Текст книги "Это Родина моя"

Лес не тот

Последние июльские дни были на редкость дождливые и тёплые, в лесу пошли грибы. Люди давно привыкли к жаркому сухому лету и не ожидали, что за короткое время лес преподнесёт свои дары. Грибов было необычайно много. Да их никто не хотел и собирать. В лесу, в черте города, жгли костры почти через каждые пять метров, везде валялись бутылки, салфетки, одноразовые вилки, тарелки и угли. Лес с окраины казался свалкой. И на «насиженных» местах пили и спорили пьяные мужики. Большие собаки тоже прочёсывали лес, хотя некоторые хозяева боялись спускать их с поводка, чтобы собаки не изранили лапы о разбитое стекло возле «насиженных» мест. Да, лес был не тот.

Но и тут сила природы настаивала на своём. И среди лесного балагана разрослись грибы, которые, впрочем, никого не интересовали, разве что белочек, которые бегали к кормушке, куда им насыпали семечки. А может, и они, привыкшие к людской опеке, уже забыли, как пользоваться дарами леса, стали пугливыми и не такими ловкими и стали попрошайничать. Теперь они как ручные, им кормушка – их дом. Завидев проходящего мимо, они начинали дружно цокать и бегать, ожидая очередной кормёжки. Да и тут их совращают: кладут хлеб, клубнику и даже собачий корм, который размокает от дождя. А вот одна лесная попрыгунья оказалась с острым, длинным, выдававшимся из-под щёки уродливым зубом, которым она попугивала, как Баба-яга. Погрызть бы ей чего-нибудь твёрдое для зубов, орешки. Да почему-то никто не догадался подкинуть их.

Эх! Лес не тот. Не тот лес!

И тут выходит ко мне женщина с корзинкой и банкой пива и спрашивает:

– А вы что, грибы не собираете? Я вот полкорзинки нашла.

И показывает мне: лисички, подберёзовики, опята.

– Хорошо насобирали, – говорю я.

– А что? Приехал ко мне зять, у дочери день рождения, привёз пиво, закуску: рыбу, колбасу, музыку завёл. А мне тошно от всего. Не хочу ни рыбы, ни мяса. Собралась и ушла в лес. Здесь хорошо, да ещё и грибов насобирала.

– Да, дожди были, грибов много стало, – сказала я, – удачи вам.

– И вы собирайте, – сказала женщина и свернула с тропинки.

Только желания собирать грибы у меня никакого. Вот стою, рядом, на стволе берёзы, кто-то жвачку растянул. Одна плохая информация в лесу. Хоть глаза закрывай или надевай шоры. Только подумала я об этом, сделала два шага и вижу: на сучок кто-то гриб повесил. Ну, это уже лучше. Наверное, кто-то про белочку подумал, подвесил гриб сушиться. Да и его дождём опять намочит.

«Ладно, – передумала я, – пойду посмотрю, какие грибы пошли».

И скрылась за деревьями.

Иду и вижу. Лисички мостом разрослись, много их. Вот так с бухты-барахты сорвала лопушок и набрала в него лисичек. На сковородку хватит. Несу в лопушке лисички, а сама думаю, как бы не проронить их, прижала к себе, будто нечто дорогое несу. Да тут ещё и сыроежка, и ещё одна, и ещё. Ну, как не взять, раз попались.

Вышла я на тропинку. И навстречу девушка идёт. Увидела меня и спрашивает:

– Вы что, грибы собираете?

– Да, – говорю я, – вот попадаются.

– Хм-м! – удивилась она, а сама на бутылки разбросанные оглядывается. – Лес не тот сейчас. А вот тридцать лет назад бабушка моя собирала здесь подберёзовики, да и лисички тоже. Раньше тихо в лес ходили, осторожно. А сейчас сколько мусора здесь и травы мало.

Я промолчала. Девушка пожала плечами, удивлённо посмотрела.

«Не тот лес, не тот. Да вот грибы всё равно идут, раз им хорошо стало», – подумала я, отошла в сторону, смотрю, подберёзовик стоит и тихо дышит.

– Эх, братец, а возьму я тебя, полезай в лопушок.

И сорвала.

Рядом за мшистой корягой красовались мухоморы. Их много в этой стороне, высокие шляпки будто просом посыпаны. И дальше много коряг, осин и дубов. Этой зимой много деревьев попадало да поломало, а коряги остались. Даже страшновато смотреть. Здесь просеку делали, да не доделали, щебёнку насыпали и щепки кругом, деревья срубили. Вот на пнях теперь опята. Их целая армия.

А к соснячку теперь никто не ходит. Там огородили место для пансионата и солнечную лужайку застроили беседками. И только остались заросшие окопы роковых сороковых, места бывших землянок.

– Пойдём, – говорю я пекинесу Ники, чья попа точно приросла к тропе, – вот так. Теперь лес не тот. А мне грибы тяжело держать.

И Ники лениво встаёт.

Старый стул с зубчиками

Пути Господни неисповедимы. Человек всегда ищет прозрение, хочет принять очищение, уходит куда-нибудь в заповедный край, по грибы, по ягоды, подышать чистым воздухом, попить из родника. Сколько грешников ездят по путям-дорогам в сезон, хотят принять очищение! Настоящая Мекка – отыскать в походе забытый глухой храм или усадьбу и прикоснуться к живому источнику, будь то обитель писателя или отшельника, там, вдали от цивилизованных городов, ещё пульсирует живительная точка, пробуждающая забытые задремавшие силы. Так святые люди и получали откровения и передавали их людям в своих церковных книгах. Читаешь их и будто сам идёшь твёрдо по земле, как любимый сын Земли и Природы.

Можно и дома часто молиться. Ведь явления, подмеченные святыми людьми, – определённый знак, которого нельзя избегнуть. Сама чувствуешь эти силы, открытые им. И понимаешь: да, я человек, чтобы на троне владеть и беречь данную ему природу.

А может, ты только возомнил о себе, и силы, о которых возвещали святые, были для тебя лишь ветром. А ты принимал такое за настоящее, за истинную монету, что оказалось ошибкой. Теперь не можешь найти себе место, ищешь искупление даже у самой Матроны. Два раза в год к её мощам приходят люди, чтобы переночевать рядом с нею и принять очищение, уходят глубоко в себя и находят прозрение. В них тоже могут проснуться задремавшие силы: глухой начинает слышать, слепой – прозревает. Эти слепые и глухие имеют и глаза, и уши, но не видят, какие перед ними люди, и не слышат, о чём они говорят. И очень обделены поэтому.

Так и книгу: одну незаметную можно взять и при чтении получить глубокие знания, а в другой – окажется много малозначимого, или книга оказалась в сплошных штампах, зато она яркая, большая и толстая. Видно, у каждой – свой читатель. А как хотелось бы знать настоящих героев и кто те редкие звёзды, что светят на нашу землю. Читать я привыкла с детства. Нет, не до фанатизма. Но у меня всегда был стол для письменных занятий и книги. Здоровье моё не было отменным, хотя я старалась успевать во многом. Но когда наступала хворь, мне при выздоровлении всегда сопутствовала хорошая, ценная книга.

Я представляла свою бабушку, даже обеих, они читали и писали письма и переписывались друг с другом, но обе часто хворали, одна много проводила времени в постели из-за гриппа, другая плохо ходила. А я представляла тёплые бабушкины шерстяные носочки, чтобы сидеть всегда в тепле и о чём-то серьёзно думать.

В соседней комнате показывал телевизор, я чувствовала себя уставшей, одиноко лежала на диванчике в своей комнате, и глаза печально смотрели на неровный старый стул, под которым стояла коробка с прочитанными книгами. Старый стул с зубчиками, доставшийся от прежних хозяев, раньше был разобран. Но его составили обратно и как-то не очень ровно. Стул был покрыт чёрным чехлом, похожим на монастырскую юбку, и бросал из угла едва заметную тень. Казалось, старенькая горбатенькая бабушка сидит на нём и смотрит из тени на всех своих внучат, тихо радуется нами, какие мы славненькие и шустрые. Но вдруг тихая бабушка начинала походить на непонятную кочку. И стул с зубчиками попугивал с какой-то злобой. Будто бабушка устала от тяжести непревзойдённых грехов, что неожиданно навалились на неё, то ли от нашего шумного веселья и резвости, то ли от тучи, что нависла над домом со стороны задворка. Что-то вмиг изломало бабушкино счастье, отчего она так сгорбатилась, отчего нам, внукам, теперь живётся хорошо.

Мне захотелось сразу одёрнуться, а то старушка не выдержит, проснётся и коснётся меня своим старым корявым пальцем, ища опору. Мне захотелось стул перевернуть или, вообще, избавиться от него, как от злых чар Малефисенты. Но что-то опять будто замерло и напряжённо натягивало невидимый провод. Думалось, бабушка перенесла мужественный переход, наверно, раздвинула могилы, чтобы прийти сюда и узнать свою лужайку без грязи и чёрного снега, где всегда играли её внучата, и порадовать нас снова.

И я думала, а ведь бабушка сейчас не чувствует ни обиды, ни оскорбления. Она давно получила избавление. Но я не могу избавиться от того, чем всегда воспитывалась и чем жила. Вот большой прежде дуб у дороги от рук человека и от времени скукожился в корявый развалившийся стул, что теперь в тёмном углу комнаты. А иногда стул напоминает просто неудобную сумку для перевозок.

Помню, на остановке я долго ждала автобус, держа большую сумку. И забираться в автобус с сумкой было неудобно, как поднимать старый стул, который упирается во все стороны, в пассажиров, будто ноги Ивана в печь из русской народной сказки. Ехать в полном автобусе всегда было утомительно. И однажды я решила не просачиваться в общую давку и прошла несколько остановок пешком. Ходьба была нудной, так ходит выносливый ослик. Будто был подан продолжительный гудок, остановивший жёсткое производство: и можно было идти долго-долго, и пройти очень далеко и не устать. Совсем напротив, в автобусе с огромной сумкой перемещаться было тяжело по неровной дороге.

Будто стрелки показывали всегда обратное время. Тогда где найти к нему ключики? Не зубчики ли старого стула подскажут мне? Хотя какие ключики помогут сдержать узду? Сумеют ли их подобрать к какому-либо устройству? Каждый – к своему месту, будь то прибор, установка или ещё какая-нибудь конструкция. Иной раз всю жизнь в таких головоломках проведёшь. Не один прибор-секрет, так другой. Одно сломается – другое чинишь. Или много ещё надо замочков и установок, чтобы дом был крепким и ладным. Другой скажет, да эти мелочи только утомительны, зачем усложнять жизнь, как идти по каменистой тропинке. И он ответит, в том-то и счастье, что в жизни тебя ещё что-то волнует, интересует, играет всевозможно, делает лучшее-худшее: всё, что называется в одном понятии «жить».

Хрупенькие были ножки у бабушки, переболевшей туберкулёзом: у одной – косточки тоненькие, а у другой – варикоз. Будто каждую секунду все камушки на дорожке пересчитывала. Не жизнь – мозаика в Храме за каждый кубик крови.

Урал

 
Урал: глубинка, лес и горы.
И Кама бурная течёт.
Там сказы подтвердив Бажова,
Природа за собой зовёт.
 
 
Молчит, забывшись, и вздыхает,
Издалека зовёт.
Величьем сердце покоряет,
Манит и торжеством влечёт.
 
 
Народ приветливый, весёлый.
Там отдыхаешь всей душой.
Всё та же Русь: и города, и сёла.
Мужик смышлёный и простой.
 
 
Краса нетронутых земель,
Лугов, лесов и косогорий.
И ум спокойный у людей
Без временных теорий.
 

В Кунгуре

 
Под горкой зелёной есть тайна —
Пещера витая из камня.
Там глубже озёра и воды,
Размытые стены, как своды.
 
 
Там будто богатые залы.
Загадочно названы. Алы
Прожекторы тени наводят,
Узоры на камне находят.
 
 
Прохладно и сумрак в пещере.
Когда же настанет мороз,
Богатый «хрустальный» дворец
Чарует, как будто из слёз.
 

«Малышкой любопытной я была…»

 
Малышкой любопытной я была.
Входила в дом, где в семь ступеней
Наверх крутая лестница вела,
В шагах мне мерила колени.
 
 
Руками перелазя и ногами,
Спокойно поднималась на этаж.
И стоя пред раскрытыми дверями,
Держала красно-синий карандаш.
 
 
А бабушка мне книгу подыскала,
Азбуку, была что до пупа.
И яркие фонарики играли
В углу страниц, что перелистывала я.
 
 
Я открывала и смотрела буквы расписные,
Играли что в раздвоенных узорах.
Морской конёк и чудеса земные
На буквах зажили, как галки в спорах.
 

Храм-богатырь

 
Из-за елей вырастает,
На ладонях гор встаёт,
Златом маковки играют —
Богатырский храм идёт
 
 
По хребтам, по склонам к солнцу,
Между елей, сквозь туман,
Раздвигает небо с громцем
В ясный свет и в ураган.
 
 
Рвёт он ельников дорожки,
Зари нитки небосклон.
Сам стоит солонкой-крошкой.
Хлеб всегда ведь посолон.
 
 
Зурбаган, землетрясенье,
На дороге тихий гад.
Звёзды ночью прямо в сени
Падать будут невпопад.
 
 
И змеится вся дорога,
Но с неё ты не сверни.
Там, в глуши, гадюк так много.
К ним совсем ты не спеши.
 
 
Дамский лёд! Какой он белый!
Переливчатый на вид!
Кот-британец, как дебелый,
Как фарфоровый сидит
 
 
На комоде… На заборе
Кошка верно сторожит
У калитки без затвора,
Как фонарь, в глаза глядит.
 
 
В храме Иоанн Кронштадтский,
Иоанн там Златоуст.
Дух какой-то веет братский.
Только Ковш на небе пуст.
 
 
Вот бы братину могучий
Богатырь к устам поднёс.
Горы б стали ещё круче,
Сразу поезд бы развёз
 
 
На все стороны бы света
Сказ волшебный о земле.
Богородица в ответе,
Кто уйдёт к ней в тихой мгле.
 

«Берёза выросла со мною…»

 
Берёза выросла со мною,
Мне песни пели, ей – ветра.
Тепло я чувствую спиною,
Хоть не сижу я у костра.
 
 
Не пригласит меня к обеду.
Не ляжет ужик у корней.
С ней утром постоять невредно,
И будешь только здоровей.
 
 
Она нежна и белоснежна,
Всегда растёт и вверх, и вширь.
И стану в мире я прилежном.
Такой души есть монастырь.
 

Литературное объединение «Самородок»

Галина Красноусова

Автор публицистических рассказов о ветеранах алданцах. Отличник работников культуры и ветеран труда. В данное время возглавляет «Совет ветеранов Великой Отечественной войны, тыла и труда» Алданского района.

Финалист Всероссийского конкурса «Герои Великой Победы», а также участник многих республиканских конкурсов и фестивалей. Является «Серебряным волонтёром» Алданского района и республики. Замужем, мать троих детей и пяти внуков.

Александра Аврамовна Бутенко родилась 19 февраля 1926 года на Украине, в Житомирской области, в селе Майдан. Жили бедно, в семье было 9 детей. Саша была самой старшей. Она очень хотела учиться, но мама Варвара Андреевна и отец Аврам Степанович не пускали в школу, нужно было помогать по хозяйству, нянчить младших. Отец с матерью работали с утра до ночи, чтобы как-то прокормить такую большую семью. Когда началась война, Александре было 15 лет. Радио не было, поэтому о войне узнали от работников сельсовета. Было очень тревожно. Немцы быстро оккупировали Украину. «В селе всё чаще появлялись люди в военной форме, среди них были и жители деревень, и наши односельчане. Нас заставляли работать на полях, на ферме», – рассказывает Александра Аврамовна.

Многие из села ушли в партизаны. Иногда ночью они пробирались в село, чтобы запастись продуктами для партизанских отрядов. В селе жили евреи, немцы устраивали облавы на них, забирали и расстреливали. Семья Саши прятала в стогу сена знакомого еврея, ночью носили ему еду. Родители, конечно же, боялись за жизнь, свою и детей, случись что – расстреляют без суда и следствия. Но всё-таки скрывавшегося выследили и расстреляли. К счастью, о семье, прятавшей его, не узнали.

Летом 1942 года сельчане узнали, что парней и девушек угоняют на работу в Германию. Александра хотела уйти в партизаны, но не подходила по возрасту.

Она вспоминает: «Несколько дней я пряталась как могла, пока однажды к нам в дом не пришёл немец с автоматом. Он стал допытываться обо мне. Мама отпиралась, её долго били во дворе, и полицай сказал, что если не скажет, расстреляют всю семью. Я сама прибежала домой, когда братишка сказал, что бьют маму… Полицай велел, чтобы я с вещами была на железнодорожной станции. Загнали нас в товарные вагоны, там было небольшое окошко, дырка в полу, чтобы в туалет ходить. Родители плакали, кричали, бежали за вагонами, падали, многие погибали под колёсами поезда. Везли нас четверо суток, без еды, воды, было холодно.

На какой-то станции в Польше немцы открыли вагоны, некоторые парни побежали, потому что какое-то время не было охраны. Мы побоялись: куда? зачем? Но мы так хотели есть, что с одной девушкой побежали к ближайшему дому, обменяли вещи на две буханки хлеба и кусок сала. Конечно же, мы поделись со всеми и поехали дальше. Когда состав остановился на станции, там стояли большие столы с баландой на корнеплодах, нам дали и по кусочку хлеба. По обе стороны стояли немцы с автоматами. На границе повели в баню, провели дезинфекцию нашей одежды, намазали нам головы едкой мазью, чтобы мы в Германию не завезли “заразу”.

В 50 км от Гамбурга вывезли нас в чистое поле, сидим, не знаем, что делать. Затем немцы в штатском, и мужчины, и женщины, уплатив за нас, как за рабов, по счёту отбирали, кому сколько работников нужно… Одна довольно молодая фрау и старик-немец подошли ко мне, знаками спросили, умею ли я доить коров. Я кивнула, они посадили меня в бричку, повезли к своему дому, где всё было добротно, чисто и богато, не то что в наших сёлах и деревнях.

Дом хороший, в хозяйстве 24 коровы, живность всякая, огород. Хозяйка дала мне одежду, накормила, показала мне мою комнату.

На меня не кричали, но мне было так одиноко, я выбежала во двор, плакала, звала маму. С того дня, как я стала работать на эту семью, они были требовательны, но никогда не издевались надо мной. Однако в работе угнаться за взрослыми женщинами я не могла, коров надо было доить три раза в день, в перерывах работать в поле, ухаживали за скотиной, чистили, кормили. Так я и работала до 1945 года.

Освободили нас американские союзники, предлагали на выбор: или ехать домой, или остаться. Обещали свободу. Но мы не хотели оставаться, мы любили своих родных и нашу Родину. Нас таких было большинство.

Дорога домой была трудной. Американцы вывезли нас на границу с СССР и высадили. Сидели мы в каком-то сарае, растерянные, голодные. Один военный показал нам, где пересылочный пункт. Там нам дали по банке тушёнки и полбуханки хлеба и отправили на ближайшую станцию, однако поезда шли мимо нас.

На станции я встретила двух девушек из нашего села, мы держались вместе. Потом какой-то военный пригласил меня работать в нашу советскую часть. Генерал там долго расспрашивал, как я попала в Германию, что делала там. В Германии я всеми силами пыталась помогать нашим военнопленным, воровала у хозяев хлеб, по-пластунски ползла до проволоки, где они стояли, просовывала через решётку кусок хлеба… Он рассыпался, падал на землю, они подбирали эти крошки и говорили: “Дочка, беги, если увидят, расстреляют”. И я бежала назад.

А ещё военнопленные строили железную дорогу, вернее, восстанавливали. Когда я доила коров, понемногу отливала молоко в алюминиевый бидон, чтобы было незаметно, закрывала плотно крышкой и спускала в откос, прямо к ним. В голове было чётко распланировано, когда, в какое время помогать, чтобы не увидели… И так до освобождения.

В советской части я работала несколько месяцев: пекла хлеб, доила коров, работала в огороде.

Наконец часть перевели в Смоленск. Один старший лейтенант взял меня к себе жить. Он сделал мне справку, что я работала при воинской части, ведь к тем, кто был угнан в Германию, относились, мягко говоря, плохо, с недоверием.

И всё же я вернулась в своё село живая, родные обрадовались. А председатель забрал мою справку и отправил на самую тяжёлую работу в свинарник. Так я и осталась без документов и без права уехать куда-нибудь. Нас, вернувшихся из Германии, было в селе несколько человек, многие говорили, что нас отправят в Сибирь, на лесоповал. Теперь уже мои родные всякими правдами-неправдами восстановили мой паспорт, и я уехала в Житомир… Там одна знакомая смогла меня прописать к себе, устроила на работу, на стройку. Труд был тяжёлым, но всё-таки это было лучше, чем Сибирь, лесоповал.

Работая на стройке, я встретила своего будущего мужа Василия. Он был пограничником, служил на границе. Девушки жили в общежитии, а парни, солдаты, когда получали увольнительную, приходили в гости, на праздники и дни рождения. Там и познакомились, поженились, переехали с мужем в Ростов.

Прожили вместе долгую счастливую жизнь. Мы строили туннели в Средней Азии, в Туркменистане. У нас родились три дочери. Елена живёт в Алдане, она по профессии учитель. Галина и Людмила живут в Волгодонске. У меня семеро внуков. Четверо живут в Волгодонске, трое здесь, в Алдане. Старший, Олег, работал в РОВД, теперь на пенсии. Средняя внучка Оксана – бухгалтер в ОО “Континент”. Младший внук Николай – майор полиции. Есть уже и правнуки.

Всю жизнь у меня была одна цель: выучить детей, дать им высшее образование, ведь сама окончила только три класса».

Александра Аврамовна имеет много почётных грамот, благодарственных писем, медали ко Дню Победы, удостоверения «Ветеран Великой Отечественной войны», «Несовершеннолетний узник фашистских лагерей».

Обращаясь к молодым, Александра Бутенко говорит о том, что главное в жизни – учиться, работать честно, какой бы ни был труд, уважать родителей, старших. Юношам – отдавать свой долг Родине, достойно служить. В настоящее время правнук Александры Аврамовны служит в Приморском крае.

Уже несколько лет Александра Аврамовна живёт в Алдане с дочерью Еленой. Семья строит дом по ул. Кузнецова. Дача, огород, теплица. Выращивают огурцы, помидоры, перец, баклажанчики… Делают заготовки на зиму. Культивируют интересные сорта огурцов: «чупа-чупс», «китайский змей». Цветов, как говорит хозяйка, на участке «тьма тьмущая»…

– Вот так судьба повернула: не сослали после войны в Сибирь, так на старости лет сама приехала, – улыбается моя собеседница. – Но я об этом не жалею.