Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"

История Азиза и Азизех

Знай, о государь, что отец мой был крупный купец; детей у него, кроме меня, никого не было. У меня была двоюродная сестра, дочь моего дяди, с которой я воспитывался в доме моего отца, так как ее отец умер, но перед смертью он условился с моим отцом выдать дочь свою за меня. Таким образом, когда мы с нею и выросли, нас не разлучали. Отец мой обратился к моей матери и сказал ей:

– В нынешнем году нам надо заключить брачное условие между Азизом и Азизех.

Сговорившись с матерью, он стал готовиться к пиршествам.

Все это делалось, когда мы жили с сестрой без всякого стеснения и ничего не подозревая. Но она была умнее и опытнее меня. И когда отец мой приготовил все к празднествам и оставалось только заключить условие моего брака с двоюродной сестрой, отец предложил назначить свадьбу после пятничных молитв. Он пошел к своим приятелям-купцам и к другим знакомым и сообщил им о своем намерении. К назначенному дню приемная комната была вымыта для гостей, мраморный пол был вычищен, ковры разостланы, и весь дом был убран как следует, и стены завешаны тканями, сотканными с золотом. Гости должны были собраться в пятницу после молитвы. Отец мой пошел и заказал сладких кушаний и лакомств; оставалось только заключить условие. Мать моя отправила меня в баню и послала мне туда платье в высшей степени богатое. Выйдя из бани, я надел новую одежду, сильно надушенную, и в то время как я ее надевал, кругом меня распространился чудный запах.

Теперь мне следовало отправиться в мечеть; но, вспомнив об одном своем приятеле, я вернулся поискать его и просить его присутствовать на церемонии подписания условия, думая: «Я займусь этим, пока не наступило время молитв». Для этого я вошел в переулок, в котором еще никогда не бывал до тех пор. От бани и от новой одежды меня прошиб пот, вследствие этого запах духов распространился от меня еще сильнее. Дойдя до конца переулка, я сел там на скамейку, положив под себя бывший со мной вышитый платок. Жар был нестерпимый; со лба моего капали капли пота, но я не мог стереть его, потому что платок лежал подо мною. Только что собирался я вытереть лицо полою своего фараджееха, как вдруг сверху ко мне упал белый платок. Платок этот был легче ветерка, и человеку взглянуть на него было приятнее, чем больному почувствовать облегчение. Я взял его и поднял голову, чтобы посмотреть, откуда он упали. Глаза мои встретились с глазами женщины, которой принадлежали эти лани: она выглядывала в окно с медной рамой. Такой красивой женщины я никогда не видывал: красота ее была не поддающаяся никакому описанию.

Увидав, что я смотрю на нее, она приложила палец к губам и, соединив средний палец с большим, приложила их к своей груди. После этого она отодвинулась от окна и закрыла его. В сердце мое упала искра и разгорелась пламенем. Образ ее вызвал у меня тысячу вздохов, и я пришел в полнейшее смущение, ничего не слыша, от нее и не понимая того, что она подразумевала под своими знаками. Взглянув снова на окно, я увидал, что оно закрыто, и стал ждать солнечного заката, но ничего не услышал и никого не видел. Не надеясь более увидеть ее, я встал со своего места и взял с собою платок. Развернув его, я почувствовал запах мускуса; запах этот так очаровал меня, что, казалось, я находился в раю. Когда я совершенно развернул платок, то из него выпала тонкая бумажка, также сильно надушенная роскошными духами и с написанными на ней следующими стихами:

 
Ему письмо послала я сегодня,
В нем жаловалась я на муки страсти,
Которая в моем бушует сердце.
И почерк мой не ясен был и мелок:
Ведь почерки различные бывают.
Поэтому возлюбленный мой молвил:
«Но почему твой почерк так неясен
И мелок так, что виден лишь с трудом?»
Я отвечала: «Это потому,
Что ослабела я и исхудала:
Таков и должен быть влюбленных
                                                     почерк».
 

После этого я взглянул на платок и увидал, как он хорош, и прочел любовное стихотворение на одном из его концов, и точно такое же стихотворение на другом конце.

Прочитав стихи на платке, я почувствовал, что в сердце у меня запылала любовь, и желание мое и смущение усилились; взяв платок и бумажку, я отправился с ними домой, не зная, каким образом добиться исполнения своих желаний и как поступать по отношению к своей любви. Домой я пришел уже в половине ночи и застал сестру свою в слезах, но, увидав меня, она тотчас же вытерла глаза и, подойдя ко мне, сняла с меня верхнее платье и спросила о причине моего отсутствия. Она рассказала мне, что в дом к нам собрались гости: эмиры, вельможи, купцы и другие, что приходил кади со свидетелями и, пообедав, все сидели в ожидании меня, чтобы заключить брачное условие, а когда убедились, что меня не дождутся, они откланялись и пошли по домам.

– Отец твой, – сказала она, – страшно на это рассердился и поклялся, что не обвенчает нас раньше, как через год, так как затратил на сегодняшний день крупную сумму денег. Что такое случилось с тобой сегодня, – прибавила она, – что могло задержать тебя до сих пор? И что за причина твоего отсутствия?

Я объяснил ей, что со мной случилось, и показал ей платок, рассказав ей все с начала до конца. Она взяла записку и платок и прочла все, что было написано; слезы полились у нее по щекам, и она спросила у меня:

– Что она тебе говорила и какие делала тебе знаки?

– Она слова не сказала, – отвечал я, – но только приложила палец к губам и затем, сложив средний палец с большим, приложила их к груди, потом указала на землю, и после того она отодвинулась и закрыла окно, и более я уже не видел ее. Она унесла с собой мое сердце, я сидел до заката солнца и ждал, не выглянет ли она еще из окна, но она не показывалась; не надеясь более увидать ее, я встал и ушел. Вот и вся моя история; я прошу тебя помочь мне в этом случае.

Выслушав меня, она подняла голову и сказала:

– О сын моего дяди, если бы ты потребовал моего глаза, то я вырвала бы его и подала тебе. Я считаю своим долгом помочь тебе в исполнении твоего желания, как желаю помочь и ей, так как она любит тебя так же, как и ты любишь ее.

– Как же объясняешь ты знаки, которые она подала мне?

– Приложив палец ко рту, – отвечала сестра, – она хотела сказать, что любит тебя, как свою душу, и что жаждет соединиться с тобой; что же касается до платка, то он служит знаком приветствуя влюбленной предмету своей страсти; записка же доказывает, что душа ее пленена тобою; приложив пальцы к груди, она говорила тебе: через два дня приходи сюда, для того чтобы тоска моя разлеталась при виде тебя. Знай же, сын моего дяди, что она любит тебя и уповает на тебя. Вот как объясняю я ее знаки, и если бы я могла выходить и действовать самостоятельно, то я очень скоро соединила бы вас и прикрыла бы вас своей одеждой.

– Услыхав то, что она говорила мне, – продолжал молодой человек, – я поблагодарил ее за то, что она сказала мне, и подумал, что буду ждать два дня. Два дня просидел я дома, никуда не выходя, ничего не ел и не пил. Я положил голову на грудь своей двоюродной сестры, и она утешала меня своим разговором и говорила мне:

– Развеселись и успокойся, а в назначенный день, одевшись, иди к ней.

Она встала, одела меня и вспрыснула духами. Я же, собравшись с духом и с силами, пошел и, войдя в переулок, сел на скамейку; после чего вскоре отворилось окно. Взглянув наверх и увидав девицу, я упал в обморок; затем, очнувшись и собравшись с духом, я второй раз посмотрел на нее и снова лишился чувств. Придя же в себя, я увидал у нее в руках зеркало и красный платок. Заметив меня, она засучила рукава, а открыв все пять пальцев, ударила ими и ладонью себя по груди; затем она подняла руки и убрала сначала зеркало, а потом взяла красный платок и ушла с ним. Она вскоре вернулась и опустила его три раза из окошка, навертывая его на руку и домахивая им и повертывая кругом головы; затем она втянула его в комнату, заперла окно и ушла, не сказав ни слова, оставив меня в совершенном недоумении и непонимании, на что она намекает. Я просидел там до ночи и в полночь вернулся домой.

Двоюродную сестру свою я застал сидевшей, опершись щекой на руку, и со слезами, бежавшими по щекам. Увидав это, я встревожился и огорчился и упал в другом угле комнаты. Но она вскочила, подняла меня и, сняв с меня верхнюю одежду, рукавом своим вытерла мне лицо и спросила, что со мной случилось. Я рассказал ей обо всем, что делала девушка; на что она сказала мне:

– О сын моего дяди, ее знак пятью пальцами и рукою я могу объяснить тебе так: приходи сюда чрез пять дней; что же касается до зеркала и того, что она высунула голову в окошко и вертела красными платком[170]170
  Очевидно, что она хотела изобразить действие красильщика, опускающего платок в красную краску, и потом свертывающего его. Лавка красильщика ничем не отличается от других лавок, по только горшки с красками стоят в ней врытыми в землю пола.


[Закрыть], то это означает: сядь у лавки красильщика и жди, пока не придет мой посланный.

Услыхав ее слова, я почувствовал, как огонь вспыхнул у меня в сердце, и я отвечал ей:

– Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты верно передаешь значение ее знаков, так как в этом же переулке я видел еврейскую красильную лавку.

Я заплакал, а сестра сказала мне:

– Будь же тверд и решителен; ведь другие целые года мучатся любовью и довольствуются только одним своим чувством, а тебе надо потерпеть только неделю. Не погибнешь же ты от нетерпения.

Она продолжала утешать меня своими разговорами и принесла мне поесть. Я взял кусочек и хотел съесть, но не мог. Я отказался от питья и еды и от сладости сна; лицо у меня побледнело, и я сильно изменился, так как я до сих пор не знал, что значит любовь, и не испытывал сильных страстей. Я стал совсем болен, и сестра моя, глядя на меня, тоже заболела. Она рассказывала мне о страданиях влюбленных, для того чтобы придать мне бодрости и усыпить меня. Когда я просыпался, то находил ее бодрствующей и со слезами на глазах. Так провел я данный мне срок в пять дней, когда сестра моя нагрела мне воды, вымыла меня, одела и сказала:

– Иди к ней, и да исполнит Аллах твое желание и дарует тебе счастье с твоей возлюбленной.

Таким образом, я вышел из дома и прошел в переулок, а так как это была суббота, то лавка красильщика была закрыта, и я просидел около нее до послеполуденных молитв. Солнце пожелтело; по городу раздался призыв к вечерним молитвам. Наконец, наступила ночь, но я не видал ее, не слышал ее голоса и не получил никакого послания. Я испугался за себя, сидя тут в одиночестве, и, встав, пошел, как пьяный, и пришел домой.

Войдя в комнату, я увидал сестру свою Азизех, державшуюся одной рукой за вбитый в стену гвоздь, а другая ее рука была прижата к груди, и при этом она стонала и декламировала стихи. Закончив стихотворение, она обернулась ко мне и увидала меня, после чего тотчас же вытерла рукавом как свои слезы, так и мои и, улыбнувшись мне, сказала:

– О сын моего дяди, да ниспошлет Аллах тебе наслаждение тем, что он даровал тебе! Почему ты не остался ночевать у своей возлюбленной?

Услыхав то, что она сказала, я ткнул ее ногой в грудь, и она, падая, попала на гвоздь и поранила себе лоб. Взглянув на нее, я увидал, что лоб у нее рассечен и что кровь сочится из раны, но она молчала и не произносила ни слова; потом она встала, сожгла тряпку и, приложив пепел к ране, перевязала себе голову и вытерла кровь, набежавшую на ковер, как будто ничего особенного с нею не случилось. Затем она подошла ко мне и, улыбнувшись мне ласково, сказала:

– Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я сказала это вовсе не для того, чтобы подшутить над тобой или над ней. У меня сильно болела голова, и я была занята уничтожением кровяных следов; но теперь голова прошла, и лоб больше не болит, а потому скажи мне, что случилось с тобой сегодня.

Я рассказал ей все, что сделала со мною в этот день моя красивая незнакомка, и, сказав это, я заплакал, но она сказала мне:

– Радуйся, потому что желания твои осуществятся и ожидания твои исполнятся. Поистине она выражает тебе свое согласие и только хочет испытать тебя и посмотреть, терпелив ты или нет, и искренно ли ты любишь или нет. Завтра отправляйся к ней и, став на самом видном месте, посмотри, какие знаки она будет тебе делать, так как счастье твое близко и горе твое миновало.

Она продолжала утешать меня, но я не успокаивался и горевал по-прежнему. Она поставила передо мною еду, но я оттолкнул ее ногою и разлил все, что было поставлено, и сказал:

– Все влюбленные больны и теряют охоту к еде и желание спать.

– Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, – сказала она. – Это верные признаки любви.

Слезы ее вновь потекли, и она, собрав, что было разлито из кушаний подле меня, стала развлекать меня в то время, как я молил Бога, чтобы поскорее наступило утро.

И лишь только наступило утро и стало совершенно светло, я отправился к своей девице; быстро войдя в переулок, я сел на вышеупомянутую скамейку, и скоро окошечко отворилось, и она, высунув свою головку, засмеялась. Затем она ушла и вернулась с зеркалом, с мешком и с горшком, в котором росло зеленое растение; кроме того, в руках у нее была лампа. Прежде всего она взяла зеркало, положила его в мешок и, завязав мешок, отбросила его назад в комнату. После этого она спустила волосы себе на лицо и поставила лампу на минуту на зеленое растение; затем, захватив с собой все эти вещи, она ушла с ними и закрыла окно. Сердце мое сжалось от ее тайных знаков и таинственных намеков, так как она не сказала мне ни слова, и страсть моя возросла, и волнение усилилось.

Я пошел со слезами на глазах и с печалью в сердце и, придя домой, застал сестру, сидевшую, обернувшись лицом к стене; сердце ее изнывало от тревоги, горя и ревности, но привязанность ее ко мне не допускала ее сознаться в страсти и в мучениях, которые она испытывала, видя мою сильную любовь и безумие. Взглянув на нее, я увидал, что голова у нее была перевязана двумя повязками: одной была завязана рана на лбу, сделанная по моей вине, а другой был завязан глаз, разболевшийся у нее вследствие ее постоянных слез. Она находилась в самом жалком положении, плакала и говорила следующие стихи:

 
Где б ни был ты, да будешь безопасен,
О, ты, уехавший, живешь, как прежде,
В моем неизгладимо сердце ты.
Да будет Бог всегда вблизи тебя,
Куда б ты ни пошел, чтоб охранять
Тебя от горя и судьбы измены.
Уехал ты, и по ночам не знаю
Я больше радостей все это время,
Покуда нет тебя, и градом слезы
Из глаз моих заплаканных текут.
 

Окончив стихи, она взглянула на меня и, увидав меня сквозь слезы, вытерла глаза и встала; но от чрезмерной любви она не могла говорить и молчала в продолжение некоторого времени, после чего обратилась ко мне с такими словами:

– О сын моего дяди, скажи, что с тобою сегодня произошло.

Я сказал ей все, что со мною случилось, и она отвечала мне:

– Потерпи, так как время твоего счастья близко и ты достиг предмета твоих надежд. Что же касается до знаков, которые она делала тебе зеркалом, и затем положила его в мешок, то этим она сказала тебе: подожди, пока солнце не закатится. Тем же, что она опустила волосы на лицо, она сказала тебе: когда наступит ночь и темные тени ее опустятся на все, что озарял дневной свет, приди сюда; знак же, который она тебе сделала горшком с зеленым растением, означает следующие слова: когда ты придешь, то войди в сад, который выходит в переулок; а знак лампой означает следующее: когда войдешь в сад, то иди туда, где увидишь свет лампы, сядь там и жди меня, так как любовь к тебе сводит меня с ума.

Услыхав это объяснение сестры, я заплакал от полноты страсти и сказал:

– Сколько раз ты обещала мне, что я буду иметь успех; я ходил к ней, но ничего из этого не выходило, и объяснения твои оказывались неверными.

Сестра засмеялась и отвечала:

– Тебе остается только потерпеть до конца дня, до сумерек и до тех пор, пока не спустится мрак ночи; тогда ты насладишься любовью, и надежды твои осуществятся, а слова мои окажутся верными без тени обмана.

Она подошла ко мне и начала утешать меня ласковыми словами, но не смела более предложить мне еды, боясь, что я рассержусь на нее; в надежде, что я буду к ней милостив, она только подошла ко мне и сняла с меня верхнюю одежду, после чего сказала мне:

– О сын моего дяди, посиди со мною, чтобы я могла с тобою поговорить и занять тебя до вечера, и если будет милость Божия, то ночь не пройдет без того, чтобы ты не соединился с твоей возлюбленной.

Но я не обратил на нее внимания, ожидая ночи и говоря: «О Аллах, пошли скорее ночь!»

Когда стало смеркаться, двоюродная сестра моя горько заплакала и, подавая мне горошину мускуса, сказала:

– О сын моего дяди, положи это зернышко в рот, а когда ты встретишь твою возлюбленную и она примет твою любовь, скажи ей следующие стихи:

 
О, вы, влюбленные, я заклинаю
Аллахом вас сказать открыто,
Что должен делать юноша тогда,
Когда любовь огнем в душе горит.
 

После этого она поцеловала меня и взяла с меня клятву, что стихи эти я скажу лишь тогда, когда буду уходить:

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал я.

Я пошел, когда совсем стемнело, и шел, пока не нашел сада. Калитка оказалась отворенной; войдя в нее, я увидал вдали свет, к которому и направился, а подойдя к нему, нашел большой макад[171]171
  Макадом называется комната вроде беседки, куда принимают мужчин или других гостей. Передний фасад такого здания выходит несколькими открытыми арками в сад или во двор. Пол возвышается на несколько футов над землею.


[Закрыть], с куполом из слоновой кости и черного дерева, посередине под куполом висела лампа. В макади лежали шелковые ковры, вышитые золотом и серебром, а под лампой стоял большой золотой подсвечник с горевшей большой свечой. Посреди комнаты находился фонтан, отделанный различными рисунками[172]172
  Надо думать, что при описании этого фонтана речь идет о мозаичной работе.


[Закрыть], и рядом с ним стоял стол, уставленный мясными блюдами и покрытый шелковой салфеткой. Рядом со столом стояла большая китайская бутыль с вином и хрустальный кубок в золотой оправе; тут же стоял большой покрытый серебряный поднос. Я открыл его и увидал множество фруктов, как фиги, гранаты, виноград, апельсины, различных сортов лимоны, перемешанные с цветами: розами, жасминами, миртами, нарциссами и разными душистыми травами. Меня все это поразило и восхитило, тревога моя и горе миновали, но в этом приюте я не нашел ни единого создания Аллаха (да прославится имя Его), не видал даже ни единого раба или рабыни, ни лица, приготовившего все это.

Я сел в этой комнате в ожидании прихода возлюбленной души моей и жаждал, пока не миновал первый час ночи, затем второй и третий, но она не появлялась. Меня вначале мучил голод, так как вследствие сильной страсти я уже давно ничего не ел. Теперь же, придя в сад и убедившись, что двоюродная сестра моя совершенно правильно объясняла мне знаки, подаваемые моей возлюбленной, я совершенно успокоился и почувствовал голод, в особенности дававший себя знать вследствие запаха кушаний, стоявших на столе. Предвидя, что исполнение моих желаний близко, и желая съесть что-нибудь, я подошел к столу и, подняв салфетку, увидал посреди стола фарфоровое блюдо и на нем четыре жареные и заправленные пряностями птицы, окруженные четырьмя соусниками, в одном из которых было сладкое кушанье, в другом – гранатовые зерна, в третьем – баклавех[173]173
  Баклавахом называется лакомство, приготовляемое таким образом: из лучшей муки и очищенного коровьего масла делается тесто и раскатывается очень тонко; на такой лист теста кладется толченый миндаль или орехи, перемешанные с маслом; слой такой смеси прикрывается тонким листом теста, на который снова намазывается масса из орехов, и опять-таки прикрывается тестом и т. д., затем все это становится в печь, после чего нарезается кусочками, как наше пирожное, и обливается медом.


[Закрыть], а в четвертом – катаиф; таким образом, в этих соусниках было и сладкое, и кислое. Я поел катаифа, съел кусочек мяса и, протянув руку к баклавеху, наелся им досыта, затем обратился к варенью и сел его ложку, две, три, четыре. Кроме того, я взял кусок дичи и кусок другого кушанья, и, съев все, я почувствовал, что желудок у меня наполнился, и я весь ослаб, так что не мог более сидеть, и, вымыв руки, я положил голову на подушку и заснул, не помня, что со мною. Я проснулся от палящих лучей солнца (так как я не спал уже несколько дней); очнувшись совсем, я наделал у себя на животе кучку соли и углей и, встряхнув свою одежду, встал и осмотрелся кругом, но ничего не увидал. Тут я заметил, что спал на голом мраморном полу, ничего не подостлав под себя. Это меня сильно смутило, и я так огорчился, что слезы потекли у меня по щекам и мне стало жаль самого себя.

Я направился домой и, вернувшись, застал свою двоюродную сестру, ударяющую себя в грудь рукой и заливающуюся слезами, как дождем из грозовой тучи. Но, увидав меня, она быстро встала и, вытерев глаза, заговорила со мной нежным голосом; она сказала:

– О сын моего дяди, Аллах оказал тебе милости, свое покровительство твоей страсти; особа, которую ты любишь, любит тебя взаимно, в то время как я сижу тут, плачу и горюю о разлуке с тобой, так как ты отвергаешь меня. Молю Господа, чтобы Он не наказал тебя за меня!

Она улыбнулась улыбкой человека разгневанного и приласкала меня, и, сняв с меня верхнюю одежду и повесив ее, сказала:

– Клянусь Аллахом, от тебя не пахнет, как от человека, проводившего время со своей возлюбленной. Скажи мне, что с тобою случилось, о сын моего дяди?

И я рассказал ей все, что со мною случилось, после чего она второй раз улыбнулась улыбкой разгневанного человека и сказала:

– По правде говоря, мне жаль тебя. Да погибнет та, что огорчает тебя. Однако женщина эта не дается тебе. Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я боюсь, чтобы она тебе чего-нибудь не сделала. Знаешь, что соль означает следующее: ты погружен в сон и имеешь такой глупый вид, что душа смотрит на тебя с проклятием, и ты стоишь быть посоленным, для того чтобы желудок не выбросил тебя. Ты претендуешь числиться среди влюбленных; но влюбленные спать не должны, и твоя претензия на любовь фальшивая. Это она хотела тебе сказать; но я скажу, что ее любовь фальшивая, потому что, увидав тебя спящим, она не разбудила тебя; если б ее любовь к тебе была искренней, то она разбудила бы. Что же касается до угля, то этим она хотела сказать тебе: «Пусть Господь начернит тебе лицо[174]174
  Мусульмане предполагают, что дурные и злые люди явятся на страшный суд с черными лицами


[Закрыть] за то, что ты говоришь о любви, а сам еще дитя, думающий только о еде, питье и сне». Вот как объясняю я ее знаки, и да спасет тебя Аллах (да святится имя его) от нее.

Услыхав то, что она говорила, я ударил себя в грудь и вскричал:

– Клянусь Аллахом, это правда, потому что я заснул, а влюбленные не спят! Таким образом я опозорил самого себя. Что могло быть недостойнее с моей стороны, как есть и спать? Что же теперь делать?

Я страшно заплакал и сказал сестре:

– Научи меня, что мне делать, и пожалей меня, для того чтобы Господь пожалел тебя, а иначе я умру.

Сестра моя, сильно ко мне привязанная, отвечала мне:

– Клянусь зеницей своего ока! Сколько раз говорила я тебе, о сын моего дяди, что если бы я могла свободно выходить и делать, что хочу, то я очень скоро соединила бы тебя с нею, и прикрыла бы вас своей одеждой; и сделала бы все это только для того, чтобы заслужить твое одобрение. С помощью Господа я все-таки соединю вас, только слушай меня и исполняй, что я скажу тебе: отправляйся в то же самое место и сядь там, а когда наступит ночь, то сядь на прежнее место и ничего не ешь, потому что после еды всегда хочется спать; старайся не уснуть, потому что она придет туда только по прошествии четверти ночи, и да отстранит от тебя Господь ее злобу!

Услыхав то, что она говорит, я обрадовался и просил Господа послать скорее ночь, с наступлением которой я стал собираться идти. Сестра моя сказала мне:

– Если ты встретишься с нею, то скажи ей вышеупомянутые стихи, когда будешь уходить.

– Непременно, – отвечал я.

Придя в сад, я увидал, что все было приготовлено точно так же, как накануне, и там стояли в изобилии и кушанья, и вина, и сухие фрукты, и душистые травы, и все другое. Войдя в макад и почувствовав запах яств, я захотел есть. Долго я удерживался, но, наконец, не мог устоять и, встав, подошел к столу, поднял салфетку и увидал блюдо дичи и кругом четыре соусника с различными приправами. Я поел всего понемногу, и сладкого, и мяса, выпил немного зардеха[175]175
  Зардехом называется кушанье, приготовляемое из риса, меда и шафрана, но, по-видимому, в настоящем случае так называется сладкое питье с шафраном.


[Закрыть], и, найдя его очень вкусным, я стал пить его полными ложками, пока не напился досыта. После этого глаза мои стали слипаться, я заснул и проснулся, когда солнце уже встало, и нашел у себя на животе игральную кость, табстик[176]176
  Кости и табстик употребляются арабами для игры. Табстик делается из плоской пластинки, – вроде домино, одна сторона которой красится в белую краску, а другая – в зеленую. Для игры их нужно четыре штуки.


[Закрыть], Финиковую косточку и зерно рожкового дерева; а в комнате не оказалось ничего из вещей, стоявших накануне.

Я, встал, сбросил все, что на мне лежало, и в ярости тотчас же ушел. Придя домой, я застал сестру в стенаниях; я обругал ее и толкнул, вследствие чего она заплакала, а затем, вытерев слезы, подошла ко мне, поцеловала меня и прижала к своей груди; но я отшатнулся от нее, недовольный собой.

– О сын моего дяди, – сказала она мне, – ты, кажется, опять проспал эту ночь!

– Да, – отвечал я, – а, проснувшись, нашел у себя на животе игральную кость, табстик, финиковую косточку и зерно рожкового дерева; не знаю, зачем она это сделала.

Я заплакал и, подойдя к ней, прибавил:

– Объясни мне значение этих вещей и научи, как мне поступать, помоги мне в моей нужде.

– К твоим услугам, – отвечала она. – Табстик и игральная кость, положенная к тебе на живот, обозначают, что, по ее мнению, ты пришел туда, думая о другом. Она хотела сказать тебе: любви у тебя мало, и потому не ставь себя в разряд влюбленных в нее. Финиковой косточкой она говорит тебе, если бы ты были влюблен, то сердце твое горело бы страстью и ты не стал бы наслаждаться сном, так как сладость любви, как финик, может спалить сердце огнем. Зерно же рожкового дерева значит, что сердце влюбленного утомилось, и она говорит тебе: перенеси разлуку нашу с терпением снова.

От этих слов сердце у меня запылало, и горе усилилось до такой степени, что я зарыдал и вскричал:

– Господь определил, что я буду засыпать, и в этом будет заключаться мое несчастье. – О дочь моего дяди, – прибавил я, – жизнью своей заклинаю тебя, употреби какое-нибудь средство, для того чтобы я моги увидаться с нею!

Сказав это, я заплакал.

– О Азиз, о сын моего дяди! – отвечала она, – право, я думаю об этом, но ничего еще сказать не могу. Иди сегодня опять туда, но смотри, не усни, и ты достигнешь своих желаний. Это я советую тебе, и да будет над тобою мир.

– Если Богу будет угодно, то я не усну, – отвечал я, – но я сделаю все, что ты посоветуешь мне.

Сестра встала, и принесла мне еды, и сказала:

– Поешь теперь досыта, для того чтобы тебе не захотелось есть потом.

Я наелся досыта, и, когда смерклось, двоюродная сестра моя принесла мне очень хорошую одежду, одела меня, умоляла меня повторить моей возлюбленной вышеупомянутые стихи и предупреждала меня против сна.

Я ушел от нее, и, войдя в сад, прошел прямо в макад, и стал смотреть в сад, я пальцами распяливал себе глаза и качал головой, по мере того как ночь становилась темнее. Но, сидя там, я проголодался, запах кушаний раздражал меня и усиливал голод, поэтому я пошел к столу и, приподняв салфетку, съел по кусочку всего, что там стояло, и подошел к бутылке с вином, думая про себя: я выпью один кубок – и выпил его, а затем выпил второй и третий и так далее до десяти, и, обессиленный уже любовью, я опьянел и упал на пол, как убитый. В таком положении я остался до полного дня и, проснувшись, увидал, что я лежу в саду, с громадным, острым ножом на животе, и тут же лежал медный диргем. Задрожав от страха, я взял и то, и другое и пошел домой.

Сестру свою я застал в ту минуту, как она говорила:

– В этом доме мне тяжело и скучно, и остается только плакать.

Войдя, я бросился на пол вниз лицом, отбросив нож и монету, и лишился чувств. Придя в себя, я сообщил ей, что со мной случилось, и сказал:

– Нет, мне не достигнуть своих желаний.

Она очень опечалилась при виде моих слез моего отчаяния и сказала мне:

– Я не могла уговорить тебя постараться не спать; советов моих ты не слушаешь, и слова свои я трачу попусту.

– Ради Аллаха, умоляю тебя, – отвечал я ей, – объясни мне значение ножа и медного диргема.

– Диргемом, – сказала сестра, – она говорила тебе о своем правом глазе и клялась тебе таким образом: клянусь Создателем всего живущего и своим правым глазом, что если ты придешь опять и заснешь, то я убью тебя этим ножом! Я боюсь за тебя, о сын моего дяди, я боюсь ее злобы, и сердце мое так болит за тебя, что я не могу говорить. Если ты уверен в себе, то есть если ты, придя туда, не уснешь, то иди; но смотри, не засни, и тогда ты достигнешь твоих желаний; но если ты пойдешь к ней и как-нибудь заснешь, то она убьет тебя.

– Что же мне делать? О дочь моего дяди, – сказал я. – Аллахом умоляю тебя, помоги мне в этом горе!

– Охотно, – отвечала она, – и если ты послушаешься слов и будешь следовать моим указаниям, то достигнешь цели.

– Все сделаю, – сказал я.

– Когда время твоего ухода наступит, я скажу тебе, что делать, – отвечала она, и, прижав меня к своей груди, она уложила меня спать и тихо поглаживала меня по ногам до тех пор, пока я не уснул. После чего она взяла веер и, поместившись у меня в изголовье, обмахивала меня до наступления вечера и затем осторожно разбудила меня. Проснувшись, я увидал, что она сидит с веером в руках и плачет так, что слезами было смочено все ее платье. Заметив, что я проснулся, она вытерла слезы и принесла мне поесть. Я отказался от еды, но она сказала мне:

– Разве я не сказала тебе, что ты должен следовать моим указаниям, и поэтому ешь.

Я не стал противиться и принялся за еду. Она клала кусочки мне прямо в рот, и мне оставалось только жевать. Когда я совсем насытился, она дала мне напиться джуджубового настоя с сахаром; вымыла мне руки, вытерла их полотенцем и спрыснула меня розовой водой. После этого я приободрился, и когда наступила ночь, она одела меня и сказала:

– О сын моего дяди, бодрствуй всю ночь и не засыпай; потому что сегодня она не придет к тебе ранее конца ночи, и если Господу угодно, то сегодня вы с нею увидитесь, но не забудь моего поручения.

Она заплакала; мне стало жаль ее; видя ее горькие слезы, я спросил ее:

– А какое дала ты мне поручение?

– Когда ты будешь уходить от нее, то повтори ей те стихи, которые я тебе сказала.

Я с легкими сердцем ушел от нее, прошел в сад и прямо пробрался в макад, чувствуя себя совершенно сытым. Четверть ночи провел я без сна, и ночь эта казалась мне бесконечным годом; я продолжал бодрствовать две трети ночи и услыхал, что петухи уже запели. Тут я страшно проголодался от продолжительного ожидания и, подойдя к столу, стал есть, пока не наелся досыта; после чего голова моя отяжелела, и я захотел спать, но вдруг вдали услыхал шорох и, вскочив, вымыл руки и рот и приободрился. Вскоре она явилась в сопровождении десяти рабынь, как полная луна среди планет. Она была одета в зеленое атласное платье, вышитое золотом; увидав меня, она засмеялась и сказала:

– Как это случилось, что ты бодрствуешь и сон не преодолел тебя? Теперь после того, что ты провел бессонную ночь, я верю, что ты влюблен, так как влюбленные отличаются именно способностью не спать ночи от полноты своих желаний.

Обернувшись к своим рабыням, она сделала им знак, после чего они все вышли, а она подошла ко мне, прижала меня к своей груди и поцеловала. Мы проговорили с нею до утра, когда я собрался уходить, но она удержала меня, сказав: