Текст книги "Жили-были сказки"

Шкипер и чёрт

Норвежская народная сказка

Не было в Бергене[10]10
  Бе́рген – город-порт в Западной Норвегии


[Закрыть] такого портового кабака, где не знали бы старину Ульва. И пусть карманы его были дырявы, что твоя рыбацкая сеть, завсегдатаи неизменно встречали Ульва приветственными возгласами, каждый почитал за честь усадить его за свой стол и угостить пивом, а то и чем покрепче. А всё потому, что старина Ульв хоть и был нынче слеп, как пещерная рыба южных вод, помнил столько славных морских историй да побасенок, что никогда не повторялся.

Вот и теперь, устроившись поудобнее на скамье и с достоинством расправив свои жалкие лохмотья, будто это и не лохмотья вовсе, а королевская мантия, Ульв промочил горло и, не обращая внимания на стекающую по усам хмельную пену, неспешно начал.

Жил некогда в Твейте шкипер по имени Ивар. Да вы наверняка слышали о нём! Не слышали? Странное дело! В Китае, в Индии и даже на Берегу Слоновой Кости только и разговоров было, что про Ивара из Твейта[11]11
  Твейт – деревня в Южной Норвегии


[Закрыть], а вы здесь ни сном ни духом. Ну да ладно, сейчас мы это исправим.

На своей посудине Ивар не раз обогнул землю. И вот чудеса – ни шторма его не брали, ни отмели, ни водовороты. Будто заговорён был его корабль. И какой бы ценный груз ни лежал в трюме, всегда наш шкипер доставлял его в целости и сохранности. Люди, конечно, перешёптывались у него за спиной – не без этого, – но зла никто Ивару не желал. Больно щедр и добр он был. Сирым и убогим помогал, а уж команда и вовсе в своём капитане души не чаяла.

Ну так вы уже поняли, к чему я клоню. Такая удача задаром не даётся. Нечисто тут дело было. И то правда: ещё желторотым юнгой заключил Ивар сделку со Старым Эриком. А у чертей разговор короткий: они тебе – попутный ветер и удачу во всём, а как срок придёт – отдавай им душу, и дело с концом.

И вот однажды возвращался Ивар домой из долгого плавания.

Шёл на всех парусах, и уже к утру должны были показаться на горизонте родные берега. И вдруг словно стальная игла вошла в его сердце. Понял Ивар, что час его пробил и ещё до захода солнца придёт за ним Старый Эрик. Но не таков был Ивар, чтобы перед чертями пасовать. Сдвинул свою зюйдвестку на затылок, хмыкнул раз, хмыкнул другой и свистал команду на палубу.

– Значит так, ребята, – говорит, – спускайтесь-ка живо в трюм и сделайте две пробоины в днище. А как вода их закроет, вгоняйте в них насосы, чтобы сколько воду ни выкачивай, она кругом ходила и ни больше, ни меньше её не становилось. Да товар поднимите повыше – не ровён час намокнет.

Моряки только плечами пожали – не иначе, капитан их того, умом тронулся. Но спорить не решились, очень уж командира своего уважали и в счастливую звезду его верили. Сделали всё точь-в-точь, как он велел. Едва закончили работу, едва последние стружки за борт ссыпали, как потемнело море, заволновалось и начался такой шторм, какого в здешних местах отродясь не случалось.

Выскочил Ивар на палубу, а на месте рулевого – Старый Эрик, собственной персоной. Морда перекошена, из ноздрей и ушей смрадный дым валит.

– Ну здравствуй, Ивар, – ухмыляется чёрт. – Плати должок – время пришло.

Бросился Ивар к незваному гостю, лапы его поганые за спину заломил. Одной рукой держит, другой – линьком[12]12
  Линёк – короткая просмолённая верёвка с узлом на конце


[Закрыть] по когтям его колотит.

– Ах ты старая образина, – вопит Ивар, – ты мне что обещал?! Семь футов под килем? Попутный ветер? А у меня в трюме течь!

Ну-ка, ступай, поганец, воду выкачивай. А не выкачаешь – разрываю я сделку, и души моей тебе не видать!

Не ожидал чёрт такого поворота. Оробел. Спустился в трюм.

А там и правда – воды по колено. Ухватился Старый Эрик за насос и давай качать. Качает, качает, уже семь потов с него сошло, а воды, что за чертовщина, меньше не становится. А кругом матросы стоят, животы от смеха надрывают:

– Давай, старина Эрик, давай, поднажми, неужто тебя в аду совсем не кормят?

Устал Старый Эрик, совсем из сил выбился, плюнул в сердцах и был таков. И больше Ивару на глаза не показывался. Правда, и тот с морским делом завязал. Таверну на берегу открыл, теперь там его внук, а может, уж и правнук хозяйничает.

…С этими словами допил старина Ульв своё пиво, низко поклонился собравшимся и направился к выходу. Кабаков в Бергене много, и везде его историй ждут.

Обманутый верблюд

Монгольская народная сказка

Хотите верьте, хотите нет, но когда-то у верблюда были рога. И он ими ужасно гордился. Ещё бы! Такими изысканными ветвистыми рогами кто хочешь бы гордился. Часами всматривался верблюд в своё отражение в водной глади и всё никак не мог налюбоваться. То так голову повернёт, то эдак – и откуда только такая красота на свете берётся?

А вот у оленя рогов не было. И верблюд при любом удобном случае поднимал соседа на смех:

– И угораздило ж тебя таким уродливым родиться! Фу, гололобый, смотреть противно.

Олень переживал, огорчался и грустил, но на верблюда не обижался. Глупо ведь на правду обижаться. Да, уродливый. Да, гололобый. Ну, что ж теперь поделаешь…

И вот как-то утром верблюд по обыкновению стоял на берегу и крутил головой, чтобы получше рассмотреть свои роскошные рога. И тут из леса вышел олень – грустный-прегрустный.

– Что нос повесил, гололобый? – прищурился верблюд. – Уж не зависть ли к моим великолепным рогам тебя гложет?

– Да как тут не грустить, посуди сам, – вздохнул олень. – Пригласил меня в гости тигр, а разве могу я показаться перед его досточтимым семейством таким ничтожеством безрогим? Верблюд, заклинаю тебя всеми духами воды, земли и огня, одолжи мне свои рога. Всего на один вечер. А завтра утром, как придёшь на водопой, я их тебе верну.

– Да ты совсем спятил, гололобый! – возмутился верблюд. – Думай, о чём просишь! И как такая дурацкая мысль только в голову твою уродливую пришла!

– Умоляю, – не сдавался олень, – не покинь в беде. А я в благодарность за это твоё благодеяние честно признаюсь тигрице, что рога у тебя одолжил. Наверняка после этого она захочет лично с тобой познакомиться.

Очень уж не хотелось верблюду расставаться со своим главным богатством. Но желание быть представленным самой тигрице оказалось сильнее. И скрепя сердце одолжил он оленю свои рога, взяв с него клятву, что завтра с первыми лучами солнца тот их ему вернёт.

Рассвело. Пришёл верблюд к озеру – нет оленя. Наклонился к воде, увидел своё отражение и в ужасе отпрянул, вверх голову задрал, замотал ею что есть силы: таким отвратительным сам себе без рогов показался. Время шло, а оленя всё не было. Не знал бедный верблюд, что, придя в гости к тигру, олень чуть было сам не стал праздничным ужином. Еле вырвался и навсегда убежал жить в соседний лес.

Проходят годы. За ними века и тысячелетия. А несчастный верблюд до сих пор, как увидит своё отражение в воде, вверх голову задирает и вертит ею направо-налево: не идёт ли олень, не несёт ли рога.

Тындалэ и поп

Молдавская народная сказка

Отправился как-то Тындалэ навестить родственников из дальнего села. Мать ему с собой плацинды[13]13
  Плаци́нда – традиционный молдавский пирог с разнообразной начинкой


[Закрыть] дала и вина молодого – родню угостить. Идёт Тындалэ – не торопится. Раз – кусочек плацинды отщипнёт, два – вина из фляги отхлебнёт. Не поскупилась мать на угощение – всем хватит. Идёт Тындалэ, песенку весёлую под нос мурлычет и не замечает, что ночь уже накинула на небо звёздный плат. Когда понял Тындалэ, что не успел до заката до родни добраться, совсем стемнело.

А тут как раз деревня за поворотом. Постучался в одну дверь – не пустили хозяева на ночлег. Постучался в другую – та же история.

Лишь в третьей хате нашлось для него местечко.

– Что с тобой поделаешь, парень, заходи, – зевает хозяйка. – Правда, у меня уже поп какой-то остановился. Ну да ничего, ляжешь с ним в одной горнице. Авось в тесноте да не в обиде.

– Вот спасибо тебе, добрая женщина, – кланяется Тындалэ. – Только разбуди меня завтра пораньше, до рассвета. Мне надобно к родне поспеть.

– Отчего ж не разбудить. Разбужу, коли надобно.

– А меня, дочь моя, не буди, – кричит из угла поп, – мне торопиться некуда.

– А тебя не буду будить, – кивает добрая женщина. – Спи себе, почивай.

На первой зорьке подняла хозяйка Тындалэ. Сполз он с лавки да, глаз не открывая, снова в путь пустился.

Когда взошло солнце, Тындалэ уже подходил к деревне, где жила его родня. Только тут увидел парень, что вместо своего платья нацепил на себя чёрную попову рясу. Встал как вкопанный и ну ругаться на чём свет стоит:

– Вот же глупая женщина! Вот же голова-тыква! Вместо меня – попá разбудила!

Юрате и Каститис

Литовская легенда

Чудна Балтика при тихой погоде. Длинные тени корабельных сосен ложатся на величественные дюны, а в белоснежном песке, омытом неспешными солёными волнами, вспыхивают в лучах угасающего солнца «морские самоцветы» – янтарь. Его матовый блеск наполняет воздух прозрачным медвяным свечением, а сердце человеческое – мучительной и сладкой истомой.

Великую тайну хранит янтарь. Тайну ликующей любви и вдребезги разбитого счастья…

Давным-давно жила в янтарном дворце на дне Балтики морская богиня Юрате. Прекрасно было её бледное лицо, не знавшее солнца, и холодно сердце, не ведавшее любви.

А в маленькой прибрежной деревушке жил красавец рыбак Каститис. Каждое утро забрасывал он невод в седые балтийские волны, и неслась над водой звенящая юная песня.

Однажды сел Каститис в лодку и вышел рыбачить в открытое море. Возмутилась Юрате: кто посмел нарушить божественный её покой?! И отправила своих верных русалок прогнать чужака.

Ни с чем воротились русалки: отказался Каститис покинуть владения морской богини, лишь рассмеялся в ответ. Потемнело от гнева лицо Юрате, недобрым огнём сверкнули её глаза, стрелой взмыла она из бездны вод, и… застыли на губах её проклятья.

Жаркий огонь заструился по её жилам, страстная любовь вспыхнула в ледяном сердце.

А что же Каститис? Едва взглянув в изумрудные глаза морской богини, пропал юный рыбак. И пошёл за Юрате на дно морское, позабыв родной дом.

И время остановилось. Несчитаные дни и ночи текли, как шелковистые кудри Юрате сквозь пальцы зачарованного Каститиса.

И, казалось, счастью этому не будет конца. Об одном позабыли влюблённые: страшнее гнева богов – лишь их нечеловеческая зависть. Хитрый и подлый Велняс донёс громовержцу Перкунасу, что Юрате нарушила непреложный закон: отдала своё сердце простому смертному.

Услышав о том, разъярённый Перкунас жестоко покарал виновных. Прорезавшая небо молния попала в самое сердце Кастити-са. Замертво пал он к ногам Юрате. Вторая молния разрушила янтарный дворец. Третья – превратилась в золотую цепь, что навечно приковала богиню к подводной скале.

…Проносятся над землёй века и тысячелетия. А Юрате всё льёт слёзы над телом погибшего возлюбленного. А морские волны по-прежнему выносят на берег янтарные осколки её волшебного дворца. Сожмите в ладонях золотистый янтарь. Почувствуйте, как проникает в ваше сердце тайна ликующей любви и вдребезги разбитого счастья…

Как ворона пиво варила

Латышская народная сказка

Прослышала как-то ворона, что есть на свете напиток дивный – пиво называется. И решила непременно его сварить.

Взяла ячменное зёрнышко и шишечку хмеля. Бросила их в море.

Прошлась по берегу взад и вперёд. И снова – туда и обратно.

Потом пёрышки почистила. По сторонам поглазела.

– Ну всё, – подумала, – теперь уж точно готово!

Уселась поудобнее – и ну воду морскую пить. Пьёт да нахваливает:

– Ай да ворона, ай да молодец! Не зря старалась, силы тратила!

Чем больше пью, тем вкуснее!

Заколдованный перевал

Корейская народная сказка

Есть в славных горах Вораксан перевал, который некогда люди прозвали Три Года. Какое странное название! – с удивлением воскликнет непосвящённый. Так не оставим же его во тьме неведения! Именем своим перевал обязан древнему поверью: любому, кого угораздит тут споткнуться и упасть, останется жить всего три года.

Одним ясным летним вечером шёл через перевал старик. Он славно поторговал на рынке и теперь в превосходном настроении возвращался домой – от радости аж посвистывал. Внезапный порыв ледяного ветра швырнул ему в лицо горсть сухих листьев.

Небо заволокло тучами.

– Надо бы шагу прибавить, – заволновался старик. – А то сейчас как хлынет. Так ведь и простудиться недолго.

Забыв об осторожности, путник прибавил шагу и… Да-да, вы всё верно поняли: прибавил шагу, споткнулся о камень и упал.

От давешней радости и следа не осталось. Охая и проклиная судьбу, старик еле-еле дотащился до дома.

Едва переступив порог, созвал всех домашних: жену, сыновей, дочерей и даже любимого пса – и замогильным голосом возвестил:

– Слушай, жена моя, слушайте дети мои, и ты, мой верный пёс Мин-Хо, тоже слушай: на перевале Три Года настиг меня безжалостный рок. Приняв облик неприметного камня, сбил с ног, оборвав нить честной и праведной жизни моей…

– Боюсь показаться непочтительным, отец, – не выдержал старший сын, – но как так «оборвав нить»? Вы, слава богам, живы и здоровы, разве что отдохнуть да умыться с дороги не помешает.

– О несчастный и неразумный мой сирота, – всплеснул руками старик, – смерть идёт за мной по пятам. Никто из тех, кто споткнулся и упал на том проклятом перевале, не прожил после и трёх лет. Так что и мои дни сочтены.

С этими словами лёг старик на циновку и приготовился испустить дух. Как ни уговаривала его жена проглотить хоть ложку кимчхи или сделать глоток чая, умирающий только поджимал губы и упрямо мотал головой.

Минул день, второй, третий. Старик таял на глазах. Шила в мешке не утаить, и вскоре уже вся деревня знала о постигшем старика горе. Из соседнего города вызвали лекаря, но старик запретил впускать его в дом: медицина бессильна перед древним проклятьем.

Печально закончилась бы наша история, кабы не жил в той деревне один смышлёный мальчуган по имени Джи. Узнав о беде старика, пришёл он его навестить.

– Дедушка, вы заболели потому, что споткнулись на перевале?

А ведь есть одно верное средство помочь вашей беде.

– Ничто мне уже не поможет, сынок, – прошептал старик, не открывая глаз.

– Ещё как поможет! – не унимался Джи. – Надо всего лишь вернуться на перевал и упасть там ещё раз.

– Да ты никак насмехаешься надо мной, негодник, – рассердился старик.

– И в мыслях не было, – не отступал Джи. – Сами посудите: упал один раз – проживёшь три года, а если два раза, то это уже шесть лет получается? А коли десять раз упадёте, выходит, впереди ещё тридцать лет жизни.

– А ведь ты прав! – обрадовался старик. Вскочил на ноги и бросился к перевалу, будто кто за ним гонится. Взбежав на гору, он с размаху кинулся на землю, а потом ещё раз и ещё: – О всемогущий, сделай так, чтобы я прожил три тысячи раз по шестьдесят лет! Тебе это ничего не стоит, а мне приятно, – и с этими словами старик с хохотом покатился вниз с горы. У подножия поднялся на ноги, отряхнулся и, насвистывая, вернулся домой.

И с тех пор жил долго и счастливо. И, наверное, живёт до сих пор.

Гора солнца

Китайская народная сказка

Когда умер старый Линг, его сыновья, Фухуа и Чонган, стали делить наследство. Старший Фухуа был зол и скуп, так что и самому жадному демону загробного царства с ним не тягаться.

А потому задумал Фухуа перехитрить доброго и мягкого Чонгана.

– Брат мой, – вкрадчиво начал Фухуа, – давай встанем завтра на заре и отправимся в поле пахать. Кто больше вспашет, тому и достанется отцово наследство. Только, чур, уговор: с утра ничего не есть, работать голодными.

Чонган покорно согласился. Он привык слушаться старших.

На следующий день Фухуа проснулся затемно. Жена приготовила ему сытный завтрак: целую гору баоцзы[14]14
  Баоцзы́ —традиционное блюдо китайской кухни – паровые пирожки с мясом


[Закрыть], а ещё рис и овощи.

Наелся Фухуа до отвала и пошёл будить Чонгана:

– Просыпайся, лежебока, идём пахать.

Вышли в поле. Сытый Фухуа работает споро и только посвистывает. Голодному Чонгану за ним не угнаться. К полудню силы его совсем оставили, и Фухуа мог праздновать победу: все отцовские богатства ему достались.

Младший брат ушёл в горы, поселился в пещере, рубил дрова на продажу – тем хоть и впроголодь, но жил.

Однажды пришёл Чонган в лес. Только взялся за топор – глядь, под деревом сорочье гнездо, а в нём птенцы – мал мала меньше.

Над гнездом обезумевшая от горя мать-сорока вьётся и жалобно стонет человеческим голосом:

– Помоги, добрый человек, подними гнездо на ветку, не губи моих деток, спаси от лютых зверей.

Пожал Чонган плечами, будто каждый день с ним сороки по-китайски разговаривают, примостил гнездо в дупло старого дерева и уже собрался было уходить, как вдруг сорока ему и говорит:

– А ты и в самом деле добрый человек, и потому отблагодарю я тебя. Приходи сюда завтра утром, и я сведу тебя на Гору Солнца, где сокровищ – видимо-невидимо.

– Каких таких сокровищ? – изумился Чонган.

– Не задавай лишних вопросов. Прихвати с собой мешочек, но только небольшой, на мерку риса. А потом сам всё увидишь.

На рассвете Чонган вновь отправился в лес. А сорока его уже поджидает. Завидев Чонгана, полетела вперёд. Парень за ней. К вечеру добрались они до вершины горы. Огляделся Чонган по сторонам, да так и замер: перед ним высились груды золота, серебра, жемчуга и разных камней драгоценных. В мгновение ока набрал он в свой маленький мешок сокровищ, поклонился сороке и вернулся в свою пещеру. А потом спустился в родной город, купил хороший дом и зажил без забот и хлопот.

Прознал Фухуа, что брат его внезапно разбогател, и пристал с вопросами: мол, в чём секрет?

Чонган, вот же чистая душа, не стал ничего скрывать. И рассказал Фухуа всю правду: и про упавшее гнездо, и про мать-сороку, и про загадочную Гору Солнца. Схватил Фухуа палку, бросился в лес, нашел дупло с сорочьим гнездом и ну колотить по нему со всей силы. Вылетела из гнезда сорока и взмолилась на чистом китайском языке:

– Не губи моих деток, добрый человек, пощади.

– А ты отведи меня на Гору Солнца, – кричит Фухуа. – Тогда, может, и пощажу!

– Будь по-твоему, добрый человек. Приходи сюда завтра утром да мешок с собой прихвати, только маленький, на мерку риса.

Так и быть, отведу тебя на Гору Солнца.

С первыми лучами Фухуа уже под деревом стоит. С ноги на ногу переминается. А за плечами у него громадный мешок, а в нём – ещё пяток таких же.

Ничего не сказала сорока, только головой покачала и полетела в чащу. Фухуа за ней – не отстаёт. К вечеру взошли они на гору.

Увидел Фухуа бесценные россыпи, бросился набивать свои мешки.

Заволновалась сорока, крыльями забила:

– Поторопись, добрый человек! Если не уйдём отсюда сей же час, быть беде.

– Отстань, глупая птица, – крикнул ей Фухуа. – Не тебе мне указывать!

– Безумец, – не отстаёт сорока, – последние лучи солнца превратят тебя в кучку пепла!

– Рассказывай эти сказки таким болванам, как мой младший братец, – рассвирепел Фухуа и бросил в сороку слитком золота.

И в этот миг солнце опустилось за горизонт. И последние его лучи огненными стрелами вонзились в грудь Фухуа, обратив его, как и предсказывала сорока, в горстку никчёмного праха. Сбылось древнее предсказание: солнце никогда не обидит бедняка, обязательно одарит его своим золотым теплом. А жадного богача, живущего не по совести, непременно испепелит. Так было, так есть, так будет и впредь.

Легенда об Иссык-Куле

Киргизская народная сказка

Кому хоть единожды посчастливилось увидеть Иссык-Куль наяву, тому это бескрайнее лазоревое озеро будет непременно являться во снах. Его воды прозрачны, как горный хрусталь, горячи, как девичьи слёзы, а девственный покой его сторожат величественные горы, с чьих вершин никогда не сходят снега. Но так было не всегда…

Некогда высилась здесь неприступная крепость, а владел ею старый жестокосердный хан, наводивший ужас не только на аилы и стойбища Великой Степи, но и на далёкие заморские царства.

Солнечный свет никогда не проникал за толщу этих мрачных стен, но даже они были не в силах заглушить крики боли и отчаяния, доносившиеся из глубоких подземелий.

Поговаривали, что старый хан, чьи годы были несчитаны, самолично истязает своих пленников, и даже смерть брезгует прибрать его, оттого что не воду или вино пьёт он из своих драгоценных кубков, а кровь человеческую.

А в аиле неподалёку жила прекрасная Бегимай. Лик её был нежнее лунного света, а волосы темнее степной ночи. Несть числа молодым джигитам, мечтавшим, чтобы неприступная красавица удостоила их хоть мимолётным взглядом. Один жених был завиднее другого, но Бегимай и не смотрела в их сторону, потому что сердце её давно потеряло свободу.

Каждое утро, набирая воду из арыка, она всё медлила, надеясь, что раздастся за спиной стук копыт и в облаке пыли появится её Эсен, её единственный возлюбленный, давным-давно ушедший в поисках славы навстречу солнцу и наказавший ждать его возвращения. Но время текло, промёрзшая за зиму степь вновь покрывалась душистым цветочным ковром, а Эсен всё не возвращался. И единственное, что напоминало о нём, – вкус его прощального поцелуя на губах да простенькое медное колечко на пальце.

– Береги это кольцо, возлюбленная моя Бегимай, – сказал ей Эсен на прощанье. – Пока оно с тобой, не коснётся тебя никакое горе и самое чёрное зло обойдёт стороной.

Прослышал старый хан о строптивой красавице, и в сердце его вспыхнул огонь желания. Он должен, во что бы то ни стало должен заполучить прекрасную деву в свой гарем. И вот когда однажды утром Бегимай по своему обыкновению отправилась к арыку, за спиной её и вправду раздался стук копыт. Но то был не Эсен, а безжалостные воины хана. Отчаянной крошечной птицей заметалась Бегимай по берегу и не заметила, как тоненькое медное колечко, печально блеснув напоследок в лучах восходящего солнца, скатилось в воду…

…Старый хан окружал Бегимай такой роскошью, что любая царица задохнулась бы от зависти. Мягкие ковры, невесомые шелка и пригоршни драгоценных камней – всё бросил он к ногам невольницы. Но Бегимай молчала, будто не слышала, как сластолюбец клялся ей в своей юношеской страсти. Каждый вечер служанки выносили из её покоев подносы с нетронутыми яствами, спелыми фруктами и сладким вином.

День ото дня таяла Бегимай, а вместе с ней таяла и надежда старого хана, что девушка по доброй воле отдаст ему своё сердце.

И не выдержал хан. Угасший на время огонь неистовой жестокости вновь заполыхал в его душе. Ворвался он в покои Бегимай, чтобы силой взять то, на что имел полное право – право победителя. Едва завидев его, протяжно закричала Бегимай, подбежала к распахнутому окну и, раскинув руки, кинулась вниз.

В то же мгновенье дрогнула неприступная твердыня, обрушились каменные своды, и мрачная крепость, обитель страха, нечеловеческого горя и тоски, ушла под землю, а из всех ущелий забила вода. Уже скрылись в её глубинах развалины крепости, а вода всё прибывала и прибывала, пока не затопила всю долину.

И вот на месте зловещих стен, среди величавых молчаливых гор, заиграло голубое, как небо, чистое, как хрусталь, и горячее, как девичье сердце, горное озеро, которое люди назвали Иссык-Куль.

И до сих пор в тихие летние вечера под серебристою гладью воды можно разглядеть остатки сказочной крепости, откуда доносится печальное пение несчастной Бегимай.