Текст книги "Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей"

3. Шестидневное «интервью» в роли официанта[116]116
  Печатается с сокращениями


[Закрыть]

1

Три дня я ездил извозчиком, шесть дней ходил бродяжкой, теперь шесть дней послужил официантом, пройдя ступени полового трактира, слуги ресторана, официанта в клубе, кухмистерской и, наконец, в шато-кабаке.

Я не ошибусь, если скажу, что положение и служба официанта во много раз хуже положений извозчика и бродяжки, хотя, казалось бы, что нет занятия хуже извозчичьего и нет положения хуже бродяжки. Оказывается, что положение слуги в питейном заведении потому уже более тяжкое, что здесь необходимо быть своего рода мазуриком, живущим ежедневным, ежечасным обманом. Я говорю необходимо и докажу это. В большинстве человек неразвитый, свидетель всего самого безнравственного, бесчинного и безобразного, официант скоро втягивается в своё положение, теряет совесть, стыд и делается самым бесшабашным субъектом. А таких официантов в Петербурге около семи тысяч человек. Если между этими семью тысячами найдётся сотня порядочных, то эти порядочные во-первых, нищие, а во вторых, официанты-новички, не успевшие ещё втянуться в своё положение и войти в тесное общение с «коллегами»!

Не надо забывать, что официанты очень часто переходят в лакеи и слуги частных домов, попадают в разные слои столичного населения и таким образом являются разносителями, рассадниками традиций наглого обмана, плутовства, разврата и постоянного мошенничества до карманных краж включительно.

Терпим ли в столице такой институт порока и преступления, такая ужасная школа нравственного падения?! Хорошо ещё, что в 1894 года, «мальчики» изгнаны навсегда из этой школы, но, тем не менее, институт продолжает существовать и воспитывать семнадцатилетних парней прямо от земли, сохи и деревни. Поступающие в обучение парни даже не подозревают, что та наука, которую им открыто, почти публично преподают и принуждают ей следовать, строго воспрещена Уложением о наказаниях и преследуется в порядке уголовного судопроизводства.

Существующие условия службы официантов создались не сразу, а складывались постепенно, идя медленно по наклонной плоскости порока и преступлений. Раньше обсчитывать гостей считалось предосудительным, теперь это постоянное явление, это спорт, подвиг, достоинство, заслуга «хорошего» и «опытного официанта». Раньше обшаривание карманов пьяного гостя случалось редко и представлялось преступлением, а теперь это явление заурядное. Раньше плутни слуги составляли тайну его совести, секрет, о котором он не рассказывал даже жене, теперь же плутни устраиваются сообща, по уговору артели, целыми компаниями, шайками.

Прежде слуга боялся жалобы или протеста гостя, дорожа местом, теперь, же он во многих заведениях чувствует себя выше хозяина. Не он от хозяина, а хозяин от него зависит, и поэтому он груб, нагл и дерзок с гостем, требуя с последнего заведомо лишнее, вступая в препирательство и угрожая ему кулаками, если он не хочет добровольно позволить себя общипать. Прежде слуга только служил гостям, а теперь он коммерсант, торгующий на своих столах и устраивающий целые аферы и облавы на гостя!

2

В потёртом, несколько засаленном фраке, при белом жилетеи таком же галстухе[117]117
  Так в тексте


[Закрыть] явился я с предложением услуг к ресторатору Петру Петровичу (псевдоним). Явился! Это легко сказать, но нелегко было исполнить! Пётр Петрович сам из шестёрок, но теперь богатый купец, владелец нескольких заведений, домов и лавок, «Персона», до известной степени, в кругу общества, он является полубогом для людей, которые от него зависят. И что это за отвратительнейший, циничный человек, с его жирными, заплывшими, опухшими ланитами, маленькими, масляными тупыми глазками, красной короткой шеей, выпятившимся брюхом, точно у него подвешена подушка, короткими, толстыми как у слона, ногами и постоянно всклокоченной головой. Мне приходилось видеть Петра Петровича на некоторых собраниях-заседаниях – там он почтителен; одна рука роет волосы, другая покоится на брюхе; рот искривился в улыбку, голова несколько. наклонена; при сгибах корпуса для поклона левая нога лягается; он говорит скороговоркой, вкрадчиво и через слово прибавляет привычное «с», «так точно» или «слушаю-с»…

Но здесь, когда я явился к нему официантом, с предложением услуг, это был китайский богдыхан, владыка «Нанкина»[118]118
  Выдуманное Н.Н.Животовым название ресторана.


[Закрыть], повелитель рабов, дикий магнат… Сколько величия в этой питейной утробе и сколько презрения к голодному труженику, просящему работы из-за куска хлеба! Хороший хозяин с собаками лучше обходится, чем этот владыка со своими фрачными подданными.

Прежде чем мне в роли официанта удалось предстать пред очи Петра Петровича, я прошёл долгие мытарства. Раз пять я приходил упрашивать швейцара позволить мне пройти в ресторан «попроситься»… Он отвечал: «пошёл вон, много вас тут шляется, мы с улицы не берём всяких бродяг». С заднего хода тоже не пускают. Наконец швейцар смилостивился и допустил до «старшого», т. е. главного официанта.

«Старшой» потребовал внести 5 рублей за рекомендацию «самому», потому что без его протекции «сам» не принимает, Условия службы такие: жить должен, где хочешь, есть – что хочешь, жалованье не полагается, залогу внести 25 рублей, и ежедневно опускать в кружку 30 копеек на ремонт хозяйской посуды. Таким образом, считая комнатку для ночлега в месяц 5 рублей, харчи 10 рублей, за будущую разбитую посуду 9 рублей, всего 24 рублей. Это я должен платить хозяину, у которого буду работать 16–18 часов в сутки! Прибавьте к этому ежедневно чистую манишку, белый жилет, приличный фрак – получится 30 руб. в месяц. Но этого мало; я должен дежурить, убирать залы, заправлять лампы, исполнять всякие хозяйские (лично его) поручения – и все это в придачу к обязанностям официанта!

Выслушав эти «условия», я призадумался. Где же я возьму эти 30–35 рублей, которые я должен заплатить Петру Петровичу за право работать на него?! «На чай»?…

Да, «на чай» гости дают: гривенник, пятиалтынный, а ведь этих гривенников надо набрать больше рубля в день, чтобы только расплатиться с Петром Петровичем! А что же я-то сам заработаю?! За что же я буду работать, отдавая Петру Петровичу свои молодые годы здоровье, силы? Кто же будет меня питать, когда я заболею, состарюсь, проработав даром молодость? А паспорт, подати, семья, деревня?!

– Дурак, – сказал мне «старшой», выслушав мои сомнения. – А как служат другие, да ещё деньги наживают? Да ты служил ли раньше?

– Служил.

Я назвал трактир наугад.

– Вот и есть дурак. Разве у нас такой гость как там? Там чаю одному, да пять приборов, бутылку пива и семь стаканов, а у нас меньше зелёненькой[119]119
  Три рубля


[Закрыть] и гостя нет, а то красненькая[120]120
  Десять рублей


[Закрыть] или четвертная. Тут, брат, не гривенником на чай пахнет, а сумеешь так и рубли в карман положишь!

– Покорнейше благодарю, – отвечал я, подавая «старшому» пятирублёвку.

– Ладно, приходи завтра, я тебя представлю «самому».

Я пришёл на завтра, но прождав часа четыре, ушёл ни с чем, так как сам был занят. На следующий день «старшой» сказал обо мне Петру Петровичу, но тот промычал «э…э» Напомнить второй раз «старшой» не решился, а Пётр Петрович забыл или не хотел принять, но только пришлось опять уйти не представившись… Только в пятый раз моего хождения «старшой» выбежал в прихожую, где я ждал, и схватил меня на рукав:

– Иди скорей, велел привести… Да, ну, шевелись…

Я оправил галстух, одёрнул жилет и рысцой пустился за «старшим». Пётр Петрович сидел за одним из столов залы и «кушали» с двумя знакомыми «господами» – тоже трактирщиками. Мы остановились в почтительном расстоянии… На мой поклон он повёл только бровями и сейчас же отвернулся, продолжая свой разговор с «господами»…

Я стоял… Пётр Петрович наливал рюмки; они выпивали, закусывали… Два моих будущих сослуживца суетилась около стола, ловя приказания на лету… Им подали лососину, селянку, потом новую бутылку водки, потом рябчиков, наконец кофе и ликёры… А я все стою… Прошло часа полтора… Они толковали и пили, выпивали и закусывали… Я наблюдал, как постепенно их физиономии краснели, речь заплеталась, фразы делались отрывистее, движения и жесты непринуждённее. У меня уже ноги начали подкашиваться… С удовольствием я плюнул бы в эту лоснящуюся рожу, а между тем приходилось стоять, и я не смел даже кашлянуть, а не только заговорить…

Верно, я долго ещё дежурил бы, но «господа» начали прощаться с хозяином и ушли. Теперь Пётр Петрович остался один, продолжая тянуть ликёр, и бросил, наконец, на меня взор.

– Из каких? – протянул он, обращаясь в пространство.

«Старшой» вырос как из земли и, кинувшись дугой, доложил его владычеству, что я служил там-то, по-видимому, трезвый и наши условия знаю.

– А если гость уйдёт, не заплатив, ты отвечаешь! Я не принимаю, хоть он на сто рублей напьёт.

– Слушаюсь.

– И скандалов у меня не заводить, до «участка» ни-ни… Не хочет платить – пусть уходит, только без скандала.

– Слушаюсь.

– При расчётах с гостем смотри, чтобы жалоб не было! Ты наживай хоть тысячи, а как спор или жалоба – вон, сейчас вон выгоню! Лучше своим поступись, только без греха, уважь гостя. Для меня гость дороже холуя. Вас, нищих, много шляется.

– Слушаюсь.

– И опять, дело своё должен знать. Чтобы чистота была везде на столах и под столами. Хозяйский интерес соблюдать. Стараться нужно дороже товар подавать. Предлагать умеючи. Прейскурант должен знать твёрдо, на память.

– Слушаюсь.

– Гостей знакомых обожать! Претензий никаких. В морду ли дадут, горчицей рожу вымажут – кланяйся и благодари. Понял?

– Понял-с…

Пётр Петрович вперил в меня грозный взгляд.

– Ну, пошёл…

Не успел я дойти до прихожей, как меня догнал «старшой»:

– Ах, ты болван этакий! Что же ты не просил?! В ноги должен был… Чуть все дело не испортил… Ну, давай залог, приходи завтра на службу…

– Принял?

– Велел принять…

Я достал 25 рублей и отдал.

3

На следующий день моего представления владыке «Нанкина» я обратился к «старшому» за приказаниями: когда явиться, где служить, что исполнять и т. д. «Старшой» был занят, сказал, что мне дадут один кабинет и два крайних стола в зале:

– Ступай к Семёну, он тебе расскажет…

Я пошёл искать Семёна…

Было утро. Гостей в «Нанкине» не было никого. Все официанты собрались в одном из пустых кабинетов и пили чай, мирно беседуя. Среди них был и Семён. Я вошёл в кабинет. На мне был мой старый фрак, в руках салфетка, голова причёсана с пробором посередине, затылок подбрит, на лице кислая гримаса, чтобы изменить выражение.

– А, а, новенький, – произнесли несколько голосов, – ну, добро пожаловать, садитесь, хотите чаю? Вы где раньше служили? Вас кто рекомендовал?

Вопросы сыпались со всех сторон, спрашивали все хором, но каждый о своём. Меня удивило, что «шестёрки» говорят мне «вы», тогда как не только владыка, но «старшой», буфетчик, и другие начальствующие лица «тыкают» без всякой церемонии. Вместе с «вы» я встретил в этой среде некоторое сочувствие. Засыпав меня вопросами, мне налили чаю, усадили, а Семён даже хлопнул по плечу и, осклабившись, произнёс:

– Поганое, брат, наше житьё, ну да ничего, поступай, мы тебя приголубим, не дадим в обиду.

Всех «шестёрок» в «Нанкине» было четырнадцать. Все они были тут на лицо. Фигура Семёна резко выделялась. Он походил скорее на директора банка, чем на шестёрку. Полный, с далеко выдающимся брюшком, среднего роста, с красивыми седыми баками, выразительным лицом и сочным грудным голосом, он положительно был эффектен, если бы от него не разило вечно сивухой и пальцы не были всегда в нюхательном табаке. Остальные мои коллеги были люди пожилые, пожившие на своём веку, о чём свидетельствовали ил физиономии с изъянами и глубокими морщинами. Откровенно сказать, компания этих будущих моих «коллег», их благосклонность ко мне производило гнетущее, удручающее впечатление и шевелило чувство брезгливости. Особенно неприятно поражала их нечистоплотность. Сморкаются в руку, вытираются той же салфеткой, которой протирают гостям посуду. Нюхают табак и теми же пальцами сейчас ломают хлеб. Берут всё из общей миски и туда же бросают свои огрызки, объедки. Между тем, среди этих четырнадцати «шестёрок» есть прыщавые, угреватые, болезненные, быть может, и с дурною болезнью. (Их никто не свидетельствует, хотя они ежедневно кормят и близко соприкасаются с сотнями гостей). После короткого знакомства со мной компания продолжала прерванный разговор. Семён рассказывал о своём недоразумении с буфетчиком.

– Мазура этакая! Я своим гостям в кабинет подставил три пустые бутылки. Получил без спора, а он (буфетчик) требует себе половину. Умник какой! Я ему дал три целковых, а он говорит: хозяину скажу. Ну говори, плевать!

– И сказал?

– Сказал. Хозяин приказал получить с меня за все три бутылки. А это ведь 18 целковых! Раззудил! Для него я гостей, извольте радоваться, обставил? И гости-то хорошие! Около трёх на чай дали.

Я плохо понимал жаргон этой компании, но после освоился. «Обставил», значит обсчитал. «Подставил» или «примазал», значит – прибавил фиктивно к счёту, для чего в угол кабинета, куда отставляют выпитые бутылки, лакей незаметно принёс и поставил несколько пустых бутылок, будто бы выпитых здесь. Это делается, когда компания хорошо «зарядила», т. е. напилась. На три – четыре бутылки «примазывается» одна, а если в компании есть «эти» дамы, то и две. Дамы всегда являются помощницами официанта в обмане.

Если дамы из «этих», то лакей прямо входит с ними в стачку и делится барышом. Если же особы порядочные, то кавалеры, сидящие с ними, конечно, не захотят скандала со слугой, а, напротив, не потребуют даже счета, просто приказав: «получи». Значит, получай, сколько хочешь и обсчитывай, как угодно. Также легко обсчитать и пьяного, который не только не в состоянии проверить официанта, но жёлтой бумажки не отличает от красной[121]121
  То есть, рубля от десятки.


[Закрыть].

– Чем же, чем же иначе было бы жить шестёркам, – трагически восклицает Семён, – если бы не дамы, да пьяные?! Ведь у нас два рубля в день своего расхода, а жалованья во (он сделал выразительный жест). Поди, пятиалтынными собери!.. Нет, брат, всякий хозяин понимать должен, что слуги будут обсчитывать, если он сам с нас берёт себе жалованья по 6 рублей с носа, а в старину нам платили по 10–15 рублей на всём готовом! Тогда и не обсчитывали…

– Скажите, Семён Данилович, где мне служить, когда дежурить?

– А вы когда хотите начинать?

– Да хоть сегодня…

– Валите сегодня… Ваши столы у нас в разъезде, а кабинетик у Мушина. Пойдёмте, я вас сведу. А то, может, угостите нас, спрысните?

– После с удовольствием, непременно, а теперь надо отделаться.

– Ну, пойдём.

Я засунул салфетку под мышку и пошёл за Семёном. Как раз в этот момент загремел колокольчик на буфет и раздался голос буфетчика:

– В залу…

– Ну, вот вам и репетиция. Идите в залу, верно, пришли, а я после покажу вам…

Действительно, в залу входили посетители. Солидный купец и элегантный юркий господин, в котором я сейчас же узнал помощника присяжного поверенного Z. «А ну, как узнает»? – мелькнуло у меня в голове, и я сделал сильную гримасу, точно подавился косточкой. Z. увивался и лебезил, потирая руки. Очевидно, купец был богатый клиент; он держал себя с достоинством, покровительственно… Я подошёл к столу, у которого они сели, и остановился «выслушать заказ».

– Ну что, по рюмочке? – протянул купец, развязывая на шее кашне.

– Как хотите, как угодно, – заёрзал Z., – мне все равно.

– Так, дай нам, – начал купец, не слушая собеседника, – полбутылки и закусить чего-нибудь с буфета, солёненького.

Я повернулся идти, но резкий оклик Z.: «Послушай, эй»! – заставил меня вернуться.

– Болван, – закричал он, – спроси их (купца), какой водки!

И прежним любезным тоном он обратился к купцу:

– Вы «Смирновку»[122]122
  Водка П.А.Смирнова, которая выпускалась под названием «Столовое вино № 21»


[Закрыть] или «Кошелевку»[123]123
  Водка М.А.Кошелева, которая выпускалась под названием «Столовое вино № 20»


[Закрыть]предпочитаете?

Купец ничего не ответил.

– Ну, тащи «Смирновки», – проговорил. Z. через минуту, не дождавшись ответа купца.

Я пошёл подавать…

4

«Нанкин» торгует бойко только поздно вечером, после театров, цирка и других представлений. Около двенадцати часов занимаются все кабинеты и столы, а в течение дня почти никого нет, и мы, официанты, слоняемся без дела по комнатам. Купец с молодым юристом, которым я прислуживал, просидели часа два. Последний, видимо, не охотно пил, но не дерзал перечить своему доверителю и в угоду ему опрокидывал рюмку за рюмкой. Купец над ним «куражился» и несколько его третировал. Адвокатик, не стесняясь присутствием «холуя» и считая себя один на один с его степенством, позволял над собой довольно бесцеремонные шуточки. Он даже сам себя вышучивал…

– Ну, скажи по совести, – спрашивал его купец, – ведь ты взялся бы вести дело против отца родного?

– Наша обязанность такая, ха, ха, ха, если можно сорвать куш, какое хотите дело возьмем.

– И сирот разденете, по миру пустите?..

– Если на законном основании, ха, ха, ха!

– Ах вы…

– Ха, ха, ха!..

– Ну, так с меня сколько же сорвать хочешь?

Купец говорил ему «ты», а он почтительно «вы». Они поторговались, рассчитались и встали.

В зале никого не осталось. Я пошел к «товарищам», которые продолжали еще пить в кабинете. Там оказался и «старшой».

– Ну, новичок, успел уже нажить?

– Да у этих подьячих наживешь, – ответил за меня Семён, – поди, гривенника не получил?

– Ни гроша, – подтвердил я.

– Вот и служи таким архаровцам. Так и смотри, что с тебя возьмут на чай!..

– Ну, вы тоже младенцы! Поди маху дадите! Тоже палец в рот не клади, – заметил «старшой».

– А то, что же, зевать? Наше дело такое: прозеваешь – сиди на бобах!

– Как вы вчера компанию-то из цирка обработали?

– По два целковых на брата пришлось!

– Расскажите, в чем дело? – обратился я к «коллеге» с бакенбардами.

– Да ничего особенного. Они заказали крюшон, потом другой, третий. Угощали актерок каких-то. Мы им первый-то крюшон сделали как следует, а второй и третий на простом спирту из сорокакопеечного красненького, с апельсинами и сахаром. Они и не расчухали, а взяли с них по семь с полтиной, да еще обсчитали на четыре рубля в итоге.

– Важно. И не спорили?

– Какой спорили! Они все хотели платить; мы чуть с троих не получили по тому же счету! Жаль, не очень перепились, а то получили бы!..

– А буфетчик разве не смотрит?

– А что он может смотреть? Мы за буфет марки платим, почем он знает, кто и сколько подал в такой-то кабинет? Мы служили тогда вчетвером, все подавали, поди разбери, что было подано. Ведь компаний в ресторане много, разве буфетчик может уследить, кому что подавали? Мы его (буфетчика) счет писать заставляем; говорим ему – он пишет; что скажем, то и напишет. Тут никто ничего не разберет.

– А если бы завести такой порядок, как в Выборге? Там гости расплачиваются только с буфетчиком. Слуга говорит, сколько чего он подавал, а буфетчик получает.

– Ну, тогда нам всем могила! Кто же тогда будет служить без жалования!

Пробило три часа.

День тянулся без конца. Работы никакой. И зачем все официанты приходят с утра, когда нечего делать? Отчего не завести дежурство?

– А что ж дома-то делать? Здесь нет-нет да и перепадет какой-нибудь заработок. По крайней мере, сыты. Сейчас нам обедать дадут. Вот в больших ресторанах: у «Палкина», в «Ярославце» или в кафешантанах, там собираются вечером, а день спят; зато и харчей не полагается, а у нас обед дают. Сходите-ка на кухню.

– Нет, мне неловко, я ведь новичок, пойдем вместе.

– Ну, я схожу, а вы приборы соберите в кабинет да скажите другим, чтобы шли обедать.

Через полчаса сели обедать. На столе дымилась большая миска и лежало несколько краюшек хлеба. Для каждого – по ложке и одна общая салфетка. Ели все из миски. Я захватил своей ложкой какой-то неопределенной жижи и с трудом проглотил.

– Не хочется, – сказал я, положив ложку.

«Коллеги», однако, уписывали с аппетитом и выхлебали всю миску до дна. Меня командировали за вторым блюдом. Я притащил огромную сковороду жареного картофеля и каких-то мясных обрезков. Повар не пожалел сала, которое испортилось, и его все равно надо было выбрасывать. Сковорода вся была залита жиром. До этого угощения я тоже не решился дотронуться, хотя очень скоро сковорода была очищена; ели тоже сообща, прямо со сковороды, тыкая вилками. Пообедали в общем сытно и заказали себе чаю в складчину, на собственный счет. За чаем просидели до семи часов вечера, мирно беседуя о своих делах и делишках. В начале восьмого приехал «сам» и все слуги врассыпную бросились к своим «местам»…

Стал и я на свое место с салфеткой под мышкой. «Сам» был мрачен, недоволен… Буфетчика он «облаял» за плохую торговлю и теперь смотрел к чему-нибудь привязаться в залах. Поравнявшись со мной, он вперил в меня гневный взор.

– Ско-о-от!

Я ничего не ответил. Подбежал «старшой».

– Он первый день только, – залепетал он, указывая на меня.

– Уб-ра-а-а-ть!

И «сам» пошел дальше. Я ничего не понял; после оказалось, что я не отвесил «его владычеству» поясного поклона и даже совсем не поклонился…

– Тебе надо завтра выпросить прощение, а то выгонит, – сказал «старшой».

– Хорошо, – ответил я.

Завтра меня и так здесь не будет; мне нужно еще интервьюировать другие кабаки…

Вот и вечер… Стали собираться гости, компании. Слуги суетились, бегали. Тут я заметил, что мои столы оказались и самыми неуютными, и невыгодными – гости садились все по уголкам, а проходных столов избегали. Для меня это было очень кстати, потому что, не занятый беготней, я легче мог наблюдать.

Вот вошли пожилые люди, компания молодежи, три компании с дамами, несколько парочек… Входят все прилично, скромно, тихо. Слуги – настоящие артисты своего дела: как ловко каждого встречают, усаживают и распинаются в услугах. Точно ветром их носит по коридорам и залам, от стола к буфету, от буфета на кухню. И какое искусство проявляется там, в коридорах! Одни сортируют посуду, другие заготовляют белье, третьи доедают объедки с тарелок, четвертые сливают опивки, потом что-то стряпают пальцами на блюде, прежде чем внести блюдо в зало. Если б этот гость, которому сейчас так мило подали желе, видел бы, как шестерка пальцем ровнял это желе и облизывал свой палец!.. Или пресловутая салфетка под мышкой, которою только что отер пот на лице и протер тарелку для жаркого… А с каким цинизмом повар на кухне обращался с провизией? Брр…

Час ночи… Ресторан совсем полон… Заняли и мои столы. Приходится бегать…

За моим столом сидела девица с пожилым господином, по-видимому, из приличных… Девица вышла и, проходя мимо меня по коридору, шепнула:

– Дай мне полтинник…

Я отрицательно покачал головой… и досталось же мне после! Каждый бутерброд пришлось менять три раза! Все нехорошо: сначала фыркала девица, а потом стал покрикивать и господин. Чуть до скандала не дошло! При расчете не признали бутылки пива и меня жуликом обозвали.

После часа начался настоящий содом.

5

– Ну, много ли ты выручил? – спросил меня Семен, когда двери «Нанкина» закрылись, и последняя компания гостей вывалилась из ресторана…

Я усмехнулся. За день я «нажил» 30 копеек, но пришлось отдать за спорную бутылку пива 20 копеек, опустить в кружку 20 копеек и заплатить за общий чай 18 копеек. Так что в итоге получился минус в 28 копеек, не считая расходов на собственное существование.

– Ничего, – ответил я, – нажил, только я вот не могу понять, какое назначение имеет наша кружка, куда мы опускаем свои двухгривенные? Ведь это четыре рубля в день или тысяча двести рублей в год. Неужели мы на такую сумму перебьем посуды, тем более что когда посуду бьют гости, с них за это получают деньги. Значит, куда же идут эти тысяча двести рублей в год?

– А это в распоряжение «старшого». Он за все отвечает, и в его распоряжение идет все, опускаемое в кружку.

– Почему же кружка не составляет артельной собственности? Ведь все мы в ней участвуем, и пусть из нее возместят хозяину ремонт посуды, а остальное разделят на всех, пропорционально, кто сколько времени служил.

– Ну, со своими порядками в чужой монастырь не ходят; так везде заведено, кружка принадлежит «старшому», в других местах платят по тридцать-сорок копеек в кружку и в день собирают больше десяти рублей, и то не делят.

– Напрасно, вы бы требовали. Обратились бы с жалобой.

– Брось, что о пустом толковать! Не хочешь ли лучше с нами идти?

– Куда?

– Мы идем играть к Денисову.

– Пойдемте.

Оказалось, что к Денисову (один из официантов) идут почти все наши сослуживцы. Отказался только один, у которого дома жена лежит больная. Этот несчастный хуже всех и зарабатывает, благодаря некоторой застенчивости. Он вечно бедствует, выпрашивает у товарищей гривенники взаймы и влачит самое жалкое существование.

Было четыре часа утра, когда мы гурьбой вышли из «Нанкина». После закрытия ресторана надо было сдать марки, отчитаться в буфете, убрать посуду, привести в порядок свои столы и кабинеты и т. д. Нас вышло семнадцать человек. У всех физиономии помятые, шапки на затылке, пальто внакидку, белые галстуки сдвинуты на сторону, в зубах папироски. Идти пришлось на Петербургскую сторону. Шли веселой гурьбой, громко разговаривая.

Вот и Гулярная[124]124
  Ныне улица Лизы Чайкиной.


[Закрыть] улица. В одном из деревянных домиков на заднем дворе Денисов занимал квартирку из одной комнаты с кухонькой за 6 рублей в месяц. Нас встретила жена Денисова, молодая женщина. Она, очевидно, ждала гостей и услышала наше приближение, как только мы ввалились во двор.

– Ну, ребята, валите, – приглашал Денисов, шедший впереди, – водка есть, закуски хозяйка даст. Вынимайте по два двугривенных.

Обстановка квартирки самая убогая: посреди единственной комнаты стоял стол с засусленными картами и несколькими полштофами водки. Сбросив в один угол свои пальто, все бросились к столу и налили по рюмке…

– Ну, теперь полегче, можно и за карты садиться…

Кое-как разместились на нескольких табуретах… Денисов заложил 5 рублей в банк и приготовил колоду карт. На стол потянулись руки с серебряными монетами; ставили по 20–50 копеек на карту, и банкомет бросал направо – налево. Счастье шло переменно. Все погрузились в игру и увлеклись… Меня клонило ко сну. Однако я решил дождаться конца… Игра продолжалась, с небольшими перерывами для выпивки до десятого часа утра… Банк был взорван; многие проигрались до копейки; настроение сделалось пасмурным… Стали расходиться… Человек шесть тут же остались «соснуть часок», остальные пошли к «Нанкину», где можно днем выспаться в кабинетах на диванах…

– Неужели это вы каждый день так проводите? – спросил я Семена.

– Почти. Играем поочередно, у своих, а то закатимся куда-нибудь на постоялый или в чайную… У нас есть такие, что и не имеют квартир… Так всю жизнь и мыкаются…

– Вот оно, положение-то «шестерки»! И это в хорошем ресторане, а что же в простом-то трактире?

– Там лучше. Там слуги получают шесть-семь рублей жалованья, имеют хозяйскую квартиру, стол… Положим, эта квартира хуже коровника и стол хуже, чем свиней кормят, а все же сыт и в тепле; а жалованья хватит на паспорт и одежду… Так и живет, а прогонят без гроша на улицу – иди бродяжничать или домой по этапу…

Я расстался с Семеном и сказал, что не пойду в «Нанкин».

– Как можно! Ведь «старшой» прогонит!..

– Я сам приду завтра за залогом, а теперь надо выспаться…

6

Следующие пять дней моего интервью я посвятил трактирам грязным, средним и одному загородному кабачку.

Для краткости я дам читателям свои впечатления в виде «профилей» наиболее типичных сторон трактирного слуги Петербурга, или, правильнее сказать, трактирной «шестерки».

Кто такой «шестерка»? В большинстве трактирная «шестерка» – какой-то несчастный лакей, без роду и племени, без специальной подготовки, и ради нужды и голода идущий служить за 5–7 рублей в месяц, работая с семи часов утра до часу-двух часов ночи… Но есть и другой тип «шестерки»… Он окончил полный курс наук по предмету своей профессии и прошел с детства следующие должности: мальчика в судомойной, помощника «шестерки» (в зале или номерах, смотря по роду заведения), мальчика за буфетом, услужающего на черной половине, младшего слуги, подручного буфетчика и, наконец, если во всех перечисленных должностях успешно сдал экзамен – жалуется в звание самостоятельного «шестерки», с правом получать из буфета марки на 5-25 рублей (смотря по торговле заведения).

«Шестерка» является полным хозяином отведенных ему столов зала или кабинетов. На первый раз ему даются столы, имеющие меньше посетителей, например, в углах зала, у печей и т. п. Он обязан утром привести столы в порядок, переменить (вернее, перевернуть) белье, запастись спичками, солью, горчицей, посудой и сервировкой. Он следит за гостями и отвечает за них, т. е. если гость поест, попьет, и уйдет – за него платит буфетчику шестерка!.. Зато он может обсчитывать и обманывать гостя как хочет, с условием не доводить дело до жалоб и скандала.

Если «шестерка» умный, расторопный и смышленый человек, «с тактом», он непременно делается буфетчиком и выходит в «хозяева». Из нынешних владельцев трактиров почти две трети вышли из шестерок, но, увы, гораздо чаще «шестерки» идут в арестантские роты и на поселение… Статистика опытных трактирщиков показывает, что из «мальчиков» только 10 % выходит в «шестерки», а из «шестерок» только 10 % – в люди… Весь же остальной контингент пополняет ряды пропойцев, арестантов и бродяжек…

Почему это? Очень просто. Школа «шестерок», в которую они попадают десяти-, одиннадцатилетними мальчиками, представляет из себя эссенцию всевозможного разврата, разгула, грязи и подлости. На глазах мальчика совершаются ужасные проделки по части обманов, подлогов, бесчинства, пьянства и грехопадения во всех его видах! С утра до вечера он видит и слышит такие вещи, о которых многие не имеют понятия, дожив до старости.

Нужно иметь железную волю, закаленный характер и большой ум, чтобы остаться равнодушным ко всем этим слабостям человеческого организма… А такими натурами из ста мальчиков одарены два-три и того меньше! Очевидно, девяносто восемь делаются негодяями высшей пробы и наполняют потом российские остроги и тюрьмы… Есть мальчики двенадцати лет, которые играют в азартные игры, напиваются до бесчувствия и ловко умеют не только обсчитывать, но и вытащить из кармана. Такие мальчики никогда не дослуживаются до «шестерки» и в тринадцать-четырнадцать лет начинают уже бродяжничать по Петербургу…

Сколько таким образом загублено трактирным промыслом юных сил?..

«Шестерка» в огромном большинстве ярославец и часто мышкинский[125]125
  Мышкин – уездный город Ярославской губернии.


[Закрыть]. Это, так сказать, родовой «шестерка», имеющий в Петербурге многих родственников хозяевами и буфетчиками. В самом деле, из 320-ти петербургских трактирщиков около 200-х – ярославцы, прошедшие школу мальчика и слуги. И среди ярославских «шестерок» гораздо меньше спившихся; они отлично служат, умеют всем угодить и услужить, справляются за двоих по расторопности, а главное, обладают особым тактом и чутьем, столь ценным в трактирном ремесле. Они узнают гостя, как только он вошел, знают, сколько он оставит в трактире, и сообразно этому расточают свое усердие; «хорошему» гостю они со всех ног бросаются служить и угадывать его желание, а «чайного» барина встречают холодным равнодушием и делают все, чтобы «отучить его шляться».