Текст книги "Любовь, смех и хоботы"

– Рада была помочь.

Женщина откинула голову назад и широко улыбнулась, что сильно контрастировало с серьезными лицами вокруг; ее волосы орехового цвета рассыпались по черной шали на плечах. Я поймал себя на мысли, что не прочь еще поговорить с ней, даже пофлиртовать, однако неподходящая обстановка и знакомые лица вокруг подтолкнули меня к выходу.

Заметки, оставленные Олегом Алексеевичем, оказались даже полезнее, чем я рассчитывал. С нетипичной для себя тактичностью он подвел меня к мысли, что трещина на постаменте жизни может появиться без какого-то сильного потрясения. Хватит и хронического воздействия, что в медицине называют стрессовыми или усталостными переломами.

Каждому из нас – даже очень богатым и влиятельным людям – приходится бороться за свою индивидуальность, оберегать мечты и стремления, которые нас определяют. Общество хочет обезличить тебя, а ты сам – самая жалкая часть тебя, по крайней мере, – подобно воде ищешь путь наименьшего сопротивления. Однако всего один компромисс с самим собой приведет к другому, и так до момента, пока ты не потеряешь себя, свое юношеское путеводное стремление, как это случилось с Диком Дайвером – главным героем романа «Ночь нежна».

Автобиографичность романа позволила мне легко спроецировать ситуацию на самого Фицджеральда. Вторая часть диссертации закончилась на трещинах в душах Скотта и Зельды. Его всё чаще терзали мысли о не в полной мере реализованном таланте, а ее постамент подтачивала душевная болезнь. Процесс расщепления личностей под гнетом обстоятельств приобрел цепную реакцию и уподобился ядрам урана, делящимся под воздействием быстрых нейтронов.

Через несколько дней после похорон с телефона усопшего вновь пришел вызов. Звонила женщина, которая пригласила меня за диссертацией, – его дочь Кристина. Она поинтересовалась, как идет работа, и предложила свою помощь. Я вежливо отказался, но с удовольствием обсудил с ней творчество Фицджеральда. В ответ на мои восторженные эпитеты она тихо заметила, что теперь ей больно читать романы Скотта. На этом разговор подошел к концу.

После того как она отключилась, я засомневался, что общался именно с дочерью Олега Алексеевича. Слишком уж сильно контрастировал истеричный тон первого звонка с другими разговорами. Следующим вечером она вновь позвонила. Я задал прямой вопрос, но услышал лишь шуточный ответ, что ее зовут «Анна Керн». И почему в день прощания с Олегом Алексеевичем я проявил малодушие? Услышав голос Кристины вживую, я смог бы определить: она мне звонит или нет.

В такой атмосфере неопределенности наши беседы продолжились и незаметно стали такой же неотъемлемой частью моей жизни, как приём пищи. Пул тем, на которые мы откровенно общались, расширялся столь быстро, что уже через неделю Анна Керн знала меня лучше, чем бывшая девушка. Кое-что, однако, беспокоило меня: негласное правило, что она может звонить мне, а я ей – нет. Сообщения, так привычные нашему поколению, также попали под табу. Дух бунтарства во мне пробовал нарушить сложившийся распорядок, но абонент каждый раз оказывался недоступен. Всего одна причина держать телефон выключенным приходила мне в голову.

Однажды от Анны пришло сообщение с двумя числами, имеющими больше десяти знаков после запятой, и подписью «Следуй за белым кроликом». Я сразу сообразил, что это координаты. Карта привела меня к торцу хрущёвки на другом конце города. На первом этаже фасада здания располагались магазины женской одежды. Внутренний же дворик опустел из-за сиесты, даже тени спрятались от полуденного солнца. Я активно вертел головой, надеясь застать появление Анны вовремя. Минут через десять я перечитал сообщение и понял, что о времени встречи в нем не сказано ни слова.

Тогда я по-новому взглянул на указанное в координатах место. Однополосный проезд между хрущёвками почти исчез из-за припаркованных автомобилей. Стена из белого кирпича, которую грязевые подтёки избрали своим полотном, два пыльных окна спрятались за решетками… А это что?

На верхушке антивандального короба, за мелкой сеткой которого шумел внешний блок кондиционера, стояла белая фигурка. Оригами кролика с длинными ушками и нарисованными маркером круглыми черными глазами и таким же носиком. Рядом с фигуркой лежал коричневый сверток, внутри которого я обнаружил шоколадный кекс с медовой начинкой. Уплетая угощение, я заметил в складке на груди кролика слово «душил».

С дурным предчувствием я торопливо развернул оригами и увидел написанное от руки четверостишие:

 
В момент тоски и в час прощаний,
Когда они душили всё сильней,
Вскипела я волной желаний,
Омыв твой юный образ у дверей.
 

Вырвавшийся глубокий выдох словно выпустил наружу два чувства, тлеющие в сердце: разгорающуюся влюбленность и грусть от того, что объект этой любви я сегодня не увижу. В кармане завибрировал телефон, и я принял звонок, даже не глядя на экран.

– Спасибо за кекс. – Голос звучал слишком сдавленно, поэтому я торопливо добавил: – Очень вкусно, а сочетание шоколада с мёдом… м-м.

– Рада, что тебе понравилось, – после небольшой заминки ответила Анна. – Но почему у тебя такой голос?

– Я чувствую что-то странное к тебе… Наверное, дело в мёде.

– Недавно читала про гималайских пчёл, мёд которых обладает галлюциногенными свойствами. Думаешь, продавщица меня обманула и мёд совсем не липовый?

Я рассмеялся, от чего проходящая мимо школьница с портфелем шарахнулась в сторону. Лучше уйти со двора, пока одна из бдительных бабулек не вызвала полицию.

– Так-так, Анна Керн, распространяем запрещенные вещества?

– Завтра же переадресую этот вопрос продавщице, – легко парировал она.

– А кому ты переадресуешь вопрос о том, когда мы наконец увидимся?

Анна тяжело выдохнула в трубку.

– Это не так просто.

– Вдруг ты лишь голос у меня в голове или одна из моих личностей? – пошутил я, тем самым невольно придя ей на помощь. – Надеюсь, я сейчас не разговариваю сам с собой.

– Уверяю, это не так.

– Моё альтер-эго тоже бы так ответило. – Хоть и в шуточной форме, но я продолжал настаивать: – Мне надо удостовериться в твоей реальности. Исключительно ради успокоения.

– Не готов еще ты, – ответила Анна, причудливым образом расставляя слова. – Терпение – союзник главный твой.

– Я готов ждать, сколько нужно, – ответил я, признавая поражение. – Просто знай, что этим стихотворением ты привязала красную нить как мне на мизинец, так и себе.

– Красную нить?

– А вот это уже загадка для тебя.

Разговоры с Анной продолжали вызывать массу противоречивых чувств, от штиля нежности до бури из раздражения. Тем не менее, подобно опытному моряку, я продолжал путешествие к потемневшему горизонту: поднимал паруса, чтобы усилить удовольствие, и опускал их, страшась того, что могут натворить эмоциональные порывы. Впереди ждала другая буря, развернувшаяся в жизни Скотта и Зельды. Погружение в их жизнь через личные письма и дневники оказалось не менее увлекательным, чем в истории героев их полуавтобиографичных романов.

Параллельно с Анной я стал получать знаки симпатии от девушки, младше меня на пару курсов. Мое выступление на конференции о женских образах романа «Великий Гэтсби», где я изящно избежал саркастических уколов в адрес Дэйзи (это удается далеко не всем), покорило ее. Первый раз девушка сама добивалась моего внимания, и от этого откровенно кружилась голова. Стоило ей поднять на меня взгляд блестящих темных глаз, как размах моих суждений о литературе вырастал до поистине набоковских масштабов.

С огромным трудом мне удавалось держать между нами дистанцию. Чисто физическое влечение, настолько первобытное и постыдное, искушало поддаться соблазну. Анна не требовала – не имела права требовать – верности, но ее четверостишие словно бы сковало меня определенной ответственностью, подобно тому, как признание в любви ложится тяжким грузом на того, к кому оно обращено.

Виной тому женская интуиция либо же просто совпадение, но в момент наибольших сомнений с телефона Олега Алексеевича пришло очередное сообщение. Анна Керн приглашала меня в кафе «Ривьера», располагавшееся на третьем этаже торгового центра. Я нарядился в серый хлопковый пиджак спортивного покроя, живущий от свидания к свиданию, темные брюки и светлые кроссовки. Тщательно уложил волосы набок и повесил на верхний карман пиджака новенькие солнцезащитные очки. Улыбка разгладила морщинку между бровями, и я счёл, что выгляжу представительнее, чем когда-либо.

Кафе «Ривьера» находилось прямо напротив детского развлекательного центра. У входа меня встретил администратор – улыбчивый юноша примерно моего возраста.

– У вас забронировано?

– Нет. Хотя…

– Давайте проверим, – спокойно разрешил ситуацию администратор. – Ваше имя?

Я представился, и оказалось, что столик у стекла, разделявшего коридор и кафе, дожидается меня.

– Столик забронирован на одно имя?

– Всё верно. Официант подойдет к вам через несколько минут.

Анна Керн, кто бы за этим именем ни скрывался, всё предусмотрела, и моя попытка перехитрить ее провалилась. Что она подготовила для меня сегодня? Задумчиво глядя на развлекательный центр, я пил свой макиато. Стекло не могло хоть сколько-либо приглушить вопли детей. Когда сквозь поток счастливых вскриков время от времени пробивался надрывный плач, я невольно морщился.

Спустя сорок минут и три чашки кофе, вызвавших с непривычки учащенное сердцебиение, стало ясно, что Анна и на этот раз не появится. Я резко потянулся за салфетками, но замер, заметив выступающий над ними уголок бумаги, отличающийся по структуре. Аккуратно потянув за него, я подобно фокуснику вытащил за уши сплющенного кролика и негромко рассмеялся. Оригами вновь скрывало в себе четверостишие:

 
Тебя привел ко мне писатель,
Чье хобби отнимать надежду.
О чем лишь думал наш Создатель,
Столкнув всезнайку и невежду?
 

Зазвонил телефон. Я спокойно вытер рот салфеткой и ответил:

– Это я-то «невежда»?

– Ты стал жертвой рифмы, – со смехом ответила Анна.

– А чьей жертвой стал Фицджеральд?

– Моей жизни… Мне слишком близки его герои, – продолжила она после моего молчания, – а он их совсем не щадит.

– Ты – представитель золотой молодежи, прожигающей жизнь?

Где-то там, я мог поклясться, она улыбнулась.

– Как твоя диссертация?

– Скотт – в глубоком запое, Зельда – в психушке, – ответил я. – «Золотой берег» и Ривьера остались позади, как всё лучшее, что было в их жизни.

Анна вздохнула.

– Ты так легко об этом говоришь…

– Просто красуюсь. Дневники и письма Скотта написаны так откровенно, что я словно бы попал в его голову и… немного влюбился в Зельду. Очень трудно писать про страдания столь яркой пары. К тому же меня не отпускает мысль, что любовь – истинная любовь – при должном старании могла бы спасти их обоих, вытащить из болота рефлексии…

– Как и все придуманное человеком, любовь может стать как благом, так и разрушительной силой, – сказала Анна. – Порой лучше вовсе не любить.

– Слишком мрачно! – воскликнул я, забыв, что до сих пор нахожусь в кафе. – Кстати, кофе в «Ривьере» изумительный.

– Ты как-то упомянул, что в городе мало где хорошо готовят макиато. С тех пор я везде его пробовала, пока не наткнулась на это место.

– Не знаю, как тебя отблагодарить, – признался я.

– У тебя будет возможность, когда прочтешь стихотворение целиком, – загадочно ответила Анна.

– Надеюсь, у тебя там не «Шахнаме»?¹

– Не-ет, – рассмеялась Анна. – В отличие от Фирдоуси меня хватило лишь на четыре катрена.

– К счастью, – вставил я.

– Так это или нет, ты решишь в конце.

Потом Анна плавно перевела тему на планируемую постройку нового корпуса университета, куда должны переехать в том числе и филологи. Меня, как выпускника, это мало волновало, но любая тема, поднимаемая девушкой, приоткрывала завесу над ее таинственной жизнью.

После получения третьего четверостишия работа над диссертацией окончательно застопорилась. И причина заключалась вовсе не в укусе дурной белки. Виной творческого бессилия стала неспособность погрузиться в чужую драму, когда в собственной жизни вот-вот случится столь ожидаемое событие. Тем более, третья часть диссертации нуждалась исключительно в шлифовке, а всё исследование – в красивом выводе о том, как в романах «Ночь нежна» и «Спаси меня, вальс» Скотт и Зельда рефлектируют о прекрасной и разрушительной любви, рухнувшей под гнетом обстоятельств.

Супруги Фицджеральд преследовали схожую цель: сиять ярче партнера. Меня так и подмывало назвать их отношения обоюдным паразитизмом, когда в пылу борьбы за место под солнцем два цветка переплетаются и впиваются друг в друга ядовитыми шипами. В результате их судьбы слились в единый деструктивный поток, который еще больше отравляла болезнь Зельды.

В наших разговорах с Анной я никоим образом не упоминал стихотворение, чтобы излишне не давить на нее. Между тем во снах наша встреча состоялась многократно, только девушки постоянно менялись: от одноклассниц, которых я не видел много лет, до нынешних преподавательниц и просто случайных знакомых.

Каждые десять минут я проверял телефон, однако сообщение всё равно пришло неожиданно. В половину девятого вечера Анна предлагала мне прийти на набережную. Не в выходные, как можно было предположить, а посреди рабочей недели. Место встречи вновь указывал красный крестик на карте. Увидимся ли мы на этот раз? Усталость от диссертации проявилась в возросшей раздражительности, и наша с Анной игра в прятки, столь будоражащая вначале, уже не вызывала у меня прежнего энтузиазма. А ведь ради нее я отверг симпатию чудесной девушки, точнее, не отверг, а не проявил достаточной заинтересованности, что она верно интерпретировала.

После того как я приехал за полчаса до назначенного времени, передо мной возникла задача как-то скоротать время. Параллельно набережной тянулась широкая аллея, заключенная в ровные ряды стройных лип. Несмотря на будний день, почти все скамейки оказались заняты либо парочками, либо семьями с детьми, уплетающими мороженое. У крошечного павильона собралась приличная очередь, и, пока я раздумывал, достаточно ли сильно хочу фисташковый рожок, от киоска отошла подтянутая женщина в летнем платье персикового цвета.

– Добрый вечер, – поздоровался я, приблизившись к ней.

Женщина, которая на прощании с Олегом Алексеевичем вернула мне диссертацию, вздрогнула и резко обернулась. Ее глаза комично округлились, а рот на несколько секунд приоткрылся – неужели мое появление на набережной столь необычно? Женщина – я ведь даже не узнал ее имя – быстро взяла себя в руки и поинтересовалась:

– Это же вам я тогда отдала диссертацию?

– Да, спасибо еще раз.

Женщина улыбнулась, обнажив мощные передние зубы. Благодаря выделившимся круглым скулам и добродушно прищуренным глазам некая насупленность ее лица сменилась почти девичьей миловидностью.

– Закончили ее уже?

– Почти. – Я обратил внимание на клубничное мороженое в ее руке. – Вы одна?.. Прошу прощения, это бестактный вопрос.

– Ничего страшного, – она качнула головой с той загадочной улыбкой, которой женщины намекают, что дальнейшие расспросы уже выйдут за границы приличия. – Не одна.

– Ну… мне уже пора… Хорошего вечера.

Место встречи, указанное на карте, ничем не отличалось от остальных участков набережной, за исключением скамейки, где читал книгу мужчина в шляпе. Скульптор придал своему творению столь естественную позу, что издали туристы часто принимали изваяние за человека. Бронзовые кожа и одежда красиво переливались в лучах заходящего солнца. Ярче всего сверкали плечи, отполированные туристами до блеска.

Ведомый предчувствием, я сразу поспешил к скамейке и стал осматривать скульптуру в поисках кролика. Белая фигурка нашлась между бронзовыми страницами книги. Я сфотографировал оригами на фоне заката – получился атмосферный черный силуэт, обрамленный почти алыми лучами, – и аккуратно развернул. Затем достал предыдущие три четверостишия и разложил на скамейке в порядке получения. Вся манипуляция – чистый символизм: ведь уже полученные строки я мог прочесть по памяти. Вместе с новым катреном вышло следующее:

 
В момент тоски и в час прощаний,
Когда они душили всё сильней,
Вскипела я волной желаний,
Омыв твой юный образ у дверей.
 
 
Тебя привел ко мне писатель,
Чьё хобби отнимать надежду.
О чём лишь думал наш Создатель,
Столкнув всезнайку и невежду?
 
 
Взирая через стёкла на людей,
На их поползновения борьбы,
Ты поразил меня меж двух грудей
И бросил на колени для мольбы.
 
 
Твой путь усыпан галькой из интриг,
И пусть в конце не ждет тебя весна,
Молю, мой юный пожиратель книг,
Забудь про всё, сегодня ночь нежна.
 

Солнце почти село, и последние лучи спешили ослепить отдыхающих на набережной. Не в силах поднять глаза, я несколько раз перечитал стихотворение. И что дальше? Телефон безмолвствовал и не показывал никаких пропущенных вызовов. Может, в стихотворении есть подсказка? Пожиратель книг – это, очевидно, намёк на встречу у скульптуры человека в шляпе. Ночь нежна…

Солнце полностью скрылось за горизонтом, и ничего не мешало мне разглядеть женщину в платье персикового цвета. Опершись локтями на каменные перила набережной, она неотрывно смотрела на меня… И внезапно всё встало на свои места. Неужели та, кто отдал мне диссертацию и кого я встретил у киоска с мороженым, и есть Анна Керн? Моя любовь наконец приняла осязаемые черты.

Убрав листы с четверостишиями в карман, я подошел к ней. Наклонив голову, Анна разглядывала меня со странным выражением лица, почти испуганным – вероятно, так смотрят на человека с ножом в руке. В сумерках сетка тонких морщин возле глаз, на которую я обратил внимание у киоска, почти растворилась, а губы приобрели контуры роковой женщины из нуарных фильмов. На этот раз Анна обнажила шею, собрав волосы в небрежный пучок на затылке, скрепленный заколкой в восточном стиле. Лишь пара прядей орехового цвета обрамляла бледное лицо.

– Мне, право, очень приятно, что мы встретились… снова, – я прервал молчание цитатой из «Великого Гэтсби».

Моя возлюбленная коротко моргнула, напряжение сошло с ее лица, и рот растянулся в улыбке:

– Ты соскучился всего за пятнадцать минут?

– Тогда мы не были знакомы… Теперь-то ты назовешь свое имя?

– Анна, – ответила она с коротким реверансом. – Приятно познакомиться.

– А если серьезно?

– Это правда мое имя, – хихикнула Анна.

– А Керн?

Она покачала головой, потом развернулась и посмотрела на горизонт, где о недавнем присутствии солнца напоминало лишь красивое багровое зарево. Я подошел к перилам и взглянул на галечный берег, жавшийся к бетонному основанию набережной.

– Что ты знаешь об Анне Керн? – неожиданно спросила Анна.

– Она стала музой Пушкина.

– Насколько же величава фигура Пушкина, если его мимолетный интерес затмевает образ целого человека? Между тем судьба Анны Керн весьма любопытна, особенно с высоты сегодняшней эмансипации женщин. – Тон моей Анны приобрел преподавательские нотки, и я ощутил себя первокурсником на лекции. – Ее первый брак, как и многие союзы в то время, семьи заключили по расчету. Престарелого мужа – генерала и героя Наполеоновских войн – она, откровенно говоря, презирала. Когда его жизнь клонилась к закату, Анна впервые в свои тридцать шесть лет по-настоящему влюбилась – в шестнадцатилетнего кадета… Своего троюродного брата, между прочим, – усмехнулась Анна. – Они поженились через несколько лет, уже после смерти генерала, и прожили в большой любви почти сорок лет, несмотря на бедность и осуждение общества. И умерли они в один год, кстати.

– Только он прожил на двадцать лет меньше, – заметил я.

– Точно, – помрачнела Анна. – Мужская доля.

– Жестоко!

– Их история скорее исключение, нежели нечто большее. И я ни в коем случае не намекаю на нас. Годы давно выжали из меня всю наивность – теперь я сублимированная старая реалистка.

– Мне нравится, как это звучит… Ой! – воскликнул я, когда Анна ткнула локтем мне в рёбра. – Кто бы мог подумать, что наше первое прикосновение будет ударом? Всё, теперь серьезно. Я полюбил именно ту Анну Керн, которая стоит сейчас передо мной. Умную, привлекательную, сублимированную, ничуть не старую реалистку с превосходным чувством юмора. Ты мне понравилась еще на прощании с Олегом Алексеевичем.

– Ты мне тоже, – призналась Анна, в смущении опустив глаза. – Однако я не решилась знакомиться на похоронах собственного отца. Кристина бы меня не простила…

– Отца?! Олег Алексеевич – твой отец?

– Ой! Совсем забыла тебе рассказать. Когда лжешь так часто, как это делаю я, то забываешь говорить правду.

– А зачем ты лжешь? – спросил я, хотя знал ответ.

– Хотя бы для того, чтобы сейчас здесь находиться.

Уклончивый ответ Анны меня не устроил, но давить я пока не стал.

– Значит, это с тобой я разговаривал по телефону? Перед похоронами?

– Первый раз – с Кристиной. И прошу, не злись на нее за резкость. После смерти отца его телефон звонил непрерывно, и Кристину это сильно раздражало. Словно после смерти человека по Земле распространяется мистический сигнал, заставляющий старых знакомых вспоминать о нем. И каждому приходится сообщать о смерти, вновь и вновь расковыривая рану.

Внезапно озарение снизошло на меня.

– Это ты написала заметки к моей диссертации!

– Догадался всё-таки? – улыбнулась Анна. – Я присутствовала при вашем с Кристиной разговоре. Чисто из любопытства нашла твою работу и… Знаешь, ты очень тонко чувствуешь людей, у меня и вправду сложилось ощущение, будто Скотт и Зельда – твои близкие друзья. Жизнь – это анаморфный рисунок, и лишь отсутствие опыта не позволяет тебе посмотреть на него под правильным углом. А отец не успел помочь тебе в этом…

– Мне очень помогли эти заметки. Я не раз благодарил Олега Алексеевича за них, но, получается, должен сказать спасибо тебе.

– Скажешь, когда мы закончим.

– А мы не закончили? – удивился я.

– Нежданно я стала твоей преподавательницей, – произнесла Анна, едва ли не впервые глядя мне прямо в глаза. – Теперь мой долг научить тебя… но меня гложут сомнения.

Я бросил на стол свой последний козырь:

– Их причины – твой муж и ребенок?

– Как ты?.. Ладно муж, но как догадался о сыне?

– Я просто сопоставил все факты. – Самодовольство так и сочилось из меня. – Постоянно выключенный телефон указывает на мужа. А ребенок… Кафе «Ривьера», куда ты меня пригласила, расположено напротив детского развлекательного центра. Рискну предположить, что в какой-то момент ты отошла выпить кофе.

– Всё так, – кивнула Анна. – Тебя это не смущает?

– Меня интересуешь ты, а не твоя семья. Розмэри из «Ночь нежна» тоже не думала о семье Дика Дайвера, когда соблазняла его.

Анна задумчиво приложила указательный палец к губам. Я обратил внимание на искусанную кожу вокруг ногтей, покрытых бесцветным лаком.

– Пусть я – Дик Дайвер, а ты – Розмэри, – произнесла она. – Место действия: пляж…

– Ривьеры! – воскликнул я со смехом.

– …Ривьеры, – кивнула Анна. – И отсюда начнётся наш урок.

– Неужели ты научишь меня любить?

– Ты преодолел весь этот путь, ведомый как раз любовью. И при этом никогда даже не видел меня. Не это ли показатель искренности твоих чувств? Нет, моя дорогая Розмэри, мне предстоит научить тебя разочаровываться в любви, уважать ее разрушительную силу и не смотреть свысока на сломленных ею. Тебе придется понять, когда надо отпустить.

– Не слишком ли это?..

В ее серых глазах сейчас отражались последние призраки солнца, а губы застыли в полуулыбке, словно на скульптуре Антонию Кановы. Ветер сумерек принес прохладу, и кожа на руке Анны, которую она протянула ко мне ладонью вниз, покрылась мурашками.

– Не стоит печалиться заранее, влюбленное дитя, впереди нас ждет немало прекрасных мгновений, ведь сегодня… ночь нежна.

Впереди ждал ураган переживаний, боли и ревности. Яростные ссоры, взаимные обвинения и слёзы. Я знал, что однажды она посмотрит на меня пугающе пустым, без тени любви взглядом Дика Дайвера, который отныне свободен.

…без колебаний я взял Анну за руку.

_____________________

Книга царей (в переводе с персидского языка) – национальный эпос иранских народов персидского поэта Фирдоуси. Написанная в конце X – начале XI в. поэма считается самым длинным произведением в стихотворной форме, написанным одним автором.