Текст книги "Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия"

– Подожди, я хочу нечто показать тебе и поговорить с тобой.

Я остался, а она, развернув платок, достала оттуда кусок этого полотна и подала его мне; тут я увидал этих самых ланей, на которых ты смотришь теперь, и, полюбовавшись ими, взял их, дав ей обещание приходить в сад каждую ночь, и простился с нею совершенно счастливый. От радости я забыл исполнить поручение сестры.

Отдав мне кусок полотна с вышитыми на нем ланями, она сказала мне:

– Это работа моей сестры.

– А как зовут твою сестру? – спросил я.

– Зовут ее Нур-Эль-Гуда, – отвечала она. – Пожалуйста, береги эту вышивку.

После этого я простился с нею и ушел, довольный своей судьбой. Вернувшись, я прошел к своей двоюродной сестре и застал ее лежащей. Увидав меня, она встала и, обливаясь слезами, подошла ко мне и, поцеловав меня в грудь, сказала:

– Сказал ли ты те стихи, что я поручила тебе сказать?

– Забыл, – отвечал я, – и забыл, думая об этих ланях.

И я разложил перед нею этот кусок полотна. Она встала, потом опять села. и, проливая слезы от нетерпения; сказала:

– О сын моего дяди, подари мне этот кусок полотна:

Я отдал ей вышивку, а она, взяв ее, растянула и стала смотреть. Когда стало темнеть, она сказала мне:

– Отправляйся, и да спасет тебя Аллах! Но, уходя оттуда, скажи ей стихи, которым я выучила тебя и которые ты забыл.

– Ну, так повтори их мне, – сказал я.

Она повторила, и я отправился.

Войдя в сад, я прошел прямо в макад и нашел возлюбленную свою уже там ожидающей меня. Увидав меня, она встала, поцеловала меня и посадила; мы пошли и выпили, а утром я сказал ей стихи:

 
О вы, влюбленные, я заклинаю
Аллахом вас сказать открыто,
Что должен делать юноша тогда,
Когда любовь огнем в душе горит.
 

Выслушав их, она с глазами, полными слез, отвечала мне:

 
Свою любовь скрывать он должен свято
И тайны никому не открывать,
И должен быть во всякую минуту
Терпенья и покорности примером.
 

Я запомнил эти стихи, очень довольный, что исполнилось поручение сестры, и, простившись, вернулся к ней. Я нашел ее лежащей, а мать моя сидела у нее в голове и плакала о ней. Когда я вошел в комнату, мать моя сказала мне:

– Хорош двоюродный брат! Можно ли оставлять так больную дочь своего дяди и не спросить даже о ее здоровье?!

Сестра же, услыхав меня, подняла голову, села и сказала:

– О Азиз, сказал ли ты ей те стихи, которые я прочла тебе?

– Да, – отвечал я, – и, услыхав их, она заплакала и отвечала мне тоже стихами, которые я и запомнил.

– Скажи мне их, – сказала сестра.

Услыхав ответные стихи, она горько заплакала и продекламировала новые стихи:

 
Старался он терпенье сохранить;
Но все-таки не мог спасти он сердце,
Горячим опьяненное желаньем.
 

После этого она сказала мне:

– Когда ты снова пойдешь к ней, то повтори ей эти стихи, которые я только что сказала тебе.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал я.

По своему обыкновенно, я пошел в сад, и перед уходом я сказал своей возлюбленной эти стихи. Она выслушала их, из глаз ее полились слезы, и она отвечала так:

 
А если не имеет он терпенья
Молчать про тайну сердца своего,
То я не знаю лучшего исхода
Из положенья этого, чем смерть.
 

Запомнив эти стихи, я вернулся домой; и, войдя к сестре, нашел ее в бесчувственном состоянии, а мать моя сидела у ее изголовья. Услыхав мой голос, сестра пришла в себя, открыла глаза и сказала:

– О Азиз, сказал ли ты ей стихи?

– Сказал, – отвечал я.

Выслушав ответные стихи, она заплакала и продекламировала мне новое стихотворение. Я повторил сказанное ею; выслушав меня, она опять лишилась чувств и, очнувшись, повторила мне это стихотворение:

 
Мы слышим и спешим повиноваться,
И умираем с пламенем в душе.
Ты передай привет мой той, которой
Стараньями был наш союз расстроен.
 

С приближением ночи я по обыкновению пошел в сад и увидал, что возлюбленная уже ждала меня. Мы поели и попили, а утром перед уходом я повторил то, что велела сказать сестра. Выслушав стихи, она громко крикнула и в страшном волнении проговорила:

– Клянусь Аллахом, что говорившая эти стихи умерла! – она заплакала и прибавила: – Горе тебе! Не родственница ли та, что посылала с тобой стихи?

– Она дочь моего дяди со стороны отца, – отвечал я.

– Не может быть, – отвечала она. – Клянусь Аллахом, если бы она была дочерью твоего дяди, то ты любил бы ее так же, как она любит тебя. Ты погубил ее, и Господь погубит тебя так же, как ты погубил ее! Клянусь Аллахом, если бы ты сказал мне, что у тебя есть двоюродная сестра, я никогда не сошлась бы с тобой.

– Говорю тебе по правде, – отвечал я, – что она моя двоюродная сестра и что она и объясняла мне все знаки, которые ты мне делала, и она-то научила меня, как поступать с тобою: твоей взаимности я добился только благодаря ей.

– И она знает о наших отношениях? – спросила она.

– Знает, – отвечал я.

– Да пошлет тебе Аллах, – вскричала она, – столько же горя, сколько ты причинил ей! Иди навестить ее, – прибавила она.

Я пошел от нее в страшной тревоге и не останавливался до нашей улицы, где услыхал плач, и, спросив, что это значит, получил такой ответ: «Мы нашли Азизех мертвой за дверью».

Я вошел к себе в дом, и мать моя, увидав меня, вскричала:

– Смерть ее на твоей душе, и Господь не простит тебе ее крови. Что ты за двоюродный брат!

Когда пришел мой отец, мы приготовили тело ее к погребению и похоронили, исполнив все обычные церемонии, наняли читальщиков для прочтения всего Корана на ее могиле и пробыли на могиле три дня, после чего я вернулся домой, горюя о ней. Мать моя обратилась ко мне, сказав:

– Я хочу узнать, что ты сделал ей и чем разбил ее сердце. Я постоянно спрашивала ее, о сын мой, о причине ее болезни, но она не хотела сообщить мне. Аллахом умоляю тебя, скажи мне, что ты с нею сделал, из-за чего она умерла?

– Ничего я не сделал, – отвечал я.

– Пусть Господь накажет тебя за нее, – продолжала мать, – потому что она ничего не сказала мне и скрыла причину своего несчастья до самой смерти, постоянно сохраняя свою любовь к тебе. Когда же она стала уже кончаться, она открыла глаза и сказала мне:

– О жена моего дяди, дай Бог, чтобы сын твой не был обвинен за мою кровь и не был бы наказан за то, что он сделал со мной. Меня же Господь переносит из этого тленного мира в вечность.

– О дочь моя, – отвечала я, – Господь сохранит тебя и спасет твою юность! И я спросила ее о причине ее болезни, но она ничего не отвечала мне. Затем она улыбнулась и сказала мне:

– О жена моего дяди, если сын твой пойдет туда, куда он теперь ходит, то попроси его, уходя оттуда, сказать эти две фразы:

 
Верность хороша, а предательство низко,
Я желаю этого из сострадания к нему.
Как была я ему полезна в жизни,
Так желаю быть полезной и после смерти.
 

После этого она дала мне одну вещь для тебя и взяла с меня клятву, что эту вещь я отдам тебе только тогда, когда увижу, что ты плачешь и жалеешь о ней. Эта вещь находится у меня, и когда я увижу тебя в таком состоянии, то дам ее тебе.

– Покажи ее мне, – сказал я.

Но мать моя не согласилась.

Тут я предался удовольствию и забыл о смерти сестры, так как голова у меня была не на месте и я желал проводить целые дни и ночи со своей возлюбленной. Едва только начало смеркаться, как я уже появился в саду. Там я застал свою возлюбленную, нетерпеливо меня ожидавшую. При виде меня она бросилась ко мне, обняла меня и спросила о сестре.

– Она умерла, – отвечал я, – и мы уже совершили цикр[177]177
  После смерти очень часто совершают церемонию, называемую цикром. Человек тридцать участников церемонии садятся овальным кругом по одну сторону улицы, посреди горят три большие восковые свечи в низеньких подсвечниках. По одну сторону продолговатого круга становятся четыре певца Корана и с ними музыкант, играющий на инструменте вроде флейты. Участники церемонии читают Коран и поют из него стихи. Между пением и чтением водворяется молчание минуты на четыре. Иногда они поют и читают сидя, а иногда встают и в конце церемонии все жестикулируют и приходят в сильное волнение.


[Закрыть] и прочли Коран. Сегодня уже пятая ночь с ее смерти.

Услыхав это, она заплакала и сказала:

– Разве не говорила я тебе, что ты убил ее? Если бы ты рассказал мне о ней перед ее смертью, я поблагодарила бы ее за ее доброту ко мне: ведь она оказала мне услугу, уступив тебя мне. Не будь ее, мне бы с тобой не свидеться, и я боюсь, чтобы из-за нее тебя не постигло какое-нибудь несчастье.

– Она простила меня перед смертью, – сказал я и рассказал ей все, что узнал от матери.

– Ради Аллаха, умоляю тебя, – вскричала она, – узнай от своей матери, что такое она оставила тебе.

– Моя мать сказала мне, – продолжал я, – что, умирая, она поручила передать мне следующее: если сын твой пойдет туда, куда он теперь ходит, то попроси его, уходя оттуда, сказать эти две фразы: «Верность хороша, а предательство низко».

Возлюбленная моя, услыхав это, вскричала:

– Милость Аллаха (да прославится имя Его) да будет над нею, потому что она спасла тебя от меня! Я замышляла против тебя недоброе, но теперь я ничего против тебя не сделаю и не побеспокою тебя.

Я очень удивился ее словам и спросил ее:

– Что же ты хотела сделать со мною после нашей взаимной любви и всего, что произошло между нами?

– Ты любишь меня, но ты молод, не научился еще обманывать и не знаешь нашего коварства и лжи. Если бы она была жива, она помогла бы тебе, так как она спасла тебя от погибели. Теперь я прошу тебя не говорить ни с одной женщиной и не отвечать никому у из нашего пола, ни старой, ни молодой. Берегись, берегись, потому что ты не знаешь коварства женщин и лживости их: та, которая объясняла тебе мои знаки, умерла, и я боюсь, чтобы ты не попал в какую-нибудь западню, из которой некому будет выручить тебя после смерти твоей сестры. Как я жалею дочь твоего дяди! Мне досадно, что я не знала ее перед смертью и не поблагодарила ее за то, что она для меня сделала! Милость Аллаха (да прославится имя Его) да будет над нею, так как она скрывала свою тайну, а не высказала того, что чувствовала, и не будь ее, ты не сошелся бы со мною. Теперь же я хочу просить, чтобы ты сделал мне одолжение.

– Что такое? – сказал я, – Проводи меня, – отвечала она, – на ее могилу, для того чтобы я поклонилась ей и написала бы на ней стихи.

– Завтра, – отвечал я, – если угодно будет Господу, да святится имя Его.

Я провел эту ночь с нею, и она несколько раз повторяла мне:

– Как жаль, что ты не говорил мне о своей сестре до ее смерти!

– Что означают, – спросил я, – сказанные ею слова: «Верность хороша, а коварство низко?»

Но она не отвечала мне на это.

Утром она встала и, взяв кошелек с несколькими червонцами, сказала:

– Вставай и покажи мне могилу; я хочу посетить ее, написать на ней стихи и выстроить над ней купол; хочу также просить о ниспослании на нее милости и раздать эти деньги бедным, чтобы они молились о душе ее.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал я.

Я пошел вперед, а она шла за мною и раздавала милостыню, а подавая, всякий раз говорила:

– Это за упокоение души Азизех, которая таила свою тайну, пока не испила чашу смерти, и все-таки не открыла своей любви.

– Она продолжала подавать таким образом, говоря: «за душу Азизех», пока мы не пришли к могиле и кошелек ее не опустел. Увидав могилу, она упала на нее и горько заплакала. Затем она взяла тоненькую стамеску и молоток и высекла на могильной плите следующее стихи:

 
Я проходила посредине сада
Вблизи могилы бедной, на которой
Лежали семь цветочков анемона,
И я спросила: «Чья могила эта?»
Земля ответила: «Смотри с почтением
На это место, ведь оно скрывает
Любившую любовью безнадежной.
И я тогда сказала над могилой:
«Да будет Бог с тобою, жертва страсти,
И да найдешь ты мир в селеньях рая!»
Среди творений Бога крайне жалки
Влюбленные, когда даже могила
У них одной землей только прикрыта.
О, если бы могла я и умела,
Я в нежный сад тебя бы превратила
И каждый день тебя бы поливала
Ручьями слез сочувственных моих.
 

После этого она сильно заплакала и встала; я встал вслед за нею, и когда мы вернулись в сад, она сказала мне:

– Аллахом умоляю тебя никогда не покидать меня.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал я.

Таким образом я продолжал по-прежнему посещать ее; она относилась ко мне ласково и хорошо и часто спрашивала меня о двух фразах, сказанных сестрою перед смертью моей матери, и я повторял их ей. Я по-прежнему ел, пил, беседовал и одевался в разнообразные нарядные одежды, так что сделался плотным и жирным и, не испытывая ни горя, ни досады, совершенно забыл свою двоюродную сестру.

Я наслаждался так в продолжение целого года. В начале нового года, отправившись однажды в баню, я освежился и надел чистую одежду, а выйдя из бани, я выпил кубок вина и потянул воздух, пропитанный духами, распространявшимися от моего платья. На сердце у меня ощущалось предчувствие какой-нибудь беды или несчастья, но с наступлением ночи я все же намеревался пойти к своей красавице. Отправившись к ней опьяненный, я заблудился, и зашел в улицу Накиб, и пошел вдоль нее. Вскоре я встретил там старуху, которая несла в одной руке зажженную свечу, а в другой – сложенное письмо. Когда я подошел к ней, она со слезами на глазах сказала мне:

– О сын мой, не умеешь ли ты читать?

– Умею, тетушка, – отвечал я.

– Возьми это письмо, – продолжала она, – и прочти его мне.

Она протянула мне письмо, я взял его, развернул и, прочитав его содержание, сказал ей, что это письмо от влюбленного к своей возлюбленной. Услыхав это, она очень обрадовалась и, прочитав за меня молитву, сказала:

– Да рассеет Господь твои тревоги и заботы, как ты рассеял мои!

Она взяла письмо и ушла от меня, но скоро вернулась и, поцеловав мне руку, сказала:

– О господин мой, пошли Господи (да святится имя Его) счастливую тебе молодость и не накажи тебя. Прошу тебя пройти со мною несколько шагов до этой двери, потому что они там не верят, что написано в письме; пройди со мною и за этой дверью прочти письмо, а затем прими мои молитвы за тебя.

– А что за история этого письма? – спросил я.

– О сын мой, – отвечала она, – письмо от моего сына, который уехал десять лет тому назад. Он уехал с товарами и все это время пробыл на чужбине, так что мы потеряли надежду на его возвращение, думая, что он умер. Вдруг от него пришло письмо, а у него есть сестра, которая и день, и ночь плакала о нем. Когда же я ей сказала, что он здоров и преуспевает в своих делах, то она мне не поверила и сказала: приведи мне кого-нибудь, чтобы прочесть мне это письмо, для того чтобы сердце мое успокоилось. Ты знаешь, о сын мой, что все, кто любят, склонны подозревать все дурное, и потому будь так добр, прочти это письмо, стоя за занавеской, а сестра его будет стоять за дверью, и ты получишь награду за то, что исполнишь просьбу твоих единоверцев и успокоишь их, ведь апостол Господа (да благословит и спасет его Бог!) сказал: кто успокаивает огорченного человека в его несчастии, того успокоит Сам Господь в его несчастии, а в другом месте говорится: кто снимет с души ближнего одну тревогу мира сего, с души того человека Господь снимет в день Страшного суда семьдесят две тревоги. Я высказала тебе просьбу, не откажи мне.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал я, и мы пошли.

Она шла передо мною, я пошел за нею, пока мы не дошли до большой двери, окованной медью. Она остановилась у этой двери и крикнула по-персидски, и к нам тотчас же легкой и красивой походкой вышла девушка. Панталоны ее были засучены до колен, и я увидел ноги, которые могли с ума свести своей красотой. Они казались точно вылитыми из алебастра, и на щиколотках у них красовались запястья из золота и браслетов. Подол своего верхнего платья она держала приподнятым на руке с засученными рукавами. Взглянув на ее чудные руки, я увидал по два браслета на каждой, а в ушах у нее были жемчужные серьги, на шее очень дорогое бриллиантовое ожерелье, а на голове куфий, совершенно новый, осыпанный драгоценными камнями. Нижняя юбка у нее была подоткнута, как будто бы она была занята какой-то работой. Увидав меня, она проговорила таким звучным и мягким голосом, какого я в жизни не слыхивал:

– О матушка, так это он пришел прочесть письмо?

– Да, – отвечала старуха.

Девушка протянула мне письмо. Между ею и дверью было расстояние не более как в полрода[178]178
  Здесь, очевидно, неточность. В «роде» считается 12,5 английских миль.


[Закрыть]; я протянул руку, чтобы взять письмо, и для того высунул голову и плечи за дверь, но не успел я опомниться, как старуха приложила голову свою к моей спине и толкнула меня вперед, и я, взяв письмо, очутился в сенях. Старуха с быстротой молнии вошла вслед за мною и прежде всего захлопнула дверь, а девушка, увидав, что я уже в сенях, подошла ко мне и обняла меня, прижав к своей груди; затем, не выпуская меня из объятий, повела в сопровождении старухи со свечой в руках через семь сеней и затем вывела в большую гостиную с четырьмя диванами, в которой всадник мог бы играть в мяч. Она посадила меня и сказала:

– Открой глаза и осмотрись.

Я осмотрелся, совершенно ошеломленный тем, что со мной сделали, и увидал, что нахожусь в роскошно убранной с алебастровыми стенами гостиной, с матрацами, подушками и всем другим из парчи. В ней были две бронзовые скамьи и золотое, усыпанное бриллиантами и жемчугом ложе, годное разве только царевичу.

После этого она сказала мне:

– О Азиз, скажи мне, что для тебя будет приятнее: жить или умереть?

– Жить! – отвечал я ей.

– Если тебе приятнее жить, – продолжала она, – то ты должен жениться на мне.

– Я не хочу, – отвечал я, – жениться на такой особе, как ты.

– Если ты женишься на мне, – возразила она, – то спасешься от дочери ловкого Делилеха[179]179
  Делилехом называют обманщика и мошенника


[Закрыть].

– А кто это дочь Делилеха? – спросил я.

– Каким это образом, – засмеявшись, сказала она, – ты ее не знаешь, видаясь с нею в продолжение целого года и четырех месяцев? Да погубит ее Аллах (да святится имя его)! На свете нет женщины коварнее ее. Сколько людей убила она до тебя, и какие дела она делает! И как это ты избавился от нее, что она еще не убила и не замучила тебя?

Услыхав это, я очень удивился и сказал ей:

– О госпожа моя, каким образом ты ее знаешь?

Я пошел тотчас же из дому и появился в саду. Сад я нашел отворенным, как обыкновенно, и очень рассердился, думая: «Целый год я был в отсутствии и, придя теперь нечаянно, нахожу, по обыкновению, сады отворенными. Но мне хочется посмотреть, тут ли моя возлюбленная, а уже потом я пойду к матери».

Когда я вошел в сад, уже начало смеркаться, и, пройдя в макад, я нашел дочь Делилеха сидевшей с головой, впущенной на колени, и подперев щеку рукой. Лицо у нее очень осунулось, и глаза ввалились. Увидав меня, она вскричала:

– Слава Богу, ты жив!

Она хотела встать, но от радости снова упала. Я смутился при виде ее и опустил голову, но затем подошел к ней, поцеловал ее и сказал:

– Почему ты знала, что я приду к тебе в это время?

– Я не знала, – отвечала она. – Клянусь тебе Аллахом, я целый год не знала сна и просиживала каждую ночь в ожидании тебя; таким образом я прожила все время с того самого дня, как ты ушел от меня, я дала тебе новое счастье, и ты обещал вернуться ко мне. Я ждала тебя, но ты не пришел ни в первую ночь, ни во вторую, ни в третью; так я ждала все время, как ждут влюбленные; теперь я желаю, чтобы ты рассказал мне, по какой причине ты не приходил ко мне весь этот год. Я все рассказал ей, и когда она услыхала, что я женился, то страшно побледнела.

– Я пришел к тебе сегодня вечером, – сказал я ей, – но ночью должен уйти.

– Ей еще мало, – вскричала она, – что она женила тебя на себе, обманом завлекла к себе, держала в заключении целый год, она еще заставила тебя дать клятву, что ты вернешься к ней до утра, и не хочет позволить тебе побыть с матерью и со мной и дать тебе возможность провести с нами ночь! В каком же положении должна была находиться та особа, от которой ты был отнят на целый год, хотя я знала тебя раньше, чем знала она! Помилуй Аллах Азизех, так как она выстрадала то, что другим не под силу выстрадать, переносила все терпеливо и умерла от твоего бессердечия! Она охраняла тебя от меня. Я надеялась, что ты вернешься, и дала тебе свободу, хотя могла запереть тебя и убить.

Сказав это, она заплакала, пришла в ярость и с ненавистью посмотрела на меня. Когда я увидал, в каком она настроении, у меня затряслось под жилками, и я испугался ее и съежился, как боб на огне. Она вдруг закричала, и на крик ее прибежало десять женщин.

Набросившись на меня, они опрокинули меня на землю; и когда я упал, то она встала и, схватив нож, сказала:

– Я зарежу тебя, как режут козла, и это тебе будет последней наградой за то, что ты сделал со своей сестрой.

Почувствовав себя под рабынями, касаясь щекой земли и увидав нож у нее в руках, я счел смерть свою неизбежной и стал просить ее пощады; но она только все более и более выходила из себя и приказала рабыням завязать мне назад руки; они, исполнив ее приказание, повалили меня на спину и, сев на меня, стали держать мне голову. Затем две из них схватили меня за пятки, а две другие сели на ноги; после чего госпожа их встала с двумя другими рабынями, которым она приказала бить меня, вследствие чего они били меня до того, что я лишился чувств и не мог говорить. Придя в себя, я подумал, что легче быть зарезанным, чем таким образом битым! Тут я вспомнил слова Азизех, говорившей: «Избавь тебя, Боже, от ее злобы», – и я плакал и рыдал до тех пор, пока не охрип. Она же стала точить нож и сказала своим рабыням:

– Откройте его шею!

Но Господь вдохновил меня, и я повторил две фразы, которые говорила мне Азизех, а именно: верность хороша, а коварство низко. Услыхав эти слова, она заплакала и сказала:

– Да спасет тебя Аллах! О Азизех! Как жаль, что ты погибла в таких молодых годах! Ты приносила брату своему пользу при жизни и после твоей смерти. Клянусь Аллахом! – сказала она, обращаясь ко мне, – ты спас себя этими двумя фразами; но все-таки я хочу оставить на тебе знак моего негодования.

Говоря таким образом, она нанесла мне тяжелую рану, и я лишился чувств, но когда я пришел в себя, кровь уже более не шла, и она, дав мне выпить вина, оттолкнула меня ногой.

Я встал, но идти сначала не мог; а затем, двигаясь понемногу, добрел до дверей дома моей жены. Я нашел дверь отворенной и, не помня себя, вошел в нее. Навстречу мне вышла жена моя, которая провела меня в гостиную, где я впал в глубокий сон, но, проснувшись, я оказался положенным у дверей сада.

Я встал в страхе и пошел к себе домой, где застал мать горюющей обо мне.

– Хоть бы мне знать, где ты теперь, о сын мой! – восклицала она.

Я подошел к ней и бросился к ее ногам, а она, посмотрев на меня, тотчас же увидала, что я не здоров. Лицо у меня было желтое и темное; вспомнив о двоюродной сестре и о ее доброте ко мне, я убедился, что она любила меня. Я заплакал о ней, и мать моя тоже заплакала и сказала мне:

– О сын мой, отец твой умер.

Услыхав это, я пришел в ярость и плакал до того, что лишился чувств; придя же в себя, я посмотрел на то место, где Азизех имела обыкновение сидеть, и снова стал плакать, пока не упал в обморок от избытка своих стенаний. Плакать и стонать я не перестал до полуночи, когда мать моя сказала мне:

– Отец твой умер десять дней тому назад.

– Я горюю только о своей двоюродной сестре, – отвечал я ей, – потому что я заслужил то, что со мной случилось, так как я пренебрегал ею, тогда как она любила меня!

– А что же с тобой случилось? – спросила мать.

Я рассказал ей все, что со мною случилось, на что она отвечала мне:

– Слава Богу еще, что дело кончилось только этим и что она не убила тебя!

После этого она стала лечить мою рану, и я стал поправляться и набираться сил. Она же сказала мне:

– О сын мой, теперь я дам тебе то, что сестра твоя вручила мне, потому что вещь эта твоя, но она взяла с меня клятву, что я отдам ее тебе только тогда, когда увижу, что ты помнишь ее, горюешь о ней и любовь твоя к другой кончилась; теперь мне кажется, что все это так и есть.

Она встала и, открыв сундук, достала оттуда кусок полотна с вышитыми на нем ланями, который я когда-то дал ей. Взяв его, я нашел написанные на нем стихи, в которых она жаловалась на свою несчастную любовь ко мне, и из платка выпала бумажка со словами утешения советов.

Прочитав и поняв написанное, я снова заплакал, мать моя – также, а я продолжал смотреть на вышивку и плакат до самой глубокой ночи. В таком положении я прожил целый год; после чего несколько купцов нашего города, вот эти самые, с которыми я еду теперь, стали готовиться в путь, и мать моя посоветовала мне собраться с ними.

– Может быть, путешествие, – сказала она, – рассеет твою тоску; ты будешь отсутствовать год, а может быть, и два, и три, пока караван не вернется, и сердце твое успокоится.

Она продолжала таким образом уговаривать меня, так что я приготовил товаров и отправился с купцами, но слезы мои не высыхали в продолжение всей дороги, так как на каждой остановке я раскладывал перед собою этот кусочек полотна и смотрел на вышивку, думал о своей двоюродной сестре и плакал о ней, как ты сам видишь, потому что она любила меня и умерла вследствие моей холодности. Я сделал ей зло, а она, кроме добра, ничего мне не сделала. Теперь купцы возвращаются домой, и я вернусь с ними; отсутствие мое продолжалось ровно год. Тем не менее горе мое не уменьшилось, а, напротив, усилилось вследствие того, что я был на Камфорских островах и в хрустальном дворце.

Этих островов семь, и царствует над ними султан по имени Шах-Земан. У него есть дочь Дуния, и мне сказали, что она-то и вышивала этих ланей. Узнав это, я непременно захотел видеть ее, и потому, лишь только караван вошел в страну, я тотчас же отправился в сад, густо засаженный деревьями. Смотрителем сада был пожилой шейх, и я обратился к нему с такими словами:

– О шейх, кому принадлежит этот сад?

– Дочери царя, султанше Дунии; мы находимся около ее дворца, и если хочешь позабавиться, то открой эту калитку и можешь полюбоваться растениями и цветами.

– Будь так добр, – сказал я ему, – позволь мне посидеть в саду, пока она не придет, чтобы я мог взглянуть на нее.

– Не вижу ничего дурного в этом, – отвечал шейх.

Когда он это сказал, я все-таки дал ему денег, сказав:

– Купи-ка нам чего-нибудь поесть.

Он очень обрадовался деньгам и, отворив калитку, провел меня в сад; мы прошли с ним в очень приятное местечко, куда он принес чудных плодов и сказал мне:

– Посиди тут, пока я не вернусь.

Он оставил меня, а сам ушел, спустя некоторое время он вернулся с жареным барашком, и мы наелись им досыта. Сердце мое жаждало видеть султаншу и в то время, как мы сидели, калитка вдруг распахнулась, и шейх сказал мне. – Встань и спрячься.

Я тотчас же встал и спрятался, а черный евнух, высунув голову, сказал:

– О шейх, нет ли тут кого-нибудь постороннего?

– Нет никого, – отвечал шейх.

– В таком случае затвори выходные ворота, – продолжал евнух.

Шейх затворил ворота, и из дворца вышла султанша Дуния. При виде ее мне показалось, что луна опустилась на землю. Я смутился и почувствовал такое же влечение к ней, какое жаждущий чувствует к воде; спустя некоторое время она ушла, и дверь за нею закрылась. Тут я ушел из сада и пришел домой, сознавая очень хорошо, что она для меня недоступна. Когда товарищи мои собрались в путь, я тоже собрался с ними, и мы направились к твоему городу и здесь встретились с тобою. Вот вся моя история, и все это случилось со мною, и да будет над тобою мир.