Текст книги "Год личной эффективности. Cледую большим смыслам. Экзистенциальный интеллект"

Контрпросвещение: романтический милитаризм, национализм, утопии

Из всех идеалов Просвещения самым неприемлемым оказался вечный мир. В Европе военная служба все еще понималась сословно, как долг и привилегия аристократов. Нарядный мундир был «брачным оперением», увеличивавшим шансы найти себе пару.

«Мундир! Один мундир! он в прежнем их быту / Когда-то укрывал, расшитый и красивый, / Их слабодушие, рассудка нищету!» – возмущается в «Горе от ума» Александр Чацкий, рупор Просвещения.

Но мундир прославляли не только молодые дворяне, но также интеллектуалы ХIХ века.

Искусствовед Джон Рескин утверждал, что война раскрывает высшие добродетели и способности человека. Писатель Эмиль Золя называл войну «матерью всего».

Это настроение было распространено во всех слоях общества, и Первую мировую войну молодежь встречала восторженно, как случай отличиться. В ХХ веке героизация войны прекратилась, и причиной тому стал ряд факторов:

• Появление новых видов оружия, обессмысливших личный героизм.

В Первую мировую войну еще происходили «рыцарские поединки» летчиков, но для остальных родов войск это было истребление без всякой романтики.

• Расширение круга эмпатии: стали заметны страдания рядовых и мирных жителей.

В русской литературе тема войны как страдания появляется раньше, чем в других европейских странах, уже после Крымской войны (Лев Толстой, «Севастопольские рассказы», 1855).

• Феминизация: стал слышен голос вдов и матерей, не приверженных идеям «чести».

• Большую роль сыграла сатирическая литература после Первой мировой войны.

Первая мировая война породила обильную антивоенную и пацифистскую литературу (Ремарк), но самый тяжелый удар романтике войны нанесли «Похождения бравого солдата Швейка»: война обернулась идиотизмом служак и дизентерийной вонью.

Восторженный милитаризм, культ мундира – составная часть романтического национализма первой половины XIX века. Если Просвещение говорило о правах индивидуума и призывало к широкой (в итоге – всечеловеческой) эмпатии, то романтизм, особенно немецкий, утверждал, что индивидуум обретает смысл лишь в народе. Романтики отвергали Просвещение и культ разума, провозглашая культ (своих) чувств.

Романтизм верил в предначертанную судьбу каждого народа, в неразрывную связь народа со своей землей: в ХХ веке отсюда возникает нацистский девиз «кровь и почва».

В ХIХ веке концепция борьбы проникала и в философию, и в науку.

Диалектика Гегеля – «единство и борьба противоположностей». Эволюция по Дарвину – результат борьбы за выживание. И Гегеля, и Дарвина приспосабливали к социальным проблемам. Гегельянец Карл Маркс создает учение о классовой борьбе, социал-дарвинизм обуславливает борьбу высших и низших рас или сословий.

Национализм и романтический милитаризм – непосредственные виновники войн, от Наполеоновских до Первой мировой. Но им на смену пришел более страшный враг мира: тоталитарные идеологии.

ХХ век прошел под знаком борьбы двух тоталитарных идеологий: советской и нацистской. Обе они требуют от человека полного растворения в народе, понимаемом социально (как «простой народ») или расово («арийская нация»). Народ – вымышленная сущность, однако соблазн принадлежать чему-то большему и служить не себе, но идее, оказался слишком силен. Это своего рода альтруизм, однако в сочетании с классовым или национальным эгоизмом и острой агрессией против всех «чужих». Тоталитарная идеология ведет к внешней войне и внутренним репрессиям именно потому, что обещает вечное счастье для многих миллионов людей и освобождает личность от сомнений и совести.

• Ради вечного счастья человечества можно пожертвовать десятками миллионов людей.

• Те, кто противится вечному счастью человечества, – нелюди.

И в советской риторике (особенно в эпоху сталинизма), и в гитлеровской противник расчеловечивается, приравнивается к низшим существам (крысам, паразитам) или демонизируется.

Тоталитарная идеология противоположна не только демократии и плюрализму, но даже автократии, допускающей существование других автократий: «истинная идеология» может быть только одна. По отношению к подданным она ведет себя как возведенный в абсолют Левиафан (полный государственный контроль, жестокое наказание за малейшую провинность), вовне – война против всех.

Программа Гитлера: война, захват всей Европы, господство в мире и тысячелетний рейх. Уничтожение всех расово чуждых элементов, а также немцев-инвалидов.

Тоталитарные идеологии воспользовались всеми враждебными Просвещению кунштюками ХIХ века, в том числе романтическим милитаризмом, и возрождали любовь к мундиру.

Гитлеровскую армию и СС обшивал Hugo Boss. Жестокость и расовое превосходство эстетизировались.

Катастрофы ХХ века породили не только пессимистический взгляд на природу человека и ряд апокалиптических пророчеств, но, как ни парадоксально, новые надежды: стал очевиден источник этих катастроф – контрпросвещение, и были предприняты попытки, на этот раз довольно успешные, применить принципы Просвещения и вспомнить три условия мира по Канту.

«Новый мир» и «третья природа»

«Долгий мир», феномен второй половины XX века, с падением Берлинской стены перерос в «Новый мир» – мир без противостояния двух систем. Демократия – одно из условий кантианского мира – стала наиболее распространенной формой управления.

Фрэнсис Фукуяма после падения Берлинской стены объявил о наступлении «конца истории», торжестве либеральной демократии и повсеместном распространении западных ценностей – ценностей Просвещения.

После Второй мировой войны предпринимались осознанные усилия для предотвращения новых и еще более страшных катастроф. Такую систему безопасности все видели во втором условии кантианского мира – создании международных организаций и заключении договоров.

ООН создавалась с большим трудом. Главными противниками были вовсе не мусульманские страны, а оплот демократии, США и Великобритания, с одной стороны, а с другой стороны – советский блок. И для США (с расовой сегрегацией), и для Великобритании (с ее колониями) камнем преткновения было заявленное в декларации равенство прав для всех.

Современный мир пронизан огромным количеством договоров, не только военных и союзнических, но также и экономических, договоров о культурном взаимодействии, сотрудничестве в области экологии, контртеррористической деятельности и т. д. Выполнено и третье условие кантианского мира: торговля и разделение труда сделались глобальными. Мы видим благие последствия этого: рост всеобщего благосостояния, постепенное выравнивание условий жизни, большую мобильность, географическую и социальную, взаимный интерес и накапливание знаний друг о друге.

Устраняются те причины войны, которые перечислял Гоббс. Международные организации и общая система безопасности снижает страх «всех перед всеми»; понятия «чести» и «мести» выдавлены на периферию (главным образом ими оперируют боевики и террористы). Перестает действовать и основная причина агрессии – жадность, так как:

• основное богатство развитых стран – институты и инфраструктура, их невозможно присвоить, а можно лишь разрушить к общему ущербу;

• предсказанная борьба за ресурсы так и не началась – самым ценным ресурсом оказались идеи, которые помогают находить новые ресурсы;

Вопреки пророчествам о перенаселении, драке за ресурсы и повальном голоде, благодаря Зеленой и Технической революциям посевная площадь снижается и восстанавливаются заповедники. Электроника позволила заметно (в развитых странах – уже в полтора раза) снизить объемы ежегодно расходуемых потребителями материалов.

• перед всеми жителями Земли открываются возможности социального роста;

• преодолена одна из самых болезненных проблем развитых стран – неравенство.

Изменился и сам человек. Если цивилизующий процесс способствовал формированию «второй природы» – хороших манер, сдержанности, самоконтроля, умения считаться с другими, то сейчас местами наблюдаются проявления «третьей природы» – раскованности, проистекающей из взаимного доверия, эмпатии и уверенности в своей безопасности.

Если «третья природа» человека укрепится и разовьется, «Новый мир» может оказаться действительно долгим и качественно иным: основанным на свободной эмпатии индивидуумов и признанной, ценимой универсальности человеческой природы.

02
Виктор Франкл
Сказать жизни «Да!»
Психолог в концлагере

Trotzdem Ja zum Leben sagen: Ein Psychologe erlebt das Konzentrationslager

Viktor E. Frankl

Автор:

Виктор Франкл – австрийский психиатр еврейского происхождения, философ, невролог и нейрохирург, автор метода логотерапии – исцеления при помощи осознания смысла. Глубоко изучал психологию депрессий и самоубийств, создал в Вене специальную программу поддержки для студентов, получающих диплом, за время внедрения которой не было отмечено ни одного случая самоубийства среди венских студентов. В 1942 году вместе с родителями и женой был депортирован в концлагерь Терезинштадт, где втайне от СС продолжал заниматься врачебной практикой, оказывая помощь вновь прибывающим заключенным, находящимся в состоянии шока. Он также продолжал заниматься предотвращением самоубийств, организовав специальную службу, которая информировала его, если кто-то выражал суицидальные мысли. Методика психологической помощи Франкла, которую он разрабатывал и постоянно применял в лагере, – логотерапия основывалась на высказывании Фридриха Ницше: «Тот, кто знает, "зачем" жить, преодолеет почти любое "как"». За время войны Франкл был несколько раз переведен из одного лагеря в другой и 27 апреля был освобожден американскими войсками. Его родители и жена погибли в лагерях, из всей его семьи выжила только сестра, эмигрировавшая в Австралию.

Читать, чтобы:

• обрести желание жить даже в самых тяжелых обстоятельствах;

• понять, что происходит с людьми за гранью физического выживания и откуда берутся силы, чтобы бороться за жизнь;

• познакомиться с уникальным жизненным опытом великого гуманиста и философа ХХ века.

Возможности личности неограниченны

Почему одни люди сдаются, а другие продолжают бороться, несмотря ни за что? Чтобы ответить на этот вопрос, всемирно известному австрийскому психологу, психиатру и философу Виктору Франклу пришлось пережить ужас концлагерей. Эта книга о том, что он передумал и осознал именно как психолог, помогая людям в тяжелейших условиях концлагерей Освенцим, Дахау и Терезиенштадт.

Будучи обычным заключенным, Франкл описал в этой книге то, как мучительная лагерная повседневность отражалась на душевном состоянии людей. Это была жестокая борьба за существование – даже между самими заключенными. Беспощадная борьба за ежедневный кусок хлеба, за самосохранение, за себя самого или за самых близких людей. Большинство заключенных падали духом и опускались физически и морально. Но были единицы, которые не теряли человеческого достоинства. Они всегда находили для товарищей по несчастью доброе слово и последний кусок хлеба. Благодаря упрямству духа такие люди сохраняли возможность оградить свою душу от влияния жуткой среды. В моральном отношении они, в отличие от большинства деградирующих, наоборот, прогрессировали, претерпели эволюцию.

Книга Франкла дает ответ на вопрос, что служило этим людям внутренней опорой, что помогло им не просто выстоять, а подняться в своем нравственном развитии на много ступеней вверх. Он убедительно доказывает, что возможности человеческой личности неограниченны и только от нас зависит, как мы их используем.

Главное, понять, что ждет от каждого из нас жизнь.

Как менялся характер человека в концлагере

Реакции заключенных можно разбить на три фазы.

1. Шок прибытия.

2. Типичные изменения характера при длительном пребывании в лагере.

3. Освобождение. Психология освобожденного лагерника.

Фаза 1. Шок прибытия

Первая фаза называется «шок прибытия». Это острая реакция ужаса, когда люди осознают, куда их привезли. Увидев надпись «Освенцим», каждый ощутил, как у него буквально остановилось сердце. Многим начали мерещиться ужасные картины, людей охватил страх. Все знали, что в Освенциме есть газовые камеры, и одна эта мысль приводила людей в ужас.

Психологам известно состояние так называемого бреда помилования, когда приговоренный к смерти буквально перед казнью начинает в полном безумии верить, что в самый последний момент его помилуют. Бесконечный ужас вновь прибывших периодически сменялся бредом помилования: а вдруг все не так плохо? Тем более что встречали их заключенные, выглядевшие вполне сытыми. Только потом стало ясно, что это была лагерная элита – люди, специально отобранные для того, чтобы встречать составы, годами ежедневно прибывающие в Освенцим. А затем забирать багаж новоприбывших со всеми ценностями, которые, возможно, припрятаны в нем.

После первой селекции, когда 90 % вновь прибывших были отправлены в газовые камеры, оставшиеся 10 % наконец-то окончательно поняли, как обстоят дела. И с ними произошло то, что можно назвать пиком первой фазы психических реакций: люди подвели черту под всей своей прежней жизнью.

От нее больше ничего не осталось. Теперь человек становился просто номером, без имени и судьбы. Для лагерей смерти это обычное явление. Номер обезличивает человека, не давая возможности высветить его индивидуальность, биографию. Психологически это удобная позиция: так легче относиться к человеку как к неодушевленному предмету, с которым можно делать все что угодно. Большинство заключенных страдали от своеобразного чувства неполноценности. Каждый из них раньше был «кем-то», а сейчас с ним обращались так, будто он – «никто».

У людей больше не осталось иллюзий. И тогда в них проявилось нечто неожиданное: черный юмор и что-то вроде любопытства. Это состояние некой отстраненности, мгновения почти холодного любопытства, почти стороннего наблюдения. Душе необходимо было отключиться, пусть ненадолго, от реальности и этим защититься, спастись. Людям становилось любопытно, что же будет происходить дальше. Они, например, могли совершенно отстраненно подумать: а как мы, совершенно голые после дезинфекции, выйдем наружу, на холод поздней осени?

Однако в тот раз никто почему-то не схватил даже насморка. Были и другие поводы для удивления. Оказалось, что предельные физические возможности человека значительно выше, чем это прописано в медицинских учебниках. Люди в условиях концлагеря годами переживали серьезный недостаток в пище и сне, но продолжали жить. Число калорий в день в среднем составляло от 600 до 700. Абсолютно неудовлетворительное по калорийности питание, тем более принимая во внимание тяжелую физическую работу и беззащитность перед холодом. От недосыпания заключенные страдали из-за кишащих в тесно набитых бараках насекомых.

А вот и другая подобная неожиданность: разумеется, пришлось забыть о зубных щетках, разумеется, заключенные испытывали жесточайший авитаминоз, но состояние десен было даже лучше, чем когда-либо раньше, в периоды самого здорового питания. Прав был Достоевский, определив человека как существо, которое ко всему привыкает. Но какой ценой!

Ежедневная, ежечасная угроза гибели и отсутствие хоть малейшей надежды на спасение – все это приводило почти каждого заключенного, пусть даже мельком, ненадолго, к мысли о самоубийстве. Однако надо заметить, что, находясь в состоянии первичного шока, заключенные не боялись смерти. Даже газовая камера уже через несколько дней не вызывала у них страха. В их глазах это было тем, что избавляет от заботы о самоубийстве. Вскоре паническое настроение уступило место безразличию, и здесь мы уже переходим ко второй фазе – изменениям характера.

Фаза 2. Типичные изменения характера при длительном пребывании в лагере

Пережив первоначальный шок, заключенный понемногу погружался во вторую фазу – фазу апатии, когда в его душе что-то отмирало. Его уже не трогали мучительные картины. С тупым безразличием наблюдал он за тем, что происходит вокруг. Он уже не мог испытать ни сострадания, ни возмущения, ни брезгливости, ни страха. Душа постепенно покрывалась защитной броней, с помощью которой пыталась оградить себя от тяжелого урона. Таким образом, апатия как главный симптом второй фазы была особым механизмом психологической защиты.

Внутреннее отупение делало заключенного менее чувствительным к ежедневным, ежечасным побоям. Все происходящее достигало сознания лишь в приглушенном виде. Реальность сузилась: все мысли и чувства сконцентрировались на одной-единственной задаче: выжить! Заключенный постепенно возвращался к более примитивным формам душевной жизни. И в центре этих примитивных влечений находилась потребность в пище. В редкие минуты, когда бдительность надзирателей ослабевала, заключенные начинали говорить о еде: спрашивали друг у друга о любимых блюдах, обменивались рецептами, составляли меню праздничных обедов, и так до тех пор, пока кто-нибудь не предупреждал: конвоир идет!

Человек терял ощущение себя как личности не только из-за произвола лагерной охраны, но и потому, что ощущал свою зависимость от чистых случайностей, становился игрушкой судьбы. Уже позже, после войны известный психолог Мартин Селигман назовет это явление «обученной беспомощностью», когда человек вообще перестает что-либо предпринимать, опускает руки, если убедит себя в том, что его попытки что-то изменить бесполезны.

Обесценивалось все, что не приносило чисто практической пользы, не помогало выжить. Отмирали все духовные запросы, все высокие интересы. Этим можно объяснить полное отсутствие сентиментальности, с которым заключенные воспринимали окружающее.

Но были две области, которые можно рассматривать как исключения из этого закономерного состояния, – политика (обсуждение слухов о текущем положении на фронте) и религия. Люди обращались к Богу глубоко искренне. У некоторых, пусть у немногих, развивалось стремление уйти в свой внутренний мир. Этим можно объяснить тот факт, что порой люди хрупкого телосложения выдерживали тяготы лагерной жизни лучше, чем сильные и крепкие.

Может показаться невероятным, но были и такие, кто сохранил чувство юмора. И это можно объяснить. Ведь юмор – тоже оружие души в борьбе за самосохранение. С помощью юмора человек может создать некую дистанцию между самим собой и его ситуацией, поставить себя над ситуацией, пусть и ненадолго. Виктор Франкл вспоминал, как специально тренировал, «натаскивал» своего друга на юмор: каждый день они по очереди придумывали какую-нибудь забавную историю, какая может приключиться с ними после освобождения. Попытку видеть хоть что-то из происходящего в смешном свете можно рассматривать как своеобразный вариант искусства жить.

Как уже говорилось, люди в лагере теряли ощущение себя как личности, ими настолько овладевала апатия, что они боялись принимать собственные решения, доводили себя до состояния стадных животных, которые только и знают, что избегать нападения группы садистов, а когда их на минутку оставят в покое – думать о еде. Однако эта апатия была не только механизмом душевной самозащиты. Она имела и чисто физиологические причины, так же как и повышенная раздражительность, которая иногда находила выход в драках, – еще одна из особенностей психики заключенного. Апатичными людей делало постоянное недоедание, а возбужденными и раздражительными – хронический дефицит сна.

При отсутствии духовной опоры у заключенного могла наступить тотальная апатия, которая случалась так стремительно, что очень быстро приводила к катастрофе. Человек просто отказывался вставать утром и идти на построение, он больше не заботился о получении пищи, не ходил умываться, и никакие предупреждения, никакие угрозы, никакие уговоры не могли вывести его из этой апатии. Такое состояние в конечном счете заканчивалось смертью.

Фаза 3. После освобождения. Психология освобожденного лагерника

После всех тягот лагерной жизни оставшиеся в живых заключенные вдруг понимали, что совсем разучились радоваться. Сильнейшая апатия, которая стала основой их психического состояния в лагере, не могла уйти так быстро. Все вокруг воспринималось людьми как иллюзорное, ненастоящее, казалось сном, в который еще невозможно поверить. Прошли дни, много дней, прежде чем освободилось что-то внутри, и бывший заключенный смог почувствовать, что в душе у него рухнул какой-то барьер, с нее упали какие-то оковы. Тело же очнулось раньше, чем душа. «С первого часа, когда это стало возможно, мы начали есть, – вспоминает Франкл. – Нет – жрать!»

Душевному состоянию освобожденного угрожали разочарование и горечь, которые он мог испытать, вернувшись домой. Он мог не найти в живых самых близких людей, ради которых старался выжить: часто бывшие лагерники были единственными выжившими из некогда больших семей. Болью отдавались в сердце вернувшегося банальные фразы или пожимания плеч встречающих, которые не нашли для него слов сочувствия. В этом случае ему трудно было преодолеть горькую мысль – а зачем я все это вытерпел?

Но однажды для каждого освобожденного наступал день, когда он, оглядываясь на все пережитое, делал открытие: он сам не может понять, как у него хватило сил выстоять, вынести все то, с чем он столкнулся. И главным его достижением становится то несравненное чувство, что теперь он уже может не бояться ничего на свете.