Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"

– Клянусь Аллахом, – сказал он наконец, – я сделаю то, что до сих пор никто еще не делал.

Он взял чернильницу и перо и переписал все вещи, бывшие в его доме, с указанием места, на которых они стояли. Переписав все, он сложил бумагу и приказал спрятать всю обстановку. Чалму же с тарбушом, фараджеех и кошелек он спрятал сам.

В свое время дочь визиря родила сына, красивого, как ясный месяц, и похожего на отца по красоте, статности и миловидности. Его приняли от матери, вычернили ему веки глаз[112]112
  Глаза подкрашивают из убеждения, что это укрепляет зрение ребенка.


[Закрыть] и, передав его нянькам, назвали Аджибом. Прошел месяц, прошел и другой, прошел и год, и когда прошло семь лет, то дед отдал его в школу, поручив учителю заботу о нем. Он пробыл в школе четыре года, дрался со своими товарищами и, обижая их, говорил:

– Вы мне не равны. Я – сын каирского визиря!

Мальчики собрались и пошли жаловаться на Аджиба учителю, а учитель сказал им:

– Я научу вас, что сказать ему, когда он придет, и он пожалеет даже, что поступил в школу. Завтра, когда он придет, сядьте все кругом него и говорите друг другу: «Клянемся Аллахом, что в эту игру никто не будет играть с нами, кроме тех, кто может сказать нам имя своей матери и своего отца; а тот, кто не знает имени своей матери и своего отца, незаконнорожденный, и потому не будет играть с нами!»

На следующее утро они пришли в школу, и Аджиб был уже там. Мальчики окружили его и сказали то, чему учитель научил их. Один из них сказал: «Меня зовут Маджидом, а мать мою – Алави, а отца – Эз-Эд-Дин», другой мальчик отвечал точно так же, и третий, и четвертый, и т. д. до тех пор, пока очередь не дошла до Аджиба.

– Меня зовут Аджибом, – сказал он им, – а мать мою Сит-Эль-Газн, а отец мой Шемс-Эд-Дин, визирь Каира.

– Клянемся Аллахом, визирь не отец тебе, – отвечали ему.

– Визирь – мой отец, – настаивал Аджиб, но мальчики захохотали, захлопали в ладоши и закричали:

– Ты не знаешь, кто твой отец, и поэтому уходи от нас, так как с нами не может играть тот, кто не знает своего отца.

Мальчики тотчас же убежали от него и начали над ними подсмеиваться. Это так его обидело, что он чуть не задохнулся от рыданий, а учитель сказал ему:

– Да неужели ты, в самом деле, считаешь своим отцом своего дедушку, визиря, отца твоей матери Сит-Эль-Газн? Своего отца ты не знаешь, и мы его не знаем, потому что султан выдал твою мать за горбатого конюха, а шайтан пришел и предупредил его. И раз ты не знаешь своего отца, тебя и считают незаконнорожденным. Разве сам ты не видишь, что сын женщины, законной жены, знает своего отца? Каирский визирь – дед твой, а что же касается твоего отца, то мы его не знаем, как не знаешь и ты, и поэтому нечего тебе плакать и сердиться.

После этого Аджиб тотчас же отправился к своей матери Сит-Эль-Газн и, жалуясь ей, плакал, и плакал так, что толком ничего не мог сказать. Когда же мать, наконец, пожелала узнать, в чем дело, ей стало жаль сына, и она сказала ему:

– Расскажи, о сын мой, о чем ты плачешь? Расскажи, что было?

Он рассказал ей все, что слышал от мальчиков и от учителя, и прибавил:

– О мать моя, кто же мой отец?

– Твой отец – визирь Каира, – отвечала она.

– Он не отец мой, – сказал он. – Не говори миф неправды, так как визирь – твой отец, а не мой, кто же мой отец? Если ты не скажешь мне всей правды, то я заколюсь вот этим кинжалом.

Мать, услыхав его вопрос об отце, заплакала при воспоминании о сыне ее дяди и, подумав о милом Гассане Бедр-Эд-Дине из Эль-Башраха и о том, что случилось с нею и с ним, она прочла оду, начинавшуюся так:

 
Они зажгли любовь в душе моей
И все затем за тридевять земель
Уехали, чтоб поселиться там.
И с их отъездом ум мой помутился,
Отрады сна не знают больше очи,
И укоряю я веленья рока.
 

В то время как она плакала и рыдала, и сын ее плакал вместе с нею, к ним вошел визирь. Сердце у него заныло при виде их горя, и он спросил:

– О чем вы плачете?

Дочь рассказала ему, какому оскорблению сын ее подвергся в школе от других мальчиков, и он тоже заплакал, и, припомнив, что случилось с братом, с ним самим и его дочерью, он никак не мог понять всего этого запутанного дела. Потом он вдруг поднялся и, направившись в комнату совета, явился к султану, и, рассказав ему всю историю, просил его позволения поехать на Восток, в город Эль-Башрах, для того чтобы навести справки о сыне своего брата, и в то же время он просил дать ему письма во все страны, через которые ему придется проезжать, для того чтобы он мог увезти сына своего брата, если найдет его. Он так плакал перед султаном, что тронул его сердце, и тот написал ему письма во все страны и города. Визирь был этому очень рад и, поблагодарив султана, простился с ним.

Он тотчас же отправился домой, чтобы приготовиться к путешествию, и, взяв с собой все, что нужно, он выехал вместе со своей дочерью и ее сыном Аджибом и ехал первый день, и второй, и третий, пока не прибыл в город Дамаск и не увидал его, украшенный деревьями и реками, прославленными поэтами. Он остановился на поляне, называвшейся Мейдан-Эль-Гасба, и, раскинув палатки, сказал своей прислуге, что они будут тут отдыхать двое суток. Прислуга отправилась в город по своим надобностям. Кто пошел купить, кто продать, третий пошел в баню, четвертый – в мечеть Беин-Умеех, подобной которой нет во всем свете. Аджиб в сопровождении евнуха тоже пошел в город позабавиться. Евнух шел сзади мальчика с плетью в руках, чтобы в случае нужды отогнать верблюда. Обитатели Дамаска, увидав Аджиба с его строго изящным лицом поразительной красоты, и заметив, что, кроме того, он миловиден и приятен в обращении, как северный ветерок, как вода для жаждущего, что он привлекательнее, чем здоровье для больного, они последовали за ним и толпой бежали по его стопам, а многие даже сели на улице в ожидании его прохода. Судьбе угодно было, чтобы раб-евнух остановился как раз перед лавкой отца Аджиба, Гассана Ведр-Эд-Дина, где пирожники, принявши его в присутствии кадия и свидетелей своим приемным сыном, устроили его. Пирожник этот уже умер и оставил Гассану все свое состояние и лавку.

Когда раб остановился перед лавкой, любопытные тоже остановились, и Гассан Ведр-Эд-Дин, увидав своего сына и заметив, как он красив, был очарован им; душа его, по инстинктивной симпатии, стремилась к нему, и он сразу полюбил его всем сердцем.

Он только что приготовил яблочное варенье на сахаре и, желая чем-нибудь выразить свое расположение, с восторгом вскричал:

– О господин мой, завладевший душой моей и сердцем и завоевавший мою привязанность, не войдешь ли ты ко мне и не удостоишь ли меня чести отведать у меня чего-нибудь?

При этих словах глаза его наполнились слезами, и он невольно мысленно сравнил свое прежнее положение с настоящим. Аджиб, услыхав приглашение отца, также почувствовал к нему влечение и, посмотрев на евнуха, сказал:

– Право, я сразу полюбил этого пирожника; он, должно быть, только что потерял сына; войдем к нему, доставим ему удовольствие и воспользуемся его гостеприимством. Ради нашего снисхождения Аллах, может быть, устроит наше соединение с отцом.

– Клянусь Аллахом, о господин мой, – отвечал евнух, – это не годится. Можно ли нам, принадлежа к семье визиря, заходить есть к пирожнику? Но, во всяком случае, я отгоню от тебя любопытных, чтобы они тебя не видали, а иначе тебе невозможно будет войти в лавку.

Услыхав этот ответ евнуха, Бедр-Эд-Дин очень удивился, и, взглянув на мальчика, он сказал со слезами на глазах:

– Господин мой, отчего не хочешь ты успокоить мое сердце и зайти ко мне? О ты, наружность которого черна, как грязь, а сердце бело! О ты, заслуживающий так много похвал!

Евнух засмеялся и сказал:

– Что хочешь ты сказать? Говори скорее.

И Бедр-Эд-Дин прочел следующий куплет:

 
Когда б самим он не был совершенством,
И честностью, достойной восхищенья,
Конечно, никогда б в дворце царей он
Не получил ответственного места.
Что он за превосходный страж гарема,
За красоту его с высот небесных
Нередко ангелы к нему нисходят.
 

Эти стихи так понравились евнуху, что он, взяв за руку Аджиба, вошел с ним в лавку; и Бедр-Эд-Дин наложил полный соусник яблочного варенья, приготовленного с миндалем и сахаром, и мальчик и евнух полакомились им.

– Вы обрадовали меня вашим приходом, – сказал им Бедр-Эд-Дин, – кушайте на здоровье!

– Садись и кушай с нами, – сказал Аджиб своему отцу, – и, может быть, Господь соединит нас с тем, кого мы ищем.

– О сын мой, – сказал ему Бедр-Эд-Дин, – неужели ты имел несчастье испытать разлуку с теми, кого ты любишь?

– Да, дядя, – отвечал Аджиб, – сердце мое изнывает от тоски вследствие отсутствия того, кто мне дорог: я лишен отца, и мы с дедушкой идем искать его по всему свету, и как страстно желаю я соединиться с ним!

Он горько заплакал, а отец его, тронутый его слезами, тоже заплакал с ним, раздумывая о своем печальном положении, разлученный с теми, кого он любил, лишенный отца и вдалеке от матери. Евнух тоже был тронут их слезами.

Все они поели вместе и насытились, после чего мальчик и юноша встали и вышли из лавки Бедр-Эд-Дина, который почувствовал, словно душа его рассталась с телом. Он ни на один миг не мог перенести разлуки и, заперев свою лавку, пошел вслед за ними, хотя не знал, что юноша – его сын, и шел поспешным шагом, пока не догнал их у городских ворот; евнух же, оглянувшись, сказал ему:

– Что тебе надо, пирожник?

– Когда вы ушли от меня, – отвечал Бедр-Эд-Дин, – то я почувствовал, что душа моя словно вылетела из тела, имея кое-какие дела в предместье, я и пошел вслед за вами, чтобы заодно проводить вас, а потом и вернуться.

Но евнух рассердился и сказал Аджибу:

– Поистине, в несчастную минуту зашли мы к нему; теперь он надоест нам; смотри, ведь он следует за нами.

Аджиб, обернувшись и увидав пирожника, пришел в ярость, и лицо его вспыхнуло, но он сказал евнуху:

– Пусть он идет за нами по большой улице, но если мы свернем с нее к нашим палаткам и он свернет вслед за нами, то мы прогоним его.

Он понурил голову и пошел далее с евнухом позади себя. Бедр-Эд-Дин прошел с ними до Мейдана-Эль-Гасба, и когда они повернули к палаткам, то обернулись, и, увидав пирожника, Аджиб страшно рассердился, боясь, что евнух пожалуется дедушке, и тогда сделается известно, что они входили в пирожную и что пирожник следовал за ними. Он смотрел на сильно огорченного отца до тех пор, пока не встретился с ним глазами, и ему показалось, что человек этот слишком загнан, и он подумал: уж не раб ли он? Он закипел еще большим негодованием и, схватив камень, пустил его в своего отца и пробил ему лоб так, что тот упал без чувств, и все лицо его облилось кровью. Аджиб ушел с евнухом в палатку, а Гассан Бедр-Эд-Дин, придя в себя, вытер с лица кровь и, сорвав с чалмы кусок полотна, завязал себе голову и обвинял себя, говоря:

– Я напрасно испугал мальчика, заперев лавку и преследуя его. Ведь он принял меня за обманщика.

Вернувшись к себе в лавку, он занялся продажей пирожков и стал скучать по своей матери в Эль-Башрахе.

Визирь, дядя его, пробыл в Дамаске три дня и затем отправился в Гемс, побыв в городе, поехал дальше, всюду наводя справки. Проехав таким образом мимо Маридина и Эль-Мазиля и Дсад-Бекра, он продолжал двигаться, пока не доехал до города Эль-Башраха, выехав в который и взяв себе помещение, он тотчас же представился султану, который принял его с должным уважением и почетом и спросил его о причине его приезда. Таким образом визирь рассказал ему свою историю и сообщил, что Али Нур-Эд-Дин – его сын.

– Аллах, помилуй нас! – вскричал султан и прибавил: – О Саиб, ведь он был моим визирем, и я очень любил его, но он много лет тому назад умер, оставив сына. Но сына его мы потеряли из виду и ничего о нем не слыхали. Мать все его с нами, так как она дочь нашего прежнего визиря.

Услыхав от султана, что мать его племянника жива, визирь Шемс-Эд-Дин очень обрадовался и выразил желание повидаться с нею. Султан дал ему позволение посетить ее в доме его брата. Таким образом, прибыв туда и поцеловав порог дома, он вошел в открытый двор и увидал дверь с каменной аркой, отделанную различного цвета мрамором. Пройдя вдоль стен дома, он заметил имя своего брата Нур-Эд-Дина, написанное золотыми буквами.

Подойдя к имени, он поцеловал его и заплакал. После этого он прошел в приемную комнату жены своего брата, матери Гассана Бедр-Эд-Дина из Эль-Башраха. Все время отсутствия ее сына она предавалась слезам и стенаниям и ночью, и днем. Исстрадавшись от разлуки, она устроила мраморный памятник сыну, который поставила посреди комнаты. Дни и ночи она плакала над ним, тут же и спала. Шемс-Эд-Дин, войдя в комнату, услыхал, как она причитала на памятник. Он поклонился и сообщил ей, что он брат ее мужа, и передал ей обо всем, что случилось, и какие странности встречались в этой истории. Он рассказал ей, что сын ее, Гассан Бедр-Эд-Дин, провел целую ночь с его дочерью и утром исчез и что дочь его родила ему сына, которого они привез с собой. Услыхав такое известие о своем сыне и о том, что он, может быть, жив, и посмотрев на брата своего мужа, она упала к его ногам и, целуя их, проговорила следующее стихотворение:

 
Самим Творцом, конечно, вдохновлен
Был тот, который мне сказал о скором
Приезде вас, возлюбленных моих,
То самое приятное известие,
Какое лишь могла услышать я.
И если бы он был доволен тем,
Ему я подарила б в час прощанья
Мое разбитое разлукой сердце.
 

Визирь послал за Аджибом, и когда он пришел, его бабушка подошла к нему, обняла его и заплакала, но Шемс-Эд-Дин сказал ей:

– Теперь не время плакать, а скорее надо собраться в путь, чтобы ехать с нами обратно в Египет: и, может быть, Аллах соединит нас с твоим сыном и моим племянником.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечала она и, встав, тотчас стала собирать свои вещи и драгоценности и своих рабынь и приготовилась к путешествию. После этого визирь Шемс-Эд-Дип снова пошел к султану Эль-Башраха и простился с ним, а султан послал с ними разные редкости в дар египетскому царю.

Визирь выехал немедленно в сопровождении жены своего брата и ехал безостановочно до города Дамаска, где он снова остановился, раскинул палатки и сказал своим слугам:

– В Дамаске мы пробудем целую неделю, чтобы купить для султана подарки и редкости.

– Знаешь, парень, – сказал Аджиб евнуху, – мне хочется немного развлечься. Пойдем-ка на базар и посмотрим, что там делается и что поделывает пирожник, у которого мы угощались и которому разбили голову. Он так радушно принял нас, а мы так дурно обошлись с ним.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал евнух.

Аджиб вышел с ним из палатки, так как инстинкт тянул его к отцу. Они вошли в город и прошли к пирожнику, стоявшему у дверей своей лавки. Это было около времени послеобеденной молитвы, и случилось как раз, что у него снова было сварено яблочное варенье. При виде Гассана сердце Аджиба так и забилось, и он увидал шрам, сделанный брошенным им камнем.

– Мир над тобою! – сказал он ему. – Знай, что сердце мое с тобой.

Бедр-Эд-Дин, увидав мальчика, тоже почувствовал к нему сильное влечение; сердце его замерло, и он поник головой, желая сказать что-нибудь, но не имел силы произнести ни слова. Наконец, подняв голову и взглянув на мальчика, нерешительно проговорил следующие стихи:

 
Свидания с возлюбленным моим
Я жаждал, но когда его увидел,
То так смутился, что не мог ни слова
Сказать язык мой, и туманом очи
Окутались; я головой поник,
Почтенья, уваженья преисполнен,
Желал я тщетно чувства скрыть мои,
Я все-таки скрывать их был не в силах.
Я приготовили жалоб целый ряд,
Но при свидании все забыл до слова.
 

После этого он сказал им:

– Усладите мое сердце и покушайте моего угощения; клянусь Аллахом, что лишь только я увидал тебя, как сердце мое рванулось к тебе, и я пошел вслед за тобой, совершенно потеряв голову.

– Клянусь Аллахом, – отвечал Аджиб, – ты, вероятно, в самом деле любишь меня, и мы с тобой вместе ели, но все-таки если ты пойдешь вслед за нами и будешь позорить нас, то мы не станем есть у тебя. Поклянись нам, что ты не пойдешь за нами следом. Иначе мы к тебе больше не придем, хотя останемся здесь, в городе, целую неделю, так как дедушка мой будет покупать подарки для султана.

– Обязуюсь, – отвечал Бедр-Эд-Дин, – исполнить ваше желание.

Евнух и Аджиб вошли в лавку, и Бедр-Эд-Дин поставил перед ними соусники с яблочными вареньем.

– Садись есть с нами, – сказал ему Аджиб, – и да развеет Аллах наше горе.

Бедр-Эд-Дин был в восторге и угощался с ними, не спуская глаз с юноши, так как и сердце его и ум были заняты только им одним. Заметив это, Аджиб сказал ему:

– Ты точно влюблен в меня? Довольно! Перестань смотреть на меня.

Бедр-Эд-Дин извинился и стал предлагать лакомые кусочки Аджибу и евнуху. После этого он полил воды им на руки, снял с плеча своего шелковое полотенце и вытер их им. Затем обрызгал их розовой водой из бутылки, стоявшей у него в лавке, и, выйдя, вернулся с двумя чашками шербета, приготовленного с розовой водой и мускусом. Поставив шербет перед ними, сказал:

– Довершите ваши милости.

Аджиб, взяв одну чашку, выпил, а другую Гассан подал евнуху; и оба напились так, что желудки их были совершенно полны, – они насытились более обыкновения.

После этого они поспешили вернуться к себе в палатки, и Аджиб пошел к своей бабушке, матери своего отца Гассана Бедр-Эд-Дина. Она поцеловала его и спросила:

– Где же ты был?

– В городе, – отвечал он.

Она встала и принесла соусник с яблочным вареньем, которое случайно было недостаточно сладко, и сказала внуку:

– Садись со своим господином.

«Клянусь Аллахом, – подумал евнух, – мы есть больше не можем».

Но он все-таки сел, как сел и Аджиб. Хотя мальчик был сыт по горло, но все-таки взял кусочки хлеба и стал макать в варенье, и принялся есть. На сытый желудок варенье показалось ему очень невкусным, и он сказал:

– Какое противное варенье!

– Как, дитя мое, – возразила бабушка, – ты находишь стряпню мою невкусной? Ведь это варила я сама, и за исключением твоего отца Гассана Бедр-Эд-Дина никто не умеет варить его так, как я.

– Клянусь Аллахом, госпожа моя, – возразил Аджиб, – это варенье вовсе не хорошо сварено: мы только что видели в городе пирожника, у которого сварено такое варенье, что от одного запаха возбуждается желание поесть его; твое же варенье в сравнении с тем ничего не стоит.

Бабушка его, услыхав это, пришла в страшную ярость и, повернувшись к евнуху, сказала ему:

– Горе тебе! Ты совратил моего ребенка! Ты водил его в лавку пирожника!

Евнух испугался и стал отрицать, говоря:

– Мы не входили в лавку, а только проходили мимо.

– Клянусь Аллахом, – сказал Аджиб, – мы вошли и поели, и то, что мы ели, было гораздо вкуснее твоего варенья.

Услыхав это, бабушка встала и пошла высказать брату своего мужа жалобу на евнуха. Раб был призван к визирю, который сказал ему:

– Зачем ты водил ребенка нашего в лавку пирожника?

Испуганный евнух снова сказал:

– Мы не входили.

– Нет, входили, – сказал Аджиб, – и ели яблочное варенье до тех пор, пока не насытились, и пирожник дал нам пить шербета со льдом и с сахаром.

Визирь еще более рассердился на евнуха и снова спросил его, но тот опять стал отрицать.

– Если ты говоришь правду, – сказал тогда визирь, – то садись передо мною и ешь.

Евнух подошел и хотел приняться есть, но не мог и, положив взятый им кусок, сказал:

– О господин мой, я сыт еще со вчерашнего дня.

Визирь понял, что евнух был в пирожной лавке, и тотчас стал наносить ему удары. Раб кричал и просил пощадить его, но все-таки говорил, что у пирожника не был и что сыт со вчерашнего дня. Визирь, прекратив наказание, сказал ему:

– Ну, говори правду!

– Ну, так вот что, – сказал, наконец, евнух: – мы действительно ходили в пирожную лавку. В то время пирожник только что сварил яблочное варенье и угостил нас им, и клянусь Аллахом, я никогда в жизни не едал ничего подобного, или, лучше сказать, я никогда не видал более противного варенья, как то, что теперь нам подали.

Мать Бедр-Эд-Дина страшно рассердилась и сказала:

– Сходи к пирожнику, принеси нам от него соусники варенья и подай его твоему хозяину, для того чтобы он решил, которое из двух вкуснее.

– Хорошо, – отвечал евнух, и, взяв от него соусники и полчервонца, он направился к пирожнику и сказал ему: – В палатке моего господина вышел спор из-за твоего варенья и того, что сварили дома; и потому дай нам на эти полчервонца твоего самого лучшего варенья, тем более что меня уже из-за тебя побили.

– Клянусь Аллахом, – смеясь, отвечал Бедр-Эд-Дин, – никто лучше меня и моей матери не варит этого варенья, а она далеко отсюда.

Он наложил полный соусник и подправил варенье мускусом и розовой водой. Евнух поспешно понес его домой, и мать Гассана, взяв его и попробовав, тотчас же угадала, кто варил это чудное варенье, и, громко крикнув, упала в обморок. Это происшествие поразило визиря. Бесчувственную мать Гассана опрыснули розовой водой, и она, придя в себя, сказала:

– Если сын мой находится еще на этом свете, то только он мог сварить подобное варенье. Это сын мой Гассан Бедр-Эд-Дин, я не сомневаюсь. Так варить никто не умеет, кроме его и меня, а его выучила этому я!

Визирь, услыхав эти слова, страшно обрадовался.

– О, как жажду я найти сына моего брата! – вскричал он. – Неужели судьба, наконец, соединит нас? В этом случае я уповаю только на одного Бога, да прославится имя Его!

Он тотчас же встал и, позвав свою мужскую прислугу, сказал:

– Двадцать человек из вас должны тотчас же отправиться в лавку пирожника и разрушить ее, а самому пирожнику связать назад руки его чалмой и силой привести его сюда, но не причиняя ему ни малейшего вреда.

– Хорошо, – отвечали они.

Визирь тотчас же поехал во дворец наместника Дамаска и, представившись ему, показал письмо султана. Начальник, поцеловав грамоты и приложив их ко лбу, спросил:

– Кто обидчик твой?

– Человек по ремеслу пирожник, – отвечал визирь.

Наместник тотчас же приказал своим приближенным отправиться к пирожнику, но они нашли лавку уже разрушенной, так как слуги уже исполнили приказание визиря и ждали возвращения своего господина из дворца.

«Что могли они найти в варенье? – думал между тем Бедр-Эд-Дин, – чтобы из-за этого подвергнуть меня такому наказанию?»

Визирь, вернувшись от наместника, от которого он получил позволение взять обидчика своего и увести его, велел позвать к себе пирожника. Вследствие этого его привели с завязанными назад руками, и Гассан, увидав своего дядю, горько заплакал и сказал:

– О господин мой! Какое сделал я преступление?

– Это ты сам варил яблочное варенье? – спросил его визирь.

– Сам, – отвечал он, – оно столь дурно, что вы хотите отрубить мне голову?

– Это еще самое слабое наказание, – отвечал визирь.

– Неужели я не узнаю, в каком преступлении меня обвиняют? – спросил Гассан.

– А вот сейчас узнаешь, – отвечал визирь и крикнул своей прислуге: – Подведите верблюдов.

Гассана тотчас же взяли, положили в сундуки и, замкнув его, отправились с ним в путь. Ехали, не останавливаясь до самой ночи. Сняв Бедр-Эд-Дина, прислуга покормила его, и все отдохнули, после чего его заперли опять в ящик и повезли до следующей станции. Тут его опять сняли, и визирь сказал ему:

– Это ты сам варил яблочное варенье?

– Сам, господин мой!

– Наденьте колодки на его ноги, – распорядился визирь. Ему надели на ноги колодки, снова уложили его в сундуки и направились в Каир. Прибыв в квартал, называвшийся Эр Рейданеехом, визирь приказал вынуть Бедр-Эд-Дина из сундука и, призвав плотника, сказал ему:

– Сколоти для этого человека позорный столб.

– Что хочешь ты делать со столбом? – спросили Бедр-Эд-Дин.

– Я хочу пригвоздить тебя к нему, – отвечал визирь, – и, приколотив гвоздями, провести тебя по всему городу.

– Да за что же хочешь ты поступить так со мной?

– За твое дурное приготовление яблочного варенья. Зачем не кладешь ты в него перца?

– И за то, что я не кладу перца, – вскричал Бедр-Эд-Дин, – ты хочешь казнить меня? Разве не довольно тебе того, что ты заключил меня в сундук и кормил кое-как?

– За то, что ты не положил перцу, – ответил визирь, – ты поплатишься не более и не менее, как своею жизнью.

Услыхав это, Бедр-Эд-Дин были страшно поражен. Проклиная судьбу свою, он погрузился в глубокое раздумье.

– О чем ты задумался? – спросил его визирь.

– Глупый человек, – отвечал он, – неужели, если бы ты был поумнее, ты поступил бы так со мною только из-за того, что я не положил перцу?

– Мы обязаны наказать тебя, – отвечал визирь, – для того чтобы ты не сделал этого во второй раз.

– Да ничтожной части того, что вы сделали, было бы совершенно достаточно.

– Смерть твоя неизбежна, – отвечал визирь.

Разговор этот происходил в то время, как столяр сколачивал крест, и Гассан смотрел на него.

Между тем наступила ночь, и визирь, положив Гассана снова в сундук, сказал:

– Завтра тебя пригвоздят к столбу.

Визирь ждал до тех пор, пока Гассан не заснул, тогда он велел везти его к себе домой и, прибыв туда, сказал своей дочери Сит-Эль-Газни:

– Слава Аллаху, возвратившему тебе сына твоего дяди! Иди и прикажи уставить дом совершенно так, как он был уставлен в день твоей свадьбы!

Она тотчас же приказала своим рабыням уставлять вещи. Рабыни зажгли свечи, а визирь принес бумагу, на которой было написано, на каком месте какая стояла вещь, и они поставили все так, как было написано, и убрали дом так, как он был убран в день свадьбы. Визирь приказал положить и чалму Бедр-Эд-Дина на то самое место, на которое он положил в день своего брака, как положили и штаны, и кошелек подле матраца, и дочери приказал одеться совершенно так же, как она была одета в день своей свадьбы, и прийти в спальню.

– Когда сын твоего дяди, – сказал он ей, – войдет в эту комнату, то скажи ему: «Однако же надолго уходил сегодня ночью от меня», и потребуй, чтобы он вернулся к тебе и пробыл бы с тобой до утра.

Устроив все как следует, визирь вынул Гассана Бедр-Эд-Дина из сундука, велел снять с него колодки и, сняв с него верхнюю одежду, оставил его в одной рубашке.

Все это сделалось в то время, как он спал и, следовательно, ничего не слыхал. Проснулся же он в ярко освещенной комнате.

– Вижу ли я это во сне или наяву? – проговорил он.

Он встал и, подойдя к двери, заглянул в нее и увидал, что это та самая комната, в которой ему показывали невесту. Он тотчас жe нашел спальню и увидал свою чалму, и постель, и штаны. Смущенный всем этим, он ходил то туда, то сюда и повторял:

– Сплю я или не сплю? – Он потер себе лоб и постоянно с удивлением повторял: – Клянусь Аллахом, это та самая комната, где была моя невеста, а между тем меня только что заперли в сундук.

В то время как он говорил сам с собой, Сит-Эль-Газн приподняла край полога и сказала:

– О господин мой! Что же ты не идешь ко мне? Как давно ты ушел от меня сегодня ночью.

Услыхав это, он взглянул на ее лицо и, засмеявшись, сказал:

– Поистине я в этой комнате точно во сне!

Он подошел к постели, не переставая думать о том, что с ним случилось, но, как ни размышлял он, ничего не мог понять. Наконец, взглянув на свою чалму, штаны и кошелек с тысячью червонцев, он вскричал:

– Аллах Всеведущий! Право, мне кажется, что все это я вижу во сне!

И он совершенно терялся от удивления. Но тут Сит-Эль-Газн сказала ему:

– Отчего ты так удивлен? В начале ночи ты был совсем не таким.

Он же засмеялся и спросил ее:

– Сколько лет был я в отсутствии?

– Спаси тебя Аллах! – вскричала она. – Ты только уходил в соседнюю комнату. Что с тобой?

Услыхав это, он улыбнулся и отвечал:

– Ты права, но когда я ушел от тебя, на меня напал сон, и я видел во сне, что я в Дамаске и прожил там 12 лет, и будто ко мне пришел мальчик знатных родителей с евнухом, – и тут он рассказал все, что с ним случилось вследствие этого посещенья, затем, подняв руку ко лбу, он ощупал шрам. – Клянусь Аллахом, – вскричал он, – о госпожа моя, ведь это правда, так как он пустил в меня камень и пробил мне лоб; но, право, кажется, все это случилось наяву. Может быть, впрочем, я видел этот сон, когда мы с тобою спали. Во сне мне казалось, будто я очутился в Дамаске без тарбуша, и чалмы, и штанов, и сделался там пирожником. – Он снова задумался и совершенно смутился. – Клянусь Аллахом, – продолжал он, – мне кажется, что я варил яблочное варенье, но не положил в него перцу. Действительно, должно быть, я заснул и все это видел во сне.

– Аллахом прошу тебя, – сказала Сит-Эль-Газн, – скажи мне, что ты видел еще?

И он рассказал ей всю историю и прибавил:

– Не проснись я, меня пригвоздили бы к столбу.

– За что же? – спросила она.

– Только за то, что я не положил в яблочное варенье перцу, – отвечал он. – И мне кажется, лавку мою разрушили, всю посуду мою перебили, меня посадили в сундук и призвали плотника, чтобы пригвоздить меня к столбу. Слава Богу, что все это случилось со мною только во сне, а не наяву!

Сит-Эль-Газн засмеялась и прижала его к груди своей, а он поцеловал ее. Потом, подумав немного, он снова сказал:

– Клянусь Аллахом, мне кажется, что все это случилось наяву; но я только не мог понять, что со мною делается.

Он старался заснуть, повторяя снова: «Все это было во сне», а другой раз говоря: «Нет, все это я пережил в самом деле».

Так время прошло до утра, когда дядя его, визирь Шемс-Эд-Дин, пришел и поклонился ему, а Бедр-Эд-Дин, увидав его, вскричал:

– Ради Аллаха, умоляю тебя, скажи мне, не ты ли отдал приказ связать мне назад руки и разрушить мою лавку только потому, что в моем яблочном варенье не было перцу?

– Знай, о сын мой, – отвечал визирь, – что теперь истина открылась, и все, что было необъяснимо, объяснилось. Ты – сын моего брата, и я хотел только удостовериться, ты ли был у моей дочери в ночь свадьбы. Увидав же, что тебе известно расположение нашего дома, что ты узнал и свою чалму, и свои штаны, и кошелек, – я в этом убедился. Ты тоже знаешь обе бумаги: одну, написанную тобою, а другую – твоим отцом, моим братом. Ведь я прежде никогда тебя не видал и потому не знал тебя. Что же касается до твоей матери, то я привез ее с собою из Эль-Башраха.

Сказав это, он бросился к нему и заплакал, а Бедр-Эд-Дин, изумленный словами своего дяди, поцеловал его и от радости заплакал.

– О сын мой, – сказал ему тогда визирь. – Причиной всему было то, что произошло между мной и твоим отцом.

И он рассказал ему все подробности их ссоры, и почему отец его уехал в Эль-Башрах. После этого он послал за Аджибом, и когда отец мальчика увидал его, то закричал:

– Так ведь это он-то и бросил в меня камнем!

– Это твой сын, – сказал ему визирь.

Бедр-Эд-Дин бросился к мальчику и прочел следующие стихи:

 
Я долго плакал от разлуки нашей,
Из глаз моих текли ручьями слезы.
Я дал обет, что если Промысл Бога
Дарует нам свидания блаженство,
Ни словом я не помяну разлуки.
Теперь так сильно мной владеет радость,
Что от ее избытка плачу я.
Мои к рыданьям так привыкли очи,
Что плачу я от счастья, как от горя.
 

Лишь только он кончил говорить, как мать бросилась в нему и прочла следующий куплет: