Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"

Султан посмотрел на Нур-Эд-Дина и, оставшись совершенно доволен, одобрил предложение визиря назначить его на его место. Таким образом, он назначил молодого человека визирем, приказал дать ему почетную роскошную одежду и лучшего мула, на котором он ездил сам, и назначил ему содержание и жалованье. Нур-Эд-Дин поцеловал руку султана и отправился со своим тестем домой, оба совершенно довольные.

– Поистине, – говорили они, – рождение этого ребенка принесло счастье.

На следующий день Нур-Эд-Дин снова отправился к султану и поцеловал прах у его ног, а султан приказал ему сесть на место визиря. И Нур-Эд-Дин стал заниматься делами по своей должности и рассматривать прошения народа, согласно с обычаем визирей. Султан же, наблюдая за ним, был очень удивлен его рассудительностью и быстрым соображением, он внимательно следил за ним и полюбил и осыпал своими милостями. Когда двор был распущен, Нур-Эд-Дин вернулся домой и сообщил обо всем случившемся своему тестю, оставшемуся очень этим довольным.

Старый визирь наблюдал за воспитанием ребенка, названного Гассаном, в продолжение нескольких дней, так как Нур-Эд-Дин постоянно занимался делами по своей должности, не оставляя султана ни днем, ни ночью; и царь увеличил его жалованье и содержание, которые стали более чем достаточными; он приобрел корабли, ходившие по его указанию с товарами, основал множество деревень и делал водяные колеса[99]99
  Водяные колеса делаются для орошения полей и садов, и их приводят в движение парой коров или волов. К этим колесам привязаны на веревках глиняные ведра, которые зачерпывают воду, и они, поднимаясь, выливают ее в водоприемники, из которых вода разливается в канавки, проведенные в поля, разделенные на квадраты.


[Закрыть], устраивал и сады. Когда Гассану минуло четыре года, старый визирь, отец его жены, умер, и он торжественно похоронил его, а затем сам принялся за воспитание сына. Когда же мальчик вошел в силу, он нанял ему воспитателя, поселившегося у него в доме, и поручил ему воспитание и образование его. Таким образом, воспитатель, выучив его Корану, стал заниматься с ним другими полезными науками. А Гассан между тем становился все красивее и привлекательнее. Воспитатель продолжали жить во дворце его отца и не выезжал из него, пока мальчик не сделался отроком. Тогда отец, одев его в богатое платье, посадил на одного из своих лучших мулов и, поехав с ним во дворец, представил султану. Султан, увидав Гассана, сына Нур-Эд-Дина, поразился его красотой, миловидностью и статностью его фигуры. Он тотчас же полюбил его и осыпал милостями, сказав отцу его:

– О визирь, приводи его ко мне каждый день.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал визирь и вернулся с сыном домой.

С этого времени он каждый день водил мальчика во дворец, пока ему не минуло пятнадцать лет.

Тогда отец его, Нур-Эд-Дин, захворал и, призвав его к себе, сказал ему:

– О сын мой! Знай, что этот свет – наше временное убежище, а будущий свет – убежище вечное. Мне хотелось бы сделать тебе некоторые наставления, чтобы ты понял их и от всей души проникся им. И он начал давать ему разные советы, как ему жить, и как вести себя в обществе, и как распоряжаться своими делами. Сказав все, что было нужно, он стал думать о своем брате, своей родине и своем доме и заплакал при мысли о тех, кого когда-то он любил. Слезы текли по его щекам, когда он говорил: «О сын мой, выслушай меня. В Каире у меня есть брат, которого я бросил и ушел от него помимо его воли».

Взяв лист бумаги, он написал на нем все, что с ним случилось, от начала до конца, обозначил число того дня, когда он женился, и когда в первый раз пришел к дочери визиря, и число того дня, когда приехал в Эль-Башрах, и его свидания с визирем, и, прибавив строгое наставление, он сказал своему сыну:

– Возьми это послание, так как на этой бумаге я написал историю твоего происхождения, родства и звания, и если с тобой случится какое-нибудь бедствие, то отправляйся в Каир, разузнай, где живет твой дядя, поклонись ему и скажи, что я умер в чужой стороне, страстно желая его видеть.

Гассан взял бумагу, сложил ее, завернул в клеенку[100]100
  Документы часто завертывают в клеенку, чтобы предохранить их от сырости, тем более, что арабы пишут чернилами, сделанными из сажи, гумми-арабика и воды.


[Закрыть] и зашил между подкладкой и покрышкой своей ермолки, проливая слезы о том, что ему приходится в таких молодых годах расстаться с отцом.

– Прошу тебя, – сказал умирающий своему сыну, – не дружись ни с кем, потому что вдали от людей ты только и можешь быть в безопасности. Божественно одарен был поэт, сказавший:

 
Теперь нет никого, чьей дружбы ты
Желать бы мог себе. Кто разорился,
Друзей тот верных не имеет больше.
Живи теперь один с самим собою
И позабудь, что ты имел друзей.
Вот мой совет, я лучшего не знаю.
 

Приучившись к молчанию, занимайся своими собственными делами и не говори лишних слов, потому что поэт говорит:

 
Прекрасна в человеке молчаливость,
Залог же безопасности – молчанье;
Поэтому когда ты говоришь,
То избегай излишней болтовни.
 

Остерегайся пить вино, потому что в нем заключается источник всех бедствий. Поэт говорит поэтому:

 
Я бросил пить вино и все, что люди
Зовут напитками, и другом стал
Всех тех, что строго пьянство осуждают.
Вино с дороги честности сгоняет
И настежь открывает двери злу.
 

Не презирай и не угнетай никого, потому что угнетать человека низко. Поэт говорит:

 
Не угнетай, хотя тебе дана
На это власть: ты кончишь тем, что сам же
Раскаешься в жестокости своей.
Твои глаза сомкнутся сном, а те,
Что от тебя страдали, между тем
К отмщенью призывают весь народ.
И око Бога никогда не спит.
 

Презирай свое богатство, но не самого себя; не расточай своего богатства на человека недостойного. Если ты будешь беречь его, то и оно будет беречь тебя, но если ты расточишь его, то и оно разорит тебя, и тогда тебе придется прибегнуть к помощи людей. Поэт сказал:

 
Когда я разорился совершенно,
То ни один из всех былых друзей
Ничем мне не помог. А между тем,
Когда владел богатством и в избытке,
Все эти люди были мне друзьями.
Мои враги, и те из-за богатства
Бывали часто в доме у меня.
Теперь же, в час нужды, меня покинул
И компаньон мой даже по делам.
 

Он продолжал таким образом наставлять своего сына, пока душа его не отлетела, а в доме не поднялся плач. Султан и эмир жалели визиря и похоронили его с честью. Оплакивание продолжалось два месяца, и сын Нур-Эд-Дина не выезжал никуда из дома и не являлся ко двору султана, а царь назначил на его место другого царедворца, а на место отца его посадили нового визиря, которому приказали опечатать дом Нур-Эд-Дина, и все его состояние, и все его другие владения[101]101
  Как восточные цари, так и губернаторы не пропускают случая, чтобы не завладеть, под каким-нибудь предлогом, чужим имуществом.


[Закрыть]. Таким образом, визирь и новый царедворец отправились в дом Нур-Эд-Дина, чтобы опечатать его дом и арестовать его сына Гассана, для того чтобы привести его к султану и выслушать его приговор. В числе стражников находился один из мамелюков покойного визиря, Нур-Эд-Дина, и ему не хотелось, чтобы с сыном его бывшего господина было сделано так. Он пошел к Гассану, которого нашел сидящим с поникшей головой, и сообщил ему о том, что случилось. Гассан спросил у него, успеет ли он войти в дом и взять что-нибудь из драгоценностей. Но мамелюки отвечали:

– Спасайся только сам!

Услыхав эти слова, Гассан одеждой своей закрыл себе голову и, выйдя из дома, скрылся из города, проходя по которому, он слышал, как народ говорил:

– Султан послал нового визиря опечатать дом старого визиря и арестовать сына его, Гассана, и привести его к себе, чтобы казнить.

И народ горевал о нем и жалел такого красивого юношу. Услыхав это, он прибавил шагу и, не зная, куда направиться, пошел, куда глаза глядят. Судьба привела его к могиле отца.

Выйдя на кладбище, он пробрался между могилами и пришел к памятнику отца, где и открыл свою голову. В то время как он сидел там, к нему подошел еврей из Эль-Башраха.

– Отчего это, господин, – сказал он, – ты так изменился?

– Я только что заснул, – отвечал Гассан, – и видел во сне отца, который упрекал меня в том, что я не посетил его могилы, поэтому я вскочил в страшном испуге и, боясь, чтобы не стемнело, побежал сюда. Оттого я так и переменился.

– О господин мой, – сказал ему еврей. – Отец твой посылал короли с товарами, и некоторые из них уже вернулись, и мне хотелось бы получить от тебя груз каждого прибывшего корабля за тысячу червонцев.

Он достал мешок и отсчитал тысячу червонцев, которые и подал Гассану, сыну визиря, сказав ему:

– Напиши мне расписку и положи печать.

Гассан взял бумагу и написал на ней следующее:

«Нижеподписавшийся Гассан, Бедр-Эд-Дин, сын визиря Нур-Эд-Дина, продал еврею груз всех кораблей, вернувшихся с плавания, за тысячу червонцев и плату получил впереди».

Сняв с расписки копию, еврей ушел с документом, а Гассан заплакал, подумав, в каком независимом положении он находился прежде. Наконец, стало совершенно темно; юноша заснул на могиле отца, и голова его, освещенная полной луной, скатилась с плиты, и он, лежа навзничь, спал крепкими сном.

На этом кладбище жил верующий шайтан, и прилетевшая к нему ведьма увидала лицо спящего Гассана и, вглядевшись в него, была поражена его красотой и миловидностью и вскричала:

– Да прославится искусство Аллаха! Ведь этот юноша хорош, как райская дева!

Она улетела далее, намереваясь облететь все, что надо, как встретила шайтана, тоже летевшего куда-то. Она поклонилась ему, и он ответил на ее поклон.

– Откуда ты теперь? – спросила она.

– Из Каира, – отвечал он.

– Хочешь отправиться со мною, – сказала она, – чтобы посмотреть красавца-юношу, уснувшего на кладбище?

– Хочу, – отвечал он.

Они полетели вместе, и, спустившись к могиле, она спросила у шайтана:

– Видал ли ты когда-нибудь в жизни такое лицо?

Шайтан посмотрел на юношу и вскричал:

– Да прославится искусство того, с кем никто не может сравниться! Но, сестра моя, если ты хочешь, то я расскажу тебе о том, что я видел.

– Расскажи, – отвечала она.

– Я видел в Египте одно лицо, похожее на лицо этого юноши. Это дочь тамошнего визиря. Султан, услыхав о ее красоте, просил ее руки у отца, визиря Шемс-Эд-Дина, но отвечал ему: «О государь наш, султан, прими мое извинение и пойми мое горе. Ты знаешь, что брат мой, Нур-Эд-Дин, уехал от нас, и мы не знаем, где он находится. Ты, конечно, помнишь, что он разделял со мною обязанности визиря. Причиной его отъезда был его следующий разговор со мною. Мы говорили с ним о браке, и он рассердился на меня и так в гневе и ушел», – и он передал царю все, что произошло между ними, прибавив: «это была причина его гнева, а я дал клятву, что ни за кого не выдам своей дочери, кроме сына моего брата, и клятву эту я дал в ту минуту, как дочь моя увидала свет, пятнадцать лет тому назад. Недавно ж я услыхал, что брат мой женился на дочери визиря Эль-Башраха, и у него родился сын, и я в память брата не выдам дочери ни за кого, кроме как за него. Приняв в соображение день свадьбы и рождение этой дочери, я предназначил ее сыну брата, а для тебя других девушек здесь не мало».

Султан, услыхав это заявление своего визиря, пришел в неописанную ярость и сказал:

– Можно ли допустить, чтобы такой человек, как я, просил руки дочери подобного человека, как ты, и под таким глупым предлогом получил отказ? Клянусь головой своей, что я выдам ее, назло твоей гордости, за человека пониже себя.

У султана был конюх-урод, с горбом сзади и с горбом спереди, и он велел позвать его и, просватав его с дочерью визиря, приказал ему идти с торжественной процессией сегодня же ночью к молодой жене. Я оставил его посреди мамелюков султана, окружавших горбуна; с зажженными свечами в руках, и смеявшихся над ним, и дразнивших его у дверей бани, в то время как дочь визиря плакала, сидя посреди красильщиц[102]102
  Красильщицы употребляют навзонию, из которой добывается ярко-оранжевая краска; этой краской они красят ногти или кончики пальцев, или кисти рук, или пятки и т. д. В таких случаях, какой описан в настоящей сказке, некоторых женщин красильщицы расписывают самым причудливым образом.


[Закрыть] и чесальщиц[103]103
  Главное занятие подобной женщины состоит в ее обязанности чесать и убирать голову. Эти же женщины-чесальщицы сопровождают свою госпожу в баню.


[Закрыть]. Она очень похожа на этого юношу. Отцу запрещено входить к ней, и я никогда не видал, о сестра моя, более безобразного урода, как этот конюх. Девушка же красивее этого юноши.

На этот рассказ шайтана ведьма отвечала:

– Ты лжешь, потому что нет человека его лет красивее этого юноши.

– Клянусь Аллахом, о сестра моя, – отвечал шайтан, – что девушка еще красивее его. Они – настоящая пара и, вероятно, братья или двоюродные брат и сестра, а между тем ее хотят отдать горбуну.

– О брат мой, – отвечала на это ведьма. – Встанем позади этого юноши, и ты возьми его и снеси его к той девушке, о которой ты говорил. Мы посмотрим, кто из них красивее.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал шайтан. – Предложение твое имеет основание. Надо исполнить его, и потому я понесу юношу.

Он поднял юношу и поднялся под небеса, а ведьма летала подле него до тех пор, пока они не опустились в город Каир, где он положил Гассана на мастабах[104]104
  Мастабахом называется каменная скамья, в два-три фута вышиной, поставленная перед лавкой или перед частным домом.


[Закрыть] и разбудил его.

Проснувшись, он увидал, что он не на могиле отца в Эль-Башрахе, и, осмотревшись, понял, что и не в городе Эль-Башрахе. Гассан хотел закричать, но шайтан подмигнул ему и зажег ему свечу.

– Знай, – сказал он ему, – что я перенес тебя сюда и, ради Аллаха, хочу оказать тебе услугу. Возьми поэтому эту свечу и иди в баню, где смешайся с народом и иди с ним до самых покоев невесты. Иди вперед, войди в гостиную и никого не бойся. Когда же войдешь, то стань по правую сторону жениха, и когда чесальщицы, красильщицы и певицы будут подходить к тебе, ты только засунь руку к себе в карман – и найдешь его полным золота. Давай всем, кому надо, не скупясь, и ничего не бойся. Надейся на Аллаха, потому что все, что свершится, сделается не вследствие твоей силы и власти, а вследствие его воли.

Услыхав эти слова шайтана, Гассан проговорил:

– Что это за история, и что это за услуга?

Взяв свечу, он отправился в баню, где увидал горбуна верхом на лошади. Он присоединился к народу в том самом платье, в котором прилетел, и такой же миловидный, как всегда. На нем был надет тарбуш[105]105
  Тарбушем называется шерстяной красный колпачок, с синей кистью наверху, который называют и ермолкой и феской. Сверху тарбуша надевают чалму.


[Закрыть] и чалма и фараджеех[106]106
  Фараджеехом называется широкая одежда, халат, который делается из сукна с длинными рукавами. Такие халаты носят обыкновенно ученые.


[Закрыть] вытканный золотом. Он пошел с парадной пронесшей, и всякий раз, как к народу подходили певицы и просили денег, он совал руку в карман, наполненный золотом, и целыми горстями бросал его в бубны[107]107
  Певицы и в настоящее время точно так же собирают деньги.


[Закрыть], так что певицы и красильщицы наполнили все бубны золотыми и серебряными монетами. Певицы не могли этому надивиться, а народ любовался его красотой и миловидностью. Он бросал таким образом деньги, пока они не пришли в дом визиря, где прислуга стала разгонять лишний народ и не пускать его в дом, но певицы и красильщицы вскричали:

– Клянемся Аллахом, мы не пойдем, если юноша этот не пойдет с нами. Он осыпал нас своими щедротами, и невеста, вероятно, будет очень довольна взглянуть на него.

Они вошли вместе с юношей в приемную комнату и посадили его, несмотря на сопротивление шаферов горбуна. Жены эмиров, визирей и царедворцев стояли в два ряда, держа по зажженной свече, с покрывалами, опущенными на их лица; они стояли двумя рядами по правую и по левую сторону ложа невесты, начиная от ноги его до двери, в которую невеста должна была выйти из смежной комнаты. Когда присутствующие дамы увидали Гассана, блиставшего своей красотой и привлекательностью, как ясный месяц, то сердца всех расположились к нему, а певицы сказали всем присутствующим:

– Знайте, что этот прелестный юноша давал нам только чистое червонное золото, и потому служите ему хорошенько и исполняйте все его желания.

Женщины собрались кругом него, и любовались им, и дивились на его красоту, и каждая из них желала побыть его возлюбленной хоть один год или месяц или хоть один час; они откинули покрывала со своих лиц и с восторгом восклицали:

– Да возрадуется тот, кому принадлежит этот юноша, или те, над которыми он властвует!

Они стали призывать горе на голову горбуна и того, кто устроил брак его с прелестной девушкой; призывая благословение на голову Гассана, они в то же время предавали проклятию горбуна.

Певицы ударили в бубны, а красильщицы вывели дочь визиря на середину комнаты. Они надушили ее чудными духами, и нарядили ее, и украсили волосы и шею различными украшениями, облачив ее в одежду, какую носили только древние персидские цари. Между прочим, на ней была надета сверху всего широкая одежда с вышитыми на ней червонным золотом фигурами хищных зверей и птиц. На шее же у нее было надето ожерелье, стоящее тысячи и сделанное из бриллиантов, каких не носил ни царь, и никакой цезарь. Она походила на луну, стоявшую во время полнолуния, и, приблизившись, напомнила своими видом Гурию[108]108
  Арабы называют гуриями райских дев.


[Закрыть]. Да прославится создавший такое совершенство! Женщины окружили ее и походили на звезды, а она среди них – на луну, выкатившуюся из-за тучи. Между тем Гассан Бедр-Эд-Дин сидел по-прежнему, привлекая всеобщее внимание. Когда невеста приблизилась гордой, тихой поступью, горбатый жених встал и подошел к ней, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась от него и остановилась перед Гассаном, сыном своего дяди. Все присутствующие захохотали, увидав, что она остановилась перед Гассаном Бедр-Эд-Дином и что он, сунув руку в карман и вынув горсть золота, бросил его в бубны, певицы были в восторге и вскричали:

– Хорошо, если бы эта невеста была твоей.

Гассан улыбнулся. Все это время горбатый жених сидел совершенно один, напоминая своим видом обезьяну; и всякий раз, как он зажигал свечу, она гасла, и он в смущении сидел в потемках, негодуя в душе на всех окружающих его. В это время свечи освещали невиданную красоту, так что, глядя на нее, каждый приходил в восторг. Невеста же, подняв руки вверх, проговорила:

– О Аллах! Дай мне в мужья этого человека и избавь меня от горбатого жениха!

Рисовальщицы начали одевать невесту в различные наряды и переменили семь различных туалетов, подводя ее к Гассану Бедр-Эд-Дину из Эль-Башраха. А горбун продолжал сидеть один. Окончив эту церемонно, они дали позволение гостям разойтись. Все присутствующие, и женщины, и дети ушли, за исключением Гассана Бедр-Эд-Дина и горбатого жениха, после чего красильщицы увели невесту во внутренние покои, чтобы снять с нее украшения и платье и приготовить ее к приходу жениха.

Тут горбатый женихи подошел к Гассану и сказал ему:

– Господин мой! Ты осчастливил нас сегодня вечером своим присутствием и осыпал нас своими милостями, но почему же теперь ты не встаешь и не уходишь домой подобру-поздорову?

– Во имя Аллаха, – отвечал он и, встав, направился к двери, но шайтан встретил его и сказал:

– Погоди! О Бедр-Эд-Дин, когда горбун уйдет к себе в уборную, ты пойди в спальню невесты, и когда невеста выйдет к тебе, ты скажи ей: я – твой муж! И царь прибегнул к этой уловке только потому, что боялся для тебя дурного глаза, а горбун – это один из наших конюхов; тогда ты подойди к ней, открой ее лицо и не бойся никого.

В то время как Гассан разговаривал с шайтаном, горбун вошел в уборную и сел. Вдруг из рукомойника, стоявшего в уборной[109]109
  В уборной производится омовение, и потому в этой комнате всегда стоит кувшин с водой и чашка.


[Закрыть], шайтан показался в виде мыши и крикнул: «Зык! Зык!»

– Зачем ты пришла сюда? – спросил горбун.

Мышь вдруг стала расти и сделалась вроде кошки, а потом выросла еще и сделалась собакой и залаяла: «Гав! Гав!»

Увидав это, горбун пришел в совершенный ужас и закричал:

– Уходи отсюда, несчастный![110]110
  Шайтанов зачастую зовут «несчастными».


[Закрыть]

А собака все увеличивалась и превратилась в осла, который разинул рот перед лицом горбуна и закричал:

– О-у! О-у-у!

Жених так перепугался, что закричал:

– Идите ко мне на помощь! Эй, прислуга!..

Но вдруг осел стал расти, сделался буйволом и, встав перед горбуном, заговорил как человек и сказал:

– Горе тебе, горбун, отвратительнейший из женихов.

С женихом между тем сделались судороги, ноги отказались держать его, а зубы застучали. Шайтан сказал ему:

– Разве свет сошелся для тебя клином, что тебе непременно захотелось жениться на моей возлюбленной?

Но горбун молчал.

– Отвечай же мне что-нибудь, – крикнул шайтан, – или я сотру тебя в прах!

– Клянусь Аллахом, – отвечал горбун, – я тут ни в чем не виновата, так как жениться меня заставили, и я вовсе не знал, что у нее был любовник из буйволов, а теперь я раскаиваюсь перед Аллахом и перед тобой.

– Клянусь Аллахом, – сказал шайтан, – что если ты выйдешь из этой комнаты или до восхода солнца произнесешь хоть одно слово, то я убью тебя; а когда солнышко взойдет, то уходи своей дорогой и никогда не возвращайся в этот дом.

Он схватил горбуна и поставил его вниз головою и вверх ногами на скамью.

– Стой так, – сказал он, – а я до солнечного восхода побуду тут.

Все это случилось с горбуном.

Гассан же из Эль-Башраха, во время переговоров шайтана с горбуном, вошел снова в дом и сел в комнате невесты. Вскоре явилась в сопровождении старухи невеста. Старуха остановилась у дверей и сказала:

– Жених! Вставай и прими свою невесту, и благослови вас Аллах.

Старуха ушла, а невеста, которую звали Сит-Эль-Газн, прошла в конец комнаты. Сердце у нее замирало, и она говорила в душе:

– Клянусь Аллахом, я не позволю ему приласкать себя, хотя бы мне пришлось умереть от этого.

Но, пройдя в конец комнаты, она увидела Бедр-Эд-Дина и сказала:

– Милый, каким образом остался ты до сих пор? Мне пришло в голову, неужели вы с горбуном хотите делить меня?

– С какой стати, – возразил он, – горбун будет иметь к тебе доступ, и почему я могу разделять с ним тебя?

– Так кто же мой муж, – спросила она: – ты или он?

– О возлюбленная моя, – отвечали Гассан, – ведь все это сделано ему на смех и для того, чтобы посмеяться над ним. Когда красильщицы и певицы увидали, как ты хороша собою, они побоялись дурного глаза, и отец твой нанял его за десять червонцев, для того чтобы он отвлек от нас всеобщее внимание, и теперь он ушел.

Услыхав это от Гассана, Сит-Эль-Газн улыбнулась и звонко засмеялась.

– Клянусь Аллахом, – сказала она, – ты успокоил мой гнев. Бери меня, прошу тебя, и прижми меня к своему сердцу.

И они поцеловались.

Вскоре после этого шайтан сказал ведьме:

– Вставай и встань за юношей, и снесем его обратно до наступления утра, так как теперь до утра недолго.

Ведьма направилась к юноше и, взяв его, полетела с ним, спящим, в одной рубашке, как они лежали в постели. Шайтан летел рядом с нею. Но Господь дал позволение одному из Своих ангелов бросить в шайтана одну из падучих звезд, и он сгорел от нее. Ведьма же счастливо улетела и положила Гассана под тем же самым местом, где шайтан погиб от звезды. Пролететь это место ей не хотелось из боязни за свою безопасность. Судьбе угодно было, чтобы это совершилось как раз над Дамаском, и она, положив Гассана на одну из улиц города, сама улетела.

На рассвете отворили городские ворота, вышедший народ увидал прежде всего красавца-юношу в одной рубашке и в ночном колпаке вместо чалмы. Он долго не спал с вечера и потому теперь спал очень крепко. При виде его прохожие говорили:

– Лучше бы он сначала оделся, а потом уж высыпался.

– Как жалки дети знатных людей!

Юноша этот, вероятно, только что ушел с попойки по каким-нибудь делам и охмелел так, что блуждал с места на место, пока не пришел к городским воротам и, найдя их запертыми, заснул.

Всякий высказывал свое мнение, и все делали разные предположения, когда Бедр-Эд-Дин проснулся. Увидав, что он лежит у городских ворот, окруженный людьми, он крайне испугался и сказал:

– Где это я, добрые люди? И почему вы собрались кругом меня? Что случилось?

– Мы нашли тебя ранним утром, – отвечали ему, – лежащим в глубоком сне у этих ворот, и более о тебе ничего не знаем. Где ты спал последнюю ночь?

– Клянусь Аллахом, добрые люди, – отвечал он, – что последнюю ночь я спал в Каире.

– Не употребляешь ли ты гашиша? – услыхав его ответ, сказал ему кто-то.

– Ты с ума сошел, – заметил другой. – Как мог ты заснуть в Каире, а проснуться в Дамаске?

– Клянусь вам Аллахом, добрые люди, – отвечал он, – что я не вру вам: вчера я был в Каире, а третьего дня – в Эль-Башрахе.

– Что за диво! – сказал кто-то.

– Да этот юноша сумасшедший, – заметил другой.

Народ подъехал и, говоря друг с другом, только дивился.

– Бедный юноша. Нечего говорить, что он помешан!

– Опомнись! Приди в себя, – сказал ему кто-то.

– Вчера я женился в Египте, – настаивал Гассан.

– Верно, ты видел все это во сне, – говорили ему, – и рассказываешь нам про свой сон.

– Клянусь Аллахом, – отвечал смущенный Гассан, – это было не во сне. А где же горбун, что сидел с нами, и мой кошелек с золотом? И где же моя одежда и мои штаны?

Он встал и пошел в город. Миновав главную улицу и базарную улицу, он увидал, что народ толпится около него, и он вошел в пирожную лавку. Пирожник был когда-то разбойником, которого Аллах сподобил раскаяться в своих беззаконных поступках, и он открыл пирожную лавку, но все жители Дамаска боялись его за свирепость, и потому, когда юноша вошел в лавку, они испугались и ушли.

Пирожник, увидав Гассана Бедр-Эд-Дина и заметив, как он красив и привлекателен, почувствовал к нему сильное расположение и сказал:

– Кто ты такой, о молодой человек? Расскажи мне свою историю, потому что ты стал мне дороже моей собственной души.

Таким образом, Гассан рассказал ему все, с самого начала до конца.

– О мой господин, Бедр-Эд-Дин! Это удивительное происшествие и удивительная история; но, сын мой, успокойся и останься пока со мною. У меня нет сына, и я усыновлю тебя.

– Пусть будет по-твоему, о дядя! – отвечал Бедр-Эд-Дин.

Пирожник тотчас же пошел на базар, купил Гассану богатую одежду и одел его, а затем направился к кадию и заявил, что он желает взять себе приемного сына; таким образом Гассан Бедр-Эд-Дин сделался известен в Дамаске как приемный сын пирожника, и сидел у него в лавке как кассир, и жил с ним.

А Сит-Эль-Газн проснулась с рассветом и не нашла подле себя Гассана. Думая, что он скоро вернется, она села в ожидании его; вдруг к ней вошел отец, страшно встревоженный тем, что султан рассердился на него, и тем, что ему пришлось силой выдать дочь замуж за горбатого конюха.

«Я убил дочь, – думал он, – если только она позволила ласкать себя этому уроду».

Подойдя к двери, он крикнул: «Сит-Эль-Газн!»

– Я здесь, – отвечала она и с веселым видом вышла к нему навстречу и поцеловала прах у ног его.

Увидав ее такой счастливой и млеющей, отец вскричал:

– Ах ты, низкая женщина! Неужели ты довольна твоим мужем?

Услыхав такой вопрос отца, Сит-Эль-Газн улыбнулась и отвечала:

– Клянусь Аллахом! Разве недостаточно того, что ты сделал со мной и поставил наряду с подобным конюхом, не стоящим даже моего ногтя? Что же касается моего мужа, то клянусь тебе Аллахом, что никогда в жизни не проводила я такой блаженной ночи, какую провела с ним, и поэтому не дразни меня, напоминая мне о горбуне.

Выслушав ее, отец пришел в страшную ярость, глаза у него закатились так, что видны были только белки, и он закричал:

– Проклятие! Что такое ты говоришь? Ведь ты провела ночь с горбуном?

– Аллахом прошу тебя, – отвечала она, – не упоминай мне о нем. Да погубит Аллах как его, так и отца его. Перестань дразнить меня, упоминая о нем, так как горбун был нанят за десять червонцев и, взяв деньги, ушел. Когда я вышла в гостиную, я увидала там своего супруга, а певицы поставили меня перед ним, и он бросал им столько золота, что обогатил их всех. Я была счастлива на груди своего прелестного мужа с черными глазами и с густыми бровями.

От всего того, что она говорила, у отца ее потемнело в глазах, и он крикнул:

– Ах ты, несчастная! Что ты это говоришь? Не сошла ли ты с ума?

– О отец мой! – вскричала она, – ты разбил мне сердце на куски! Зачем ты не веришь мне? Тот, о ком я говорю, мой муж, и он ушел в уборную.

Отец пошел в уборную в совершенном недоумении, и, войдя туда, увидал горбуна, стоявшего вниз головою и ногами наверх. Визирь в удивлении спросил:

– Разве ты не горбун?

Горбун же, думая, что с ним говорит шайтан, ничего не отвечал. Визирь громко закричал на него.

– Говори, – сказал он, – или я отрублю тебе вот этим мечом голову!

– Ради Аллаха, шейх шайтанов, – проговорил ему на это горбун. – С тех пор, как ты поставил меня здесь вверх ногами, я не шевелился. Умоляю тебя сжалиться надо мною!

Визирь, выслушав его, сказал:

– Да что ты говоришь? Я – отец невесты, а вовсе не шайтан.

– В таком случае, – отвечал горбун, – жизнь моя не у тебя в руках, и ты не властен над моей душой, и поэтому иди своей дорогой, пока не появился тот, кто поставил меня вверх ногами. Вы хотели женить меня на любовнице буйвола и шайтана. Да поразит Аллах того, кто женил меня на ней, и того, что причиной этого.

После этого горбун помолчал немного, а потом опять обратился к визирю с такими словами:

– Да разразит Аллах того, кто причина этого!

– Вставай, – сказал ему визирь, – и уходи отсюда.

– Я еще с ума не сошел, – отвечал горбун, – чтобы мне идти без позволения шайтана, так как он сказал мне, что я могу идти тогда, когда встанет солнце. Встало ли солнышко или нет? Я не смею тронуться с места, пока оно не встанет.

– Кто привел тебя сюда? – спросил его визирь.

– Вчера я только что вошел сюда, как из кувшина поднялась пыль и послышался крик, и эта пыль превращалась в буйвола, и буйвол сказал мне нечто такое, что я никогда не забуду. Поэтому оставь меня и уходи. Да разразит Аллах невесту и того, кто женил меня на ней!

Визирь подошел к нему и стащил его с места. Горбун побежал, хотя не был уверен, что солнышко взошло. Он прямо прошел к султану и сообщил ему обо всем, что случилось между ним и шайтаном.

Визирь же, отец невесты, совершенно недоумевая, вернулся к дочери и сказал ей:

– О дочь моя, расскажи мне свою историю.

– Красивый юноша, перед которым меня выставляли, остался со мной, и если ты мне не веришь, то посмотри, вот его чалма, положенная на стул[111]111
  В домах богатых арабов обыкновенно имеется стул, на который на ночь кладется чалма и покрывается толстой шелковой салфеткой, затканной золотом.


[Закрыть], и вот его штаны под постелью, и в них какой-то сверток, но с чем, я не знаю.

Услыхав это, отец вошел в спальню и нашел чалму Гассана Бедр-Эд-Дина, сына своего брата, и, подняв и повернув ее, сказал:

– Такие чалмы носят визири.

Заметив в красной ермолке что-то зашитое, он распорол ее. В штанах он нашел кошелек и тысячу червонцев и с ними вместе копию с расписки, которую он дал еврею, подписав ее именем Гассана Бедр-Эд-Дина, сына Нур-Эд-Дипа из Каира. Прочитав эту бумагу, визирь громко заплакал и упал в обморок. Когда же он пришел в себя и понял все дело, то был поражен и вскричал:

– Нет Бога выше Аллаха, и только Он может исполнять таким образом волю Свою! О дочь моя, – прибавил он, – знаешь ли ты, кто сделался твоим мужем?

– Нет, не знаю, – отвечала она.

– Это сын моего брата, – сказал он, – и сын твоего дяди, а эта тысяча червонцев принесена тебе в приданое.

– Да прославится совершенство Аллаха! Хотелось бы мне знать, как все это случилось!

После этого он вынул бумагу, зашитую в ермолку, и увидал, что она написана рукою его брата Нур-Эд-Дина из Каира, отца Бедр-Эд-Дина. Увидав почерк своего брата, он повторил следующий куплет:

 
Я здесь следы их вижу и сгораю
От страсти пламенной, и те места,
Где их нога ступала, оглашаю
Я громкими рыданьями своими
И умоляю Бога, испытанье
Пославшего мне это, о пощаде
И о блаженстве нового свиданья.
 

Говоря таким образом, он прочел бумагу и нашел в ней число дня брака дочери визиря Эль-Башраха и сообщение, сколько ему было лет, когда он умер и когда родился его сын Гассан Бедр-Эд-Дин. Он дрожал от восторга и не мог надивиться. Сравнивая свою жизнь с жизнью брата, он видел ясно, что все произошло так, как они говорили. Брак его и брата его совершился в один и тот же день, как в один и тот же день родились сын Нур-Эд-Дина, Гассан, и дочь его, Сит-Эль-Газн. Он взял обе бумаги и, придя с ними к султану, сообщил ему все, что случилось, с начала до конца. Царь не мог надивиться и тотчас же приказал записать всю эту историю. Визирь стал ждать сына своего брата, но о нем не было ни слуху, ни духу.