Текст книги "Художник и его окружение"

Дурные фантазии, и встала Алла решительно, опершись о стол. Грек пока глядел невыразительно. – Вы кофе по-гречески варить умеете?

Алла замешкалась. – Если не умеете, заходите, пока ремонт. Я научу. Место везде себе найдете. Хоть в Париже.

– Компенсация за мое увольнение?

– Почему компенсация? За это профсоюз платит. Там за две недели, я за месяц плачу…

Этот туманный разговор Алла пересказала Вере. Та сидела в коридоре и перетягивала холст – художники должны уметь многое. Холст простоял в здешней сырости, и поверхность пошла волнами. Вера выдернула старые гвозди, и, смочив холст, начала бить новые. Сначала в центр планки, а потом, симметрично отступая, к краям. Алла глядела, как Вера терпеливо поправляет волосы тыльной стороной кисти с зажатым молотком. Вот она, стоическая судьба наших женщин. С молотком в руках. Только серпа и не хватает.

– Может, – Вера примерялась к очередному гвоздю, – он кафе оставит.

– Ах, нет. Еще собирается меня к себе приспособить. – Мысль эта придавала Алле бодрости. Так или нет, выбор оставался за ней. – Придется место искать. Я и сон такой видела. – Алла засмеялась. – Знаете Мухамеда, который у вас во дворе живет? Заходит ко мне с другом, кофе пить. Тоня – Мухамедова жена пришла сговариваться, чтобы я за этого друга шла. Сам он, вроде, стесняется. Смех и только. Готов меня вместе с детьми увезти. Он там миллионер, если не врет.

– Ой, не нужно. – Пугалась Вера.

– И я так думаю. Что за наказание – то араб, то грек. Наши пьяницы уже обеспечить не могут. А вот за евреем я бы поехала. По крайней мере, знаешь, что в гарем какой не попадешь. У этого – Мохамедова дружка жен столько, в бассейне не умещаются. А у меня, Вера Самсоновна, первый разряд по плаванию. И батерфляем, и брассом, и на спине… Ну, и что с того?

– Не нужно никуда уезжать. – Успокаивала Вера. – Здесь вы дома, а там…

– Значит, так и будете в холоде сидеть. – Алла заглянула на кухню. Там она грела большой чайник. Газ у Веры пока не отключали, а техника в кафе работала капризно. – Вот, что я вам, Верочка Самсоновна, скажу. Вы – большой художник, я слышала, в кафе говорят. На перине должны спать. А вы гвозди колотите. Не знаете, грек доску какую-то хочет нацепить прямо над вашим окном? Может, в вашу честь?

Вера не знала. Чайник вскипел. – Хоть бы Кашпировский нас какой к себе взял. Всех сразу. Так не телится.

Провожая Аллу, Вера увидела на пустом дворе мыкающиеся фигуры. Экстрасенсы вели прием. Кашпировский был далеко даже по телепатической связи, а вот поведение экстрасенсов казалось загадкой. Двор помнил об их неуемной энергии. Иногда измученной навалившимися невзгодами Вере казалось, что и пожар случился не без их выгадывающего для себя глаза. Если бы не Баламут. Тот никакому мистическому воздействию не поддавался.

Но сейчас и экстрасенсы притихли. Клиенты были, но особого оживления не наблюдалось. Поставили лавочку у Марфушиного флигеля. Сидели там, но не помногу, места хватало. Зато появился Сергей Сергеевич. И не один, дважды водил за собой серьезных с виду людей. Останавливался чуть подальше (Вера наблюдала сквозь кухонное окно), весь в кожаном, как большой командир, и обводил двор широким жестом, будто расставлял полки перед битвой. Бинокля на груди не хватало, а все остальное на месте.

– Я думаю, Верочка, он взяточник. – Предполагала, начитавшись газет, Лиля Александровна.

– Ну, зачем ты, мама. – Возражала Вера. Она придерживалась презумпции невиновности. Что ни говори, Сергей Сергеевич производил внушительное впечатление, а для мужчины это значит немало. Потому Вера колебалась. Зато Лиля Александровна, утратив в силу преклонного возраста интерес к сугубо мужским чертам, точно определяла характеристики, так сказать, социального (прокурорского, по преимуществу) свойства. Взяточник, как учила прошлая жизнь, существо мелкое, вроде случайного таракана, не требует большого ожесточения. Веру, однако, разрывали сомнения. Живописный портрет взяточника пока не существовал, как отдельный жанр, и художнику приходилось угадывать, чтобы воссоздать глубинную сущность натуры. Повидимому, Софочка – подруга Вериной сестры, взявшаяся устроить дело, кое о чем переговорила. Встретившись с Верой неделю назад, Сергей Сергеевич вдруг сказал, что вопрос ее не простой, вмешательство Софьи Александровны нелишнее, и, как только она вернется из Трускавца, где отмывает желчный пузырь, не мешает встретиться и переговорить. Заслоночки в непроницаемых глазах немного разошлись и в их глубине Вера прочла подсказку, намек на взаимопонимание.

И сказала нечто такое, что вывело из себя подругу Нину, факт сам по себе невероятный. – Мне не нужно никакой Софьи Александровны, – ни с того, ни с сего выпалила Вера. – Я ее вообще не знаю.

– Верочка, – ахнула Нина, – ты, действительно, так сказала? Ведь это был верный шанс.

– Ну, и пусть. – Упрямилась Вера. Занавесочки в глазах Сергей Сергеича сдвинулись, а лицо приняло обычное скучное выражение.

У экстрасенсов, однако, что-то не ладилось. Прошел слух, всю сторону улицы отдают американцам под гостиницы, а наших не пускают. Действительно, подряд два дома у площади стояли заколоченными и стали разваливаться сами по себе. Дело решалось (или не решалось) на самом высоком уровне. Но ведь получил свое грек. Значит, шли маневры, перезванивались важные люди из кабинета в кабинет, мозговали, как и кому лучше. Потому и ходил по двору юлой Сергей Сергеевич, и отселять полностью не спешили для свободы маневра, от того и экстрасенсов не баловали. Переговоры, ясно, велись, внушение шло, но без спешки.

В середине декабря Лида-паспортистка забросила Вере в форточку очередной адрес, постучала в стекло, как было условлено. Макаров, не имея улик, Лиду, однако, подозревал.

– В гробу я этого козла видела. – Сказала Лида. – Квартира у меня есть, могу уйти в момент. Я на курсы подводного массажа записалась. Главное, чтобы он вам кислород не перекрыл. Видели жучка, что с греком ходит? Начал паразит себе квартиру подбирать. Присматривает, Сергеича обхаживает. А вам, если дело так пойдет, и года не хватит. Потому наши отношения прибережем в тайне.

В те же дни заскочила Алла. Вера сидела на полу и пыталась растопить белую кафельную печь, простоявшую без дела добрых тридцать лет. Топила Вера досками от ящиков, подобранных вечером позади овощного магазина. Дымоход работал, печь разогревалась. В комнате попахивало дымом. За окнами уже лежал снег.

– Вот. – Сказала Алла. – Я вам Витю привела.

В эту грозную зиму техник теплосети Витя оказался самым нужным человеком. Витина контора называлась Опорный пункт, располагалась на соседней улице, найти было непросто. И Вера, которая знала Витю наглядно, вряд ли бы додумалась сама. Хорошо, что Витя захаживал к Алле пить кофе. Мужчина он был видный, голосистый и даже пел в хоре Группы наших войск в Германии (пока они там были). – Видела, как Ельцин Калинкой дирижировал? – Прояснял Витя Алле, – вот я с горя и выпил на холоде… Голос пропал, зато ходил теперь Витя с расстегнутым воротником, вид имел молодцеватый и пил на ночь гоголь-моголь с коньяком по рекомендации самого Федора Шаляпина. Должно было помочь.

– Представляешь, – рассказывал Витя Алле, – эти экстрасенсы – жлобы. Подкатывают к Иванычу, напарнику моему. Хотят батареи дополнительные ставить. Иваныч новые предлагает, с базы. Бабок куры не клюют, а они – нет. Купили старые, ворованные, работяги у вас в доме поснимали.

Витя Алле нравился, она преодолевала последние сомнения. И Витя не спешил, ухаживал всерьез, самолично, не так, как робкий друг Мохамеда. В мирное время любовь – лучший повод для подвига. Было бы где отличиться.

– Видишь, – Алла не преминула упрекнуть. – Твой Иваныч рад стараться, а тут люди живут без этих самых батарей. Друг об дружку греются, как пингвины.

– А чего? Ехали бы себе.

– Куда? Квартиру ты дашь? Разогнались на бронепоезде. Ты Веру знаешь? Художницу. Чокнутая малость.

Витя задумчиво глядел на Аллины руки, ловко управлявшиеся с кофеваркой. Утренний разговор, работа только налаживалась.

– Ладно, – сказал Витя. – Я с ребятами поговорю.

На следующий день Витя был конкретен. – Ребята сказали, за пять стольников сделают.

– Что так дорого? – Возмутилась Алла.

– Дорого? Там трубы нужно варить и воздушку тащить от котельной.

– Можно подумать, они в свое время будут варить. Работы сколько? На день.

– А трубы? Они что на улице валяются?

– Подумаешь. Это мужика приличного не найдешь, а труб сколько угодно.

И то правда. С этим Алла пришла к Вере. Вера подсчитала оставшихся жильцов. Кроме нее с мамой в доме постоянно никто не жил, но квартирами пользовались. Третий этаж был пуст. На втором затворничал художник Толя. И сейчас, в коридоре, прямо над головой были слышны его шаги. И по обе стороны теплилась жизнь. Четверых, вместе с собой Вера насчитала.

Первым делом она отправилась к Степану. Застать его было непросто. Степан бывал наездами, но хранил здесь мебель для новой квартиры. Степан менял там полы и делал ремонт.

– Сто рублей. – Сказала Вера. – Степан молчал. Он не любил расставаться с деньгами и не уважал людей, идущих на легкие траты. Степан работал экспедитором, дорога отнимала три часа в одну сторону, в городе он появлялся не каждый день. Верино присутствие в доме очень его устраивало, потерять единственную соседку было никак нельзя. Сторож она была никакой и даже пожар проспала, но дом не умирал только благодаря ей. Не понимать это рассудительный Степан не мог. Кроме того в холоде и сырости новая мебель могла пострадать. И сам он ночевал иногда. Пришлось расстаться с деньгами. Бумажка была новенькая, отдавать ее было невозможно. Вера разжала Степановы пальцы и вытащила деньги. Единственное утешение – завтра Степан должен был сопровождать в совхоз машину с сельхозхи-мией. Там он свое возьмет с учетом текущих расходов.

Толя тоже проявил упорство. У дверей выстроились отмытые до блеска молочные бутылки.

– Вот, – сказал Толя. – Только этим и питаюсь. Очень умеренно. Много желудок не принимает. Верочка, хорошо, что ты зашла. Глянь…

Среди художников Вера считалась признанным авторитетом. Глаз у нее был безукоризненный, снайперский, если наделить эту полезную профессию миролюбивым содержанием. И еще важно – Вера бескорысно радовалась чужой удаче и могла смягчить обидный для самолюбия промах.

– Как тебе? – Через пространство большого полотна раскинулась колхозная земля. Половина была вспахана, на границе целины стоял трактор. Женщина возле него расставляла нарядные миски на вышитом полотенце.

– Скатерть хороша. – Похвалила Вера. – А мужскую фигуру я бы поправила. Здесь внизу. Толя, что ты себе думаешь? Работаешь в таком холоде. Давай сто рублей.

– А женщина как? – Толя отодвигал тяжелый момент и заодно запасался полезными советами. Рекомендации входили в счет оплаты.

– Женщина неплохо. – Вера отошла, снова пригляделась, оценила небо.

– Этот кусок хорош. – Вера обвела рукой. – А вот здесь, – Вера показала на угол, потом наклонила голову, будто поставив картину на попа. – Здесь бы я цветом усилила.

– Я думаю на трактор красный флажок дать.

– Можно. – Согласилась Вера. – Куда ты ее?

– Иностранцы соцреализм скупают. В Америке целый музей. Коля Балякин обещает пристроить. Может, транспарант какой?

– Не пережимай.

– Я тогда на скатерти красный термос дам. – Толя внимательно следил за Вериной реакцией и остался доволен. – Я японку на нем хотел, а Коля говорит, ты бы еще на Курилы заехал. Не советовал. Я тогда просто цветом возьму.

– Ой, – спохватилась Вера, – я чайник должна выключить. – И, забыв о цели визита, побежала к себе.

Толя спустился следом и отдал деньги. – Ты не представляешь, как мне надоела эта халтура, – сказал он на прощание.

Легче всех рассталась с деньгами художница по гобеленам Оксана. Молодая, привлекательная, с большой русой косой венцом, недавно ее приняли в Союз художников. В творчестве Оксаны, как отмечали искусствоведы, замечательно проявлялось сочетание культурной и народной традиций.

Раньше основными заказчиками были официальные организации и гостиницы, но теперь везли и за границу. Муж – бородач с горящими черными глазами нашел связи с диаспорой. Сейчас по заказу украинских канадцев Оксана работала над большим гобеленом Последний гетман в Соловецкой тюрьме. Работа выходила мрачно таинственная.

– Красиво, – Похвалила Вера. В сюжет она не вникала.

– Как, не очень темно? – Спросила Оксана. – Я боюсь, будет слишком. Но ведь тюрьма.

– Нет, нет. – Вера показала на смутно белеющего во мраке старца-гетмана. – Прекрасно. Прямо светится.

– Канадская шерсть. Специально подкрашена, с отливом. Нужно часто пылесосить. Иначе рисунок уйдет. – Вот, Верочка Самсоновна, – Оксана выложила деньги, – может, больше?

– Думаю, хватит.

– Но, если что, скажите. Мы обязательно должны вместе держаться.

– Дадут отопление и будем держаться.

– Я вообще. Мы – украинцы и евреи должны вместе, как родные. Плохое и хорошее. Тогда не будет такого. – Оксана показала на гобелен и неожиданно призналась: – У меня бабушка была еврейка.

Сейчас такое время, не знаешь, чего от кого ждать. Вера собрала триста рублей, а от Оксаны получила в подарок книгу известной украинской поэтессы. Когда-то в далекие годы Вера оформляла с поэтессой вечер интеллигенции. Так это называлось. Вера тогда много работала в украинской теме – в селе и вообще, рисунки были подходящие к поэзии. Вечер удался, хотели повторить, но сверху прикрыли за свободомыслие…

– Пятьсот. – Сказал Виктор.

– Четыреста. – Возразила Алла. Она вела переговоры и удерживала Веру от поспешного соглашательства.

– Пятьсот. Я со стройки людей снимаю со сварочным аппаратом.

– Вот, обленились мужики. Все ему вынь и положь. – Алла пояснила Вере и вернулась к Виктору. – Ну, так что, со стройки? Еще непонятно, что с этой стройки выйдет. А тут тепло проведешь, доброе дело для людей сделаешь. Бери.

– Ладно, – сдался Виктор, влюбленно глядя на Аллу. – Пусть будет четыреста.

На следующий день Вера отправилась осматривать квартиру по подброшенному Лидой адресу. Дом стоял во дворе, укрытый от улицы большим казенным зданием. Вокруг было чисто, безлюдно и безжизненно. Квартира была небольшая, но ухоженная. На четвертом этаже, с лифтом. Две комнаты совсем маленькие, а третья – чуть больше. Вообще, неплохо, но окна упирались прямо в заросший склон горы, и света было мало даже сейчас, когда склон был покрыт снегом. А летом, как сказали хозяева, в тени деревьев становилось совсем темно и днем жгли электричество. Это, если просто так. А как работать?

Жильцы поспешно укладывались, готовились к отъезду. Остающиеся родственники свинчивали с дверей ручки. В углу горой было свалено собрание сочинений Ленина. Были еще книги, но собрание выделялось. Брать его никто не спешил. Здание с улицы принадлежало Академии Общественных наук. Выносить книги на мусорник (общий с Академией) жильцы опасались. Мало ли что. Они хотели уехать без проблем.

– Деточка, – посоветовала Вере хозяйка, – оставьте себе книги. Пригодится. Думаете, нет? Покойный муж преподавал, они клялись… до последней капли… А что теперь? Видно, и капли не осталось…

От этой сбивчивой речи Вере стало грустно. Голые деревья тянулись к окнам. Ветер выдувал снег из клочьев сухой травы. Свисали провода срезанной люстры. Шаги в пустоте отзывались гулко, голоса звучали громко и отрывисто. Было тревожно, тоскливо и очень неуютно. Квартиру Вера решила брать (если дадут). Работать здесь было нельзя, но выбирать не из чего. И в общем, оглядываясь на настоящее, получалось неплохо.

– Хотите взять? – Спросил Макаров. Он явно был навеселе, лицо раскраснелось. В кабинете противно пахло куревом и копченой рыбой.

– Да. – Решительно подтвердила Вера. – Пусть не совсем то.

– Почему? – Удивился Макаров. – Трехомнатная.

– Две комнаты – девять метров. Кухни нет. Темно. Я работать не смогу.

– Значит, так. – Макаров прошелся к окну, постоял. – Я понял. Начинайте понемногу оформлять. Если что-нибудь появится, я вам помогу.

Вера спохватилась. Нужно было спешить, собирать доски на растопку. Когда вернулась домой и стала разматывать платок… потрогала батарею. Лиля Александровна радостно подтвердила. Так и есть. Дали тепло.

Вечером явилась Нина. Как чувствовала. На радостях устроили чаепитие. На чайник для сохранности тепла была надета матерчатая кукла в розовом платье. Куклу сделала Нина из обрезков. Знакомые обещали брать в поездки на сувениры. За границей, однако, были свои, получше. Бизнес не имел перспективы.

– Для того мне и нужен салон. Мы будем трудиться. – Говорила Нина голосом чеховской героини. – Мы станем ремесленниками. Будем изготавливать и продавать. Правда, Верочка?.. – За долгую творческую жизнь Нина изготовила четверостишие для местной Мурзилки. Редактор помог с рифмой. Но ведь и жизнь не стоит на месте, подталкивает в спину…

– А ты помнишь, Верочка я рассказывала тебе про американского проповедника? Он говорит, в будущем нас ожидает повторение прошлого. Мы сами не заметим, как окажемся внутри.

– Я знаю. – Сказала Вера, ее было не удивить.

Светила лампа под матерчатым абажуром. Лилю Александровну сморил за газетой сон. Хорошо, когда тепло.

– Расскажи, Верочка. – Попросила Нина. – Почему ты ничего не рассказываешь?

– Все из-за этой квартиры. Пошла в Дом кино. Сильвия звонила, пригласила на просмотр ее нового фильма. Так и сказала: в нижнем просмотровом зале. Я точно помню. Пришла, а там полно народа. Я даже удивилась. Колорит такой, мужчины смуглые, интересные. Я еще подумала, сколько у Сильвии родственников. И все с усами. Армяне дружные.

– Чем меньше народ, тем больше родственников. – Вставила Нина.

– Я села себе с краю. Свет не гасят, фильма нет. Стала рисовать. На сцене такой противный из Министерства культуры. Магомедов. А рядом знаешь кто (Нина не знала)? Тофик Ширафутдинов. Трезвый и в галстуке (Вера хихикнула). Я еще подумала, как он попал в компанию с этим Магомедовым. Тофик мне помахал, я ему, и жду, когда фильм начнется. А они все говорят и говорят. Нужно было, конечно, послушать. Потом встают и начинают расходиться. Ну, и я, конечно. Тофик ко мне бежит, обнимает, руки трясет. Спасибо, Верочка, за поддержку.

– Это чего?

– Подожди, я специально записала. Вот здесь. Организационное собрание крымских татар.

– Ты же еврейка.

– Тофик включил меня в список почетных гостей.

– Ты, Верочка, все же легкомысленная.

– Я правильно пришла, а Сильвия обиделась. Сама говорила – на субботу, а теперь оказывается – воскресенье.

– С тобой всегда что-то случается. – Укоризенно сказала Нина – осторожная женщина.

– Я тебе лучше расскажу, – разговорилась Вера. – Вчера было интересно. Мне накануне позвонили. Просим вас придти по такому-то адресу. Сами не назвались, но просили обязательно. Буквально, слово с меня взяли. Я пошла. Маленький подвальчик на углу нашей Михайловской. Столы, стулья. Все вокруг разговаривают. Женщина какая-то что-то объясняет. Ведущая. Я сижу, начала себе рисовать. А она вдруг объявляет. – У нас новенькая. Пожалуйста, расскажите о себе.

Я встала. Нет, говорят, сидите. У нас сидя принято. Вы кто? – Я – художник. – С какого возраста пьете? Вы рассказывайте, не стесняйтесь… Я говорю: – Я не стесняюсь, я красное вино пью. Если рюмочку… – Ну, что вы, здесь все свои. Вы поймите, это важно. Может, водку или еще какую жидкость? Чем там у вас краски разводят? Или вы не разводите? – Развожу. Но я это не пью. – Как не пьете? – Не пью… – Подождите. Так вы не алкоголичка? – Нет, не алкоголичка… Вижу, они как-то замялись. – А как же вы?.. У нас?.. – Я не знаю, меня пригласили.

Тут какой-то мужчина вскакивает. – Это же прекрасно. Бог ее послал. Она будет нас рисовать… Оказалось, это какая-то религиозная группа по излечению от алкоголизма. Теперь буду ходить. Да, я не алкоголик. Но просили, а я обещала. Я их буду рисовать. Они говорят, это им полезно…

Голос художницы

В Бога я верю. Как можно не верить? Помню, Саша – сын был маленький и болел. Я не знала, что делать. Места себе не находила. А потом поняла, нужно идти молиться. Пошла во Владимирский собор. Встала на пороге и стою. А тут женщина: – Деточка, ты что не заходишь? Заходи, заходи… А я ей: – Не знаю. Можно ли мне? Я – еврейка… – Ну что ты, деточка. Конечно, можно. Для Бога все равны. Заходи. Если за здоровье, иди в эту сторону. Вот к этой иконе…

Сказала, куда подойти. Я встала возле этой иконы и долго молилась. Просто просила, я ведь молитв не знаю. И сын выздоровел. У нас дома часто говорили. Бог папу спас. Его ведь расстреливали. Мама во время войны получила на папу извещение. Пропал без вести. Соседи сочувствовали. А мама говорит: – Он жив. Я уверена… И Бог его спас.