Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"

Заключение сказки о багдадских женщинах

Халифа очень заинтересовала эта история, и он приказал записать ее и поставить книгу с этой историей к себе в библиотеку.

– Не знаешь ли ты, – сказал он первой женщине, – где можно найти ведьму, обратившую твоих сестер?

– О царь, – отвечала она, – она дала мне прядь своих волос и сказала: «Если ты захочешь видеть меня, то сожги несколько волосков, и где бы я ни была, хотя за Кафскими горами, я тотчас же явлюсь к тебе».

– Ну, так принеси мне эти волосы, – сказал халиф.

Волосы были тотчас же принесены, и халиф сжег несколько волосков. Лишь только распространился запах, как дворец весь вздрогнул, и загремел гром, и вдруг перед ними явилась ведьма. Она была мусульманкой и потому приветствовала халифа словами:

– Мир над тобою, халиф, Аллаха!

– И над тобою да будет мир, – отвечал ей халиф, – и да будет милость и благословение Аллаха.

– Знай, – продолжала она, – что эта женщина оказала мне услугу, за которую я не знаю, как и отблагодарить ее, так как она спасла меня от смерти, убив моего врага; а я, увидав, что сестры ее с ней делали, решилась наказать их, и потому я обратила их в собак. Сначала я хотела просто убить их, для того чтобы они не терзали ее более, а теперь, государь, если ты желаешь их помиловать, то я могу снова обратить их, в угоду тебе и ей, так как я истинная правоверная.

– Обрати их, – сказал халиф, – и потом мы рассмотрим дело избитой женщины, и если все рассказанное ею окажется справедливым, то мы отомстим тому, кто так жестоко обращался с нею.

– О царь правоверных, – сказала ему ведьма, – я могу указать тебе на лицо, которое поступило так жестоко с этой женщиной и завладело ее состоянием: он твой весьма близкий родственник. – Она взяла чашку с водой и, пошептав над нею, окропила морды собак, говоря: – Примите ваш прежний образ! – После чего собаки обратились в двух красивых женщин. – Да будет благословен Аллах создавший! О царь правоверных, – продолжала затем ведьма, – знай, что муж, бивший эту женщину, – сын твой Эль-Эмин, слыхавший о ее красоте и привлекательности.

Ведьма рассказала, как сладилось все это дело. Халиф был до крайности поражен и вскричал:

– Слава Аллаху, что мне удалось способствовать превращению этих двух собак!

Он тотчас же приказал позвать к себе своего сына Эль-Эмина и расспросил у него историю его женитьбы, и тот рассказал ему всю правду, царь послал за кадием и свидетелями, и хозяйку того дома, где он был накануне, и двух сестер ее, превращенных из собак, он выдал замуж за нищих, оказавшихся царскими сыновьями, и сделал их чинами своего дворца, снабдив их всем, что нужно, и поместив их у себя во дворце. Женщину, избитую мужем, он возвратил своему сыну, дав ей богатое приданое, и приказал отстроить дом еще лучше, чем он был прежде.

А покупательницу он взял к себе в жены и тотчас же увел к себе в покои, а на следующий день отвел ей отдельное помещение и дал рабынь для ее услуги. Он ей тоже назначил постоянное содержание, a впоследствии выстроил для нее дворец.

Глава четвертая

Начинается в половине восемнадцатой ночи и кончается в половине двадцать четвертой

Сказка о трех яблоках

Однажды ночью, после событий, только что нами описанных, халиф Гарун Эр-Рашид сказал своему визирю Джафару:

– Сегодня ночью отправимся в город и разведаем кое-что о должностных лицах, и тех, против кого мы услышим жалобы, мы сместим.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал Джафар.

Халиф с визирем и с Месруром пошли по городу, по базарным улицам, и вышли на небольшую долину, где увидали старика с сетью и корзиной на голове и посохом в руке. Старик шел медленно и читал следующие стихи:

 
Мне говорят, что я среди людей
Познаньями сияю, как луна
Нам ночью светит серебристым светом.
«От этих слов вы воздержитесь, – молвил.
На это я, – ведь если бы меня
Кто-либо вздумал заложить советами
Бумагами моими за один прокорм,
Охотника бы не нашлось, наверно.
Жизнь бедняка полна забот тяжелых.
Себе он летом добывает пищу,
Зимой же греется вблизи жаровни[90]90
  Это относится к недостаточной одежде бедняков, так как в Багдаде только едва прикрытый человек может нуждаться в согревании огнем.


[Закрыть],
Набитой раскаленными углями.
Собаки с лаем следуют за ним,
Куда бы ни пошел он, и толпа
Нахальников, ругающих его,
И он прогнать их от себя бессилен.
Но если б с жалобой он обратился
К суду и доказал бы оскорбленье,
Что нанесли ему нахалы эти,
Судьи ему бы в иске отказали.
Да, при подобной безотрадной жизни
Один приют открыт для бедняка,
Где он найдет покой себе, – кладбище.
 

Услыхав эти стихи, халиф сказал Джафару:

– Понаблюдай за этим бедняком и прими в соображение его стихи, так как они обозначают нужду.

Затем, подойдя к старику, он прибавил:

– Что это ты делаешь, шейх?

– Я рыбак, господин мой, – отвечал старик, – и у меня на шее большая семья. Из дому я ушел в полдень и работал до сих пор, но Аллах не подал мне ничего для продовольствия семьи, и потому я возненавидел себя и пожелал себе смерти.

– Не хочешь ли вернуться с нами к реке и, став на берег Тигра, забросить сеть на мое счастье? Если ты исполнишь мое желание, то я возьму у тебя твой улов за сто червонцев.

Рыбак обрадовался, услыхав это, и сказал:

– Можешь распоряжаться моей головой. Я вернусь с тобой.

Таким образом, он вернулся к реке и забросил свою сеть, и, подождав, пока она опустилась вниз, он потянул за веревки и, вытащив сеть, увидел, что в ней сундук, замкнутый и тяжелый. Халиф, увидав его и попробовав, какой он тяжелый, дал сто червонцев рыбаку, отправившемуся домой. А Месрур с помощью Джафара поднял сундук и понес его в сопровождении халифа во дворец, где они зажгли свечи и поставили сундук перед халифом. Джафар и Месрур, сломав замок, открыли его и нашли в нем корзину из пальмовых листьев, перевязанную красной веревкой, и, перерезав веревку, нашли там кусок ковра, и, подняв ковер, они увидали изар, а сняв изар, нашли там женщину, белую, как серебро, и изрезанную на куски.

Когда халиф увидал это, слезы полились по его щекам и, взглянув на Джафара, он вскричал:

– Ах ты, собака, визирь! Неужели в мое царствование будут убивать людей и бросать их в реку, взваливая такую тяжесть на мою ответственность? Клянусь Аллахом, я отомщу за эту женщину тому, кто убил ее. Клянусь тем, что я поистине потомок халифов из сынов Эль-Аббаса, – прибавил он, – что если ты не приведешь ко мне того, кто убил эту женщину, для того чтобы я мог отомстить ему, то я распну тебя на дверях моего дворца вместе с сорока твоими родственниками.

Халиф был вне себя от ярости.

– Дай мне три дня срока, – сказал Джафар.

– Даю тебе три дня срока, – отвечали халиф.

Джафар ушел от него и, печально проходя по улице, говорил в душе: «Ну, как я найду того, кто убил эту женщину, и приведу его к халифу? А если я представлю ему не настоящего убийцу, так это ведь ляжет тяжестью на мою совесть. Не знаю, что мне и делать.

Три дня он сидел дома, а на четвертый халиф прислал за ним, и когда он явился к нему, то халиф сказал:

– Где же убийца женщины?

– О царь правоверных, – отвечал Джафар, – разве могу я знать вещи, тайные для всех, и где мне найти убийцу?

Халиф пришел в ярость от этого ответа, и приказал распять его у двери своего дворца, и послал глашатая объявить по улицам Багдада, что кто желает позабавиться и посмотреть, как у дверей дворца будут распяты Джафар Эль-Бармеки, визирь халифа, и его родственники, то может прийти ко дворцу халифа и любоваться этими зрелищем. Таким образом, народ стекался со всех сторон, чтобы посмотреть на казнь Джафара и его родственников, и не знали причины наказания. Халиф приказал поставить кресты. Кресты были воздвигнуты, и под ними были поставлены визирь и его родные и ждали приказания халифа, чтобы быть казненными. Народ оплакивали Джафара и его родственников.

В то время как народ ждал, сквозь толпу быстро пробрался молодой человек, красиво и мило одетый, и, подойдя к визирю, сказал ему:

– Сохрани тебя Аллах от такого приговора, о глава эмиров и убежище бедных! Женщину, найденную вами в ящике, убил я, убейте меня за нее, и пусть смерть ее наденут на меня.

Услыхав эти слова, Джафар очень обрадовался своему избавлению и пожалел молодого человека, но в ту минуту, как он говорил, вдруг сквозь толпу быстро протолкался к нему и к молодому человеку старый шейх и, поклонившись, сказал:

– О визирь! Не верь этому молодому человеку, так как женщину эту убил я, поэтому в смерти ее можешь обвинить меня,

– О визирь, – сказал тут молодой человек, – этот старик выжил от старости из ума; он сам не знает, что говорит; убил ее я, и потому отомстить можешь мне.

– Сын мой, – сказал шейх, – ты еще молод, и жизнь должна привлекать тебя, а я стар и насытился жизнью; я могу заменить тебя, и визиря, и его родственников; и женщину эту убил я, клянусь Аллахом, и потому спешите наказать меня.

Слыша этот разговор, визирь быль удивлен и повел молодого человека и шейха к халифу.

– О царь правоверных, – сказал он, – убийца женщины явился.

– Где же он? – спросил халиф.

– Этот молодой человек, – отвечал визирь, – говорит, что убил он, а этот шейх обвиняет его во лжи и говорит, что убил он.

Халиф посмотрел на молодого человека и на шейха и спросил:

– Кто же из вас убил молодую женщину?

– Ее убил только я, – отвечал молодой человек.

– Ее убил только я, – точно так же отвечал шейх.

– Возьми их, Джафар, – сказал шейх, – и распни обоих.

– Если убил один из них, то казнить обоих несправедливо, – отвечал Джафар.

– Клянусь тем, кто поднял небеса и разостлал землю, убил эту женщину я, – сказал молодой человек и подробно рассказал, как это случилось и в каком виде халиф должен был найти убитую.

Халиф убедился из его рассказа, что женщину убил молодой человек, и с удивлением спросил:

– По какой причине убил ты эту женщину и сознался в убийстве, не получив ударов[91]91
  В Аравии и в других восточных странах существует обычай, что если лицо, обвиняемое в каком-нибудь преступлении, отрицает свою вину перед судьей, то его бьют палками, чтобы добиться сознания, даже свидетелей тоже иногда бьют. Наказание это производится посредством плети из кожи гиппопотама, или палки, и обыкновенно бьют по пятам. Для этого ноги привязываются к двум концам палки довольно далеко одна от другой. По обе стороны становятся два человека и бьют поочередно, иногда до тех пор, пока наказуемый не лишится чувств.


[Закрыть], прямо говоря, что ты виновен в ее смерти?

Молодой человек отвечал следующим образом:

– Знай, о царь правоверных, что женщина эта была моя жена и дочь моего дяди; этот шейх был ее отцом и моим дядей. Я женился на ней, когда она была молоденькой девушкой, и Аллах послал нам трех мальчиков-сыновей; и она любила меня, и ходила за мною, и ничего дурного я в ней не видал. В начале месяца она очень серьезно захворала, и я пригласил к ней врачей, которые лечили ее и поправили, и я желал, чтобы они отправили ее полечиться ваннами.

– Прежде чем брать ванны, – сказала она мне, – мне очень хочется одной вещи.

– Что тебе хочется? – спросил я.

– Мне хочется яблока, – сказала она, – хоть бы только понюхать и откусить.

Я тотчас же отправился в город искать яблоки и купил бы, несмотря ни на какую цену, но нигде яблок найти не мог. Всю ночь я провел в раздумьях, а утром опять вышел из дому и пошел по всем садам, но ни в одном из них не нашел яблок. Но тут я встретил старого садовника, у которого я справился о яблоках, и он сказал мне:

– О сын мой, яблоки здесь такая редкость, что их нигде не найдешь, разве только в саду царя правоверных в Эль-Башраха, которые хранятся там для халифа.

Я вернулся к жене, и любовь моя к ней была так сильна, что я собрался в путь и проездил пятнадцать дней, не останавливаясь ни днем, ни ночью, и привез ей три яблока, которые я достал от садовника в Эль-Башраха за три червонца, и, войдя в комнату, я подал их ей, но она была почему-то недовольна и оставила их нетронутыми. Она страдала тогда сильной лихорадкой и прохворала еще в продолжение десяти дней.

Лишь только она поправилась, я вышел из дому и отправился к себе в лавку, чтобы продавать и покупать. В полдень мимо меня прошел черный раб, держа в руках яблоко, с которым он играл.

– Откуда это ты достал яблоко? – спросил я у него.

– От своей возлюбленной, – засмеявшись, отвечал он. – Я был в отсутствии и, вернувшись, застал ее больной, и нашел у нее три яблока, и она сказала мне: «Мой легковерный муж ездил за ними в Эль-Башрах и заплатил за них три червонца, и яблоко это я взял от нее.

От этих слов у меня потемнело в глазах, о царь правоверных, и я, заперев свою лавку, вернулся домой, не помня себя от страшного гнева. Третьего яблока не оказалось, и я сказал жене:

– А где же яблоко?

– Не знаю, куда оно делось, – отвечала она.

Тут я убедился, что раб говорил правду, и, встав, я взял нож и, бросившись на жену, вонзил нож ей в грудь; затем я отрезал ей голову, и руки, и ноги, и второпях, сложив все в корзину, я прикрыл изаром, на который сложил еще кусок ковра. Корзину с телом я положил в сундук, замкнул его, свез на муле и собственноручно бросил в Тигр.

– А теперь, – продолжал молодой человек, – ради Аллаха умоляю тебя, о царь правоверных, ускорь смерть мою в искупление убийства, так как в противном случае я боюсь, что убитая потребует возмездия в день Страшного суда, потому что, вернувшись домой, незаметно бросив тело в Тигр, я застал старшего своего сына в слезах, хотя он не мог знать, что я сделал с его матерью.

– О чем ты плачешь? – спросил я.

– Я взял у матери одно из яблок, – отвечал он, – и побежал с ним играть на улицу с братьями, а какой-то высокий черный раб вырвал его у меня и спросил, откуда у меня такое яблоко? Я отвечал, что отец ездил за ним и привез его из Эль-Башраха для матери, потому что она больна, что он купил три яблока за три червонца, но он все-таки взял яблоко и ударил меня из-за него.

Услыхав этот рассказ сына, я понял, что раб налгал на дочь моего дяди и что она была убита несправедливо, и в то время как я горько плакал о том, что я сделал, ко мне пришел дядя мой и ее отец; я рассказал ему, что случилось, а он сел и горько заплакал. Мы пять дней горевали и плакали и горюем до сегодняшнего дня. Ради чести твоих предков ускорь мою смерть, для того чтобы я мог искупить это убийство.

Халиф с удивлением выслушал рассказ молодого человека.

– Клянусь Аллахом, – сказал он, – что я не казню никого другого, как лживого раба, так как молодого человека я могу оправдать. Приведи ко мне, – продолжал он, обращаясь к Джафару, – этого негодного раба, причину всего несчастья; а если ты не приведешь его, то будешь казнен вместо него.

Визирь заплакал и пошел, говоря:

– Ну, откуда я возьму его? Не всегда же мне удастся так счастливо отделаться, как в последний раз. Из этого дела не вывернешься, но если Аллах помог мне в первый раз, то поможет и во второй. Клянусь Аллахом, я трое суток не выйду из дому, и Истинный, да прославится имя Его, сделает то, что найдет нужным!

Таким образом он трое суток пробыл у себя дома, а на четвертый позвал кадия, и сделал завещание, и со слезами стал прощаться со своими детьми, когда явился посланник халифа и сказал ему:

– Царь правоверных страшно на тебя гневается и послал меня за тобою. Он поклялся, что сегодняшний день не пройдет без того, чтоб он не казнил тебя, если ты не приведешь к нему раба.

Услыхав это, Джафар заплакал, и дети его заплакали вместе с ним. Он простился со всеми детьми и затем стал прощаться после всех со своей любимой дочерью. Он любил ее более других детей и, прижимая ее к своей груди, заплакали при мысли, что навеки расстается с нею. Прижимая ее к себе, он почувствовал, что в кармане у нее лежало что-то круглое.

– Что это у тебя в кармане? – спросил он.

– Яблоко, отец, – отвечала она, – наш раб Рейган принес его мне, и я ношу его уже четыре дня; он не отдавал мне его, пока я не дала ему двух червонцев.

Услыхав рассказ о рабе и яблоке, Джафар страшно обрадовался и, поблагодарив Аллаха, приказал привести раба к себе.

Когда раба привели, он спросил:

– Откуда ты взял это яблоко?

– О хозяин, – отвечал он, – пять дней тому назад я шел по городу и, проходя по небольшой улице, я увидал игравших детей, и у одного мальчика в руках было это яблоко. Я отнял яблоко и ударил мальчика, а он заплакал и сказал: «Это яблоко моей матери, она больна и просила, чтобы отец достал ей яблок, а он ездил в Башрах и привез ей три яблока, за которые заплатил три червонца, а я утащили яблоко поиграть». Он снова заплакал, но я, не обращая на него внимания, взял яблоко и принес сюда, а моя маленькая госпожа за два червонца купила его у меня.

Услыхав это признание, Джафар не мог надивиться, открыв, что все эти неприятности и убийство женщины причинены его рабом, и, взяв раба с собой, он отправился к халифу, который приказал изложить всю эту историю на бумаге и обнародовать ее.

– Не удивляйся, о царь правоверных, этой истории – сказал ему Джафар, – так как она нисколько не удивительная история визиря Нур-Эр-Дина и брата его Шеме-Эд-Дина.

– Может ли быть, – сказал халиф, – какая-нибудь история удивительнее этой?

– О царь правоверных, – отвечал Джафар, – я могу рассказать ее тебе только под тем условием, что ты освободишь раба моего от смертной казни.

– Дарю тебе его кровь, – отвечал халиф.

И Джафар начал свой рассказ таким образом.

Нур-Эд-Дин и его сын и Шемс-Эд-Дин и его дочери

– Знай, о царь правоверных, что в Каире[92]92
  Город Каир появился только после смерти Гарун-Эр-Рашида.


[Закрыть] был султан[93]93
  В этом рассказе мы усматриваем снова анахронизм. Титул султана появился впервые только через двести лет после смерти Гарун-Эр-Рашида, и первым султаном был Селадин.


[Закрыть] справедливый и милостивый, у которого был умный и образованный визирь, отлично знавший дела и умевший управлять страной. У визиря, человека уже престарелого, было два сына, как два ясных месяца. Старшего звали Шемс-Эд-Дином, а младшего – Нур-Эд-Дином, но последний превосходил первого своей красотой и миловидностью. Красивее его человека в то время не было, и слава о его красоте разнеслась по всем окрестным местностям, так что многие приезжали издали только для того, чтобы взглянуть на него. Случилось так, что отец их умер, и султан, горюя о нем, увидал его двух сыновей, полюбил их, одарил почетной одеждой и сказал им, что они будут занимать положение отца. Они очень обрадовались и поцеловали прах у ног султана. Окончив церемонию откланивания[94]94
  Хотя мужчины в Аравии не переменяют одежды после смерти близкого человека, но они соблюдают некоторые обычаи. Во время, так сказать, траур они принимают посещения приличия. В вечер, после похорон, несколько человек читают Коран. Самый замечательный обычай заключается в том, что надо, по три раза, тысячу раз повторить «нет Бога, кроме Аллаха», и для того, чтобы не сбиться, у одного из читальщиков нанизаны на нитку бусы, которыми он и считает. Кроме того, нанимается человек, чтобы прочесть весь Коран в вечер первого четверга после похорон.


[Закрыть], продолжавшуюся целый месяц, они вступили в должность визирей, условившись понедельно, по очереди, занимать этот пост. Когда же султан отправлялся путешествовать, то он брал одного из братьев с собой.

Один раз вечером султан заявил, что на следующий день он желает ехать путешествовать, и на этот раз с ним должен был отправиться старший брат. Всю эту ночь братья проговорили.

– Как мне хотелось бы, о брат мой, – сказал старший, – чтобы мы могли жениться в один и тот же день.

– Поступай, как знаешь, о брат мой, – отвечал младший, – и я соглашусь со всем, что ты пожелаешь.

Таким образом они условились.

– Если Аллах, – сказал старший, – постановил, что мы женимся в одно время, и жены наши родят в один день, и у твоей жены будет сын, а у моей – дочь, и мы женим их, так как они будут двоюродными братом и сестрой.

– А что же, о брат мой, – сказал Нур-Эд-Дин, – потребуешь ты от моего сына в приданое твоей дочери?

– Я потребую от твоего сына, – отвечал он, – в приданое моей дочери три тысячи червонцев, три сада и три фермы, и если молодой человек захочет сделать другое условие, то это не будет достойно его.

– Как, – вскричал Нур-Эд-Дин, услыхав это требование, – ты требуешь такого приданого от моего сына? Да разве мы не братья, оба не визири и не облечены в одно и то же достоинство? Тебе следовало бы предложить дочь свою моему сыну без всякого вознаграждения, так как тебе должно быть известно, что мужчина выше женщины, а мое дитя – мальчики, и, следовательно, от него будет продолжаться наши род, а не от твоей дочери.

– Что ты говоришь о ней? – спросил брат.

– Что не от нее будет продолжаться наш благородный род, – отвечал Нур-Эд-Дин. – Но ты, кажется, – продолжал он, – хочешь поступать со мною, как поступают с покупателями, от которых хотят отвязаться. Чтобы отвязаться от покупателя, купцу следует запросить слишком высокую цену.

– Я вижу теперь, – сказал Шемс-Эд-Дин, – как ты поступаешь нехорошо, возвеличивая своего сына перед моей дочерью. Ты лишен, несомненно, здравого смысла и добрых намерений, если решаешься упоминать, что мы оба облечены в одно и то же достоинство, точно ты не знаешь, что я из сожаления к тебе пригласил тебя разделять со мною обязанности визиря, для того чтобы ты помогал мне? Но говори, что хочешь, раз что ты выразился так, то, клянусь Аллахом, я не выдам своей дочери за твоего сына, хотя бы ты предлагал мне за нее вес ее золотом.

Услыхав это заявление брата, Нур-Эд-Дин пришел в ярость и сказал:

– Я не женю своего сына на твоей дочери.

– А я не возьму его в мужья для нее, – отвечал Шемс-Эд-Дин, – и если бы я не отправлялся теперь в путешествие, то сделал бы с тобою такую вещь, которая послужила бы предостережением для других, но вот когда я вернусь, то Аллах поступит по своему усмотрению.

Услыхав это, Нур-Эд-Дин страшно рассердился, и жизнь ему стала не в жизнь, но он скрыл свои чувства, и оба брата провели остаток ночи порознь; а на следующее утро султан отправился в путешествие и двинулся в сопровождении визиря Шемс-Эд-Дина к стране Дирамид.

Нур-Эд-Дин провел эту ночь в состоянии страшной ярости и с наступлением утра, встав и прочитав утренние молитвы, отправился в свою комнатку, взял оттуда два мешка и наполнил их золотом, думая о словах брата и о его презрении и гордости, выказанной им, он повторил такие стихи:

 
Сбирайся в путь-дорогу, ты найдешь
В том городе, куда придешь, друга.
Работай неустанно, и в награду
Все жизни радости узнаешь ты.
Для мудреца ученого нет славы
Жить постоянно в городе одном.
Покинь его теперь и отправляйся
В края чужие – там успех и слава.
Стоячая вода гниет, ты знаешь,
Но свежи и светлы потока воды.
Когда б луна всегда была на небе,
То никому бы не казалось чудом.
Лев, если не пойдет из чащи леса,
Себе своей добычи не найдет,
Как и стрела, не пущенная с лука,
Не может никогда достигнуть цели.
Крупинки золота совсем не видны
И глазу чистым кажутся песком.
Алойный корень, если разрастется,
Топливо превосходно заменяет;
При вызове ж в края чужие он
Большого спроса там предметом служит,
А если нет, ничем не выдается…
 

Он приказал одному из молодых людей оседлать ему пятого мула, большого и рысистого. Мула оседлали в золотое седло, со стременами из индийской стали, и покрыли его богатым бархатным чепраком, и разряженный мул стал походить на нарядную невесту. Кроме того, он приказал положить на седло шелковый ковер и коврик для молитвы[95]95
  Ковер для молитв редко употребляется для покрышки седла, разве только если всадник принадлежит к ученому сословию. Здесь этим, вероятно, хотели показать, что Нур-Эд-Дин – человек ученый, как бывали обыкновенно визири египетских султанов.


[Закрыть], а под ковры положить мешки с деньгами. Когда все было готово, он сказал молодому человеку и своим рабам:

– Мне хочется проехать для своего удовольствия за город, к провинции Калюб, и я буду отсутствовать двое суток. Никто из вас со мною не поедет, так как у меня на душе тяжело.

Сказав это, он поспешно сел на мула и, взяв с собой небольшой запас съестного, выехал за город и поехал по направлению к равнине. В полдень он выехал в город Бильбейс, где он остановился, чтобы отдохнуть и дать отдых мулу и покормить его. Он приобрел в городе себе съестного на дальнейший путь и взял корма для мула, уложив все, отправился далее и в полдень следующего дня выехал в Иерусалим. Тут он снова остановился; чтобы отдохнуть самому и дать отдохнуть мулу и покормить его. Он снял мешки и, разостлав ковер, положил их себе под голову, и заснул, не переставая сердиться. Проспав всю ночь, он утром снова сел на мула и погонял его до тех пор, пока не приехал в Алеппо, где остановился в хане, и пробыл там три дня, чтобы дать отдых как самому себе, так и своему мулу, и подышать чудным воздухом этой местности. Пробыв три дня, он снова сел на мула и поехал далее, пока не приехал в город Эль-Башрах. Лишь только он увидал, что начинает смеркаться, он тотчас же сошел в хан, где снял свои мешки с мула и разостлал ковер для молитвы, поручив мула вместе с седлом привратнику и приказав ему провести мула.

Привратник стал водить мула, и случилось, что визирь Эль-Башраха сидел у окна своего дворца и, увидав мула и его богатую сбрую и седло, подумал, что это животное непременно должно принадлежать какому-нибудь визирю или царю. Посмотрев еще раз внимательно на мула, он очень удивился и приказал одному из своих пажей привести привратника. Таким образом паж вышел и привел привратника, который поцеловал прах у ног его. Визирь, человек уже преклонных лет, сказал ему:

– Кто хозяин этого мула и каков он на вид?

– О господин мой! – отвечал привратник, – хозяин его молодой человек изящной наружности вроде купеческого сына, самого достойного и солидного вида.

Услыхав это, визирь встал и, сев на лошадь[96]96
  Араб высокого звания никогда не выходит из дому пешком, хотя бы это было совсем близко.


[Закрыть], поехал в хан, где представился молодому человеку, который, увидав его, тотчас же встал и, выйдя к нему, обнял его. Визирь, сойдя с лошади, поклонился ему и приветствовал его, и, посадив его подле себя, сказал ему:

– Зачем, о сын мой, прибыл к нам в город?

– Господин мой, – отвечали Нур-Эд-Дин, – я приехал из Каира, где отец мой был визирем и отошел в лучшую жизнь, – и он сообщил ему все, что с ним произошло, до самых малейших подробностей, прибавив: – Я решился, что не вернусь до тех пор, пока не увижу все города и страны света.

– О сын мой, – отвечал визирь, – не следуй своей прихоти, чтобы не подвергать жизнь свою опасности, так как страны обширны, и я боюсь за тебя.

Сказав это, он приказал положить мешки опять на мула, как приказал положить и ковер для молитвы и шелковый ковер, и взял Нур-Эд-Дина с собой к себе домой, где поместил его в парадные комнаты, и обращался с ним с почетом и добротой, и, почувствовав к нему сильное расположение, сказал:

– О сын мой, я стал стариком, а сыновей у меня не было, но Аллах благословил меня дочерью, которая не уступает тебе в красоте. Я отказывал всем просившим ее руки, но теперь я так полюбил тебя, что спрашиваю: не хочешь ли ты взять дочь мою к себе в услужение и сделаться ее мужем? Если ты на это согласишься, то я съезжу к султану Эль-Башраха и скажу ему: «Это сын моего брата». И я представлю тебя ему для того, чтобы ты сделался визирем после меня, а я буду жить у тебя дома, так как я стар. Нур-Эд-Дин, услыхав это предложение визиря Эль-Башраха, опустил голову и затем отвечал:

– Слушаю и повинуюсь.

Визирь порадовался его согласию и приказал слугам приготовить парадный обед и убрать большую приемную комнату, предназначенную для приемов высоких гостей и эмиров. Затем он собрал своих друзей, пригласил первых сановников и купцов Эль-Башраха, и когда они все собрались, он сказал им:

– У меня был брат, визирь в Египетской стране, и Аллах благословил его двумя сыновьями, а меня, как вам известно, он благословил дочерью; теперь брат мой желает, чтобы я выдал дочь свою за одного из его сыновей, и на это я выразил свое согласие, и когда она достигла необходимым для брака лет, он прислал ко мне одного из своих сыновей, вот этого молодого человека. Он только что приехал, и я желаю заключить брачное условие между ним и моей дочерью, для того чтобы они познакомились у меня в доме.

– Ты поступаешь отлично! – отвечал он.

После этого они выпили сахарного шербета, и пажи опрыскали везде розовой водой, и гости разошлись. Затем визирь приказал своим слугам проводить Нур-Эд-Дина в баню, дал ему свою лучшую одежду[97]97
  Как молодые, так и старые арабы носят одежду совершенно одинаковую.


[Закрыть] и послал ему простыню, чашку, посуду с духами и все, что ему нужно. Выйдя из ванны, он оделся и стал красив, как ясный месяц. Сев на своего мула и вернувшись во дворец, он явился к визирю и поцеловал его руку. Визирь же приветствовал его, сказав:

– Вставай и иди на сегодняшнюю же ночь к своей жене, а завтра я отправлюсь с тобой к султану, и да пошлет тебе Аллах всякую радость и счастье.

После этого Нур-Эд-Дин встал и пошел к своей жене, дочери визиря.

Все это случилось с Нур-Эд-Дином.

Что же касается до его брата, то он попутешествовал некоторое время с султаном и, вернувшись и не найдя брата, спросил у слуги, который ему сказал:

– В день твоего отъезда с султаном он сел на мула, оседланного и разукрашенного, как для парадной процессии, и сказал: «я еду в провинцию Калюб и буду в отсутствии дня три, так как на душе у меня тяжело, и потому не следуйте за мною». И с тех пор до настоящего дня мы ничего о нем не слышали.

При этом известии сердце Шемс-Эд-Дина заныло; ему стало жаль брата, разлука с ним трогала его до глубины души.

«Причину его отъезда, – думал он, – можно приписать только тому, что я так резко говорил с ним в последнюю ночь перед моим отъездом с султаном, и надо думать, что это его расстроило до такой степени, что он отправился путешествовать. Надо будет послать разыскивать его».

Он пошел к султану и доложил ему об этом, а тот написал письма и разослал их начальникам всех провинций, но Нур-Эд-Дин во время поездки своего брата с султаном проехал уже очень далеко, поэтому нарочные, разосланные с письмами, вернулись, не получив никаких сведений.

Разлученный со своим братом Шемс-Эд-Дин проговорил:

– Я рассердил брата тем, что говорил ему относительно брака наших детей. Как жаль, что это так случилось, это вышло вследствие моего безрассудства.

И вскоре после этого он просил руки дочери одного купца в Каире, и брачное условие между ним и ею было заключено, и он отправился к ней. Это случилось в ту же самую ночь, когда Нур-Эд-Дин ночевал в первый раз у дочери визиря Эль-Башраха. Так решено было Господом, да прославится имя Его, и воля Его свершилась относительно этих людей.

Все это сделалось так, как братья предполагали сами: обе жены зачали, и жена Шемс-Эд-Дина, визиря Египта, родила дочь, красивее которой никого в Египте не было, а жена Нур-Эд-Дина родила сына, такого красавца, какого в то время и не существовало, как говорит поэт:

 
Богиня красоты, сошедшая на землю,
Чтоб на его красу полюбоваться,
Стыдливо бы головку опустила.
И если б и тогда спросили:
«Богиня красоты, когда видала
Ты равного ему?» – она б сказала
В ответ: «Во всем моем обширном царстве
Нет никого, кто мог бы с ним сравниться».
 

Сына этого назвали Гассаном. На седьмой день его рождения было устроено угощение и пиршество, как устраивают после рождения царских детей[98]98
  Мусульмане, по указанию своего пророка, обязаны обращать большое внимание на воспитание своих детей. Лишь только родился ребенок, его завертывают в чистое белье, белое, или какого-нибудь другого цвета, но никак не желтого, после этого на ухо младенцу говорятся по несколько раз некоторые изречения Корана. Но шептать это может только мужчина, а никак не женщина.


[Закрыть], после чего визирь Эль-Башраха, взяв с собой Нур-Эд-Дина, отправился с ним к султану. Представ перед султаном, он поцеловал прах у ног его, а Нур-Эд-Дин, отличаясь красноречием и будучи человеком приятным по наружности и манерам, сказал следующие стихи поэта:

 
То он, чьему державному суду
Подвластны все народы, чьи походы
Все государства мира покорили
Его престолу. Будь же благодарен
Ему ты за его благодеянья,
Ведь то благодеянья не простые,
А нитки жемчуга, что подарил
Он подданным своим. И поцелуй,
Прильни к его руке: то не рука,
А ключ, чтоб помощь Промысла достать.
 

Султан с почетом принял их обоих, поблагодарив Нур-Эд-Дина за приветствие, спросил визиря:

– Кто этот молодой человек?

Визирь поэтому рассказал ему историю с начала до конца и прибавил:

– Это сын моего брата.

– Как же это, – сказал визирь, – это сын твоего брата и мы до сих пор не слыхали о нем?

– Государь наш, султан! – отвечал визирь. – У меня был брат, визирь в стране Египетской, который умер, оставив двух сыновей: старший наследовал должность отца как визиря, а младший приехал ко мне, и я поклялся, что ни за кого, кроме него, не выдам своей дочери; таким образам, когда он приехал, я тотчас же поженил их. Он – молодой человек, а я теперь уже старик; слух мой притупился, а способности ослабели, и поэтому я желаю, чтобы государь наш, султан, назначил его на мое место, ввиду того, что он сын моего брата и муж моей дочери, и лицо, вполне достойное звания визиря, так как он человек знающий и разумный.