Текст книги "Я играл в футбол с пеленок. Книга о Владимире Казаченке"

Приезжает Зина из Австрии в первый отпуск. Я его спрашиваю, как все прошло. Он говорит: «Все, как ты говорил. Месяц я прожил в торгпредстве, потом клуб мне подобрал жилье – на втором этаже наша квартира, на первом будет жить хозяйка. Мы приходим с президентом клуба, выходит такой божий одуванчик, протягивает руку и говорит, что она – фрау Марта!»

Оказывается, в 1982 году в Питер представители «Рапида» приезжали и за мной. Видимо, с Толиной подачи. Непонятно только, почему они пошли не в «Зенит», а на кафедру футбола Института Лесгафта к Николаю Михайловичу Люкшинову. Оттуда австрийцев направили в горком или обком, где им сказали, что это невозможно. Толя уже потом мне все это рассказал, и сам Люкшинов подтвердил.

Не люблю разговоры, что мы играли «за Медный всадник и Ростральные колонны». Ты соглашался играть на тех условиях, что предлагали, чего потом жаловаться? Можно было сменить команду, уйти туда, где больше платят. В «Зените» все, что обещали, выплачивали: зарплату, премиальные. А руководители Ленинграда относились к футболу по-разному. Романов спорт не любил. Аристов ходил на наши матчи. А был еще Вячеслав Иванович Коржов, тогда заведующий отделом пропаганды и агитации Ленинградского обкома партии, по сути главный по идеологии, так он болел по-настоящему. После матча с «Кайратом» он зашел к нам в раздевалку, и я подарил ему мяч с автографами. Когда через два года я попал к нему в кабинет в Смольном, то увидел этот мяч на видном месте.

Юрий Андреевич Морозов собрал хорошую команду. Но я считаю, что тот «Зенит» должен был добиться большего и не один раз стать чемпионом. Ведь, по большому счету, кто из «золотого» состава 1984-го реализовал себя на все сто процентов? Пожалуй, только Михаил Бирюков и Алексей Степанов. Они пришли в «Зенит» совсем «сырыми», но за счет трудолюбия, старания стали теми, кем их все теперь знают. А все остальные – Юра Желудков, Аркадий Афанасьев, Валера Брошин, Николай Ларионов, Сергей Дмитриев и другие – должны были добиться большего. А раскрылись процентов на семьдесят или даже меньше.

Бронзовые медали дали возможность сыграть в Кубке УЕФА. Сыграл тогда «Зенит», как вы помните, неудачно, в 1/32 дважды проиграли дрезденскому «Динамо»: 1:2 на своем поле и 1:4 в Германии.

Когда жребий выбрал нам дрезденцев, появились мысли, что это проходимый соперник. Хотя понимали, что и проиграть динамовцам не зазорно. Они прогрессировали, и у них в составе было много опытных футболистов. Вообще Кубок УЕФА был таким турниром, в котором собирались сильнейшие клубы, порой сильнее, чем в Кубке чемпионов, как ни странно.

Дрезден был городом-побратимом Ленинграда, представителей таких городов у нас принимали достаточно тепло. Мы уже встречались в товарищеских матчах. В связи с этим никакой политической накачки мы не ощущали.

За всех сказать не могу, но у меня остались воспоминания о какой-то зажатости. Для первой игры, тем более на своем поле, мы сыграли не в свою силу. Могу сказать про себя, что за весь матч я так и не смог что-либо поделать против защитника, игравшего на моем фланге. В матче с «Динамо» мне здорово противостоял правый защитник, который впоследствии стал игроком сборной ГДР. Но я тогда себя не очень хорошо чувствовал, накануне игры получив повреждение, поэтому Морозов заменил меня на 61-й минуте. Думаю, никто из нашего состава не может похвастаться тем, что хорошо сыграл. А без этого победить невозможно.

К Олимпиаде на нашем стадионе поменяли газон, и он был хуже предыдущего. После дождя, да если еще потренироваться, газон стал бы просто огородом. Немцы не стали на нем тренироваться. А может быть, нежелание тренироваться было связано с тем, что после занятий на мокрой траве у футболистов могли забиться мышцы. Впрочем, спортивная наука в ГДР была на высоком уровне, она была лучшей в мире тогда. Наверняка игрокам «Динамо» посоветовали, как лучше готовиться.

Незадолго до матча почти половина «Зенита» заболела желтухой. Мы были абсолютно не готовы прессинговать соперника. Нам не хватило силенок, мы захлебнулись и не смогли довести начатое дело до конца в первом матче, хотя и выигрывали 1:0.

Мы были спокойны. И мне вторая игра понравилась больше. За исключением первых 20 минут мы доминировали и создали множество моментов, чтобы забить. Открой мы счет первыми, еще неизвестно, как бы все сложилось. Но персональные ошибки в обороне все испортили.

По итогам чемпионата 1981 года команда оказалась лишь на 15-м месте. Обидно было такое после «бронзового» 1980-го. Но мы просто не показали того футбола, на который были способны. Возможно, это стало следствием неопытности. Ведь до 13-го тура мы шли всего лишь с очковым отставанием от графика «бронзового» сезона. Затем последовала череда из пяти поражений, желтуха, выкосившая человек шесть основного состава. Все это повлияло на наше итоговое положение.

Однажды накануне ответственной игры на базу приехали руководители обкома: «Вы играете за великий город! Не посрамите честь Ленинграда! Город-герой, город трех революций!» Ну и так далее. Сидим, слушаем.

Тут встает какой-то чиновник и говорит: «Вы плохо ворота соперника обрабатываете».

Мне показалось, что я ослышался, но смотрю: ребята тоже переглядываются. А партийный работник снова талдычит: «Больше обрабатывайте ворота противника!»

И как раз в этой важной игре Леха Степанов подключился к атаке, но по мячу промазал, а попал бутсой по штанге. И не просто шарахнул, а засадил сначала с правой, а потом и с левой ноги добавил. Только звон стоял.

Ребята стали ему пихать, что не забил с метра. А я говорю: «Отстаньте от парня. Он указания начальства выполнял. Обработал ворота соперника по полной».

Александр Тарханов, форвард ЦСКА в 1970–1980 гг.

Это был очень серьезный соперник. Крепыш, с хорошей скоростью, умел держать мяч внизу. Ну и, конечно, бомбардир! Если его сравнивать с кем-то из современных форвардов, то Владимир мне напоминает динамовца Кевина Кураньи. Хотя Казаченок был чуть ниже ростом, он чаще старался продавливать защитников.

Травма, полученная мною в 1983 году в матче против московского «Динамо», отнюдь не казалась мне неизлечимой. Я, вообще-то, не так уж часто и получал повреждения, особенно, если учитывать, что с нападающими и в те годы защитники не очень-то церемонились, а за мной, немало забивавшим, некоторые из них подчас откровенно охотились. Серьезных травм в моей карьере было немного, сказалось и природное здоровье, и умение готовиться к матчам, подводить себя к поединкам в нужной форме, анализировать, размышлять, быстро читать игровой эпизод. Выработалось все это, разумеется, с годами. Но травмы все же случались, опыт был накоплен, но он-то как раз и не подсказал, что это злосчастное повреждение сыграет решающую роль в моей судьбе.

Странно, но тогда даже предчувствие не кольнуло. Колено распухло, пошевелить ногой без острой боли в суставе было невозможно, но, покидая поле, я и подумать не мог, что в следующий раз сыграю только за ветеранов. Знал бы, хоть болельщикам прощальный знак подал…

А тогда все пошло обычным путем. Врач отвез меня в больницу. Там ничего особенного не нашли. Съездили с «зенитовским» доктором в ЛИТО – это Институт травматологии и ортопедии. Тогда ведь не было у медиков такой диагностической аппаратуры, как сегодня, больше уповали на руки специалиста и его профессионализм. Ничего особо серьезного не нашли, сейчас думаю, что просто связочный аппарат поизносился за много проведенных в футболе лет, а менять связки, как в XXI веке, в 1983 году еще не научились. Терапию, однако, назначили, восстановительные процедуры я исправно получал, колено потихоньку отпускало, и я со временем приступил к тренировкам. Поначалу – самостоятельно, потом и в командных поучаствовал, чем травму только усугубил.

И снова – за лечение. Сезон завершался, уверен был, что к следующему восстановлюсь. В отпуск нас еще не отпустили, тренировки продолжались, и я опять начал заниматься. Правда, прихрамывал и в полную силу тренироваться еще не мог. И тут неожиданно услышал от главного тренера команды Павла Федоровича Садырина что-то вроде: «Отойди, не мешай». Не скрою, резануло.

Когда я совсем зеленым пацаном пришел в «Зенит», первым, кто подошел ко мне, протянул руку, взял под крыло, был капитан команды Павел Садырин, тогда еще не Федорович.

Ходят слухи, что тогда, в 1983-м, молодой начинающий тренер Садырин выжал из команды авторитетного ветерана Казаченка, потому что двум медведям в одной берлоге – и т. д. Поговаривают даже, что Юрий Андреевич Морозов доверял мне настолько, что поручал мне руководить неформально командой, я, что называется, втянулся и не хотел делиться властью, а Садырина это не устраивало.

Это ерунда. Морозов управлял «Зенитом» самостоятельно и не нуждался ни в чьей помощи. Он советовался с опытными игроками, это нормальная тренерская практика, но не более того. И никаких обид на Павла Федоровича у меня нет. До конца Пашиных дней мы поддерживали с ним прекрасные отношения. Как-то он приезжал в Москву, когда я жил там, это было в эпоху дефицита гостиничных мест, позвонил, спросил, нельзя ли у меня остановиться, я ответил: «О чем разговор!» Хорошо, помню, посидели тогда с ним.

Так что, повторю, никаких обид. Команда – сложнейший механизм, всякое случается. Очень важно, если что, поговорить по-мужски, откровенно, и выяснить отношения. Я после той реплики Садырина подошел к нему и попросил отпустить меня из «Зенита». Федорович согласился и спросил: «Ты ведь в Харьков переходишь? В „Металлист“? Знаю, что приезжал Лемешко». Я был ошеломлен его ответом. Наставник «Металлиста» Евгений Филиппович Лемешко ко мне не приезжал, мы с ним не встречались и ни о чем не говорили. Потом узнал, что Садырину это рассказал его помощник и мой многолетний партнер по «Зениту» Михаил Алексеевич Лохов. Так что, повторю, командная жизнь – штука сложная, тренерский штаб, окружение главного тоже играют немаловажную роль. Кто и что нашептал Лохову – до сих пор не знаю, просто так он тоже не стал бы выдумывать.

Павел Федорович Садырин – фигура в нашем футболе яркая и личность незаурядная. И, как и всякая масштабная личность, достаточно противоречивая. Его карьера – череда громких побед и не менее громких скандалов. Не был он ни жестоким человеком, ни даже особенно жестким, ни тем более подлым, а ведь дважды футболисты писали в разные инстанции письма с требованием отправить его в отставку, отказывались играть под его началом. Никаких тактических новаций он не изобретал, а дважды выигрывал первенство страны. «Зенит», вышедший из первой российской лиги в высшую, – это им созданная команда. А в других командах у него попросту ничего не получилось, как, к примеру, в Херсоне с «Кристаллом». Все ему удавалось в тех командах, исполнителей для которых собирал Юрий Андреевич Морозов. Что это? Простое совпадение? Что-то, наверное, умел выправлять на какое-то время Садырин в коллективах, созданных Морозовым. В тренировочном процессе Павел Федорович был самостоятелен, но все же во многом основывался на методиках Юрия Андреевича. Садырин был эрудированным специалистом, он стремился к знаниям, заботился о профессиональном росте. Он стал одним из первых выпускников Высшей школы тренеров, причем окончил ее с отличием. Там применялись тогда новые, современные учебные методики, новые программы, денег на подготовку государство не жалело, вот мы и получили плеяду прекрасных тренеров. В том выпуске вместе за партами сидели Эдуард Малофеев, Виктор Прокопенко, и в этой компании Павел Федорович не затерялся. А там немало полезного можно было почерпнуть не только у преподавателей, но и однокашников. Люди были опытные, немало повидавшие. Учиться Садырин любил и умел. Тренер – это всегда управление коллективом, умение редкое, но в этой профессии жизненно необходимое. Ничего без этого качества не получится. Паша, став Федоровичем, оставался, что называется, своим человеком. Он был доступен для ребят. Я считаю, что к людям нужно относиться с открытой душой, вне зависимости от занимаемого поста, положения, вне зависимости от достигнутого. Ко мне люди запросто подходят, и я этим дорожу.

Но так ведут себя не все, особенно в период, когда им сопутствует удача. Садырин был мужиком доступным. Но когда добивался больших побед, становился непохожим на себя. Я думаю, в этом корень его проблем, отсюда и скандалы.

Иногда его заносило. На ровном месте скандалы в коллективе не возникают, а тем более в футбольной команде. Люди в футболе амбициозные, но в большинстве своем дисциплинированные. Ведь что особенно обидно в том, первом, зенитовском скандале? Он возник с теми ребятами, которых Федорович, можно сказать, выпестовал.

В любом конфликте виноват всегда старший. По возрасту и по должности. Он просто обязан быть мудрее. А значит, обязан не доводить дело до конфликта или погасить его в зародыше. Профилактика скандала – составная часть профессии тренера. Он старше, опытнее, значит, этот опыт должен помочь ему иногда поглубже спрятать собственное эго, поступиться чем-то личным во имя атмосферы в коллективе, иначе команда утратит боеспособность. Где тонко, там и рвется. Раздираемый склоками и противоречиями клуб не в состоянии решать высоких задач. Гибкость не всегда свойственна спортсмену, но тренеру она необходима. Нельзя допускать, чтоб твои же ученики ссорились и расставались врагами. Тут уж дело не только в результате. Тренер еще и педагог. Речь о судьбах молодых ребят, его учеников, он обязан о них позаботиться. Вот этой гибкости, житейской мудрости Федоровичу хватало не всегда.

У меня и с Юрием Андреевичем Морозовым не всегда все складывалось идеально. Окончательно мы выяснили, или, лучше, наверное, сказать, прояснили наши отношения спустя лет пятнадцать после того, как я закончил играть. Посидели капитально. Начали искать правых и виноватых. Поняли, что такой разговор бесперспективен, ни к чему не приведет. И просто отчитались по-мужски, кто и что тогда думал, делал, в период, когда возникло недопонимание. Выяснилось, что цель-то у нас была общая: оба мы хотели принести максимальную пользу «Зениту». Пути ее достижения на каком-то этапе начали видеть по-разному. Но это – команда, со своими законами и жизненными устоями. Тут же у каждого появляются советчики, «доброжелатели» и пошло-поехало… Результат той памятной беседы с Андреичем заключался в том, что мы поняли: никто не подличал (а он меня в этом обвинял когда-то), не делал гадостей за спиной, все вскрылось, прояснилось, и мы восстановили прежнюю дружбу, камня за пазухой никто не держал.

Морозов ведь, случалось, и расставался с игроком в одночасье, бывало, и с хорошим игроком, нужным. Он не был излишне подозрительным человеком. Это вообще обманчивое и чисто внешнее впечатление, что решение пойти на радикальные меры главный тренер принимает в одиночку. Самый авторитарный по характеру тренер всегда в значительной мере – заложник своего штаба. Один это подсказал, тот другое посоветовал, третьему еще что-то показалось…

Я для себя на определенном этапе твердо решил: если начинаешь подозревать человека, тебе, именно тебе пора завязывать с профессией, хотя бы временно взять паузу, передышку. Если ты не веришь в свою команду, в своих ребят, допускаешь, что они могут затевать что-то против тебя, вопреки твоей воле, могут тебя подвести, какой ты тренер? Лучше уйти. Тем более что для руководства клуба всегда проще заменить одного человека, нежели целый коллектив. Кстати, когда после скандала с футболистами из «Зенита» вынудили уйти Садырина, возник любопытный эпизод, оставшийся у меня в памяти. Смотрели мы очередной матч на стадионе имени Кирова вместе с одним работником горкома КПСС, курировавшим спорт и хорошо в нем разбиравшимся. То была кубковая встреча с командой из второй лиги, «Зенит» ее проиграл, и действовала команда так, что минуте на двадцатой мой сосед поинтересовался: «Володя, тебе не кажется, что Садырина нужно было оставить, а вот из тех, что сейчас на поле, отчислить человек семь, и это было бы лучше для дела?»

Что я мог ему тогда ответить? Я вообще не сторонник подобных мер, выгонять кого-то не по мне. Ответил что-то нейтральное. А про себя подумал (так вот тренер и рождается в спортсмене), что как бы ни складывались отношения, как бы ты негативно ни относился к наставнику, каким бы скверным ни было настроение, нужно все равно работать! Может, даже с удвоенной энергией, работать и делом доказывать свою правоту.

Сейчас мне кажется, что те ребята немного недорабатывали, и это – одна из причин скандала. И сегодня я говорю своим ученикам: «Ты можешь относиться ко мне как угодно любить, или не любить, считать подлецом или еще кем-то вроде того, и что из этого следует? В знак протеста против плохого Казаченка ты на одной тренировке недоработал, на другой… И так прошел, скажем, месяц. А потом исполнилась твоя мечта, ты перешел в другую команду, к другому тренеру. Что ты ему скажешь? Извините, я из-за ссоры с Казаченком, который меня „заедал“, растренирован, пропустил месяц, а вы теперь еще несколько месяцев подождите, пока я поработаю и восстановлю форму? Так ведь ждать никто не будет! Получится по принципу „назло кондуктору пойду пешком“».

Мне кажется, что нечто подобное произошло в восьмидесятые в садыринском «Зените». Потому что ребята ведь по большому счету так и не доказали свою правоту. Доказывать на поле надо, а того, что они достигли с Федоровичем на поле, без него они повторить не смогли. Все остальное, считаю, привходящее. И нет тут ни правых, ни виноватых, зато пострадавших – пруд пруди. Пострадал клуб и болельщики.

Вообще, есть у Питера такая привычка – транжирить таланты. Что имеем, не храним. Плохо, я считаю, для города нашего, что Садырин, Морозов, да и автор этих строк, вынуждены были уезжать в Москву в поисках работы.

Ребята не хотели, чтобы я уходил. Степанов, Бирюков и Клементьев пришли ко мне и сказали: «Казак, не рановато уходишь? Может, еще попыхтим. Не гони».

После того как я перестал играть в «Зените», поступило несколько предложений продолжить карьеру. Звали в высшую лигу, звали и в первую. Кто действительно приезжал, так это Валерий Викторович Овчинников, он тогда успешно работал в Тюмени и уговаривал приехать помочь его команде. Я даже на сборы с ними съездил. Целый месяц тренировался там и понял, что играть в низших лигах не хочу. Тогда высшая лига была на порядок сильнее первой, в ней все делали быстрее, думали быстрее. А в тюменской команде открываешься – партнер не готов, начинаются взаимные упреки, возникает антипатия друг к другу. И я подумал, что не буду играть ни в Тюмени, ни где-то еще. Вернулся в Ленинград, позвонил мне кто-то из руководства городской федерации футбола и сказал: «Владимир Александрович, если хотите играть, у вас два пути – волгоградский „Ротор“ и ростовский СКА. Выбирайте. Из Волгограда их администратор приехал для переговоров с вами, он сейчас у нас. За другую команду, и за Тюмень в частности, вас не заявят».

И тогда я окончательно понял, что пора заканчивать.

Так и вызрело решение завершить карьеру игрока.

Раиса Ивановна Казаченок

Наступила осень 1983 года. Закончился сезон, и вдруг тренер «Зенита» Садырин сказал: «Знаешь, Володя, ты уже в возрасте, результативность не та…» Все правильно, спорт – это молодость. Но можно же было по-человечески! Ведь он все сборы работал в полную силу, думал, еще года два поиграет.

Устроили ему проводы. Он мне позвонил, пригласил. «Зенит» в тот день играл с немецкой командой. Я приехала. Стою. Он должен выйти, чтобы провести меня. Жду – его нет. Выходит какой-то молодой игрок, я его спрашиваю: «Молодой человек, вы мне не позовете Володю Казаченка?» Он так ответил убийственно: «Казаченка нет и уже не будет!» Заплакала я. Стою и думаю – куда же мне теперь? Идти билет покупать – так они уж распроданы… Смотрю – подъезжает такси, оттуда выскакивает Володя. Я еще больше расплакалась. А надо идти, мы опаздываем. Он меня успокаивает…

Поднялась я на трибуну. Вышли команды – немецкая и наша. И диктор открывает церемонию: «Сегодня мы провожаем…» и все Володины заслуги, все звания перечисляет. А до середины поля ковровая дорожка постелена. И вот пошел мой сын. В костюме – не в спортивной форме… Я сижу плачу и думаю: ну как же так – все прошло. Так трудно давалось и так быстро пролетело…

Тут понесли цветы, подарки.

Команды выстроились. Володе дали право ввести мяч в игру. Он подошел, ударил, голову наклонил и пошел…

На этом все кончилось.

Шока не было, каких-то особенно бурных переживаний – тоже. Я к тому времени уже отметил тридцатилетие и, хоть об этом и не задумывался, но где-то, в глубине души понимал, что момент расставания с футболом не за горами. Так что отнесся ко всему произошедшему относительно спокойно. Понял, что пришло время перемен в моей судьбе. Век футболиста короток, и все мы это понимаем. К новому жизненному этапу нужно было подготовиться. Я решил закончить образование, получить, наконец, диплом. Чем и занялся, одновременно играя за команду родного мне Ижорского завода.

Владимир Казаченок в расцвете сил и таланта

Говорят о моей якобы обиде на Пашу Садырина, на «Зенит», из-за чего я, осерчав на весь белый свет и на футбол, простился с игрой и начал работать в «Лентрансагентстве».

Это все ерунда. К тому же до «Трансагентства» был еще «Ижорец». Завод – отдельная статья, он действительно мне родной, я, можно сказать, потомственный ижорец, там и мама работала, и батя, и я там начинал, заканчивал, никогда с ним не расставался и не расстанусь. Он – мой дом родной. А футбол – моя жизнь, и обида на него – это уж совсем мне дико слышать.

Все проще. Бутсы на гвоздь повесить – это одно, а стать тренером – совсем другое. Тренер в человеке должен вызреть. Я привык анализировать свое состояние, чувствовать себя, слышать. Тогда к этой работе я еще не считал себя готовым. Забегая вперед, скажу, что уже позже, приняв вместе со старым другом Толей Зинченко ленинградское «Динамо», я еще в душе́ оставался в гораздо большей степени игроком, нежели тренером, все время рвался на поле. У нас тогда неплохая команда получилась, что-то удалось сделать за полгода. В частности, подготовить для «Зенита» и сборной России такого форварда, как Дима Радченко.

Думаю, игроки в советское время заканчивали рано часто из-за долгих сборов. Слишком большие лишения и нагрузки. Я лично пережил столько веяний в тренировочном процессе… Сначала штангу таскали. Потом кто-то сказал, что футболисты мало тренируются и надо по шесть часов работать, как пловцы. Затем кто-то решил, что мы мало бегаем – стали налегать на беговые упражнения… А двигали нами и спортивные стимулы, и элементарное желание обеспечить быт своим семьям. Когда тяжко на сборах было, подумаешь: «У меня ребенок родился, надо трехкомнатную квартиру вместо двухкомнатной». И ради этой квартиры терпишь, сразу силы появляются. Потом ради машины терпели. К тридцати, когда уже и квартира, и машина есть, понимали, что пора заканчивать. В таком возрасте заставлять себя гораздо сложнее. А что касается денежного эквивалента, то он тогда был очень маленьким.

Проводы В. Казаченка из большого спорта. Перед матчем «Зенита» и клуба «Луруп» (Гамбург), 21 января 1984 г.

Я закончил в тридцать один. Мог бы поиграть еще, но – на тех же условиях, что и молодые. Чтобы тренеры смотрели не в паспорт, а на то, кто как играет. Но тогда была тенденция такая – «на омоложение», все торопили: «Давай, давай заканчивай».

Я по натуре своей не смог бы выходить на один тайм.