Текст книги "Проклятие рода Лёвеншёльдов"

Собирается с мыслями, решил Карл-Артур.

С другой стороны, почему она так явно волнуется? Он прекрасно помнил слова фру Сундлер: она сама хотела разрыва. Сама спровоцировала скандал. Нет, это слишком. Его новая приятельница и советчица ошиблась. Шарлотта, похоже, вовсе не собирается выходить замуж за Шагерстрёма.

– Ты вручил свою судьбу Господу… – повторила Шарлотта спокойно. – И что это значит? Побежал и сделал предложение первой встречной? – Она постаралась, чтобы вопрос ее прозвучал как шутка.

– Именно так, Шарлотта. Я предоставил Господу выбрать мне невесту.

– И, конечно, вляпался по уши, – звонко произнесла Шарлотта. – Сумасшедший.

Ему хорошо знаком этот легкомысленный сарказм. Шарлотта есть Шарлотта.

– Если Шарлотта считает, что довериться Богу равносильно сумасшествию, это ее право.

Ложечка задребезжала в чашке – у нее дрогнула рука, но она сдержалась.

– Давай не будем повторять вчерашние глупости, – сказала она тихо.

– Здесь Шарлотта совершенно права. Особенно если учесть, что я счастлив, как никогда.

Наверное, это жестоко, но должна же она наконец осознать, что он примирился с Господом. Душа его обрела покой.

– Вот как… значит, ты счастлив… – спокойно произнесла Шарлотта, и он так и не понял, что скрывается за этим показным равнодушием.

– Да, счастлив. И знаешь – почему? Потому что вижу перед собой прямую дорогу, по которой должен идти. Она открылась наконец. И я стараюсь устранить все помехи, чтобы не потерять ее из виду. Бог послал мне именно ту женщину, которая мне нужна.

Он постарался вложить в эти слова больше чувства, чем требовалось. Но его грыз червячок сомнения: почему она так спокойна? Неужели думает, что он шутит?

– Значит, все сложилось лучше, чем я опасалась, – сказала Шарлотта с тем же поразительным спокойствием. – Но мне кажется, я имею право знать, кто твоя новая избранница. Как бывшая невеста – имею право.

– Ее зовут Анна Сверд, – торжественно сказал он, подумал и мечтательно повторил: – Анна Сверд.

Имя отозвалось сладким воспоминанием – волшебная летняя ночь, неодолимая тяга зарождающейся любви. И даже разговор с Шарлоттой показался не таким тягостным.

– Анна Сверд? – встревоженно спросила Шарлотта. Куда только подевался ее равнодушно-ироничный тон. – Я ее знаю?

– Думаю, Шарлотта ее видела. Она из Даларны.

Шарлотта по-прежнему смотрела на него непонимающе.

– Простая, бедная девушка. Шарлотте не надо рыться в памяти и перебирать своих светских подружек.

– Не может быть! – вдруг выкрикнула так, что он вздрогнул. Ее подвижное лицо исказилось ужасом и отчаянием. – Эта девица из Да-ларны, она вчера торчала здесь на кухне! Боже правый, Карл-Артур! Да-да… теперь вспоминаю. Кто-то сказал… да, кто-то так и сказал: ее зовут Анна Сверд. Ты с ума сошел!

Ее волнение было подлинным, сомнений никаких. Но и оскорбительным: с чего это она решила, что может диктовать, как ему поступать? Она так ничего и не поняла… Послушала бы она Тею Сундлер накануне вечером!

Он сунул в чашку с кофе еще один сухарь – надо побыстрее поесть и закончить этот малоприятный разговор. Сейчас начнутся причитания: ты сошел с ума, она тебе не пара…

Но нет, никаких упреков и причитаний. Она повернулась на стуле и села к нему спиной. И хотя Шарлотта не издала ни единого звука, он догадался, что она плачет.

Он встал. Решил уйти. Полуголодным – неважно. Все повернулось не так, как он ожидал. Нет, не права фру Сундлер со своими подозрениями: дескать, Шарлотта сама хотела разрыва, чтобы без помех выйти за Шагерстрёма. Как ей не поверить: такое искреннее отчаяние не изобразит даже столичная актриса. Надо скорее уйти, чтобы не поддаться жалости.

– Не уходи, – тихо попросила Шарлотта, не оборачиваясь. – Пожалуйста, не уходи. Мы должны поговорить. Все это… такой ужас! Я не могу этого допустить.

– Меня очень огорчает, что Шарлотта принимает мою судьбу так близко к сердцу. Шарлотта должна наконец понять: мы не созданы друг для друга.

Она вскочила, повернулась к нему, презрительно смахнула слезы и топнула ногой:

– И ты думаешь, я плачу из-за себя? – Она гордо откинула голову. – Из-за того, что буду несчастна? Как бы не так! Неужели ты не понимаешь, капустная твоя голова, я плачу из-за тебя! Нет… не из-за тебя, а о тебе! Ты талантлив и умен, у тебя большое будущее! Тебе, с твоими знаниями и упорством, под силу настоящие, большие дела! Кем бы ты не стал – деревенским священником, ученым или епископом! Но если ты женишься на этой разносчице, твоя жизнь пойдет коту под хвост! Ты погибнешь!

– Какое красноречие! Где Шарлотта набралась таких выражений?

– Говорю, что думаю. И еще: если ты так уж решил жениться на простушке, найди кого-нибудь здесь, поблизости. Что ты делаешь? Женишься на бродяжке, которая шляется с хутора на хутор совершенно одна, без помощи и защиты? Ты же про нее ничего не знаешь! И ты не ребенок, ты прекрасно знаешь, к чему приводит молодую женщину такая жизнь.

Он попытался остановить этот поток гневных и оскорбительных слов. Боже, что за испорченное создание! О чем она думает?! У этой женщины просто-напросто не хватает веры, чтобы его понять.

– Она предназначена мне Господом, – напомнил он.

– Никем она тебе не предназначена. Ты бредишь.

Что она хочет сказать? Что Господом ему предназначена вовсе не Анна Сверд, а она, Шарлотта? Слезы, сжатые кулаки, яростные, непристойные слова…

– Подумай о твоих родителях! – Она попыталась овладеть голосом и хотела продолжить, но Карл-Артур поднял руку:

– Родители поддержат мой выбор, я уверен. Они истинные христиане, они поймут.

– Кто? Полковница Беата Экенстедт? – чуть не крикнула Шарлотта. – Полковница Беата Экенстедт тебя поймет и поддержит? Боже мой, Карл-Артур, ты совсем не знаешь свою мать! Неужели ты думаешь, что она примет в свою семью разносчицу из Даларны, из медвежьего угла? Что будет считать ее снохой? А отец наверняка порвет с тобой и лишит наследства.

Она била в больные точки, и он уже не мог справиться с нахлынувшей злостью.

– Не трогай моих родителей, Шарлотта, – тихо, но грозно сказал он.

– Я их и не трогаю, их трогаешь ты! Их трогаешь ты своей выходкой, не трогаешь, а смертельно ранишь! Хорошо, не будем о родителях. – Она внезапно поняла, что зашла слишком далеко. – А что скажут прост и его жена? Что скажет епископ в Карлстаде? Что скажет соборный капитул[21]21
  Соборный капитул – орган, состоящий из представителей духовенства высоких уровней в кафедральном соборе.


[Закрыть]? Что они все скажут, когда узнают, что пастор, как оглашенный, бежит на проезжую дорогу и назначает первую встречную девицу своей невестой? А у нас в приходе? Они же за каждым шагом твоим следят, чтобы все было по струночке, чинно и пристойно. Чтобы пастор был пастором, а не бродягой. Тебе, скорее всего, даже не позволят здесь остаться. Придется уехать. Даже если тебя не выгонят, ты будешь читать проповеди в пустой церкви. Никто не придет! Потому что люди потеряют к тебе уважение. И пошлют тебя в какой-нибудь нищий поселок в финских лесах. И никогда ты не получишь повышения. Так и окончишь свои дни адъюнктом, и тогда…

Она остановилась на полуслове – заметила, что ее горячая речь не производит на него ни малейшего впечатления.

А он сам себе удивлялся. С ним и в самом деле что-то произошло. Еще два дня назад он прислушивался к каждому ее слову, искал в них скрытый смысл, они были важны, они ранили его или, наоборот, вселяли силу и уверенность. А сейчас ему было совершенно все равно, что она о нем думает.

– Ну скажи же, разве я не права? Ты же не будешь отрицать, что каждое мое слово – чистая и горькая правда?

– Надеюсь, Шарлотта позволит мне не обсуждать с ней мое будущее, – сказал Карл-Артур надменно. Со вчерашнего дня он возвысился над ней, над испорченной и тщеславной девицей. – Шарлотта говорит только о деньгах, о продвижении по службе, о милостях сильных мира сего, то есть как раз о том, что не позволяет служителю церкви стать истинным служителем Бога. Служителем Бога по призванию, далеким от мирских страстей. А жизнь в бедности, с простой, не испорченной светскими страстями женой возносит и освобождает душу, особенно душу священнослужителя. С женой, которая сама печет хлеб, сама драит полы. Такой жизнью должен жить каждый пастор.

Шарлотта не ответила. Пока он говорил, она потупила голову и начала водить перед собой носком ноги вправо-влево; так делают дети, чтобы подлизаться к родителям.

– Я не хочу стать священником-ханжой, который только указывает дорогу другим, а сам предается мирским радостям. Пастырь должен идти той же дорогой, что и паства.

Она по-прежнему молчала. Только улыбалась застенчиво. И щеки слегка порозовели.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но услышал нечто неожиданное:

– А почему ты считаешь, что я не умею печь хлеб и драить полы? Она что, шутит? Выражение лица, как у тринадцатилетней девочки перед конфирмацией.

– Я вовсе не хочу стоять у тебя на пути, Карл-Артур. Ты будешь служить Иисусу, я буду служить тебе. Все будет так, как ты хочешь… только не гони меня.

Карл-Артур не поверил своим ушам. Подошел на пару шагов и в нерешительности остановился: а вдруг очередная ловушка?

– Любимый мой, – сказала она еле слышно, почти прошептала, но шепот этот был полон несказанной нежности. – Ты не знаешь, о чем я передумала этой ночью. Мне показалось, я теряю тебя. И только тогда осознала: любовь моя настолько велика, что я не могу это допустить.

Он подошел еще на шаг и напряженно уставился в глаза – пытался прочитать, что творится в ее душе.

– Ты меня больше не любишь, Карл-Артур? – спросила она, подняв на него смертельно побледневшее от страха услышать утвердительный ответ лицо.

Он хотел было произнести уже ставшую привычной фразу-проклятие: «Я вырвал тебя из своего сердца», – но не произнес. Ее слова его тронули.

– А это не очередная игра? – неуверенно спросил он.

– Неужели ты не видишь, насколько я серьезна…

Старая любовь вспыхнула, как почти угасший костер, в который щедро подбросили сухой хворост. Видения прошедшей ночи вместе с образом новой избранницы растворились в тумане и исчезли. Он мгновенно забыл их, как забывают сон.

– Но я же уже попросил руки Анны Сверд, – пробормотал он.

– Карл-Артур, ты же можешь все поправить. Это в твоих силах. Ты же помолвлен с ней всего одну ночь. Пожалуйста…

Шарлотта произнесла эти слова умоляющим тоном. Карл-Артур подошел еще ближе – он уже не мог противиться исходящей от нее эманации любви и неподдельного отчаяния.

Она неожиданно обвила его руками:

– Я ничего не прошу. Совсем ничего. Только не отталкивай меня!

Он еще не потерял самообладания, и ему трудно было поверить в ее безоговорочную капитуляцию.

– И ты не станешь мешать мне идти выбранным путем?

– Ты станешь настоящей путеводной звездой, Карл-Артур! Ты научишь людей идти за Иисусом, а я буду тебе помогать, чем могу.

Она говорила с таким жаром, с такой убежденностью, что он поверил. Он вышел победителем! Никаких сомнений – он вышел победителем в долгом пятилетнем сражении.

Заскрипели дверные петли.

Шарлотта стояла лицом к двери, и лицо ее исказилось ужасом.

Он обернулся. На пороге стояла служанка с букетом цветов в руках.

– Это от патрона в Большом Шёторпе, – сказала она. – Ихний садовник принес. Принес и сидит там, в кухне, – а вдруг фрекен захочет что-то передать патрону? Поблагодарить там или что…

– Это ошибка, – сказала Шарлотта. Губы ее дрожали. – Какие еще цветы из Шёторпа? Верни их садовнику, Альма.

Карл-Артур насторожился. Это испытание, посланное Богом. Сейчас он все поймет.

– А садовник сказал – цветы для фрекен.

Экономка пожала плечами. С чего бы это барышня отказывается от красивого букета?

– Ну хорошо, положи их вон туда, на стол.

Карл-Артур глубоко вдохнул. Она приняла цветы от заводчика. Теперь ему стало все ясно.

Служанка вышла. Шарлотта повернулась к нему, но ему была отвратительна даже мысль, что он должен ее поцеловать.

– Я понимаю… Шарлотте не терпится побежать в кухню и передать патрону Шагерстрёму свою глубокую благодарность.

И с поклоном, в который он постарался вложить всю иронию, на которую был способен, иронию, призванную скрыть оскорбленные чувства, с преувеличенно глубоким поклоном вышел из комнаты. Неторопливо, что далось ему с трудом.

III

Шарлотта не стала его догонять. Она совершенно упала духом. Что еще она могла сделать? Разве она не пошла на все возможные унижения, чтобы спасти любимого?

Ну почему этот проклятый букет появился в самый неподходящий момент? Неужели Бог и в самом деле соизволил пожелать, чтобы его преданный служитель, Карл-Артур Экенстедт, сломал и свою судьбу, и судьбу ни в чем не повинной девушки-разносчицы?

Цветы искрились от росы – наверняка только что срезаны. Она взяла букет и, сама не понимая зачем, начала медленно обрывать лепестки.

И уже оборвала почти все, как на пороге опять появилась та же служанка и отдала ей маленький конверт, надписанный рукой Карла-Артура.

Она дрожащими пальцами распечатала письмо и вздрогнула – оттуда выпало золотое кольцо. Она проследила, как оно бойко запрыгало по полу, даже покрутилось, как волчок, прежде чем упало, но поднимать не стала.

Торопливо развернула сложенный вчетверо лист.

«Некая особа, с которой я вчера вечером имел доверительную беседу, любезно пояснила мне, что Шарлотта сразу же пожалела о своем отказе патрону Шагерстрёму и намеренно довела меня до такого состояния, что я разорвал помолвку. В следующий раз Шарлотта встретит патрона более приветливо. Я не хотел этому верить, но теперь убедился, поэтому возвращаю Шарлотте обручальное кольцо.

Нетрудно сообразить, что Шарлотта еще накануне дала патрону знать, что помолвка расторгнута. Но ответа не последовало. Шарлотта разволновалась и решила на всякий случай возобновить отношения со мной. Думаю, букет был оговоренным условным знаком. Если бы это было не так, Шарлотта ни при каких обстоятельствах не позволила бы себе его принять».

Шарлотта, мало что соображая, несколько раз перечитала письмо.

– «Некая особа, с которой я вчера вечером…» Ничего не понимаю, – беспомощно произнесла она вслух и попробовала еще раз. – «Некая особа, с которой я вчера вечером имел доверительную беседу…»

У неё возникло чувство, как что-то отвратительно скользкое, огромная змея кольцами обвилась вокруг нее и медленно душит. Она стала пленницей и жертвой этой змеи – змеи злого и несправедливого оговора.

Малина с сахаром

Пять лет назад, когда Карл-Артур только-только появился в приходе церкви Креста Господня, он был убежденным пиетистом. Шарлотта казалась ему заблудшей овцой, погрязшей в грехе мирских соблазнов, и он старался не только избегать разговоров с ней, но даже не смотреть в ее сторону.

И, конечно, это ее раздражало. Она решила любой ценой заставить его отказаться от необъяснимого предубеждения.

Очень скоро Шарлотта заметила, как неопытен он в практических пасторских делах, и стала ему помогать. Поначалу он чурался ее подсказок, но постепенно сообразил, что она и в самом деле хочет помочь, и стал обращаться к ней за советом все чаще и чаще. Даже чаще, чем ей того хотелось.

Карл-Артур постоянно отправлялся в самые глухие уголки прихода – навещать бедных, одиноких стариков, доживающих свой век в полуразвалившихся лесных лачугах. И чуть ли не каждый раз просил его сопровождать. Утверждал, что она гораздо лучше понимает нужды этих несчастных, умеет подбодрить их и утешить.

И во время этих прогулок Шарлотта постепенно полюбила юного адъюнкта. Удивительно: она всегда представляла, что выйдет замуж за статного и бравого офицера. И надо же, по уши влюбилась в скромного пастора, который и мухи-то не обидит. Никто и никогда не слышал, чтобы он хотя бы выругался с досады.

В начале июля приехала повидаться с братом Жакетт Экенстедт. Ничего удивительного: жена проста Форсиуса в церкви Креста Господня с давних пор дружила с полковницей Экенстедт. Почему бы не пригласить ее дочь, которую знала с детства, навестить стариков и повидаться с братом?

И пригласила. Что может быть естественнее?

Жакетт поселили в комнате Шарлотты. Девушки мгновенно подружились. Жакетт очень полюбила Шарлотту. Иной раз можно было подумать, что она приехала к ней, а не к брату.

Вскоре после отъезда Жакетт от полковницы пришло письмо. Оно было адресовано пасторше Форсиус, а та дала его прочитать Шарлотте. Полковница приглашала Шарлотту приехать в гости и повидаться с Жакетт. Дочь только и говорит про очаровательную, умную девушку. Хотя в письме об этом не было ни слова, энтузиазм Жакетт передался и матери: Беату Экенстедт разбирало любопытство. Что за чудо природы такое – Шарлотта?

Ее интерес подогревался еще и тем, что Шарлотта из рода Лёвеншёльдов, как и она сама. Правда, Шарлотта принадлежала к другой, довольно далекой и менее знатной ветви. В бароны король их не произвел. Но тем не менее все они потомки знаменитого генерала из Хедебю. Так что все же родственница, хотя и… тут, объясняя приглашение мужу, полковница неожиданно употребила простонародное выражение: «Хотя и седьмая вода на киселе».

Пасторша прочитала письмо Шарлотте, но та решительно отказалась ехать. Она была вовсе не глупа и подозревала, что Жакетт наслушалась сплетен про нее и Карла-Артура, и теперь полковница хочет своими глазами убедиться, подойдет ли эта провинциальная орхидея ее сыну.

Но пасторша, а в первую очередь сам Карл-Артур уговорили ее поехать. Дескать, он будет вечно ей благодарен, если она примет приглашение. Подумай сама: мы уже втайне помолвлены, с мамой все равно придется познакомиться. Он и так пошел против воли матери, стал священником. Мы же не собираемся рвать помолвку, Боже упаси, но зачем причинять ей новое горе? Пусть знает, с кем я помолвлен. И не волнуйся, они полюбят тебя с первого взгляда, будь уверена. Он, Карл-Артур, никогда не видел, чтобы молодая девушка так хорошо понимала стариков и была с ними так добра. И как все обожают тебя – и прост, и пасторша, и все в доме. Просто на руках носят. Даже не волнуйся, все будет замечательно.

Он говорил долго, упрашивал и добился своего.

До Карлстада добираться целый день, и, чтобы Шарлотте не ехать одной, пасторша попросила заводчика Мубергера, собиравшегося в Карлстад на свадьбу, взять ее с собой.

Итак, провожаемая бесчисленными советами и напутствиями, Шарлотта села в коляску заводчика, наскоро пообещав не делать глупостей.

Поездка оказалась не лучшей прелюдией к смотринам, как она с раздражением определила цель визита. Шарлотта просидела весь день в закрытой коляске на узкой и неудобной задней скамейке и любовалась на господ Мубергеров, разместившихся каждый в своем углу.

Фру Мубергер все время жаловалась на сквозняки и держала окна закрытыми. Иногда, правда, неохотно уступала и позволяла открыть окно, но только с одной стороны и на несколько минут. Даже непонятно, как она могла заметить эти призрачные сквозняки, если все время спала. И спала тем крепче, чем жарче и душнее становилось в экипаже. Поначалу Шарлотта как-то пыталась завести разговор. Но, видимо, приготовления к поездке отняли у супругов Мубергеров последние силы, и к дорожной болтовне они расположены не были. Все время спали. Шарлотта тоже попыталась задремать, но ей тут же приснилась Африка, настолько храп заводчицы Мубергер напоминал львиный рык. Да и жара была африканская.

От нечего делать она устроила танцы – начала постукивать каблучками по полу коляски, – но фру Мубергер, несмотря на храп, выказала отменную чуткость сна: тут же открыла глаза и вежливо спросила, не могла бы фрекен Лёвеншёльд вести себя потише.

На постоялых дворах Мубергеры доставали сундучок с продуктами и каждый раз приглашали Шарлотту «разделить трапезу», как выражалась фру Мубергер. Ничего плохого про Мубергеров сказать нельзя, они вели себя очень дружелюбно и приветливо, но Шарлотта постепенно уверилась, что до цели они не доедут никогда. И она искренне удивилась, когда колеса все же задребезжали по булыжным мостовым Карлстада.

Пока она изнемогала от жары и безделья, настроение становилось все хуже и хуже. Шарлотта согласилась на эту поездку только ради Карла-Артура, но теперь ее одолевали сомнения: настолько ли уж она любит молодого пастора, чтобы ради него идти на такие жертвы? Боже, зачем она согласилась ехать на эти дурацкие смотрины в этот дурацкий Карлстад? Несколько раз с трудом преодолевала желание выпрыгнуть на ходу и двинуться пешком назад, но не выпрыгнула. Ей овладела такая апатия, что принять любое, самое пустяковое решение было выше ее сил.

Но когда коляска подкатила к усадьбе Экенстедтов на набережной Кларэльвен, апатию как рукой сняло. Теперь надо было заставить себя играть девушку-паиньку из провинции, но ее так и подмывало выкинуть какой-нибудь номер – станцевать или разбить что-то. Жакетт выбежала навстречу с радостными криками, и Шарлотта вдруг осознала, как дурно одета – простое, старомодное платье. А самое главное – башмаки. Деревенский сапожник постарался, как мог, но подбил набойки такими грубыми гвоздями, что они цокали по каменному полу, как лошадиные подковы. Бог знает, где он взял такие гвозди. А самое главное, башмаки неприлично и неизлечимо воняют прогорклым маслом – кожу он тоже выделывает сам, и прескверно выделывает.

Жакетт провела ее в кабинет полковницы через анфиладу роскошных залов. Шарлотта косилась то на собранный в затейливые орнаменты паркетный пол, то на огромные зеркала в притворяющихся скромными дубовых рамах – Боже упаси, никакой позолоты, это дурной вкус! Искусно вытканные гобелены над дверьми. Она переводила взгляд с зажженных хрустальных люстр на серебряные канделябры в виде танцующих наяд и терялась все больше. В таком доме никому даже в голову не придет одобрить выбор сына и признать ее невесткой. Шарлотта на чем свет стоит ругала собственную глупость – зачем она согласилась ехать в этот богатый дом? Она им не ровня.

Она вошла к полковнице, и ощущение, что села не в свои сани, только усилилось. Полковница сидела в кресле и читала французскую книгу. Подняла голову и обратилась к ней по-французски. Ей просто-напросто было трудно покинуть волшебный мир романа, но Шарлотта решила, что полковница решила проверить ее знание языка. Она прекрасно поняла приветливые слова полковницы, но ответила на самом кондовом вермландском диалекте. Даже не на том, на котором разговаривают господа в вермландских усадьбах, – нет, она ответила на языке крестьян и прислуги.

Госпожа полковница посмотрела на нее с удивлением. Бровь ее весело дрогнула, но Шарлотту было уже не остановить. Она выказала поразительные знания грубоватого простонародного языка. Если нельзя покричать, потанцевать или разбить что-нибудь, нет лучшего утешения, чем вермландский диалект. Диалект, на котором обращаются к сбежавшей корове или перекликаются в глухих финских лесах.

Игра все равно проиграна, так почему бы не показать этим людям, что она вовсе не старается выглядеть лучше, чем есть. Не собирается выпрыгивать из панталон, чтобы в этом чопорном доме ее приняли за свою.

К тому же она была очень голодна. Приехали поздно, хозяева уже поужинали, и Шарлотта сильно сомневалась, что этой расфуфыренной даме придет в голову предложить ей что-нибудь поесть. Но, к счастью, ошиблась – полковница попросила Жакетт проводить подругу в столовую и накормить.

На том день и закончился. Назавтра было воскресенье, и после завтрака все пошли в церковь послушать проповедь настоятеля собора Шёборга. Тот был в ударе, проповедь продолжалась два с половиной часа. После церкви довольно долго гуляли – полковник с полковницей, Шарлотта и Жакетт. Дошли до центральной площади, по пути встретили массу знакомых. Кое-кто присоединялся к ним, но разговаривали только с полковницей. Для них Шарлотта и Жакетт не существовали – ни взгляда, ни слова.

После прогулки вернулись в дом – настало время семейного обеда. Были и приглашенные: соборный настоятель с женой, советник с женой, кузены полковницы братья Стаке и, конечно, Эва Экенстедт со своим лейтенантом. За обедом полковница вела изящную и просвещенную беседу с настоятелем и советником. Эва и Жакетт не обронили ни слова, и Шарлотта, глядя на них, тоже молчала – решила, что так у них принято: молодежь должна слушать и набираться ума. Положение ее делалось все более мучительным и неловким. Хорошо бы, конечно, оказаться где-нибудь подальше, но, раз уж она здесь, надо раз и навсегда дать понять: игра закончена. Она им в невестки не годится. Вермландский диалект должного впечатления не произвел, надо придумать что-то позабористей.

Утомительная поездка, бесконечная проповедь, чопорная прогулка, преувеличенно изысканное застолье… ей все время дают понять, что она чужая. Надо же как-то показать, что она это понимает не хуже других. И делать ей здесь совершенно нечего.

Одна из служанок, идеально вышколенных и, по мнению Шарлотты, таких же задавак, как и хозяева, обнесла гостей вазой со свежей малиной. Шарлотта кивнула – ей положили на тарелку горсть малины, как и всем другим. Она пододвинула к себе сахарницу и посыпала ягоду сахаром.

Она понятия не имела – принято у них посыпать ягоду сахаром или не принято, но ей вдруг стало все равно. К тому же она очень любила малину с сахаром. И тут же услышала шепот Жакетт:

– Не сыпь так много сахара! Мамочка этого не любит.

Шарлотта нисколько не удивилась: многие пожилые люди считают сахар греховным излишеством. Дома в усадьбе прост тоже смотрел искоса, когда она тянулась с ложкой к сахарнице. Но уже не могла остановиться: бунт, который зрел в ней с той самой минуты, когда она села в коляску заводчика Мубергера, нашел наконец выход. Залезла на самое дно сахарницы, набрала столовую ложку и высыпала на малину; вместо изящных, совершенных по форме ягод на тарелке лежал маленький сугроб.

За столом наступила тишина. Все уже поняли: добром этот спектакль не кончится.

Полковница попыталась сгладить неловкость:

– Должно быть, малина у вас в приходе ужасно кислая. А у нас – вполне терпимая, так что я не думаю, что нужно столько сахара.

Но Шарлотта уже занеслась в выси, откуда нет возврата. Она сыпала в тарелку сахар и с ужасом понимала, что теперь ей не видать Карла-Артура как своих ушей, что она обрекает себя на страдания. В глазах закипали слезы.

Полковница еле заметно пожала плечами и повернулась к настоятелю – продолжить прерванную беседу.

– Вы же испортите вкус ягод, дорогая Шарлотта, – решил прийти супруге на помощь полковник.

И не успел он сказать эти слова, Шарлотта отложила ложку, схватила серебряную сахарницу и высыпала в тарелку все содержимое. Со стуком поставила пустую посудину на стол, выпрямилась и обвела глазами гостей. Приготовилась к шторму.

– Жакетт, – спокойно, но грозно сказал полковник. – Не будешь ли ты так любезна проводить свою подругу в ее комнату?

Но полковница неожиданно подняла руку:

– Нет, нет… только не это. Только не так.

Она помолчала несколько секунд – обдумывала свою речь.

Наверняка сейчас последует отповедь, которую я запомню на всю жизнь, подумала с горечью Шарлотта. Что я за дура…

Но странно – глаза полковницы искрились смехом.

– Не помню, кузен, – обратилась она к настоятелю, – рассказывала ли я историю, как моя тетушка Клементина выходила замуж за графа Крунфельта? Их отцы вместе заседали в риксдаге. И родителям пришло на ум, что неплохо бы и породниться. Но тут заупрямился молодой граф – могу ли я по крайней мере посмотреть на мою нареченную? Однако юная Клементина жила в Хедебю, и если бы она ни с того ни с сего помчалась в Стокгольм, это привлекло бы ненужное внимание и породило сплетни. Поэтому молодой граф сам поехал в приход Бру и пошел в церковь – там-то он наверняка увидит свою невесту. Заметим, тетушка Клементина ничего не имела против замужества. Ей очень нравился молодой, привлекательный граф, но когда она узнала, что он втайне приехал в Бру, чтобы на нее посмотреть, ее это разозлило. Она бы и не пошла в церковь, но в те времена даже и речи быть не могло, чтобы дети перечили родителям. Ей приказали принарядиться, идти в церковь и сесть не куда-то, а на фамильную скамью Лёвеншёльдов, чтобы молодой граф Крунфельт и его приятель не затруднялись искать ее глазами. Еще и приятель! Почему-то наличие приятеля взбесило тетушку Клементину окончательно. Впрочем, тогда она тетушкой не была, а была юной и красивой девушкой на выданье. И знаете, что она сделала? Не успел пономарь завести псалом, она стала подпевать – громко, на всю церковь, и так фальшиво, что хоть уши затыкай. И так псалом за псалмом, до конца службы.

И как вы думаете, чем это кончилось? А вот чем: когда тетушка Клементина вышла из церкви, граф Крунфельт ждал ее у выхода. «Прошу меня простить, – сказал он с поклоном. – Я прекрасно вас понял. Мог бы и сам догадаться. Фрекен Лёвеншёльд слишком горда, чтобы позволить обращаться с собой, как с лошадью на ярмарке».

И он уехал в Стокгольм; представьте себе, кузен, извинился и уехал. Но вскоре вернулся в Хедебю и сделал предложение. Они поженились и счастливо прожили жизнь. Да вы, должно быть, знаете эту историю.

– Слышал, – сказал ничего не понимающий настоятель. – Да, слышал… но не так превосходно рассказанную.

Он и в самом деле ничего не понял. И никто за столом не понял. Кроме Шарлотты. Она уставилась на полковницу широко раскрытыми глазами и не дышала, боясь пропустить хоть слово.

Полковница мельком глянула на нее, слегка улыбнулась и вновь повернулась к настоятелю:

– И вот сегодня с нами за столом сидит молодая девушка. Мы с мужем пригласили ее, чтобы посмотреть, подойдет ли она в жены нашему сыну, Карлу-Артуру. Но мы забыли, что девушка эта – урожденная Лёвеншёльд. Она горда и независима, и ей не понравилось, что ее выставляют на обозрение. И могу вас заверить, дорогой кузен, что со вчерашнего дня, с самого приезда, она озабочена только тем, чтобы спеть как можно более фальшиво. Точно как моя тетушка Клементина. А я, представьте, кузен, вдохновлюсь примером графа Крунфельта и попрошу ее нас простить. Мне совершенно понятно, что девушка из рода Лёвеншёльдов не может позволить обращаться с собой, как с лошадью на ярмарке.

С этими словами она встала и распахнула руки для объятья. Шарлотта бросилась к ней и начала целовать, плача от восхищения и благодарности.

С этого дня она полюбила будущую свекровь едва ли не больше, чем Карла-Артура. Ради нее, ради того, чтобы воплотилась тайная мечта полковницы, она уговорила Карла-Артура вернуться в Упсалу, закончить курс и получить звание магистра и степень доктора философии. Ради нее этим летом она уговаривала его поступить учителем в гимназию, чтобы завоевать положение и стать чем-то бóльшим, нежели нищий деревенский священник.

Ради нее, ради полковницы, Шарлотта этим проклятым утром, сжав зубы, униженно просила ее простить. А прощать было не за что.