Текст книги "Любовь, смех и хоботы"

‒ Снова мотыльки, ‒ сказал я вслух. ‒ Ты повторяешься.

Прошел почти год с того вечера в её палатке. Мы расстались тогда хоть и не возлюбленными, но друзьями. Так почему же встретились сейчас ‒ врагами?

‒ Не было цели тебя впечатлить, Белов, ‒ пожала плечами Софа.

‒ А зачем тогда? Это было некрасиво. Даже зло. Я не думал, что ты такая злая.

‒ Просто я подумала…

‒ Что ты подумала?

‒ Что тебе эта должность не нужна. Вот что.

‒ Неужто ты мне позавидовала? ‒ удивлённо спросил я.

Софа никогда не отличалась ни честолюбием, ни завистливостью.

А может, приревновала?

Когда мы с княжной перешли к практике по зельям, её привозили ко мне в университетскую лабораторию. Карета с гербами стояла прямо там, у подъезда. Бывало, что в перерывах мы выходили в сад, тут уж тем более каждый мог нас видеть.

Выходит, Софа могла приревновать?

Эта мысль меня немного утешила тогда. Но не полностью, конечно.

Я был очень зол на Софу, по-настоящему зол. И было обидно, что вот я так долго грустил из-за барышни, а барышня эта оказалась настоящей змеей, хоть сейчас на эмблему лекарского факультета. Ничему жизнь меня не учит, думал я по дороге домой. И волосы у неё не как пирит, совсем не похожи. Скорее на медь похоже, на медную проволоку. Эта проволока такая же колючая бывает.

К великому князю нас, ясное дело, больше не звали, Борис к своей задумке тоже охладел. Я поехал на Север смотреть новые месторождения апатитов.

В общем, о заговоре князя Михаила я там и узнал.

Вы, может, уже не помните об этом, но дело тогда было громкое. Шутка ли ‒ сам брат государя решил против него выступить. Даром что двоюродный.

Михаила, правда, только лишили титула и в дальнюю губернию сослали, а вот всех его приближённых гребли широким неводом. Разбираться, кто знал о заговоре, конечно, было недосуг. Многих послали на каторгу, а кое-кого ‒ и на виселицу.

Прелестную Евгению, к счастью, обвинять не стали, она уехала с матерью за границу. Даже написала мне оттуда письмо, очень трогательное. А через полгода вышла замуж за какого-то английского баронета.

Ну что вам сказать? Я начинал писать благодарственное письмо Софе четыре раза. И четыре раза всё выбрасывал. То мне казалось слишком слащаво, то слишком пафосно, то сухо.

Потом решил, что время уже упущено. Решил послать ей письмо к Рождеству и там написать и о заговоре, как бы невзначай. Мол, надо же, как неожиданно и удачно вышло, спасибо тебе, дорогая Софа.

Но она написала мне раньше. Я долго смотрел на нарядный конверт, не решаясь распечатать. А оказалось, там и не письмо вовсе ‒ серебряный квадратик, пахнущий дурацкой сиренью.

Приглашение на свадьбу Софы. Её мужа звали не Рудольф, и я его вообще не знал.

* * *

Я приехал на свадьбу почти вовремя.

Происходило то, что я ненавижу больше всего, ‒ разговоры и бессмысленное хождение. Людей было много, бо́льшую часть я не знал.

Хорошо, что Софу я увидел почти сразу. Она была в кружевном платье цвета свежеосаждённого хлорида серебра. Возле ключиц воротник платья почти сливался с ее кожей, и казалось, что плечи Софы поднимаются из пены. Волосы убраны в высокую причёску, украшены чайными розами.

Я протянул ей букет, она сразу чихнула. Потом ещё чихнула. И ещё раз.

‒ Прости, я забыл, что у тебя аллергия на лилии!

Я репетировал эту фразу по дороге, но вышло всё равно неестественно.

‒ Ничего страшного, ‒ ответила Софа.

Она как будто совсем на меня не разозлилась. И вообще ‒ выглядела невыносимо умиротворенной и счастливой.

‒ Софа, мне нужно с тобой поговорить. Пожалуйста, давай выйдем на балкон, ‒ сказал я, когда она избавилась от букета.

‒ Белов, ты что? Здесь вообще-то моя свадьба. А вон тот, во фраке. Видишь? Это мой жених, будущий муж. Какие, к чёрту, балконы?

‒ Будем считать это экспериментом. Чего стоят все ваши клятвы, если ты даже не можешь выйти на балкон со старым другом. Разве можно вступать в брак вообще без доверия?

И тут Софа, наконец, засмеялась. Я не слышал её смеха так давно!

‒ Ну хорошо, ‒ сказала она, ‒ только ненадолго.

Она подошла к жениху. Я следил за ней глазами. Было всё так же шумно, он наклонился к ней, она привстала на цыпочки, держась за его плечо. Смотреть на это было невозможно, просто невозможно. Поэтому я оглядел залу. Всё было роскошно убрано, всюду горели свечи. Похоже, жених Софы неплохо раскошелился. Во всех вазах стояли её любимые цветы, похожие на белые запятые. Я вот опять забыл, как они называются, а жених сумел их купить.

Промелькнула мысль, что я недостоин Софы, что она будет счастливее с ним, но я её отбросил. Это было сейчас несущественно.

Наконец мы с Софой вышли на балкон. Там, наверное, было прохладно. Во всяком случае, я сразу начал дрожать.

‒ Софа. Я просто хотел сказать, что очень благодарен тебе. Я тогда ничего не понял. Но ты же буквально… Ты спасла мне жизнь.

‒ Ну что ты, право.

‒ Ты знала о заговоре?

‒ Догадывалась, ‒ кивнула Софа.

‒ Спасибо тебе!

‒ Ничего. Считай, что мы теперь квиты. Ты ведь тоже меня спас ‒ тогда с пиритом.

‒ Нет, мы не квиты. Ты спасла меня ещё раз, когда дала мне гекконов.

‒ Кстати, как он поживает? ‒ спросила Софа.

‒ Он поживает хорошо. У моих родителей. Софа, послушай меня. Тебе не нужно выходить за этого… как его.

‒ За Алексея.

‒ Вот, тебе не нужно выходить за Алексея. Тебе нужно выйти за меня. Да, я не так богат, но это временно. Я могу продать много своего лёгкого материала. Я это сделаю, потому что ты нужна мне, Софа. Все открытия мира ничего не стоят без тебя. Когда я что-то придумываю, мне всегда первым делом хочется рассказать об этом тебе.

‒ Ты никогда мне этого не говорил, ‒ тихо ответила Софа.

‒ Зато теперь сказал.

Внизу в парке зажигали фонари.

‒ Мне кажется, ты просто хочешь испортить мою свадьбу, ‒ задумчиво сказала Софа.

‒ Да нет же. Если бы я хотел испортить твою свадьбу, я бы взорвал торт, например. Или подмешал бы что-то в фейерверки. Вы же будете делать фейерверки? Можно добавить туда вытяжку из семян пустырника, тогда от их запаха всех будет клонить в сон. Да я знаю миллион способов, которыми можно испортить твою свадьбу!

‒ Я поняла. Да, очень доходчиво.

‒ Прости! ‒ выпалил я.

Разговор у нас очевидно не клеился. Но я не готов бы сдаться так просто.

‒ Ты просто хочешь выйти замуж мне назло!

Она покачала головой.

‒ Нет, вовсе нет. С чего ты так решил?

‒ Не знаю, я часто делал что-то тебе назло.

‒ И что же? ‒ быстро спросила Софа.

‒ Ну, на самом деле ‒ почти всё, ‒ честно сказал я, ‒ я всё делал или тебе назло, или чтобы впечатлить тебя, или чтобы не думать о тебе.

Софа стояла очень близко, облокотившись на перила. Очень близко, но поцеловать её мне было нельзя. А через час ‒ будет уже совсем нельзя навсегда.

‒ Софа, ты просто не можешь так со мной поступить. Без тебя ничто для меня не имеет смысла. Всё золото ‒ будто золото дураков.

Фонари уже все горели, парк был полностью освещён.

‒ Хорошо, ‒ вдруг сказала Софа, ‒ я согласна.

И в следующую секунду мы уже спускались по пожарной лестнице. Потом побежали по саду. Софино белое платье хлопало на ветру.

‒ Всё, я больше не могу, ‒ сказала Софа, когда мы вышли через боковую калитку. ‒ Давай вот тут посидим на скамейке.

‒ А твой жених? ‒ спросил я. ‒ Он не будет гнаться за нами?

‒ Не думаю. Вообще-то это актер. Господин Ненайденко из Императорского театра. Хорошо, что ты в театр не ходишь. А то бы узнал его.

‒ Из театра? То есть ты наняла его, чтобы он играл твоего жениха?

‒ Ну да. А то сколько бы ты ещё собирался.

‒ Так что ‒ и свадьба была ненастоящая?

‒ Нет, свадьба как раз вполне. Все приготовления обошлись мне довольно дорого. Так что придётся тебе сделать очень много твоего лёгкого пористого материала. Но только не пирита, хорошо? С золотом дураков нам пора покончить.

Четыре кролика на пути к урагану
Автор: Роман Борисевич

Он себя потерял, кто знает, когда, в какой именно час, день, неделю, месяц или год.

Ф. Скотт Фицджеральд. Ночь нежна

Наверное, я находился в одном из тех редких мест, где парень, сосредоточенно разглядывающий землю под ногами и время от времени бросающий взгляд в экран телефона, не вызывал особых подозрений. Удивительно, что эта мысль вообще пришла мне в голову. Наверное, слишком много подобного стало мелькать в новостной ленте. Чуть позже, понаблюдав за окружающей обстановкой, я пришел к выводу, что глупо что-то прятать там, где каждый уголок земли, не говоря уже о деревьях, обыскивается неугомонными в своей прожорливости существами – белками.

Уже несколько минут я петлял на пятачке среди елей с обломанными нижними ветками, пихты с густой треугольной кроной и хлипкой березы, затесавшейся между ними. На экране телефона, словно на пиратской карте сокровищ, горел красный крестик. Парк, знаменитый своей многочисленной диаспорой белок, стал очередным местом, куда меня привела возлюбленная.

Навигатор уверял, что я нахожусь в правильном месте. Так где же фигурка? Теплое дуновение воздуха взлохматило мои волосы и принесло беспокойные мысли. Может, ее унесло ветром?

За это время мимо прошли несколько человек. Особенно мне запомнились две крашеные блондинки, одна из которых катила прямо по корням деревьев двойную коляску. Наверное, с детства приучают двойняшек к ухабистым дорогам. Ее спутница – платиновая блондинка в розовой кепке с надписью «ICON» – отвлеклась от телефона исключительно для того, чтобы сквозь угольную подводку смерить меня тяжелым взглядом.

Их желание сократить путь к выходу из парка я еще могу понять. Но о чем только думала пожилая пара, когда они, помимо двух визжащих детей, брали в парк охотничью собаку? Неужели белки настолько опасны? Крупный лабрадор пшеничного цвета самозабвенно загонял на деревья одно рыжее чудовище за другим. Но чувство защищенности почему-то не наступало.

Прислонившись спиной к шершавому стволу ели, я еще раз всё осмотрел. Сквозь плотную хвою пробивались ослепляющие лучи летнего солнца. Они играли на металлических дужках очков, заставляя слепо прищуриваться. Прячась от бьющего в глаза света, я наклонил голову и неожиданно заметил торчащие белые ушки.

Вот она!

Между стволом березы и одной из ее веток притаился знакомый сверток из коричневого пергамента. Его венчала белая фигурка кролика – простенькое оригами из бумаги.

Я приподнялся на цыпочки и выхватил сверток. Он оказался на удивление тяжелым, но не настолько, чтобы служить исключительно грузом, не дающим порывам ветра унести фигурку. Бережно отколов булавку, скрепляющую кролика со свертком, я некоторое время разглядывал забавную мордочку, нарисованную фломастером. Затем сфотографировал фигурку с нескольких ракурсов и развернул бумагу.

На листе красивым почерком оказалось выведено очередное, уже третье, четверостишие:

 
Взирая через стёкла на людей,
На их поползновения борьбы,
Ты поразил меня меж двух грудей
И бросил на колени для мольбы.
 

Вновь и вновь перечитывая строки, я неуверенным шагом добрел до ближайшей скамейки. Что это, если не признание в любви? Содержимое свертка, впрочем, пошатнуло мою уверенность: внутри пергамента оказалась горсть фундука. Это очередной «сладкий приз»?..

В кармане брюк завибрировал телефон – звонил «Олег Алексеевич». Сделав в уме заметку переименовать контакт, я надел наушники и нажал на значок «ответить».

– Тебе понравились строки?

Каждый раз, когда я слышал этот голос, меня утягивало в блаженную пустоту. Мягкий и обволакивающий, словно пуховое одеяло зябкой осенью, будоражащий и горячащий, как после глотка крепкого алкоголя. Сразу хотелось творить… но непременно рядом с его обладательницей. Наверное, именно такими голосами сирены заманивали моряков на скалы.

– Ты упомянула груди… – неторопливо начал я. – Мне ждать пикантных фото?

– Боже… – выдохнула «Анна Керн» в микрофон. Она сделала паузу, и я почти увидел девичью улыбку, возникшую у нее на лице. – Что-то еще – кроме слов о моей груди – тебя зацепило?

Говорила она всегда немного торопливо, при этом четко выговаривая каждое слово.

– Дай подумать… – Я изо всех сил сжал фундук в кулаке – скорлупа не поддалась. – Еще ты опустилась на колени…

– Лишь для мольбы!

– Ты верующая?

– Пожалуй… нет, – неуверенно ответила Анна.

– Тогда зачем ты так поступила?

Прикрыв глаза, я сосредоточился на мягком звучании ее голоса. Широко распространено понятие любви «с первого взгляда». А если не было этого взгляда? Насколько реальными могут быть чувства к той, кого никогда не видел, даже на фото? Даже имя, настоящее имя той, кто представилась как «Анна Керн», оставалось для меня тайной. Однако каждое слово этой девушки вызывало такой мощный выброс дофамина в мозгу, какой испытывал разве что Одиссей, привязанный к мачте корабля. Мы оба слышали прекрасные голоса, но не могли последовать за ними.

Интонации подсказывали, как уголки губ Анны расходятся в улыбке от моих слов, как морщится аккуратный носик в ответ на очередную пошлую шутку, как сужаются зеленые – непременно зеленые! – глаза, когда она задает вопрос.

– Ради тебя, – прошептала Анна, и легкий румянец проступил на ее острых скулах. За неимением другой информации, эта стала для меня правдой.

– Это слишком много, – покачал головой я, словно мы разговаривали тет-а-тет. – Мне раньше никто стихов не посвящал.

– Ты заслуживаешь целой поэмы.

– Это ты заслуживаешь! – рассмеялся я. – Разве не тебе Пушкин посвятил стихотворение?

– Я твое мимолетное видение…

– Нет, ты гений чистой красоты!

– Красота… – пробормотала Анна. – Какое значение имеет красота в нашем скоротечном мире? Ты не думал, а вдруг я страшная или старая?

– «Я уже люблю в вас вашу красоту, но я начинаю только любить в вас то, что вечно и всегда драгоценно, – ваше сердце, вашу душу».

– Филфак… – фыркнула она. – Ты ведь специально заучил эту цитату Толстого, чтобы студенток цеплять?

– Это сработало?

– Как знать.

Дальнейшие расспросы прервало покалывание в пальцах, и я понял, что до сих пор сжимаю в кулаке сверток с орехами.

– А фундук?..

Услышав шаги, я замолчал и резко распахнул глаза. Ко мне медленно приближалась молодая пара. Шли они почти вслепую, одаривая друг друга долгими томными взглядами. Я задержал взгляд на слабо переплетенных пальцах: казалось, небольшая слабость в одной из фаланг, – и всё разрушится, как в македонском войске.

– Фундук?.. Ах да! – спохватилась Анна. – Это и есть мой подарок.

– Спасибо, – машинально ответил я. – А как мне расколоть скорлупу?

Смех, вырвавшийся из динамика телефона, своей чистотой и безоттеночной искренностью напоминал детский. От взрослых людей редко можно услышать подобный, и меня почти не уязвило, что именно я стал его причиной.

– Орехи не для тебя.

– Обидно.

– Ну-ка, вставай со скамейки! – скомандовала Анна. – Сейчас мы будем кормить белок.

Следуя указаниям, я вернулся на место, где нашел оригами кролика, и присел на корточки спиной к березе.

– Теперь стучи одним фундуком о другой. Это привлечет внимание белки.

– А твое?

– Меня надо другим заманивать.

– Как насчет ужина тогда? Например… – Я осекся, увидев приближающуюся ко мне белку со шерсткой цвета охры.

– Теперь замри и продолжай легонько трясти орехами в ладони.

– Немного противоречивые указания.

– Это дуновение взрослой жизни, – хихикнула Анна. – Привыкай.

По ломаной спирали белка приближалась ко мне, но в полуметре от ладони с фундуком передумала и отбежала.

– Не очень-то она и голодная, – огорченно произнес я.

– Они тут зажравшиеся, это правда. Подожди еще.

Вскоре появился другой грызун – темно-коричневая с острыми полупрозрачными ушками. Наверное, я впервые видел белку так близко. В этой особи меня удивили две детали: невероятно мускулистые задние лапы, которые она расставляла, словно подражая бойцу сумо, и хвост, оказавшийся не таким пушистым, как на картинках.

– Какая-то она плешивая, – заметил я.

– Теперь медленно опусти ладонь с фундуком к земле, – прошептала Анна.

Белка демонстративно показывала, что орехи ее не интересуют. Она продолжала бегать и тыкаться мордочкой в случайные точки на земле. Вскоре представление закончилось, и белка осторожно приблизилась к моей ладони, но лишь понюхала палец, а к фундуку не притронулась. Мое красочное описание ситуации доставляло Анне неподдельное удовольствие, она то и дело хихикала.

Не прошло и минуты, как белка вернулась и без тени сомнения схватила самый крупный фундук с ладони и с трудом засунула себе в рот.

– Смотри не подавись, – нежно проговорил я.

С орехом в зубах зверек принялся искать место для очередной кладовой. После того как фундук оказался погребён, она прибежала за следующим.

– Я где-то читала, – прокомментировала мое наблюдение Анна, – что белки забывают, где прячут бо́льшую часть своих орехов. Они ориентируются на запах и зачастую выкапывают не свои запасы.

– Ты хочешь сказать, что белки воруют друг у друга? – рассмеялся я, чем спугнул прибежавшего за очередным орехом воришку.

– Причем постоянно.

Я скормил последний фундук и достал из кармана еще горсть. Белка быстро сообразила, где легкая еда, и сразу после того, как она зарывала очередной орех, вприпрыжку возвращалась за следующим.

– Ты когда-нибудь делал это раньше? – спросила Анна.

– Разговаривал ли я с тем, кого не вижу, но кто видит меня?

– Как ты?..

– Ты плохо следишь за словами, – улыбнулся я и послал воздушный поцелуй наугад.

– Промахнулся.

– Я очки не для красоты ношу, – попытался пошутить я, но смешок быстро уступил место мольбе:

– Могу я тебя увидеть? Хоть издалека?

– Это непросто… – пробормотала Анна. – Мы можем притвориться, что меня нет в парке? Не хочу портить прекрасный момент.

– Если для тебя это важно…

– Важно!

– Тогда так и поступим, – согласился я, вручая белке очередной орех. – Но я всё равно хочу поблагодарить тебя.

– За что?

Казалось, что Анна напрашивается на перечисления своих заслуг, однако ее искреннее удивление это опровергало. Я услышал прерывистый крик чаек, эхом отдающийся в наушниках.

– Поверить не могу, что раздражающие в обычное время вещи – палящее солнце, тонны пыльцы в воздухе… и даже издевательские вопли чаек – могут быть так приятны, если приправлять это тобой, Анна Керн. Благодаря тебе моя жизнь раскрывается всем спектром вкуса, как… – Я замялся, подбирая сравнение. – Как текила с солью…

Из-за спины неожиданно появилась первая белка, та самая, которая отказалась от ореха.

– Мне показалось или в тебе промелькнул призрак Ганнибала Лектера? – спросила Анна. – И ты сравнил меня с солью!

– Да, – с готовностью подтвердил я. – С самой полезной и вкусной солью… с гималайской розовой, например. Как тебе?

– Не пробовала.

– Я про комплимент вообще-то.

– Дай-ка минутку, – Анна притворно задумалась. – Весьма оригинально, хотя я далека от объективности. Ведь всё, что ты говоришь, заставляет меня улыбаться.

– Ты читаешь мои мысли… Ой!

– Что случилось?

– Белка укусила меня!

Я с досады бросил оставшийся в ладони фундук на землю и осмотрел указательный палец, где остался след от двух острых зубов.

– Мне очень-очень жаль, – после долгой паузы мрачно произнесла Анна. – Зря я всё это затеяла…

– Не зря! – воскликнул я. – Тем более она даже кожу не прокусила. Видимо, на вкус я не очень… – Анна молчала, поэтому пришлось добавить:

– Этот диплом сводит меня с ума. И лишь общение с тобой дает мне силы продолжать писать его! Как думаешь, стоит это безобидного укуса?

– Безобидного?

– Именно. Смотри! – Я поднял указательный палец вверх, как философ, готовый явить миру очередную мудрость. – Крови нет.

– Поверю тебе… на слово, – ответила Анна немного изменившимся голосом.

– Ты уходишь? – догадался я, осматривая парк в поисках удаляющейся фигуры.

– Мне пора.

– Мы созвонимся вечером?

Анна ответила не сразу. Я услышал шум машин на фоне и понял, что она уже покинула парк.

– Не получится… извини, – наконец произнесла она с сожалением в голосе.

– У тебя такой ревнивый парень? – шутливо спросил я и весь сжался в ожидании ответа.

– Не парень, – быстро ответила Анна.

– Это радует.

– Только не меня… Мне действительно пора. Целую!

Я остался наедине с тишиной и фантомным покалыванием на губах.

Ощущение от призрачного поцелуя вскоре сошло на нет, и наваждение отпустило меня. Что я вообще делаю в этом парке за пару недель до защиты? Конечно, я бессовестно солгал, что общение с «Анной Керн» способствует написанию диссертации. Мои мысли, старательно загоняемые в рамки исследования, постоянно возвращались к загадочной женской фигуре…

А ведь именно диссертация свела нас вместе. «Золотая пара эпохи джаза: сравнение гендерных позиций супругов Фицджеральд через призму романов „Ночь нежна“ и „Спаси меня, вальс“».

Первая часть диссертации, которую я про себя смело озаглавил «Талант и красота», проросла из моего старого эссе про видных американских писателей начала двадцатого века. Вторую часть, получившую негласный заголовок «Король и королева», я написал уже специально для диссертации. Дело оставалось за малым: провести параллели между судьбами героев романов и трагической историей Фрэнсиса Скотта и Зельды Сейр Фицджеральд.

Заключительная глава – «Зависимость и безумие» – также стартовала бодро, однако каждое следующее предложение нравилось мне меньше предыдущего. Когда здравый смысл наконец победил тщеславие литератора, я остановился, перечитал написанное и с легким сердцем всё удалил.

Первая часть мне определенно удалась. Легко сочинять про стремление к успеху, если ты студент филологического факультета. Каждый второй у нас мечтает написать «великий» роман и на меньшее не согласен. Ирония в том, что филологов, выражаясь языком древнегреческих мифов, можно поделить на два архетипа: Гефест и Прометей. Один создает огонь, а другой лишь передает его людям, и я страшно боялся оказаться среди вторых.

Ради второй части диссертации пришлось с головой нырнуть в собственные мечты о славе, деньгах, интервью знаменитым журналистам и автограф-сессиях с огромными очередями… Только в декорациях «ревущих двадцатых». Вечеринки на «золотом береге» Лонг-Айленда, длительные отпуска на Ривьере, мелькающие лица знаменитостей, нелегальный алкоголь… и всё это под дикий джазовый саундтрек.

Перечитывая написанное, я поймал себя на мысли, что обращаюсь только к глянцевой стороне жизни Скотта и Зельды. Разглядеть изнанку на данном этапе их пути было непросто. Демоны, прятавшиеся за легкомысленными улыбками главных героев светской хроники Америки, еще не набрали силу и столь сильно не выделялись. Передо мной встала задача выяснить: каким образом на водной глади в безветренную погоду вообще может появиться рябь? Как любовь и деньги могут истерзать и, в конечном счете, уничтожить личность?

Без ответов на эти вопросы переход от беззаботной жизни к разрушительному падению в моей диссертации оказывался преступно пустым. И отчаяние привело меня к убеждению, что перебросить мост между второй и третьей главой может человек, чьи знания и опыт многократно превосходят мои. С такими мыслями я отправил написанную часть диссертации своему научному руководителю.

Олег Алексеевич, доктор филологических наук, слыл человеком крайне принципиальным и жёстким. Студенты его уважали и недолюбливали в равной степени, однако большинство сходилось во мнении, что писать диссертацию под его началом сродни питью из горла пятилитровой бутылки: можно, но зачем, если есть другие способы утолить жажду?

Меня привлекла в Олеге Алексеевиче не ослабевшая за многие годы преподавания страсть к литературе. Эта черта выделяла его среди других педагогов, которые заметно отстранялись от излагаемого ими материала. Грамотно и со знанием дела они рассказывали о сюжете произведений, о заложенных в них темах и мотивах, об арках персонажей и о роли романа в творчестве писателя. Однако годы преподавания стерли из их памяти то, что художественная литература – это, в первую очередь, эмоции. Профессиональная деформация обошла стороной Олега Алексеевича, и на его лекциях заражались изящным слогом Фицджеральда не реже, чем респираторными заболеваниями в промозглую осень.

Проходили дни. Солнце растопило остатки снега, обнажив слои накопленного за зиму мусора. Олег Алексеевич, чья пунктуальность стала нарицательной, мало того, что всё еще не ответил на мое письмо, так еще и звонки игнорировал. Длинные майские выходные не позволяли мне обратиться в деканат за разъяснениями, поэтому я принял приглашение друзей уехать на природу. Однако каждый следующий день среди оживающей растительности обнажал всё больше зарытых тревог.

Утром предпоследнего дня выходных я вновь взялся за телефон.

– КТО ВЫ?! – прорычал женский голос.

От неожиданности я замер, никак не ожидая, что четвертая или пятая попытка дозвониться окажется успешной. После долгого и глупого молчания я выдавил из себя нечто еще более нелепое:

– Э-э… Студент.

– Зачем вы звоните?! У вас совести нет?

– Олег Алексеевич обещал внести правки в мою диссертацию, – на одном дыхании проговорил я.

– Отец… Олег Алексеевич скончался несколько дней назад, – дрожащим от ярости голосом сообщила женщина.

Словно рыба, выброшенная на берег, я открывал рот, пытаясь что-то сказать, но вскоре закрывал его без единого звука.

– Мне жаль.

– Не звоните больше, – потребовала женщина.

– А диссертация?..

– Решайте все вопросы через деканат.

В полном опустошении я опустился на диван. Мысли хаотично сменяли друг друга, но громче всех, к своему стыду, звучала: «Успел ли Олег Алексеевич внести правки в диссертацию?»

Резкая мелодия звонка вырвала меня из дрёмы, в которую я незаметно погрузился. На экране телефона высветилось «Олег Алексеевич».

– Да? – осторожно ответил я, ожидая крика в ответ.

– Это вы недавно звонили насчет диссертации? – Вновь женский голос, очень похожий на предыдущий, но без периодического взвизгивания. Неужели дочь Олега Алексеевича перезвонила после того, как успокоилась?

– Всё верно, – торопливо сказал я. – Хотел узнать, внёс ли Олег Алексеевич правки в мою диссертацию.

Женщина замолчала, словно на что-то отвлеклась, а затем прочитала с насмешкой:

– «Золотая пара эпохи джаза: сравнение гендерных позиций супругов Фицджеральд через призму романов…»

– Да-да, это то самое!

– Вы достаточно смелы, чтобы исследовать роман, написанный шизофреничкой.

– Я хочу взглянуть на семью Фицджеральд с обеих точек зрения, – объяснил я. – Болезнь Зельды сыграла огромную роль в жизни их обоих, поэтому взгляд с ее стороны, даже затуманенный шизофренией и лекарствами от нее, не менее важен, чем взгляд Скотта. Возможно, он даже более искренний.

– Вы ожидаете искренности от женщины, жившей в мире мужчин? – Теперь она уже конкретно веселилась. – Ах, юность… Скажу вам по секрету: любая женщина откроет только ту правду, которая ее устраивает.

– Вы тоже женщина, – напомнил я, несколько уязвленный ее покровительственным тоном.

– Быстро схватываете. За диссертацией можете подойти завтра в университет.

– Разве он не закрыт по выходным?

– Завтра состоится прощание.

Только перед возвышающимся надо мной зданием университета я понял, что не спросил имя той, с кем разговаривал по телефону. Охранник подсказал, что прощание с Олегом Алексеевичем проходит в актовом зале. С тяжелым сердцем я поднялся на третий этаж и подкрался к открытой двери. Сцена находилась сбоку от меня, сейчас там выступал наш декан – высокий широкоплечий мужчина, чью густую шевелюру прорезали серебряные ручейки. Он горячо говорил и часто показывал на большой портрет Олега Алексеевича, установленный на подставке, которая подозрительно напоминала мольберт из класса искусств. К моему облегчению, ничего, напоминающего гроб, на сцене не присутствовало.

Актовый зал был переполнен людьми, среди них легко угадывались седовласые педагоги – сплошь доктора или кандидаты наук: мужчины активно кивали в такт словам декана, женщины то и дело утирали краешком платка несуществующие слезы. Молодые преподаватели, занявшие ряды за членами семьи усопшего, представителями городской администрации и более именитыми коллегами, сохраняли серьезные лица. За ними сидели бывшие и нынешние студенты, среди которых я заметил ребят из моей группы. Стоит на несколько дней выпасть из цифрового потока, и бешеный ритм жизни тут же затягивает тебя в информационный вакуум. Как я мог пропустить новость о его смерти?

Мое появление не осталось незамеченным. Часть лиц, показательно серьезных, повернулась ко мне. Я кивнул, не обращаясь ни к кому конкретно, и уселся в последнем ряду.

Прощание продолжалось еще в течение двух часов. За это время выступило не меньше десятка человек: бывшие ученики и коллеги, журналист местной газеты, писатель относительной известности, мэр, а также пара незнакомых мне людей. У происходящего оказалось неприлично много общего со свадьбой. Все знают, что искренности в озвученных словах немного, но с благодарностью выслушивают всё и требуют добавки. Выступающие щедро сыпали комплиментами, следуя спорному принципу «о мёртвых либо хорошо, либо ничего». Почему-то общественное сознание обрезало изречение древнегреческого поэта, в оригинале звучащее куда справедливее: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды».

За это время я высмотрел семью Олега Алексеевича: жену, без особых эмоций взирающую на сцену, и дочь – женщину с жёстким лицом и постоянно двигающейся нижней челюстью. Последняя каждому оратору давала обратную связь: от сухого кивка и вежливого похлопывания до короткой улыбки, благодаря которой на серых щеках расцветали симпатичные ямочки.

Не отрывая взгляд от дочери Олега Алексеевича, я размышлял, в какой момент будет наименее бестактно подойти и попросить диссертацию. Полет мысли прервала женщина лет тридцати пяти в синем вечернем платье с черной шалью. Мой взгляд скользнул по ее веснушчатому лицу с курносым носом и остановился на кипе бумаг, которую она держала на весу.

– Меня просили передать это, – с едва заметной улыбкой сказала женщина.

– Спасибо!

Я взял скрепленные зажимом листы и пролистал их. Почти к каждой странице была приклеена заметка с комментариями, написанными косым, но разборчивым почерком. Невольно прижав листы к груди, я посмотрел с благодарностью на портрет Олега Алексеевича, будто перечёркнутый траурной лентой, а затем перевел взгляд на его дочь, окруженную гостями.

– Одна просьба, – произнесла женщина и, когда я сосредоточил внимание на ней, продолжила: – Не тревожьте Кристину.

– Я лишь хотел поблагодарить ее, – для приличия возразил я, хотя почувствовал облегчение оттого, что не надо пробиваться сквозь толпу сочувствующих.

Серые глаза женщины прищурились, будто я оскорбил ее.

– Не ее надо благодарить…

– Да. – Я вновь взглянул на портрет Олега Алексеевича. – Тогда поблагодарю вас за помощь.