Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"

Рассказ еврея-врача

Вот какая удивительная история случилась со мною, когда я был молод. Я жил в Дамаске, где учился и потом практиковал. Однажды за мною явился из дома губернатора мамелюк. Я тотчас же пошел с ним до самого губернаторского дома. Войдя в приемную, я увидал в конце ее алебастровое ложе, отделанное золотом, и на нем больного человека: он был еще молод, и мне не приходилось видеть такого привлекательного больного. Опустившись около его ложа, я прочел молитву о его выздоровлении, он же глазами сделал мне знак.

– Прежде всего, о господин мой, – сказал я ему, – протяни мне руку.

Он тотчас же протянул мне левую руку, что меня немало удивило, и я подумал: что за самомнение! Прописав ему лекарство, я продолжал десять дней посещать его, пока он не окреп. Затем он взял ванну, вымылся и выздоровел. Губернатор же подарил мне прекрасную почетную одежду и назначил меня главным смотрителем дамасского госпиталя[131]131
  Некоторые мечети остаются открытыми всю ночь, и бездомные зачастую спят в них на циновках, которыми покрыт пол. В другое время, но только не во время молитвы, мужчины иногда едят и работают в мечетях, и не считают этого несовместным со святостью храма.


[Закрыть]. Но когда я пошел с ним в баню, очищенную от других посетителей только для нас одних, и слуги принесли простыни и сняли те, которыми он был обернут, то я увидал, что у него была отнята правая рука. Я не только удивился, но и пожалел его и, посмотрев на его тело, увидал на нем знаки от палочных ударов, что тоже немало удивило меня. Молодой же человек, обернувшись ко мне, сказал:

– О врач, не удивляйся тому, что ты видишь! Когда мы выйдем из бани, я расскажу тебе мою историю.

Когда мы вернулись домой, немного поели и отдохнули, он сказал мне:

– Хочешь немного развлечься во время ужина?

– Хочу, – отвечали я.

Он тотчас же приказал рабам перенести в столовую мебель, изжарить барашка и подать фруктов. Рабы в точности исполнили его приказание, и когда они принесли фрукты и мы поели их, я сказал:

– Ну, так рассказывай же свою историю.

– Ну, так слушай, о врач, – отвечал он, – рассказ о том, что со мной случилось. Я – один из уроженцев Эль-Мозиля. Мой дед с отцовской стороны оставил после себя десять человек сыновей, старшим из которых был мой отец. Все они выросли и женились, и у отца моего родился я, а у других девяти братьев ни у кого не было детей. Таким образом я рос среди своих дядей, сильно ко мне привязанных. Однажды уже взрослым я отправился с отцом в мечеть Эль-Мозиля. Это была пятница, и мы читали праздничные молитвы, затем народ вышел из мечети, и в ней остались только мой отец и дяди, сидевшие и разговаривавшие о чудесах различных стран и чудных по виду городов, пока кто-то не упомянул Египта.

– Путешественники уверяют, – сказал один из моих дядей, – что нет на свете прелестнее страны Египта с его Нилом.

– Кто не видал Каира, – прибавил мой отец, – тот не видал света. Почва в нем – чистое золото, Нил – чудеса, а женщины подобны черноглазым райским дивам. Дома в нем – настоящие дворцы, воздух умеренный, аромат превосходит запахи дерева алоэ и услаждает сердце. Да и может ли быть иначе, когда Каир есть метрополь всего света. Если бы вы видели по вечерами его сады, – продолжал он, – и косую тень, падающую от них, вы согласились бы, что это действительно чудо, и пришли бы в восторг.

Когда я услыхал это описание Египта, я стал думать только о нем, и после ухода по домам братьев отца я провел бессонную ночь, тоскуя по этой стране, и не мог ни есть, ни пить. Через несколько дней мои дяди стали собираться в путь сюда, и я со слезами просил отца отпустить меня с ними; он согласился, приготовил мне товаров, и я выехал; перед отъездом он сказал им:

– Не позволяйте ему вступать в Египет, а оставьте его в Дамаске, чтобы он продал там свои товары.

Я простился с отцом, и мы выехали из Эль-Мозиля, и поехали, не останавливаясь, до Алеппо, где остановились на несколько дней, чтобы отдохнуть, потом двинулись в Дамаск, оказавшийся чудным городом с деревьями, реками, птицами, точно рай земной со всевозможными фруктами. Мы остановились в одном из ханов, и дяди мои пробыли тут до тех пор, пока они не продали товаров и не купили новых. Они тоже продали и мои товары, получив на каждую серебряную монету по пяти. Я очень радовался, получив такой барыш. Оставив меня, дяди отправились в Египет, а я переехал в такой хорошенький каах, какой не описать и словом, и платил за него по два червонца в месяц.

Тут я стал хорошо и есть, и пить, бросая деньги, вырученные за мои товары. В то время как я сидел однажды у дверей моего кааха, ко мне подошла девица в таком богатом платье, какого мне не случалось еще видеть, и я пригласить ее войти. Она, не колеблясь, тотчас же вошла; мне очень понравилась ее уступчивость, и я тотчас же запер за нами обоими дверь. Она откинула покрывало, сняла изар, и я нашел ее до такой степени красивой, что сердце мое затрепетало от любви; я тотчас же пошел и принес обед, состоявший из разного рода мяса, фруктов и всякого другого угощения; мы ели и забавлялись, а потом стали пить до тех пор, пока не опьянели и легли спать. Утром я подал ей десять червонцев, но она отказалась принять их и сказала:

– Через три дня, возлюбленный мой, жди меня опять. С закатом солнца я буду у тебя, и на это золото ты можешь приготовить такое же угощение, какое у нас только что было.

Она дала мне десять червонцев, простилась со мной и ушла, взяв с собой и все мое благоразумие.

Через три дня она вернулась, одетая в дорогое вышитое платье и гораздо наряднее, чем была одета в первый раз. Я приготовил к ее приходу все, что требовалось, и мы поели, попили и легли спать, как прежде. Утром она снова дала мне десять червонцев, обещая прийти опять чрез три дня. Я приготовил все, что было нужно; через три дня она пришла в платье гораздо более роскошном, чем была в первый и во второй раз, и сказала мне:

– О господин мой, разве я не хороша собой?

– Хороша, – отвечал я.

– Не позволишь ли мне, – продолжала она, – привести с собой девицу еще более красивую, чем я, и еще более молодую, для того чтобы она могла побыть с нами, а мы бы позабавились с ней? Она просила меня взять ее с собой. Ей хотелось бы пошалить с нами.

Сказав это, она дала мне двадцать червонцев на приготовление более пышного обеда в честь той девицы, которая должна была прийти с нею. После этого она простилась со мною и ушла.

Согласно условию, на четвертый день я приготовил все, что было нужно, и вскоре после солнечного заката она пришла в сопровождении девицы, закутанной в изар. Они обе вошли и сели.

Я был очень рад, зажег свечи и с радостью и восторгом приветствовал их. Они скинули верхнюю одежду, и когда новая девица открыла лицо, я увидал, что она хороша, как полная луна; я в жизни не видывал кого-либо красивее ее. Я тотчас же встал и поставил перед ними еду и питье. Мы ели и пили, и я, не переставая, ласкал новую девицу, подливал ей вина и пил с нею, а первая девица, очевидно, мучилась тайной ревностью.

– Клянусь Аллахом, – говорила она, – эта девушка красивее меня.

– Да, красивее, – отвечал я.

Вскоре после этого я заснул, и когда утром проснулся, то увидал, что руки у меня в крови. Открыв глаза, я убедился, что солнце уже встало. Я стал будить девицу, мою новую подругу. Но, о ужас! Голова ее отделилась от туловища. Другой девицы не оказалось уже тут, из чего я заключил, что она это сделала из ревности. Поразмыслив немного, я встал, разделся и вырыл яму в каахе, куда и положил девицу, закрыв ее землей. После этого я оделся и, взяв свои оставшиеся деньги, пошел к хозяину кааха и заплатил ему за год вперед за каах, сказав ему, что уезжаю в Египет к дядьям.

Таким образом я уехал в Египет, где встретился с дядьями, которые были очень рады видеть меня. Я узнал, что товары свои они уже продали. Они спросили меня:

– Зачем ты приехал?

– Мне очень хотелось увидеться с вами, – отвечал я, – да, кроме того, я боялся, что мне не достанется денег.

Целый год пробыл я с ними, наслаждаясь жизнью в Египте. Я, не скупясь, черпал свои деньги и тратил их на еду и на питье почти до самого дня отъезда моих дядюшек, когда я бежал от них.

– Он, вероятно, поехал вперед, – говорили они, – и вернулся в Дамаск.

Они тоже отправились. А я вернулся в Каир и прожил там еще три года, проживая свои деньги. Скоро у меня почти ничего не осталось. Но плату за дом я посылал каждый год хозяину кааха. Прошло три года. Я стал скучать, теми более что в кармане у меня осталась только годовая плата за наем кааха.

Приехав обратно в Дамаск, я поселился в каахе. Хозяин очень обрадовался, увидав меня, а я, войдя в дом, стал отмывать следы крови убитой девицы. Отодвинув подушку, я нашел под ней ожерелье, которое было надето на ней в ту ночь. Я взял его, стал рассматривать и заплакал. В течение двух дней не выходил я из дома, а на третий сходил в баню и переменил одежду. Денег у меня тогда совсем уже не было, я пошел на рынок, сам дьявол толкнул меня на это, чтоб исполнить мой злой рок, и подал бриллиантовое ожерелье маклеру. Маклер встал и, подойдя ко мне поближе, сел подле меня, затем, дождавшись полного сбора торговцев, он потихоньку, без моего ведома, пустил драгоценность в продажу. За ожерелье дали две тысячи червонцев, а он пришел ко мне и сказал:

– Это ожерелье из меди, подделка франков, и цена ему не выше тысячи серебряных монет.

– Мы делали это ожерелье для женщины, – сказал я, – чтобы посмеяться, а потом оно досталось моей жене. Пойди и принеси мне тысячу серебряных монет.

Маклер, услыхав это, увидал, что это дело подозрительное, и отдал ожерелье начальнику торговли, который снес его к вали и сказал ему:

– Это ожерелье было украдено у меня, и мы нашли вора, одетого купеческим сыном.

Полицейские окружили меня, прежде чем я узнал, в чем дело, и свели к вали, который стал допрашивать, откуда я взял это ожерелье. Я сказал ему то же самое, что говорил и маклеру; но вали засмеялся и сказал:

– Это неправда.

В ту же минуту меня окружили, сдернули с меня верхнюю одежду и начали бить по всему телу палками. От боли я закричал, что украл ожерелье. Я думал, что мне гораздо лучше сказать, что я украл его, чем признаться, что в доме у меня была убита женщина. За женщину меня могли казнить. Лишь только я признался в воровстве, как мне тотчас же отрубили руку и обмакнули пораненное место в кипящее масло[132]132
  Когда ворам отрубают руку, то пораненное место, обмакивают в кипящую смолу или масло, для того, чтобы остановить кровь.


[Закрыть], после чего я тотчас же лишился чувств. Тут дали мне выпить вина, от которого я пришел в себя. Взяв затем отрубленную руку, я вернулся к себе в каах, но хозяин его сказал мне:

– После того что с тобой случилось, тебе придется оставить каах и искать себе другое помещение.

– О господин мой, – отвечал я, – дай мне два или три дня срока, для того чтобы я моги подыскать себе жилище.

Он согласился на это и ушел от меня. Я же, оставшись один, сел и, горько плача, подумал:

«Как мне вернуться домой с отрезанной рукой? Тот, кто отрезал мне ее, не знал, что я не виноват; может быть, Господь пошлет что-нибудь для моего успокоения».

Я плакал очень горько, и когда хозяин кааха ушел от меня, то я был так огорчен, что прохворал два дня. Вдруг на третий день ко мне пришел хозяин кааха с полицейскими и снова стал обвинять меня в краже ожерелья. Я вышел к ним и сказал:

– Это еще что за новости?

В ответ на это мне привязали назад руку и, надев цепь на шею, сказали:

– Ожерелье, которое ты продавал, оказалось принадлежащим губернатору, визирю и правителю Дамаска. Три года тому назад оно исчезло у него из дому вместе с его дочерью.

Услыхав это известие, я весь задрожал и подумал: «Меня убьют! Смерть моя неизбежна! Клянусь Аллахом! Всего лучше мне самому рассказать всю историю губернатору, и он может убить меня, может и помиловать.

Когда мы пришли в дом губернатора и меня поставили перед ним, он спросил меня:

– Это ты украл ожерелье и пошел продавать его? А ведь руку-то тебе отрубили напрасно.

Он приказал арестовать начальника рынка и сказал ему:

– Дай этому человеку вознаграждение за потерю руки[133]133
  Магометанский закон допускает возмездие за нанесенные преднамеренно раны и увечья, точно так же, как и за убийство. За преднамеренные увечья закон позволяет брать денежное вознаграждение. Лишение человека какого-нибудь единственного члена, как, например, ног, равносильно цене всей крови, как бы убийства. За раны и увечья, нанесенные женщине, берется вдвое дешевле, чем за такие же раны, нанесенные мужчине. Точно так же цена за раны свободному человеку не одинакова с ценой за раны рабу. Лишение человека одного из пяти чувств равносильно с убийством.


[Закрыть], или я повешу тебя и возьму все твое имущество.

Тут он позвал своих служителей, которые схватили начальника рынка и увели.

Я остался с губернатором с глазу на глаз, после того как с его разрешения с меня сняли оковы и развязали мне руку. Губернатор посмотрел на меня и сказал:

– О сын мой! Расскажи мне свою историю и говори правду. Каким образом ожерелье это попало к тебе?

– О господин мой, – отвечал я, – я скажу тебе всю правду.

– Я рассказал ему все, что случилось со мной, как одна девица привела мне другую и из ревности убила ее.

Услыхав это, он покачал головою и, закрыв лицо платком, заплакал. Затем, взглянув на меня, он продолжал:

– О сын мой, знай, что старшая девица была моя дочь: я держал ее взаперти, и когда она достигла таких лет, что ей можно было выйти замуж, то я выдал ее за сына ее дяди в Каир; но он умер, и она вернулась ко мне, переняв развратные привычки этого города[134]134
  Женщины Востока гораздо развратнее и распущеннее женщин цивилизованного мира. Так говорят их соотечественники и иноземцы.


[Закрыть]. Таким образом она была у тебя три раза и на четвертый привела свою младшую сестру. Они были родные сестры от одной и той же матери и очень любили друг друга, и когда то, что ты рассказываешь, случилось со старшей сестрой, она передала свою тайну младшей, которая спросила у меня позволения пойти с нею, после чего старшая сестра вернулась одна, и когда я стала допрашивать ее, то она только плакала и говорила, что ничего о ней не знает, но потом она рассказала свою тайну матери и сообщила о том, как она совершила убийство, а мать передала мне. Она же постоянно плакала о ней и говорила: «Клянусь Аллахом, я не перестану до самой смерти плакать о ней». Твой рассказ, о сын мой, совершенно верен, и все это дело я знал прежде, чем ты рассказал мне его. Вот видишь, сын мой, что вследствие этого случилось. Теперь я попрошу тебя не противиться моему желанию, и вот какому именно: я хочу женить тебя на своей младшей дочери, родившейся не от матери первых двух. Она еще девушка, приданого мне от тебя не нужно, я даже назначу тебе содержание, и ты будешь мне вместо родного сына.

– Пусть будет по-твоему, господин мой, – отвечал я. – И мог ли я надеяться на такое счастье?

Губернатор тотчас же послал нарочного, чтобы привезти имущество, оставленное мне отцом, так как после моего отъезда он умер, и теперь я живу в довольстве.

– Я очень удивился, услыхав эту историю, – продолжал еврей, – и, пробыв с ним три дня, я получил от него крупную сумму денег и поехал путешествовать. Прибыв сюда, я нашел, что здесь очень хорошо, и остался жить, пока не случилась со мною история с горбуном.

Царь, услыхав эту историю, сказал:

– Нет, рассказ твой менее занимателен, чем история горбуна, и все вы должны быть повешены, а в особенности портной, причина всего несчастья. О портной! – прибавил он затем, – если ты расскажешь мне что-либо более занимательное, чем история горбуна, то я прощу вам всех.

После этого портной выступил впереди и таким образом начал свой рассказ:

История, рассказанная портным

– Знай, о царь веков, что событие, случившееся со мной, гораздо удивительнее всего того, что случилось с другими. До встречи моей с горбуном я был рано утром в гостях на пиршестве, данном некоторым мне знакомым купцом. На этом пиршестве были и портные, и продавцы полотен, и плотники, и другие. С восходом солнца нам подали угощение, и к нам вошел хозяин дома в сопровождении незнакомого красивого молодого человека, уроженца Багдада. Он был одет в платье необычайной красоты и сам обладал привлекательной наружностью, но был только хром. Когда он вошел и поклонился нам, мы все встали. Он же, собираясь сесть, заметил между нами цирюльника и сесть отказался, выразив желание уйти от нас. Но как мы, так и хозяин дома остановили его и заставили занять место. Хозяин же обратился к нему с такими словами:

– Почему это ты не успел прийти и уже собираешься уйти?

– Ради Аллаха, господин мой, – отвечал он, – не удерживай меня, потому что уйти я хочу из-за цирюльника, что сидит с вами.

Хозяин, услыхав это, очень удивился и сказал:

– Как же это может быть, что этот молодой человек, уроженец Багдада, так смущен присутствием цирюльника?

Все мы взглянули на него и сказали:

– Скажи нам причину твоего неудовольствия этим цирюльником.

– Господа, – отвечал молодой человек. – В Багдаде случилось со мной и с этим цирюльником необыкновенное происшествие, и он – причина моей хромоты и того, что у меня сломана нога. И я поклялся, что не сяду в том месте, где будет он, и не стану жить в одном с ним городе. Я покинул Багдад и поселился здесь, в городе, но сегодня же, не дождавшись ночи, уеду отсюда.

– Умоляем тебя, – сказали мы ему все, – ради Аллаха, расскажи нам твою историю с ним.

Цирюльник побледнел, услыхав, о чем мы просим молодого человека. А молодой человек рассказал следующее:

– Знайте, добрые люди, что отец мой был одним из первых купцов Багдада, и Аллах (да прославится имя Его) не дал ему других сыновей, кроме меня; и когда я вырос и достигнул зрелого возраста, Аллах призвал отца моего к себе, и я остался со своим богатством, слугами и служащими. Я начал есть очень хорошо и одевался роскошно. Аллах (да прославится совершенство Его) создал меня ненавистником женщин; и таким образом я жил, пока однажды, прогуливаясь по улицам Багдада, я был остановлен толпой женщин, от которой я тотчас же бежал в боковой глухой переулок и сел в конце его на мастабах. Только что успел я сесть, как отворилось окно на противоположной стороне улицы, и из него выглянула девушка, прекрасная, как полная луна, и такая, какой мне никогда не приводилось видеть. За окном у нее стояли цветы, и она высунулась полить их, потом посмотрела направо и налево и затем, заперев окно, ушла. Сердце мое воспламенилось, и мысли мои все были заняты только ею. Ненависть к женщинам обратилась в любовь, и я просидел на том же месте до солнечного заката, ничего не видя и не помня от страсти, как вдруг появился кади, ехавший по переулку с рабами и слугами перед ним и позади него. Кади остановился и вошел как раз в тот дом, из которого выглянула девушка; таким образом я догадался, что он был ее отцом.

Опечаленный, вернулся я домой и упал на постель, озабоченный мыслями; мои рабыни пришли ко мне и сели около меня, не зная, что со мною, а я не говорил им ничего и не отвечал им на их вопросы, и тоска моя только усиливалась. Соседи стали приходить ко мне и развлекать своими посещениями; в числе посетителей была одна старуха, которая только взглянула на меня и тотчас же догадалась, что со мною делалось; поэтому она подсела к моему изголовью и, ласково обращаясь ко мне, сказала:

– О сын мой, скажи мне, что с тобой?

Я рассказал ей все, что было, и она отвечала мне:

– О сын мой. Это дочь багдадского кади, и ее держат взаперти. Ты видел ее в окне ее комнаты, а отец ее занимает большую комнату под нею. Она же живет в комнате одна, и я часто посещаю ее. Только чрез меня можешь ты добиться свидания с нею и потому успокойся.

Выслушав ее, я несколько приободрился и успокоился душой, чему родные мои очень обрадовались. Я встал совершенно бодрым, в надежде на полное выздоровление, а старуха ушла, но скоро вернулась с совершенно изменившимся лицом и сказала:

– О сын мой. Не спрашивай меня, что она сделала, когда я ей сказала о твоей любви. Она отвечала мне: «Если ты не замолчишь, вздорная старуха, и не перестанешь говорить пустяков, то я поступлю с тобой, как ты того заслуживаешь». Но все-таки я схожу к ней еще раз.

Услыхав это, я опять страшно расстроился, но через несколько дней старуха опять пришла и сказала;

– О сын мой. На этот раз я желаю получить вознаграждение за добрые вести.

При этих словах душа моя успокоилась, я отвечал:

– Ты получишь от меня все, что тебе угодно.

– Вчера я отправилась к девице, – сказала она мне, – и она, увидав меня огорченной и с заплаканными глазами, сказала мне: «Ах, тетушка, отчего ты такая расстроенная?» В ответ на это я заплакала и отвечала: «О, дочь моя и госпожа, вчера я приходила к тебе, посетив одного юношу, который любит тебя и умирает от любви к тебе». Сердце ее тронулось сожалением, и она спросила: «А кто этот юноша, о котором ты говоришь? – «Это мой сын, – отвечала я, – дорогое дитя моего сердца. Несколько дней тому назад он видел тебя в окне, когда ты поливала цветы; и, увидав твое лицо, он разгорелся любовью к тебе. Я передала ему о том разговоре, что мы с тобой имели в первый раз; и это так расстроило его, что он слег: теперь он умирает, и судьба его решена». Она побледнела и сказала: «И это из-за меня?» – «Клянусь Аллахом, из-за тебя, – отвечала я, – и что же прикажешь ты мне теперь делать?» – «Иди к нему», – сказала она, – поклонись ему от меня и скажи ему, что моя любовь сильнее его любви; в следующую пятницу, перед общей молитвой, пусть он придет сюда: я прикажу открыть для него дверь, поговорю с ним немного, и он успеет уйти до прихода отца с молитвы».

Услыхав эти слова старухи, я перестал томиться: сердце мое успокоилось, и я отдал ей одежду, которая была тогда на ней; она пошла от меня, говоря:

– Успокой сердце свое.

– Да я не беспокоюсь более, – отвечал я.

Все мои домашние и мои знакомые рассказывали друг другу о моем благополучном выздоровлении; и я дожил, наконец, до пятницы, когда старуха пришла ко мне и спросила меня, как я поживаю, на что я отвечал ей, что я счастлив и здоров. Я оделся, надушился и стал ждать, когда народ пойдет на молитву, чтобы мне идти к девице, но старуха сказала мне:

– Времени у тебя еще довольно, и было бы лучше, если бы ты отправился в баню и выбрился, для того чтобы уничтожить следы твоей бывшей болезни.

– Это добрый совет, – отвечал я, – но я сначала выбреюсь, а потом пойду в баню.

Таким образом, я послал за цирюльником, чтобы выбрить себе голову, сказав мальчику:

– Иди на рынок и приведи мне цирюльника, человека порядочного, не дерзкого, чтобы от болтовни его у меня не заболела голова.

Мальчик мой пошел и привел вот этого шейха, который, войдя, раскланялся и, когда я ответил ему на его поклон, сказал мне:

– Да развеет Господь твое горе и твою заботу, и несчастья, и страдание.

– Да услышит Господь молитвы твои, – отвечал я.

– Развеселись, господин мой, – сказал он, – так как здоровье возвратилось к тебе. Желаешь ты, чтобы я выбрил тебя или пустил тебе кровь? Так как, по уверению Ибн– Аббаса[135]135
  Абд-Аллах-Ибн-Аббас был ученейшим из товарищей своего двоюродного брата Магомета и одним из лучших толкователей его слов и поступков. Он получил прозвище Толкователя Корана.


[Закрыть] пророк сказал: кто стрижется по пятницам, того Господь избавит от семидесяти болезней. И тот же самый Ибн-Аббас говорит, будто пророк сказал: кто ставит себе по пятницам рожки, тот не обеспечен от слепоты и от частых болезней.

– Воздержись, – сказал я, – от бесполезных разговоров и выбрей мне скорее голову, так как я еще слаб.

Он встал, протянул руку, достал платок и развернул его. В платке оказалась астролябия[136]136
  Арабы предпочтительно перед другими астрономическими инструментами употребляют астролябию. Она бывает обыкновенно в четыре-шесть дюймов в диаметре и состоит из круглой пластинки, с разделенным на градусы ободком, внутри которой приделаны еще несколько более тонких пластинок и дуга градусного круга, двигающаяся на оси в центр. На пластинках начерчено множество диаграмм для различных вычисленій. Весь снаряд этот приделан к кольцу, или держится на шнуре, привязанном к кольцу, и во время наблюдений вследствие своей собственной тяжести сохраняет должное положение.


[Закрыть] с семью пластинками. Взяв ее, он вышел с нею на середину двора, где, подняв голову к солнцу, довольно долго смотрел и затем сказал мне:

– Знай, что сегодня, в пятницу, в десятый день Сафара[137]137
  Сафаром называется второй месяц магометанского года.


[Закрыть] в 263 году после бегства Магомета – да будет над ними мир и благословение – и звездой Марсом, оказывающей влияние, прошло семь градусов и шесть минут, и случилось так, что Меркурий встретился с этой планетой, и все это доказывает, что теперь самое удобное время для бритья волос. Кроме того, мне указано, что ты желаешь оказать кому-то благодеяние, – счастливый тот человек. Кроме того, мне указано, что тут идет дело о предмете, о котором я не хочу говорить с тобой.

– Клянусь Аллахом, – вскричал я, – ты утомил меня своими предсказаниями так, что у меня заболела голова, в то время как я позвал тебя только для того, чтобы выбрить мне ее. Ну, встань и начни брить, и не рассуждай больше.

– Клянусь Аллахом, – отвечал он, – если бы ты знал сущность этого дела, то ты просил бы меня объяснить его тебе, и я советую тебе поступать сегодня по моему указанию, извлеченному мною из астрономических выводов. Тебе следует прославить Господа и не возражать мне, потому что я даю тебе добрый совет и смотрю на тебя с состраданием. Желал бы я находиться в твоем услужении целый год, для того чтобы ты мог воздать мне справедливость, и за это я не потребую от тебя никакой платы.

Выслушав это, я сказал ему:

– Право, ты убиваешь меня сегодня, и я не знаю, как избавиться от тебя.

– О господин мой, – отвечал он, – народ зовет меня Эль-Самитом[138]138
  Эль-Самит означает «Молчаливый».


[Закрыть] за то, что я так мало говорю, и этим я отличаюсь от своих братьев: старшего брата моего зовут Эль-Бакбуком, второго – Эль-Геддаром, третьего – Бакбаком, четвертого – Эль-Куз-Эль-Асвани, пятого – Эль-Фещшаром, шестого – Щакаликом, а седьмого, т. е. меня, Эль-Самитом[139]139
  Арабы обыкновенно носят своих детей в сидячем положении на плече.


[Закрыть].

Слушая, как цирюльник этот осыпал меня своей болтовней, я почувствовал, что желчный пузырь мой лопается, и сказал мальчику:

– Дай ему четверть червонца и, ради самого Аллаха, выпроводи его, так как брить голову я более не желаю.

Цирюльник же, услыхав то, что я сказал мальчику, вскричал:

– Что это такое сказал ты, о господин мой! Клянусь Аллахом, я не хочу брать от тебя платы до тех пор, пока не услужу тебе, а услужить тебе я должен: моя обязанность – исполнить твое желание, и мне все равно, получу ли я плату. Если ты не знаешь мне цены, то зато я знаю цену тебе; и отец твой – да помилует его Аллах – милостиво обращался с нами, потому что он был человек великодушный. Клянусь Аллахом, однажды отец твой послал за мной, вот как ты в сегодняшний благословенный день, и когда я пошел к нему, то у него было несколько человек гостей, он сказал мне: «Пусти мне кровь». Я взял астролябию, сделал для него наблюдение и нашел, что время для кровопускания неблагоприятно и что оно будет сопровождаться неудачей. Вследствие этого я тотчас же сообщил ему об этом, и он исполнил мое желание и выждал благоприятного времени, и тогда я пустил ему кровь. Он не возражали, а, напротив того, поблагодарил меня, как поблагодарили и все присутствующие гости. Отец твой дал мне сто червонцев за услуги по кровопусканию.

– Лиши, Господи, – сказал я, – Своей милости моего отца за то, что он знался с таким человеком, как ты.

– Нет Бога, кроме Аллаха, – смеясь, вскричал цирюльник, – а Магомет – пророк его. Да прославится совершенство того, кто меняет других, но сам не может быть изменяем. Я считал тебя человеком разумным, но вследствие своей болезни ты говорил пустяки. В своей чудной книге Господь упоминал о людях, умеющих сдерживать гнев свой и прощать людям, но ты не принадлежишь к их разряду. Мне неизвестна причина твоей поспешности, а ты знаешь, что отец твой ничего не предпринимал, не посоветовавшись со мной; известно, что можно доверять человеку, который пользуется чьим-либо доверием; ты не найдешь никого на свете, ближе меня знакомого с житейскими делами, и я стою здесь, готовый к твоим услугам. Я не недоволен тобой, и как же ты можешь быть недоволен мной? Но я все перетерплю от тебя ради тех милостей, которыми я пользовался от твоего отца.

– Клянусь Аллахом, – вскричал я, – ты надоел мне своей болтовней и отуманил меня своими разговорами. Я желаю только, чтобы ты выбрил мне голову и убирался от меня.

Я совершенно вышел из себя и хотел вскочить, хотя он уже смочил мне голову.

– Я знаю, – сказал он, – что ты сердишься на меня, но я на тебя не сержусь, потому что ты слабоумен и молод.

Давно ли я носил тебя на плечах своих и водил тебя в школу.

– О брат мой, – возразил я ему на это, – Аллахом умоляю тебя, уходи от меня, для того чтобы я мог заняться своим делом.

Я разорвал свою одежду, и он, увидав это, взял бритву и стал ее точить, и точил до тех пор, пока душа моя чуть не простилась с телом, затем, пододвинувшись к моей голове, он выбрил незначительную часть ее, после чего поднял голову и сказал:

– О господин мой, торопливость исходит от дьявола. После этого он прочел следующую строфу:

 
Обдумай основательно свой план
И не спеши с его ты исполненьем.
Будь милосерден ко всем, и ты найдешь
Того, кто милосерд. У человека
От власти никакой и не бывало,
Весь род людской стоит под властью Бога.
 

– О господин мой, – продолжал он, – я не думаю, чтобы тебе известно было мое положение в обществе, так как рука моя ходит по головам царей и эмиров, и визирей, и мудрецов, и ученых; а о таком человеке, как я, поэт сказал:

 
Товары крайне сходны с ожерельем
Из жемчуга, в котором самой крупной
Жемчужиной является цирюльник,
Который превосходит всех других
Своим искусством и умением брить.
И во дворцы является всегда,
Чтоб чисто выбрить головы царей.
 

– Не говори о том, что до тебя не касается, – сказал я. – Ты истомил мою душу и расстроил меня.

– Мне кажется, что ты торопишься, – отвечал он.

– Тороплюсь! Да! Да! – отвечал я.

– Делай все медленно, – сказал он, – потому что поспешность исходит от дьявола и служит причиной раскаяния и неудовольствия, и Магомет, да будет над ними благословение и мир, сказал: «Самое лучшее дело есть то, которое начато по размышлению». Я готов поклясться Аллахом, что твое дело начато не так, и вот поэтому-то мне хочется, чтобы ты сообщил мне, куда ты так спешишь. Я желаю, чтобы ты спешил на что-нибудь хорошее, хотя боюсь, что это не так.

До назначенного времени оставалось еще три часа, и он в сердцах отбросил бритву и, взяв астролябию, снова пошел смотреть на солнце. Пробыв на дворе довольно долго, вернулся и сказал:

– До общей молитвы остается не более не менее, как три часа.

– Ради самого Аллаха, – сказал я, – замолчи, так как ты истомил всю мою душу.

После этого он взял бритву и так же долго, как и в первый раз, точил ее и затем выбрил мне еще кусочек головы. Выбрив, они остановился и сказал:

– Очень меня беспокоит твоя поспешность. Если бы ты сказал мне причину ее, то это было бы лучше для тебя, так как ты знаешь, что отец твой ничего не делал, не посоветовавшись со мной.

Теперь я увидел, что не мог от него избавиться, и подумал: «Время общей молитвы наступило, и мне следует выйти, прежде чем народ пойдет из мечети; если я промешкаю еще немного, то мне к ней не попасть».

Вследствие этого я громко сказал ему:

– Поспеши прекратить эту болтовню и назойливость, так как мне надо идти в гости.

Услыхав о том, что я иду в гости, он вскричал:

– Сегодняшний день, счастливый для меня день. Вчера я пригласил к себе знакомых и забыл приготовить им угощение, и вспомнил только теперь. Я боюсь подумать о том, как они будут мною недовольны.

– Не беспокойся об этом, – сказал я ему, – ты знаешь, что сегодня я отправляюсь в гости, и потому все, что у меня имеется из еды и питья, я могу отдать тебе, если только ты услужишь мне и поспешишь кончить.

– Да ниспошлет Господь на тебя Свое благословение, – вскричал он. – Скажи мне, что можешь ты дать для моих гостей, для того чтобы мне узнать в точности.

– У меня есть, – отвечал я, – пять мясных кушаний, десять вареных кур и жареный барашек.

– Прикажи принести все это, для того чтобы я мог видеть.