Текст книги "Путеводная звезда"

Шелл Маршал
Ивашка

Люди разные бывают, добрые, злые, странные. Все важны, все нужны.

Думал сирота Ивашка, покудова тетка его в небо не отправилась. Тогда дядька, и без того приемыша едва терпевший, нахлебником в глаза называвший, собрал котомку невеликую, вывел мальчишку за ворота деревенские да и махнул на дорогу, что петлей вилась, в лес с пригорка поднималась. Ивашка не понял поначалу, за каким таким делом его дядька посылает на ночь глядя. Смотрел в спину удаляющуюся, в затылке льняном мысль вычесывал. А как понял… люди всякие нужны, да только Ивашка, видать, нет.

Подломились колени, пыль дорожная штанишки потрепанные украсила. Лес да поле на него смотрели, головами трав-мурав качали, ветками еловыми пытались утешить.

К чести мальчишки, плакал он не долго, всего-то мимо калика перехожий пройти успел. Глянул на мальца глазом белым, бельмовым, присел на корточки в пыльный бурьян. Котомка линялая сквозь дыру куском хлеба старого похвасталась, былинками белесыми странными, колючками бессмертника.

– Что, не сладко тебе? – спросил, щеку грязную, в пыли да слезах, тронув. – В ночи без дома.

Ивашка нос утер, хлюпнул сдержанно:

– Выдюжу, дяденько, – ответил и поднялся. – В лесу тоже люди живут, а там, глядишь, и сжалится надо мной дорога-сестрица, выведет к чему другому. Руки-ноги есть, справлюсь.

– Ишь, какой правильный, – калика тоже встал-выпрямился, на палку кривую оперся. – А что делать умеешь?

– Стадо пасти, сено косить, за лошадьми ходить. – Ивашка пальцы загибать начал, да рука темная, узловатая его ладонь накрыла, прервала.

– Лошади, говоришь? Большой ли табун?

Задумался Ивашка, сказать аль промолчать. Табун-то у дядьки был, почитай вся деревня на его лошадях разъезжала – племенной жеребец уж больно хорош, злющий коняга, сильный. А ну как татей наведет оборвыш странный.

– Куда мне на резвых кобылках скакать, – калика засмеялся, будто мысли подслушал. – Аль палкой буду гонять их?

Представил Ивашка, посмеялся следом. Грому палка та на один укус, а сам калика на один удар копытом окованным. Рассказал, расписал, сам не заметил, как глаза разгорелись. Охоч Ивашка был до лошадей, болел ими, день-деньской мог у табуна сидеть, то лапти плел, то еще какую работу мелкую, дядькой навязанную, выполняя. Грома не боялся, да и сам жеребец с мальцом подчас рядом стоял, лечь мог, в траве валяться. С другими лошадьми в догонялки играть дозволял, в забавы разные. Слушались мальчика, как чуяли, что родное.

В лесу недалеком птица резко закричала, следом заухало филином. Стволы скрипнули, ветру послушные ветками закачали. В воздухе похолодало будто, свежесть разлилась влажная, лугом заливным пахнущая.

– Любишь лошадок, вижу. – Калика щербато улыбнулся. – Ну, добро же, будь по-твоему. Даже если тут родился, в другом месте сгодишься. Иди-кось по дороге. Не пугайся. Коль со страхом совладаешь, поможет тебе накатанная сестрица.

Моргнул Ивашка – нет калики. Только пыль столбом по дороженьке да лужица малая откуда ни возьмись под ногами. Страх по хребту пером водит, ноги стопорит. Оглянулся Ивашка на крышу бывшую родительскую, послушал гомон людской. Нет ему возврата, дядька-то после смерти отца Ивашки старостой стал, головой деревенским. Не пустит.

Солнце за елки садилось, тянуло тени по дороге. Лес чернотой наливался. Коль идти, так сейчас надобно.

Перекрестился Ивашка медленно, котомку подобрал да двинулся по пригорку, шаги считая, бормоча песенку под нос. На дом отчий более не оборачивался.

Долго ли, коротко, деревья плотно сомкнулись, обступили, плечами тесно друг ко другу, мохнатыми лапами переплетаясь. Хоть и смотрел по сторонам Ивашка, ан не успел заметить, как дорога вильнула, поворотом незнакомым поманила. За подлеском луг показался, за лугом снова лес. Горка да овражек. Сова ухает, горлица на свет последний кликает детей домой.

Цветы ночные распускались, дневные засыпали, папоротник искрами мигал, подманивал, обещал загадки чащи показать. Улыбался Ивашка, к огонькам привычный. Сколько он их перевидал, пока с табуном ночевал, от руки тяжелой дядькиной прячась. Небеса нитку последнюю солнечную проглотили, в платок темный укутались. А мальчик все шел, потерявшись среди деревьев. Дорога пылила под ногами в сапогах стоптанных, худых, ни камешком, ни выбоиной не спотыкала.

С темнотой ночной выплюнул лес сироту на излучину речную, к лугу заливному. Горохом вверху звезды мерцали, снизу водица меж густой осокой проблескивала. Широкое речное русло изгибалось змеиной тушей могучей в чешуе серебряной. Туман стелился, колени обнимал. Что омут манил, нырнуть, утонуть. Оробел Ивашка, вдругорядь страх по спине прошел, влагой в рубаху впитался. Дрогнула под ним дорога, заволновалась ковылем.

Вспомнил малец слова странника, встряхнулся. Челку белобрысую с глаз убрал, сапоги растоптанные подтянул. Поклон земной реке отвесил, прокашлялся.

– Уж не оставь, матушка, коль дорога-сестрица к тебе привела. Дозволь отдохнуть на берегу твоем.

Как захохотали звонко, весело за кустом рядом, Ивашка подскочил на аршин вверх. Сбежал бы тут же, кабы ноги не онемели.

– Ох, насмешил, мальчик, не могу, животик надорвать.

Расступились ветки гибкие, вышел на дорогу молодец пригожий. Станом тонок, что девица, а плечами широк. В чешую защитную, серебристую одет, доспех колени закрывает. В руке – копье тонкое, наконечник прозрачный. Оперся на оружие незнакомец, волос долгий с лица убирает, за ухо заостренное заправляет. Смотрит на Ивашку, скалится. Улыбка задорная, игривая, так и тянет следом улыбнуться.

– Так что тут делаешь ночью-то? – отсмеявшись, молодец спрашивает. – Не топиться, часом? Река, знаешь ли, не озеро, утопленников не любит. Да и мавкой тебе не стать, не девка, чай, красная.

Ивашка головой потряс, вздохнул глубоко. На молодца покосился, мозгами пораскинул, рассказал все без утайки. Про то, что жить негде, что калика посоветовал.

– А скажи-ка мне, маленький, не было ли у того калики перстенька тяжелого на пальце безымянном? – Молодец прищурился, копье искрой тусклой засветилось, мрак отогнало.

Ивашка вдругорядь затылок почесал.

– Не припомню, не взыщи, – повинился, руками развел. – Только глаз у него один белый да коса седая до пояса, вся в веточках сухих тонких.

– Ага, – сказал сам себе незнакомец чешуйчатый. – Ну, коли так… ответь-ка мне на еще вопрос…

Задать не успел, ветром с реки подуло, ржание принесло сердитое, громкое. Топот да плеск.

Поморщился молодец, как от боли какой тяжкой. Лицо красивое, чертами тонкое исказилось, губы сжались, меж бровей складка залегла.

– Началось опять, – сокрушенно промолвил, висок потер. – Как хозяина нет, так издеваются.

Ивашка дыханье затаил. Топот приблизился, ржание тоже. Раскололо туман, разорвало. Встал на дыбы жеребец черный. Глаз серебром сверкает. Прядь седая в гриве да хвосте вьется, стрелкой белой узкой лоб прорезает.

– Тпру, угомонись! – осадил коня молодец, за гриву цапнул, по храпу приголубил. – Что у вас опять стряслось?

Фыркает жеребец, привычно носом в шею хозяйскую утыкается, на реку кивает. Пуще прежнего плеск да грохот. Холодом речным потянуло, да не просто ночным, а морозным.

– Что случилось? – Ивашка спросить осмелился, сам на жеребца с восхищением косит, оторваться не может.

Выше Грома тот, шире, крупнее. Да только странное что-то в нем. Вроде и массивный, а двигается как пушинка, только копыта постукивают. Ан нет подковочек.

– Да вот, – незнакомец бровью повел, но отмалчиваться не стал, не отмахнулся, – река эта Яростной зовется. Чай, слышал про нее? Воды бурные, табун большой. Железной рукой правит хозяин, но нынче в отъезде. Вожака увел. Беснуются кони, скукой маются. То на деревню волну нагонят, то луг зальют. А то удерут да по лесу шастают, людей пугают.

Оробел Ивашка, как понял, что не шутит молодец, впрямь о реке говорит. Про духов водных наслышан был сказок страшных, легенд туманных. Про лошаков водных, опасных, про кикимор да топлунов.

– А ты, выходит, тоже… река?

Ухмыльнулся незнакомец, зубы острые, нечеловеческие показал.

– Я дух ручья, Чаровник. Можешь Чаро звать, так оно привычнее.

Сызнова поклонился мальчик, губы покусал, спросить решаясь.

– Ивашка я, безродный. Дозволь, Чаро, на коней глянуть? Быть может, смогу занять их? Веревку натяну, прыгать заставлю аль гривы вычешу, искупаю… хотя водные они ж, лошаки твои.

– Не забоишься? – Чаровник засмеялся, глазами сверкнул. – Кусаются кони-то, норов горячий, хоть и воды холодные реки серебряной.

– Не забоюсь, – малец твердо ответил. – Только кто второй по силе конь в табуне, покажи.

Жеребец ревниво всхрапнул, ногами мощными на месте перебрал, сердится. Ивашка мигом смекнул: конь речь понимает, обиделся. Аль не видит человечек, что он второй после вожака?

Чаро засмеялся белозубо, копьем поигрывая, морду недовольную жеребца отпихивая:

– Что, Камешек, не признали тебя?

Ивашка в котомку руку запустил, яблоко выудил. Разломил пополам привычно, не вспомнил, что, может, не едят яблоки-то лошаки водные. Камень заинтересованно губу вздернул – тоже в неведенье, видно, был, что коням речным яблоки есть не положено. Но подношение принял, похрустел задумчиво.

– Ты смотри, понравилось, – Чаро удивился, пяткой копья пристукнул.

Загорелся ярче наконечник, туман дальше отогнал. Рокот вернулся, приблизился. Показались спины черные, глаза горящие. Выходили кони могучие с луга на дорогу, обступали, гривами долгими встряхивали. Меж собой огрызались, кусались.

Ивашка второе яблоко помельче разломил, кому дотянулся, скармливал. Глядит Чаровник, дивится – течения бурные, гневливые к мальчишке льнут, боками осторожно толкают, к водной глади подманивают. Не заметил, как уже и пол-луга прошел, от дороги отказался. Та и рада – скинула ношу, притуманилась, за поворот вильнула, елками прикрылась. Захочешь – не найдешь.

Мальчишка, как понял, что стоит у водицы студеной, вокруг кони могучие, а Чаро только по искре на копье и угадывается, струхнул немного, а потом решил, была не была. Терять нечего. Зачерпнул воды речной, на Камня плеснул. Жеребец на ноги задние присел от неожиданности, потом зафыркал, засмеялся по-своему. Ивашка на пробу шею крутую тронул, погладил. Второй жеребец, черный без просвета единого, ревниво зубы показал, крупом оттеснить пытается. И его приласкал мальчик, потянул челку волнистую. Ни репья в ней, ни узелка какого. На ощупь шелковая, мягкая, так сквозь пальцы и струится.

– Айда играть, – Ивашка забылся, бегом бросился по мелководью.

Тучи брызг поднял, сапог потерял. Ойкнул, оступился. Да только Камень поспел, подтолкнул, упасть не дал. Вороной дорогу перегородил, носом бодает, поддерживает.

Скинул Ивашка второй сапожок, не оглянулся, что канул, на спину жеребца черного вскарабкаться попытался, да только никак не выходило – ростом кони куда выше дядькиных, бок скользкий. Камень наново подсобил, носом подтолкнул под зад худой, заржал смешливо. Уселся Ивашка, поерзал. Легонько колени сжал. Пошел жеребчик рысью косой, шагом переступчивым. Боком идет – по колено, ровно развернется – по грудь вода доходит. Табун следом потянулся, смотрит с любопытством. Ивашка гриву на кулак намотал, понукает поворотиться резко. Слушается конь, кривые да повороты закладывает. Другие обступили плотно. Кобыла вороная, с белесыми струями в хвосте, на зуб штаны мальчика попробовала. Получила щелчок необидный, прянула, ушами дернула.

– Айда прыгать. – Ивашка совсем забылся, поднял коня в галоп, только ветер в лицо бьет, волосами по плечам стегает.

Табун следом. Ивашка вправо, топот слева зашел, Ивашка влево – обходят его кони справа. Оказался проворен малец, коня на дыбы поднял, гикнул звонко, свистнул. Сиганул жеребец, аршина два вверх взял.

Ржание восторженное по лугу разлетелось. Носились туда-сюда наперегонки да по поворотам лошади речные, через коряги прыгали, окрику повиновались.

Запыхался Ивашка, голос посадил. А жеребец этого и ждал как будто. Встал как вкопанный, встряхнулся. Как Камень с ним поравнялся, юзом пошел. С шага не сбивается, не оступается. Табун притих, лишь иногда кто-то всхрапывает. Вот и река блеснула, под копытами вода вспенилась. Как колени под нее ушли, Ивашка спохватился. Сжался в седле, глаза раскрыл.

Широка река Ярая, ночью темной воды свинцовые холодом налиты. Буруном идет, волной вьется. Трава-осока по берегу встает, кувшинки малые прячет. Течение свирепое, коснись – унесет, утащит, на порогах заиграет.

По шею жеребец зашел, Ивашке по грудь ледяная водица встала. Страх великий сковал, налились ноги-руки тяжестью, голова ужасом. Дышать боится. Конь замедлился, с Камнем переглянулся. Крутит мордой жеребец Чаро, на человека поглядывает, глазом сверкает. Вспомнил вдруг Ивашка наказ калики – коль не забоишься… вздохнул глубоко, сердце безумное унял. Пусть и утопят – все одно к лучшему, не мучиться, а вдруг нет? Волшебные кони, не глупые. Играли с ним, ластились. А пасти табун такой – честь великая. Пусть топят, назад к людям не идти.

Успокоился Ивашка, страх волнением сменился, предвкушением. Заржал Камень, первым нырнул. Следом табун с фырканьем помчался. Миг – и растворяются тела лошадиные, оборачиваются струями рассыпчатыми, течениями быстрыми. Конь под Ивашкой помедлил, на седока глянул.

– Идем, – мальчик кивнул, стиснул коленки.

Вода над макушкой сомкнулась, холодом смертным обдала и вдруг… озарилось пространство подводное, заиграло не красками, оттенками. Тенями да искрами. Вот там водоросли у камня большого, зеленовато-изумрудные. Вот там рыбина большая, серебристая.

Течения – что ткань прозрачная: отдельно каждое полотно, переплетаются, трепещут. И слышно ржание ехидное, фырканье насмешливое. Ивашка головой закрутил, рот разинувши. Водица внутрь залилась, пропитала. Спохватился малец, а уже пузырьки не бегут к поверхности, да и не видно ее, словно вокруг теперь мир иной, новый.

Бок струей ледяной огладило, всадник на коне темном показался. Пригож собой, как Чаро, тонок. Копье хрустальное на колене держит. Волосы светлые, белые почти вокруг головы ореолом. Хмыкнул всадник, брови вскинувши – разглядел, кто верхом сидит.

– Ты посмотри, новенький, – подъехал ближе, остановился.

Жеребец под Ивашкой выщерился, зубы показал.

– Но-но, Темь, не балуй, – беловолосый мирно выговорил. – Не отбираю седока твоего.

– Здрав будь, ручей. – Ивашка со спины конской поклонился.

– И тебе не хворать, – расхохотался молодец. – Утоп, что ль, недавно?

– Не тонул я, – малец головой затряс. – Меня к вам калика отправил. Сказал не бояться. Я и не испугался. А что, теперь я утопленник?

– Да нет. – Ручей осмотрел мальчишку с ног до головы внимательно. – Не похож. Да и хозяин не терпит их. Все на берега велит выбрасывать, чтоб не захламляли реку. Вода не стоячая, от другого питается. Нам мавки да топлуны ни к чему. Но ты не то и не другое, среднее что-то. Надоумил, видать, кто-то сведущий. Калика твой, поди, не прост.

– О том не ведаю. – Ивашка плечами худыми пожал, воду выдохнул. – Мне идти некуда, работы не боюсь… вот бы при табуне остаться.

– Да ты смотри! – Молодец по бедру себя хлопнул, рассмеялся пуще прежнего. – Вот хозяин-то обрадуется. Вечно жалуется, что мы за табуном не смотрим, ему потом расхлебывай. Я Игривый, Ирро кличут. Есть подозрение, что с братцем моим старшим, Чаровником, ты знаком уже? Не пропустил бы страж человека мимо.

Покивал Ивашка согласно, Темня по шее гладя, безмолвно повременить уговаривая. Стоит жеребец, как только в воде стоять можно, хвостом водит, с места не двигается. Уважительно присвистнул Ирро, пузырьки выдул.

– Удивительно, – промолвил. – Все к добру. Ты, мальчик, не робей, коли что. Хозяин гневливый у нас, горячий. Но справедливый. С Темью не забоялся, с ним тоже не сплоховать сумеешь.

Ивашка снова кивает, как петрушка ярмарочный, на ус мотает, удивляется. Приветливы ручьи, охотно говорят. Ан про духов другое рассказывают. Неужто и впрямь калика тот не простым человеком был? И его длань над льняной головенкой теперь охраняет? Или просто духи такие?

Опустил Ирро копье, коня посторонил. Темь копнул водицу, припустил с места в карьер. Искра только от всадника и осталась. Табун тут же окружил жгутами водными, то там, то тут лошадиный силуэт выступает, грива в перекате водном угадывается.

До утра так и мотался Ивашка, подводный мир глядючи, умаялся, утомился, того гляди упадет с коня, свалится. Почуял Темь усталость всадника маленького, обратно повернул. Плавно мальчишку вновь до луга в излучине домчал, на поверхность поднял.

Странно Ивашке – одежда мокрая, ветер гуляет, ан не холодно ему совсем. Тьма ночная прозрачнее стала, пусть и до утра не близко. Виделось все… окромя дороги. Исчезла совсем. Только луг, небо, стена лесная.

Чаро на камне сидел, чешуйчатым доспехом поблескивал. Рядом девушка светлокожая пристроилась. Сама тонкая, лицо вытянутое, волосы длинные, зеленые, до земли струятся.

Смеялась чему-то, свирелью играла ловко. Не успел Ивашка окликнуть, ручей девушку к себе привлек, в губы поцелуем горячим впился. Рукой бесстыдной по спине провел, под рубаху забрался в ласке откровенной. Ивашка покраснел, поперхнулся.

– Вернулся? – Чаровник голову поворотил, пальцами звучно прищелкнул. – Отпускай коня, присаживайся. Будем хозяина ждать. На зорьке обещался, там и решим все окончательно.

Ивашка по боку конскому соскользнул, обнял морду вредную, в нос бархатный поцеловал. Расфыркался Темь довольный, подтолкнул да в воду вернулся.

– Надо же, какой ласковый стал, – незнакомка зеленоволосая хихикнула, косу на другое плечо перебросила. – А ты, выходит, Ивашка?

Присел мальчик, познакомился. Оказалось, что дух ключа подземного девушка, озеро, что неподалеку, питает, его же и хозяином кличет. Хозяйкой. Дружбу водят промеж собой духи речные и озерные, в гости друг ко другу ходят. Еще что-то добавить хотела, но покраснела вдруг густо, чисто человек обычный, смущенно ресницы опустила. Промолчала. Чаровник заухмылялся, подбочился. Ивашка в рукав засмеялся. Знакомы такие взгляды ему, у старших сестер да братьев видал.

– Я думал, духи все молодцы, ― бесхитростно мальчик удивился, присел на камень рядом.

Девушка хмыкнула, рубашку шитую поправила.

– Много разных духов, не все были людьми утопшими. Кто-то завсегда был водою, травой аль ивой развесистой. А девкой или парнем быть так и вовсе могут решать каждый день по-разному, кому как угодно. Вижу, любят тебя лошадки. Приходи и к нам играть – у хозяйки табун небольшой, келпи озерные. Белые, проказливые. Понравится.

Ивашка загорелся, пообещал. Коли примут его за скакунами речными смотреть, сходит, обязательно в гости наведается. Келпи, они красивые. Он на картинках видел в книжке заморской.

Так и сидели на камнях, вчерашний племяш головы деревенского, ручей да ключ родниковый, про лошадей разговаривали, шутки шутили.

Зорька розовая в туфельках сафьяновых облачных подкралась незаметно, из леса выступила, небо позолотила. Солнце растолкала, разбудила. Чаровник вдруг встрепенулся, на ноги встал, оглядывается.

– А вот и хозяин пожаловал. Ну, Ивашка, не струсь.

Смотрит мальчик, река вспенилась, волной морской высокой выгнулась. Раздалось ржание сердитое. Выскочил на поверхность конь в брызгах крупных. Сам, как и табун остальной, черен, ан грива и хвост целиком белоснежные. На спине всадник могучий в доспехе полном. Прыжком одним жеребец на берег вымахнул, земля закачалась. Идет – трава расступается.

Спешился воин, шлем стащил, кудри серебряные с глаз убрал.

– Что тут, Чаро, происходит? Человек? Опять?

Голос грозный, низкий, как перекат пенный на пороге. Ивашка вскочил, в ноги реке поклонился.

– Здрав будь, хозяин речной, – затараторил, боясь, что не успеет. – Не гневись, дозволь слово молвить.

Поперхнулся воин, замолчал, сморгнул удивленно.

– Ну, молви, – руки на груди широкой сложил, бровь густую серебристую приподнял.

– Табун твой хочу досматривать, позволь! Кони резвые, да только по ласке изголодались, по голосу приветливому. Некогда, видать, тебе и ручьям твоим, много службы, не уследишь. Я помочь хочу. Кони меня приняли, Темь на себе возил. Под водой теперь вижу, пригожусь. Только надежду малую дай.

– О как, – опешил речной хозяин, подбородок потер. – Ну-ка, давай все сначала, малец, рассказывай.

Ивашка и рассказал. Прорвало его. Про жизнь, про тятьку рано ушедшего, про мамку, про тетку… про все. Что не обижается, понимает. Да только некуда больше деться, а лошадей любит сил нет. Владетель-река слушал, хмурился, на Чаро, веселящегося отчего-то, смотрел. Ключик и вовсе косу сжала, поближе к ручью придвинулась. По всему видать робеет.

– А справишься? – спросил воин, когда выдохся Ивашка, замолчал.

– Справится, – Чаровник хохотнул. – Он Камешка водой облил, в прятки с ним играл. Да и Темь его признал. Сам, хозяин, знаешь норов его.

– Все равно странно. С чего б так…

– Ты, Ярый, Страж Серебряный, мнителен и подозрителен не в меру, – раздалось сбоку.

Калика вышел из-за куста, плащ старый дырявый встряхнул. Моргнул Ивашка, глазенки потер. Стоит перед ними мужчина, коса седая, в плечах сажень. Хламида темная, руки тонкие, костистые, на пальце безымянном перстень блестит, подмигивает. А взгляд что омут болотный – глубокий, глянешь – захлебнешься, замешкавшись.

– Станешь с вами… – Хозяин речной губы поджал, глянул хмуро. – С прошлого раза еще не опомнился.

– Между прочим, прав он, Виз, – голос незнакомый раздался.

Из клочка тумана запоздалого фигура мужская соткалась. Так же волосом долог, да только углем черным пряди стелются, глаза непроглядные, без единого всполоха-просвета. Жуткие.

– Умыкнул у меня душу, а, Водник? – посмеивается гость запоздавший, на Ивашку глядит, улыбается страшно, мертвенно. – Давно ль Хозяин Болот за потеряшек обреченных заступался?

– Охолони, Навья. – Виз поближе подошел, руки в черном коснулся, остановил. – Не твой он, сам посмотри. Душа тянулась прочь от людей, но слишком живой он для царства твоего. Пусть Яру помогает, частью на воде, частью на суше живет.

Как услышал Ивашка имя страшное, колени подогнулись. Как не упал, сам не понял. Задрожал, как лист, заиндевел. Так вот как он выглядит, дух страшный, стихия смертная. Про него и сказки-то боялись рассказывать. Все шепотом поминали, призвать опасались. Даже калика, оказавшийся Болотником, пугал не так. Ну заведет в топь, заиграет. Коли ты смел – осока тропой выведет. А с Навьей это не получится.

Чаровник Ивашке руку на плечо положил, прохладой успокоил, спиной прикрыл.

– Эк ты за меня все решил, – хозяин душ ушедших головой качнул. – Что скажешь, Ярый? Согласен?

– Неужто уступишь? – Страж Серебряный в удивлении про досаду позабыл.

– Уступлю. Должником сделаю. Да не тебя, – Навь улыбнулся, рукав хламиды Болотника дернул, – кое-кто другой должен будет. Сам решай – нужен конюх тебе аль нет.

Ивашка пальцы сцепил, голову опустил, зажмурился. Ждет слова решающего.

– Нужен, – хозяин реки кивнул, с Чаро переглянулся. – Пусть его. Оставляй.

– На том и порешим. – Виз в ладони плеснул, довольно усмехнулся. – Ну что, Ивашка, страх-то победил?

Мальчик посмотрел на духов, на реку, на Навью с Визом и вздохнул:

– Нет, дяденько. Страх еще есть, но не он мной правит, а я его держу. Да и не боязно у вас… почти.

Переглянулись духи, захохотали дружно. Яр рукой махнул, на коня вскочил, в лесу скрылся. Виз позубоскалил вслед, что к озеру помчался, соскучился поди. Навья в бок его пихнул локтем острым, к воде отошел, присел у кромки. А Ивашка на траву упал, на руки свои на фоне неба светлеющего смотрит. Взялись чешуйками запястья, что браслеты на них надели. Значит, признали мальчишку безродного. Вот так легко и просто, лишь по совету умному да сердцу открытому.

Вода да смерть, выходит, отзывчивее людей…