Профессор. Организатор и декан факультета политической экономии (позднее – экономического) ЛГУ; в 1941–1948 гг. ректор Ленинградского, а в 1942–1944 гг. одновременно и Саратовского государственных университетов. В 1948–1949 гг. министр просвещения РСФСР. Депутат Верховного Совета СССР 2-го созыва.

Вице-председатель Общеславянского комитета. Автор ряда работ по вопросам теории и методологии политической экономии, а также методики ее преподавания. В энциклопедии приводятся далеко не полные список его сочинений и перечень литературы о нем. А в этой книге мне, старшему сыну Александра Алексеевича, предложено рассказать о нем несколько подробнее.

Вознесенский Александр Алексеевич (1898–1950)

Фото из архива семьи А. А. Вознесенского

…Об отце с самого моего детства и до последнего мгновения, когда он вышел из дома, чтобы поехать в отпуск в Сочи, но оказалось – там же, в Сочи, на горе Ахун, был арестован, а через год с небольшим уничтожен по так называемому «Ленинградскому делу», у меня и у многих других знавших его людей сохранилось впечатление как о необычайно солнечном, светозарном человеке. Он мог быть сосредоточенным, сдержанным, озабоченным, но не раздраженным или угрюмым. Из ясных глаз – это видно даже на чудом сохранившихся фотографиях и прижизненном живописном портрете – лился свет, свет радости бытия, общения с людьми, творчества в любом деле, которым он был занят. Красивая белоснежная (последствие пережитого в 1937-м) голова венчала великолепную, словно вышедшую из рук скульптора фигуру. Позднее он чуть «посолиднел», но состариться так и не успел: его убили в 52 года.

Вот кое-что из воспоминаний сестры моей матери, относящихся к знакомству Лидии Васильевны с ним в 1926 г.:

«Моя первая мысль была: “Какой солнечный!” – так от него повеяло бодростью, свежестью, энергией, вообще чем-то радостным… Каким запомнился мне Александр Алексеевич? Это был высокий, очень стройный блондин… Густые светлые волосы, ясные серо-голубые глаза. Для лица было характерно выражение какой-то особой доброжелательности и живого интереса к окружающему, к собеседнику, к рассказу. Быстрые движения, упругая походка, исключительная аккуратность в одежде. Он преподавал в четырех вузах, в том числе в Военно-морской академии, и обычно носил военную форму, которая ему очень шла… Кроме преподавания он выступал с лекциями, участвовал во всевозможных комиссиях, писал статьи. Справляться со всем этим ему помогала высочайшая организованность – весь день у него был заранее спланирован до минут, и план строго выполнялся. Иногда, проработав допоздна, он на следующий день забегал отдохнуть, при этом клал передо мною часы и говорил: “Разбуди меня через двадцать три минуты”, и когда я сообщала: “Двадцать три минуты прошли”, – моментально вставал, одевался и уходил на очередную работу».

Сохраняю это небольшое совпадение с моими наблюдениями, чтобы добавить маленький эпизод: после такого короткого сна отец, поставив ногу на край жесткого стула, быстро и ловко пропускает шнурки через крючки, заменявшие на форменных морских ботинках традиционные отверстия; в это время в комнату с блокнотом в руках неторопливо вплывает его младшая сестра и так же «врастяжку» говорит: «Сашенька, я сейчас пишу такой-то параграф диссертации, какие вопросы надо там осветить?» И отец, не отрываясь от своего занятия, отвечает: «Пиши…», молниеносно набрасывает ей перечень проблем в их последовательности и взаимосвязи и стремительно исчезает. Наверное, контраст в темпе жизни собеседников, в особенностях их психологии был настолько разителен, что врезался даже в детскую память. Что же касается Валентины Алексеевны, то спокойный характер не помешал ей стать успешным ученым и вузовским преподавателем.

«Несмотря на такую напряженность, работал он, – продолжает свои воспоминания Лидия Васильевна, – по-моему, с удовольствием: вероятно, этому способствовало удовлетворение от хорошо выполненной и всеми признаваемой большой работы… Меня поражало его умение работать в проходной комнате – очевидно, он настолько уходил в работу, что не замечал окружающего… Думаю, что для него, как и для Николая Алексеевича [его младшего брата. – Л. В.], жизнь – это была работа, которой отдавалось все, а остальное – друзья, женщины, удовольствия были иногда приятным, но не обязательным довеском…

В университете Александра Алексеевича не просто любили, но и восхищались им. На его лекциях аудитория всегда была полна. Читал он без всяких бумажек, очень легко (без “э-э”), логично и убедительно. Я сама слушала его курс и видела, с каким интересом относилась к лекции аудитория».

О жизни и творчестве моего отца можно прочитать в многочисленных воспоминаниях о нем, а я приведу сверх опубликованных лишь несколько фактов.

Как-то мне довелось лечиться на Украине, в Трускавце, где в промежутках между процедурами мы «сражались» на теннисном корте с кем-то из приехавших туда по той же причине. И вот однажды, «умаяв» друг друга, присели на скамью и разговорились. Оказалось, что мой «соперник» – капитан первого ранга в отставке, командир дивизиона торпедных катеров. Естественно, он поинтересовался, чем занимаюсь я. Зная, что многие люди, мало знакомые или вовсе не знакомые с экономической теорией, думают о ней совсем не так, как она того заслуживает, я ответил:

– Скучной наукой – политической экономией.

И тут на меня обрушился водопад справедливого гнева:

– Что Вы! Как можно так говорить?! Я сорок лет назад слушал лекции по политической экономии в Военно-морской академии и помню их чуть ли не слово в слово до сих пор! Эту науку я полюбил на всю жизнь…

Горло у меня перехватило, и я с трудом ответил:

– Если это было сорок лет назад и в Военно-морской академии, то Вы слушали лекции моего отца…

Так и оказалось.

Прошли еще годы и годы, и однажды в комнату (тогда я работал в Отделе пропаганды ЦК партии) буквально ворвался мой коллега – доктор экономических наук, профессор Э. П. Плетнев – со словами: «Лев! Ты не можешь себе представить, какой потрясающий комплимент я сегодня получил! После лекции ко мне вместе с другими слушателями подошел, опираясь на палку, какой-то очень пожилой человек и дребезжащим голосом заявил публично:

– Я слушал лекции академика Тарле, лекции Александра Алексеевича Вознесенского, и должен сказать Вам, молодой человек: у Вас тоже кое-что получается!..»

Эрик Пантелеймонович прямо-таки светился от этой похвалы, хотя сам был опытным лектором. Я невольно вспомнил и рассказал ему об одном случае из лекционной практики отца. Было это, скорее всего, во второй половине 1920-х гг. Однажды к нему, только что прочитавшему лекцию по политической экономии, подошел один из слушателей – вчерашний рабочий, ставший студентом университета, и сказал: «Товарищ профессор, после Вашей лекции хочется взять дубину и с ней пойти на капитализм!»

Я услышал об этом от отца уже после войны, в 1940-х гг. К тому времени он был признанным профессионалом, достигшим вершин педагогического мастерства, и все же заключил свой маленький рассказ так: «С тех пор прошло лет двадцать, но, знаешь, никогда и ничто, никакие награды и другие знаки признания для меня, преподавателя, не были так дороги, как эти слова простого рабочего паренька: я понял, что на сторону нашего дела завоеваны не только разум, а и сердце человека, и завоеваны навсегда».

Как студент, не раз слушавший лекции отца, могу свидетельствовать: они всегда были не только содержательными, но и образными, эмоционально насыщенными. В них не было каких-то голословных призывов и анафем в адрес буржуазного устройства общества, в них была только логика жизни и логика мысли – и именно это, подобно мощному магниту, привлекало слушателей. Сейчас об отрицании капитализма и защите социализма как исторической перспективы человечества писать не модно, но я хочу показать того, о ком рассказываю, таким, каким он был в действительности, да к тому же мои взгляды и сейчас в принципиальных моментах не расходятся с его суждениями, хотя и содержат много такого, что в то время показалось бы, вероятно, неправильным или даже ошибочным. Ну что же, жизнь идет вперед, и каждый при желании имеет возможность извлекать из нее новые и новые уроки…

Природа далеко не всегда равно одаривает человека внешне и внутренне. Для Александра Алексеевича она сделала такое исключение. Его брат, Николай Алексеевич, общепризнанный обладатель недюжинных способностей, особенно высоко ценил методологическую, если так можно сказать, составляющую его ума, тонкость и точность мышления ученого. Порой, будучи студентом, я спрашивал его, например, о том, как Маркс трактует такую-то сторону такого-то сложного вопроса. И в ответ мог услышать: «Не помню, но, исходя из таких-то основополагающих позиций, из логики развития мысли, в таком-то месте “Капитала” (или другой его работы) он должен прийти к такому-то выводу… Проверь». И не было случая, чтобы отец ошибся.

В своих научных работах он не навязывал читателям, как и студентам на лекциях, готовых выводов, не призывал заучивать цитаты из произведений подлинных и мнимых классиков, а прививал аудитории навыки самостоятельного анализа экономических процессов и явлений, проходя вместе с нею весь путь поиска научной истины. «Сомневайтесь!» – призывал он своих учеников, следуя, очевидно, любимому изречению Маркса, взятому им у древних: «Подвергай все сомнению». От незнания – к первичному знанию, от него – к сомнению в его полноте и достоверности, далее – к добытому новому знанию и снова – к сомнению, и т. д. – таковы, на мой взгляд, бесконечные ступени движения научной мысли в процессе познания, анализа окружающего мира и развития самой личности человека. Именно такая или подобная ей позиция и была, строго говоря, его единственным «преступлением», объективно подрывавшим психологические устои тогдашнего режима, который все больше и больше нацеливал людей на механическое усвоение готовых истин, в кавычках и без них, сформулированных Сталиным или приписанных ему, на продиктованное сверху единообразие мыслей и поступков.

На лекции Александра Алексеевича собирались студенты не только политико-экономического, но и других факультетов университета, а о публичных выступлениях в Ленинграде извещали газеты, радио и афиши. И подобно вузовским, городские аудитории тоже всегда были переполнены. Недаром многие из пяти тысяч учебных и полутора тысяч публичных лекций, которые он успел прочитать за свою так рано оборванную жизнь, остались в памяти его слушателей, как пиршество мысли, как выдающиеся образцы творческого применения материалистической диалектики в политической экономии.

Характеристику политико-экономических сочинений А. А. Вознесенского мне хотелось бы дать, объективности ради, исходя из научных публикаций, посвященных их анализу или в какой-то мере связанных с ними. Там говорится, что его теоретические работы, содержащие немало новаторских, свежих для своего времени идей, относятся главным образом к этапу становления (1920-е – первая половина 1930-х гг.) советской политической экономии и в связи с этим отражают существовавшую тогда борьбу взглядов по коренным вопросам теории. Именно в 1920-х, как подчеркивают исследователи, до начала предпринятого Сталиным идейного и организационного погрома в экономической науке и физического уничтожения многих лучших ее представителей, были заложены основы для появления и развития политической экономии социализма. Внес свой весомый вклад в этот процесс и А. А. Вознесенский. Ярко выраженная особенность его работ – уже упоминавшаяся их глубокая методологичность, что имело исключительно важное значение в условиях, когда еще только вырабатывались принципы научного анализа совершенно новой социально-экономической действительности, а предлагаемые выводы проверялись суровой практикой жизни.

Так, за два года до начала широкомасштабной дискуссии по этой проблеме Александр Алексеевич в обширной статье «К вопросу о понимании категории абстрактного труда» (1925 г.) первым выступил как против механистических, так и против идеалистических ее трактовок, дал в этой и более поздних работах детальный и чрезвычайно ценный анализ этого основополагающего понятия экономической теории Маркса. Заметный след в истории политической экономии советского периода оставили два крупных раздела – «Предмет политической экономии» и «Товар», подготовленные А. А. Вознесенским для вузовского учебника, вышедшего в 1931–1932 гг. тремя изданиями. Интегральный характер этих работ, представляющих собой сплав экономического, философского и социологического анализа, позволял студентам пройти школу подлинно научного мышления, когда в центре внимания исследователя оказывались внутренние противоречия, присущие экономическим явлениям и процессам, что и позволяло выявить закономерности их развития и взаимодействия. В его работах дана всесторонняя характеристика предмета и метода политической экономии и их единства, основных составляющих способа производства материальных благ, содержания таких понятий, как производительные силы и производственные отношения, раскрыта диалектика их взаимосвязи.

Как и ряд других экономистов, Александр Алексеевич защищал тезис о научной правомерности и необходимости формирования политической экономии переходного периода и периода социализма и, что особенно ценно, уже в те годы, вопреки весьма распространенным представлениям, говорил о существовании экономических законов его движения и их объективном характере. Основным из них на переходном этапе от капитализма к социализму он считал закон социалистического обобществления, который реализуется через плановую деятельность государства. Она же, по его мнению, может быть успешной только при использовании товарной формы в качестве рычага планирования народного хозяйства. Вместе с тем, подчеркивая товарный характер тогдашнего общественного производства, он впервые проанализировал социально-экономическую природу и роль продукта труда в каждом секторе советского хозяйства в переходный период.

В публикациях, посвященных анализу политико-экономических работ А. А. Вознесенского, отмечается, в частности, и статья «Расширенное социалистическое воспроизводство» (1941 г.), где обозначены его важнейшие черты и особенности, и именно такая система взглядов на эту проблему стала затем общепринятой в научной и учебной литературе. В равной степени это относится и ко многим другим новаторским позициям в его сочинениях, рождавшихся в процессе поиска научной истины, преодоления принимавшихся экономистами (в том числе и им) в то время за истину заблуждений и активного участия в коллективной выработке методологических основ и аргументации теоретических выводов нарождавшейся политической экономии социализма.

В высшей степени требовательный к себе во всех отношениях и прежде всего в научном плане, А. А. Вознесенский, добиваясь максимальной точности в содержании, в научной разработке тех или иных идей, умел изложить их просто и доходчиво. Именно с этих позиций он не был удовлетворен хорошо известным в те годы весьма полезным при всех его недостатках четырехтомником «Комментариев» Д. Розенберга к «Капиталу». Александр Алексеевич считал, что раскрыть логику и содержание этого основополагающего труда можно и нужно глубже, точнее, доходчивее. И при всей своей сверхзанятости практическими делами он все же делал наброски для такого издания. К сожалению, они, как и фактически законченные рукописи двух книг: «Логика и основные идеи “Капитала” К. Маркса и современность» и «Динамика стоимости рабочей силы при капитализме», были уничтожены вместе с их автором. (Основное содержание первой книги изложено в статье доцента С. Д. Зака «Об одной неопубликованной рукописи А. А. Вознесенского» [Зак, 1973] и в машинописном варианте подготовленной им же брошюры, находящейся в моем фонде в Российском Государственном архиве социально-политической истории.)

Прирожденный, как многие считали, администратор, блестящий организатор, Александр Алексеевич Вознесенский тем не менее остро переживал то, что служебные и общественные обязанности отвлекали его от чисто научной и преподавательской деятельности. Однажды, в пору самых высоких официальных признаний эффективности его работы на посту министра, он с ноткой горечи сказал: «Все, что я делал и делаю в сфере управления, очень скоро после того, как я уйду из нее, забудется. Останется лишь то, что принадлежит науке».

К счастью, отец все же недооценил человеческую способность помнить добрые дела независимо от того, к какой сфере жизни они относятся. В 1998 г., почти полвека спустя после гибели Александра Алексеевича, тепло и уважительно, несмотря на новую реальность в стране, было отмечено 100-легие со дня его рождения: в бывшем Ленинградском, теперь Санкт-Петербургском государственном университете прошли заседание Ученого совета и Всероссийская научная конференция, посвященные памяти его бывшего ректора, от правительства поступила содержательная телеграмма, в которой, в частности, подчеркивалось, что известный ученый-экономист поддерживал преподавателей, которые в замерзающем городе читали лекции и создавали работы, которые ректор университета охарактеризовал как те же снаряды по врагу, а иногда и более меткие. Сам А. А. Вознесенский не только вел большую устную пропагандистскую работу, но и опубликовал в это труднейшее время две пламенные, проникнутые глубочайшей верой в нашу победу над фашизмом брошюры: «Организованность, дисциплинированность и самоотверженность советских патриотов – залог быстрейшей победы над врагом» (1941 г.) и «Ленин и оборона социалистического Отечества» (1942 г.).

Профессор В. С. Торкановский:

«…Все мы знали: в университете есть лидер, вокруг которого сплочен наш коллектив. Этому лидеру можно было верить, он беспредельно предан общему делу, является мудрой и светлой личностью. Каждого он напутствует на большой труд, с каждого строго спрашивает за результаты работы, каждого поймет. Главное – он сам среди нас, все делит с нами, никакие личные чувства его не одолевают…

Неистощимую веру во всех вселял наш ректор. Все службы университета работали четко. Бережно сохранялись бесценные культурные сокровища. Создавались стационары для лечения ослабевших. Коллектив ученых продолжал свои исследования, читал в осажденном городе лекции, проникнутые патриотизмом, уверенностью в нашей победе. Александр Алексеевич, похудевший, горевший внутренним неистребимым огнем, был повсюду. Он провожал нас в армию, посещал госпитали, добывал хлеб и дрова для ученых и студентов…»

Доцент Л. Л. Эльяшова:

«Любили мы А. А. Вознесенского не только как профессора, но и как ректора. В самое мрачное время, когда “падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей” (О. Берггольц), студенты университета не чувствовали себя забытыми в промерзших зданиях и общежитиях. Из комнаты в комнату неслось: “Вознесенский приходил к нам в общежитие, расспрашивал. Бодрый, белый воротничок”; “У нас в лаборатории был ректор”; “Ректор говорил, что в главном здании скоро будет кипяток”. И действительно, вскоре мы могли выпить кружку драгоценного кипятку, согреться. В конце ноября 1941 года фугасной бомбой был взорван флигель нашего общежития на 5-й линии, дом 66. Много народу погибло. День и ночь шло спасение заваленных обломками. Вдруг узнаем: ночью приезжал Вознесенский. Разговаривал с теми, кого спасли, укрывал их одеялами.

Как-то само собой к имени нашего ректора стало добавляться слово “папа”. “Папа Вознесенский переводит нас на филологический факультет!” – разнеслась однажды весть. Это было спасение. В нашем общежитии царили холод и мрак – ледяные батареи, фанера на окнах, а на филфаке – печи, светлые аудитории. “Папа” распорядился топить печи мебелью, и мы получили благодатное тепло. “Папа Вознесенский нас эвакуирует, он добьется, он спасет нас”. И он добивался всего, чего можно было добиться; спасал тех, кого можно было спасти, – студентов, профессоров, сотрудников, университет».

Профессор К. Ф. Огородников:

«Вспоминаются дни эвакуации университета из Ленинграда в Саратов в марте 1942 года. Нелегкое это было дело. Когда наш эшелон подъезжал к Саратову, городским медицинским организациям было дано указание подготовить 300 санитарных носилок для прибывших. И действительно, из вагонов выходили люди, ослабевшие не только физически, но и глубоко травмированные морально, потерявшие или оставившие в осажденном Ленинграде своих близких… На вокзале нас встречал А. А. Вознесенский, хотя и осунувшийся, но все такой же энергичный и решительный. На первом же собрании коллектива университета он бросил лозунг, который был быстро подхвачен всеми и вселял новые силы в наши души: “В грозные дни, которые переживает Родина, мы приехали сюда, в Саратов, чтобы работать лучше, чем могли это делать в Ленинграде. Первого сентября начать занятия на всех факультетах и подразделениях университета!” Что мы и выполнили с гордостью! А Вознесенский, чтобы облегчить согласованность общей работы, стал одновременно ректором и Саратовского университета».

Профессор С. М. Фирсова:

«В годы эвакуации университет жил как одна семья, и главой ее был ректор А. А. Вознесенский. Для студентов, оторванных от дома и близких, ничего о них в то время не знавших, он стал самым родным человеком. Его называли отцом, и даже песня у нас была такая: “Наш папаша – ректор Саша”. Александр Алексеевич помог нам сохранить оптимизм, веру в победу, научил не бояться трудностей, помогать друг другу и, главное, быть патриотом своей страны, университета, прекрасного города Ленинграда. “Мы – ленинградцы, а это значит, что не страшны для нас ни горе, ни беда…” – таков был наш гимн».

За выдающиеся заслуги в развитии советской науки и культуры, за большие успехи в подготовке высококвалифицированных кадров Ленинградский университет, его ректор и еще ряд ученых в 1944 г. были награждены орденами Ленина. Большую группу работников университета Правительство отметило другими орденами и медалями. Вскоре, в том же году, возвратился ЛГУ на свою малую родину. Начался период не только его восстановления, но и бурного развития. Ректор внес в эти процессы огромный и поныне не забытый новыми поколениями универсантов вклад, и вскоре его alma mater потеснила на вершине системы высшего образования Московский университет. За время ректорства Александра Алексеевича в ЛГУ дополнительно появились четыре факультета, сорок шесть кафедр, двенадцать научно-исследовательских институтов, и на первых же послевоенных выборах в Академию наук СССР сразу шестеро ученых университета были избраны ее действительными членами и девятнадцать – членами-корреспондентами.